Рим. Новый Порядок. Том 1

Глава 10

924(171) декабрь, Карнунт, Паннония

Я впервые за долгое время зашёл к матери в её покои. Здесь всё было иначе, чем в моих собственных комнатах или в казармах лагеря. Тепло, уют, но вместе с этим — какая-то отстранённость, словно я был чужим в этом маленьком мире.

Мама нянчила мою младшую сестру, которой недавно исполнился год. Она, крошечный комочек жизни, пока была единственным светлым пятном среди суровых реалий войны. Однако я чувствовал себя здесь немного не в своей тарелке. Может быть, потому что редко заходил, а может, потому что видел, как утомлена мать.

Титул Mater Castrorum, данный ей отцом, приобретал для меня новый, пикантный, оттенок. Я старался не думать об этом слишком много, отвлекая себя разговорами на более нейтральные темы. Ну они же имеют право на личную жизнь, даже во время войны? При той смертности детей в нашей семье, никогда не можешь быть уверенным что хватит. До переезда в лагерь умер мой младший брат, Марк Верус Цезарь (Marcus Annius Verus Caesar). Ему было всего семь лет. Мать горевала в тихую. Я тоже чувствую утрату того красивого братика, который все время тянулся общатся со мной, когда не болел. Мама горевала тихо, сдержанно, как и полагается римской матроне. Возможно, поэтому она так стремилась быть ближе к отцу, а отец, утешил ее. Опять, не те мысли лезут.

Сестра была их маленьким чудом. Но, как и любое чудо, она требовала сил, которых у матери и так оставалось мало. Я заметил её усталость. Хотя её лицо светилось радостью, глаза выдавали недосып и измотанность.

— Мама, тебе нужно больше отдыхать, — осторожно начал я. — Возможно, стоит оставить хотя бы часть лагерных дел или больше доверять нянькам.

Она покачала головой, даже не посмотрев на меня.

— Всё в порядке, Люций. Я справляюсь.

Но я видел, что это не так. Её любовь к этому ребёнку и желание быть полезной в лагере отнимали последние силы.

— Ты ведь не обязана всё делать сама. Разве не для того нам служат рабыни? Они могут взять на себя заботу о сестре хотя бы на время.

Она посмотрела на меня с мягкой улыбкой.

— Ты ещё молод, сын. Когда-нибудь ты поймёшь, что материнская любовь не знает покоя. Всё это — моя обязанность. Я сама хочу это делать.

Маму все устраивало и она не хотела ничего менять.Мне оставалось лишь вздохнуть. Я не мог ни переубедить её, ни помочь. Я просто сидел, глядя, как она укачивает сестру. Этот маленький мир счастья, который она создала вокруг себя, был утешением, но стоил ей здоровья.

Я злился на эту нескончаемую войну. Она разрушала всё. Даже здесь, где, казалось, должны были царить покой и радость, её тень была слишком явной.

***

925(172) конец марта, Карнунт, Паннония

Питолаус нервно почесал свои растрёпанные волосы, встал и начал ходить по палатке. Я терпеливо ждал, когда он заговорит. Его состояние было понятным. Не могу сказать, что я хорошо разбираюсь в математике, но мои базовые школьные знания значительно превосходят уровень, доступный здесь и сейчас.

В некотором смысле, я был рад, что мой учитель — грек. Греки гораздо больше склонны к размышлениям, абстракциям и развитию теорий, чем римляне. Для римлянина самое важное — это практическое применение. Если новая идея или теория не имеет прямой пользы, они пожмут плечами и, возможно, даже похвалят её как интересное умозрительное упражнение. Но затем отправят эту мысль на пыльные полки библиотеки, оставив её служить скорее украшением, чем инструментом.

Наконец, Питолаус остановился и, обернувшись ко мне, задал вопрос:

— Но зачем?! Зачем ты пытаешься объединить операции, если можно разложить вычисления на несколько шагов? Это ведь понятнее, нагляднее. Разделив, мы снижаем вероятность ошибок и путаницы.

— Вы правы, разложение вычислений в отдельные строки действительно делает их более наглядными. Так проще объяснять. - согласился я. - Но мой подход, хотя и кажется сложнее, значительно короче. Люди привыкнут к этому, так же как они привыкли к чтению слов. Вы же не читаете каждую букву по отдельности, чтобы понять слово?

Питолаус остановился, нахмурив лоб. Его взгляд стал задумчивым, словно он старался осмыслить мои слова. Вдруг его лицо озарилось пониманием.

— Хм… в этом есть что-то! Мы сейчас словно дети, которые читают по буквам! - загорелся он идеей, – Ты же предлагаешь... Развитие символов! Так-так.. Значит, парентезы [παρένθεσις - рядом кладу] это слова! Слова которыми мы выразим мысль! Какая глубокая мысль!

Он начал быстро ходить по палатке, глядя на меня с возрастающим интересом.

— Символы как буквы… операции в парентезах как слова… Это выходит... Что же выходит?!

— Язык математики, — подсказал я.

Питолаус резко остановился, будто его поразила молния.

— О боги! Это же… Язык математики! Это что-то… sanctum! Это не просто язык, это что-то большее, чем любой другой язык!

Он правильно движется к тем идеям которые развиваю я, и сейчас я понял что нужно выдвинуть еще одну важную мысль:

— Да! - воскликнул я - Вы правы, учитель! Это не просто язык, это универсальный язык! Математика — это язык, который объединяет всех. Символы, которые понимают одинаково, где бы ты ни был. Нет двойных толкований. Это метаязык. Может быть, это одна из тайн Логоса?

Питолаус застыл, переваривая услышанное. Его глаза вновь вспыхнули:

— Да… Ты прав, Люций! Это, без сомнения, связано с Логосом! Универсальный порядок! Мы обязаны обсудить это с твоим отцом. Это не только развитие математики, но и философии! Прорыв! Универсальный язык… и это язык математики!

Кажется, я добился немного большего, чем просто добавление скобок в вычитания. А ведь я ещё хотел объяснить ему идею приоритетов операций! Но, пожалуй, оставлю это на потом. Сейчас и так слишком много для переваривания.

Глядя на вдохновлённого Питолауса, я понял: его ум уже поглощён не только математикой, но и её философскими аспектами. Уверен, что вскоре всё это начнёт обрастать трактатами, спорами и обсуждениями, где каждую идею будут разжёвывать, оформлять, а затем ещё раз оспаривать.

Что ж, философы любят свои бесконечные рассуждения. А я… я доволен. Моя задача заключалась не в том, чтобы завершить дело, а в том, чтобы дать ему начало. И я вижу, что эта мысль уже стала благодатной почвой для новых идей.

Эти идеи я пока держу при себе. Нет смысла высказывать всё сразу. Тем более, что я сам ещё проверяю и размышляю над ними, ищу возможные ошибки или несоответствия. Если мои выводы будут поставлены под сомнение, это станет провалом, и все мои старания окажутся напрасными.

***

Так и ожидалось, казалось бы, мелочь, банальность, а тут — эффект разорвавшейся бомбы. Новый термин, «парантезы», произвёл настоящий фурор. Отец, будучи приверженцем стоицизма и большим почитателем греческой философии, воспринял его с интересом. Для римлян заимствование греческих слов никогда не было проблемой, особенно если они были наглядными и удобными. Слово быстро прижилось, но дело оказалось гораздо шире, чем просто удачный термин.

Идея математики как универсального языка, будто дрожжи, подняла целый пласт размышлений. Общество словно взялось переосмысливать саму суть чисел, операций и символов. Начались бурные дебаты, которых я даже не предполагал.

Какие только аргументы не звучали! Кто-то предлагал разработать новые символы, чтобы лучше выразить концепты. Другие искали параллели в латинском и греческом языках, пытаясь привязать их к математике. Сравнивались разные языки. Математические операции сравнивались с глаголами. Были даже предположения о существовании ещё не открытых математических “глаголах”, которые могли бы быть выражены на этом новом языке.

Кинул, называется, камень в тихое болото. Я, честно говоря, никогда не задумывался над многими из поднятых вопросов. Философы и математики с энтузиазмом обсуждали то, что казалось мне само собой разумеющимся. Я лишь наблюдал, удивляясь, как моя скромная идея стала катализатором для стольких новых размышлений.

Лишь слегка тревожила возможная чрезмерность этого энтузиазма. Что если появятся странные и ненужные идеи? Но пока всё держится на уровне теоретизации. Ну и пусть так.

Кстати, Питолаус, вдохновлённый моей первой "революцией" в математике, ещё в прошлом году разослал письма своим знакомым по всей Империи, делясь новыми идеями. Ответы пришли из Александрии, Антиохии, Рима и Греции. Каждое письмо доказывало, что его энтузиазм нашёл отклик у тех, кто способен оценить потенциал этих нововведений.

Зимой он сообщил мне, что из Александрии выехала делегация учёных мужей. Они ждут удобной возможности добраться до нашего лагеря, чтобы лично увидеть то, о чём шли разговоры. Какой же сюрприз их ожидает, когда они столкнутся с тем, что здесь уже обсуждается и развивается.

Кажется, всё это действительно приобретает иной масштаб. То, что начиналось как эксперимент в узком кругу, теперь становится частью интеллектуального движения.

Ветер перемен, который я так осторожно раздувал, набирает силу.

***

Утром ко мне в палатку зашёл Декстер, приветствуя ударом кулака в грудь:

— Аве, Цезарь!

— Сальве, Тит.

Наши отношения с ним продолжают укрепляться. Теперь я могу с уверенностью сказать, что доверяю ему. И, кажется, он тоже изменил своё отношение ко мне. Если раньше оно было просто вежливым и уважительным, как того требовал мой статус, то теперь Декстер, похоже, воспринимает меня иначе. Уже не просто как подростка или молодого цезаря. Возможно, на него повлияли мои идеи и успехи? Сейчас в его глазах я читаю не только почтение, но и искреннее восхищение.

Разумеется, я не исключаю, что это может быть показным. Если смотреть через призму паранойи, такая перемена могла бы быть манипуляцией. Но я не вижу в этом смысла: мои отношения с ним и так тёплые, он уже находится в фаворе. Однако полностью отключать бдительность я не намерен. Осторожность — залог долгой жизни.

Сегодня у нас военный совет, где будут обсуждаться планы кампании этого года.

— Знакомься, Цезарь, — сказал Декстер, показывая на ожидающего у входа молодого мужчину лет 25–30. — Это мой хороший знакомый, третий центурион второй когорты Первого Италийского Легиона, Квинт Корнелий Регул.

Я повернулся к гостю и улыбнулся:

— Сальве, Квинт Корнелий Регул! Рад встрече, хотя, кажется, мы уже знакомы.

— Знакомы? — удивился Декстер.

— Да, центурион подходил ко мне осенью. Кажется, это было в сентябре. Выражал признательность за введение новой системы цифр, — пояснил я, припоминая тот случай.

Квинт шагнул вперёд, ударив кулаком в грудь, и склонил голову:

— Аве, Цезарь! Рад, что вы меня запомнили. Я готов служить вам.

— Благодарю, Квинт Корнелий. Я это запомню, — ответил я благожелательно.

Не скрою, что нелегко запоминать лица и имена всех людей, окружающих меня. Их действительно много. Но я знаю, насколько важно для солдат, когда их замечают и помнят. Пример Наполеона из моей прошлой жизни вдохновлял меня. И вот сейчас я был рад, что память меня не подвела. Я вспомнил этот эпизод, и это, без сомнения, укрепило мои позиции в глазах Квинта.

Разумеется, я понимаю, что люди хотят примелькаться перед начальством, выделиться. Это естественно. И я не вижу в этом ничего дурного. Наоборот, как иначе мне строить круг верных соратников? В системе, где протекция — это норма, важно только одно: чтобы рекомендованные люди действительно были достойными.

С Декстером мне повезло. Я доверяю его суждению, и он понимает, что каждое его представление — это испытание его собственной репутации. Он никогда не злоупотребляет этим правом, подходя к таким рекомендациям очень избирательно. Это его преимущество, и я это ценю.

Квинт Корнелий Регул стал ещё одним полезным знакомством. Даже если это просто военный, за каждым из них стоят семьи, кланы, влияние. Эти связи могут иметь далеко идущие последствия, особенно в гражданской политике. Мне важно не только окружить себя лояльными людьми, но и завоевать поддержку влиятельных сенаторских и эквитских семей.

Мы перекинулись несколькими малозначительными фразами, обозначая взаимный интерес. Однако я не стал затягивать разговор — впереди был военный совет.

Поговорить подробнее мы сможем в другой раз, в более подходящей обстановке — у меня, где я создаю что-то вроде салона. Вечерами туда приходят нужные люди, чтобы беседовать, обмениваться идеями и укреплять связи. Вечера у отца — это хорошо, но мне нужно формировать и свой круг. Несмотря на мой возраст, желающих достаточно — люди умеют видеть перспективы. А я стараюсь, чтобы встречи были не только перспективными, но и интересными.

Декстер уже знает, как лучше организовать приглашение для Квинта, и я доверяю ему в этом вопросе.

Когда мы остались вдвоём, я обратился к Титу:

— Что ты можешь сказать о нём?

Декстер задумался на мгновение, прежде чем ответить:

— Корнелии — одна из известных сенаторских семей Апулии. Квинт — третий сын главы рода. Довольно серьёзная сила, хотя ты, вероятно, и сам слышал о них. Наместник Дакии, кстати, из этой семьи.

— И что сам Квинт? — уточнил я.

— Хороший парень. Надёжный и прямой, что удивительно для его положения. Не замечен в интригах, зато часто помогает друзьям.

— И тебе? — прищурился я.

— И мне, — коротко ответил Декстер, избегая подробностей.

Подготовка к кампании этого года была долгой и тщательной. Мы учли уроки предыдущих походов. Дождавшись меня, совет начался. Сначала обсудили текущую диспозицию и состояние военного театра.

Отец с каменным выражением лица смотрел на карту и говорил:

— Мы должны вновь попытать удачи и перейти Дунай. Нужно разгромить маркоманов. Они скованы, но и нас держат в напряжении. Это мешает нашим действиям.

Он указал стилусом на карту:

— На этот раз разведка тщательно всё проверила. Языги под наблюдением и знают об этом. Если они решат выступить, сюрприза не будет. К тому же, мы будем двигаться вот так.

Отец обвёл область по карте.

— Это полностью не исключит внезапные наскоки сарматов, но снизит ущерб. Войска будут продвигаться, имея это в виду.

Далее шли подробные обсуждения снабжения, стратегии охраны, маршрутов и возможных угроз. Я слушал внимательно. За это время изучение военного дела сделало меня более подготовленным. Теперь всё это казалось не просто набором слов, а логичными действиями.

Наконец, отец помолчал, собираясь с мыслями, и произнёс:

— И ещё одно главное решение.

Все в комнате насторожились. Отец поднял голову и посмотрел прямо на меня.

— Люций, ты идёшь с нами в поход.

В помещении повисла тишина.

Я опешил, хотя и ожидал, что этот момент настанет. Годы подготовки были для этого, но я думал, что в поход я отправлюсь в более зрелом возрасте. Видимо, отец решил иначе.

Я взглянул на него и собрался с духом:

— Paratus sum, Imperator Augustus! [Я готов, Император Август] — коротко ответил я, ударив кулаком в грудь и склонив голову.

Больше мне нечего сказать. Иных слов от меня не ждали.

***

Мы выступили в конце апреля, когда установилась хорошая погода, и спешили как можно быстрее переправиться на левый берег, чтобы закрепить там плацдарм.

Переправа заняла восемь дней, то есть неделю. Я уже начинаю забывать, что когда-то считал неделю семидневной. Иногда приходится одёргивать себя, чтобы не привыкнуть к этому хронологическому беспорядку.

Я ехал верхом на Буцелии рядом с отцом, неразрывно находясь подле него. Это было нелегко, но чрезвычайно интересно. Всё внутри меня бурлило от возбуждения — адреналин был моим спутником с первого дня похода. Отчасти я начал понимать, почему мужчины так часто склонны развязывать войны. Это будоражит, оживляет кровь.

Хотя, конечно, я смотрю на это прежде всего с материалистической точки зрения. Война — это всегда о ресурсе. Идеология — всего лишь оправдание, маска. Если бы у людей не было материальной мотивации, никто бы не рисковал собой. За голую идею долго не повоюешь.

Вокруг нас двигались огромные массы мужчин, шедших навстречу смерти. Я грустил, глядя на них. Каждый из этих людей — важная часть Империи. Они отрываются от своих хозяйств, оставляют семьи, поля, ремёсла. Хорошо, если они смогут вернуться и продолжить жить. Но многие не вернутся.

Я пытался не сосредотачиваться на личной трагедии каждого из них. Это слишком тяжело. Их жертва необходима, чтобы миллионы других могли жить в мире. Оставить без ответа германскую агрессию невозможно. Это не ограничится только нашим лимесом. История уже доказала.

Сейчас германские племена ещё не слишком многочисленны. Я пытался узнать, сколько их на самом деле, но никто не мог дать мне точный ответ. Кто считает этих варваров? Никто. Боги ведают, сколько их там. У нас и внутри Империи с учётом не всё гладко.

Я сделал ещё одну заметку в блокнот: "Разработать систему учёта для варварских племён".

Когда я сказал отцу, что врага нужно знать не только на поле боя, но и изучать его мобилизационный потенциал, экономические возможности, которые влияют на характер войны, он посмотрел на меня с непониманием. Мне пришлось объяснить на простых примерах, что это тоже своего рода разведка, только её нужно вести в мирное, довоенное время.

Император слушал внимательно, а потом задумчиво вздохнул и сказал, что идея неплохая, но она вряд ли изменит характер войны сейчас. Возможно, в будущем об этом стоит подумать. Ну хоть так.

На данный момент наше представление о варварских племенах весьма приблизительное. Их оценивают по трём категориям: "большое", "среднее" и "малое". На каких основаниях делаются такие выводы? Видимо, исходя из опыта и наблюдений, больше интуитивно, чем точно.

Например, маркоманы считаются "большим" племенем, точнее, группой племён. Я решил попытаться более точно понять их численность, начав с простого вопроса: сколько воинов может выставить одна семья? Сколько людей входит в эту семью? Если взять примерное количество воинов, участвующих в войне, то можно хотя бы приблизительно оценить общую численность племени.

После расспросов, размышлений и подсчётов я пришёл к разбросу численности маркоманов от 80 до 200 тысяч человек. Это, конечно, приблизительная цифра. Надо понимать, что не все члены племени участвуют в войне, и далеко не всегда отправляется максимальное количество воинов. Таким образом, возможная численность могла быть как 100, так и 300 тысяч. Но вряд ли больше 500 тысяч. Эти цифры впечатляют.

Мои расчёты заинтересовали Помпеяна. Он нашёл их полезными для стратегического планирования. Вскоре, опираясь на мой метод, мы составили примерные оценки численности других племён:

Франки: 150–350 тысяч.

Готы: 200–600 тысяч. Это самое многочисленное племя, хотя их широкая территориальная рассредоточенность осложняет оценку.

Алеманы: до 200 тысяч.

Вандалы: 50–150 тысяч.

Языги: 100–200 тысяч. Эти цифры были более точными, так как с ними у Рима было много контактов.

Роксоланы: 60–90 тысяч.

Свободные даки: 80–200 тысяч.

Эти оценки стали важным инструментом для понимания масштабов угрозы. Конечно, они были весьма условны, но даже такой примерный анализ помог нам лучше понять потенциальную силу каждого племени.

Когда были озвучены эти цифры, генералы и советники почесали затылки, прикинули возможную военную мощь варваров, вздохнули и переглянулись. Выходило, что Империя в целом могла бы справиться с этой угрозой, если бы собрала все свои легионы в один кулак. В таком случае от варваров мокрого места не осталось бы.

Но это было лишь в теории. Никто не мог позволить себе подобную роскошь. Силы Империи приходилось сильно распылять, удерживая гарнизоны в разных провинциях, чтобы реагировать на локальные угрозы. Именно этим и пользовались наглые варвары: атаки приходились то на одну часть Империи, то на другую, вынуждая нас распылять ресурсы.

На данный момент свободных войск для оперативного реагирования было немного. И это при том, что в условиях войны мы значительно увеличили численность армии, мобилизовав все доступные силы. Но такой режим требовал огромных затрат, и экономика Империи испытывала серьёзные трудности.

Советники согласились, что войну нужно закончить как можно быстрее. Затягивание конфликта грозило серьёзными последствиями для Империи.

Но быстро закончить войну не получалось. Мы не отказывались от стратегического плана по изменению структуры лимеса. Это было тяжёлым бременем в текущий момент, но в долгосрочной перспективе укрепление границ было жизненно необходимо для выживания Империи.

***

День начался с густого утреннего тумана, окутавшего долину словно саваном. Лишь когда солнце на высоте копья, солнечные лучи начали разогнали окончательно белесую пелену, обнажая раскинувшиеся перед нами просторы.

Мы маневрировали около месяца, подбирая подходящий момент, чтобы атаковать часть войск маркоманов. Это была не вся их сила, но именно поэтому шансы на победу были выше. Разделяй и властвуй — основа стратегии.

Я сидел верхом на Буцелии рядом с отцом, стараясь сохранить спокойствие. Но внутри всё кипело. Это была моя первая битва. Мы стояли на небольшом холме, окружённые офицерами и сигниферами. Помпеян и Пертинакс раздавали последние приказы, пока я наблюдал за выстроенными шеренгами варваров на противоположной стороне поля. Их позиции частично скрывал редкий лес, но даже оттуда было видно, как шеренги тяжеловооружённых воинов с щитами и топорами мерцают под солнечным светом. Позади мелькали лёгкие метатели копий и лучники.

Звук римских труб прорезал воздух, возвестив начало атаки. Это был глубокий, протяжный зов, подобный рёву чудовища, который взбодрил наших солдат. Я же почувствовал, как всё моё тело напряглось.

— Сегодня Рим покажет варварам силу закона и порядка! — крикнул отец, и его голос перекрыл грохот марширующих легионеров.

— Mars Ultor! – выкрикнул я, подхваченный общим настроем – Pro Roma! Pro Imperia! Pro gloria!

Легионы отозвались гулкими ударами по щитам. Когорты начали продвигаться вперёд, их шаги звучали, как громовые раскаты. Щиты римлян сверкали под солнцем, а ряды двигались слаженно, словно единый железный зверь.

Маркоманы тоже начали сближение. Когда они подошли на расстояние стрельбы из лука прозвучала команда:

— Parati! [Готовьтесь!]

И прозвучал сигнал для лучников которые заняли позиции для стрельбы.

— Intendite arcus! [Натянуть луки!]

Лучники натянули луки.

— Iacite! [Пускайте!]

Воздух заполнился звуком натянутых тетив и гулом летящих стрел. Первая туча обрушилась на варваров, многие щиты задрожали под ударами, но урон был невелик. Варвары продолжали двигаться, а наши лучники выпустили ещё два залпа. Стрелы жалили врагов, создавая хаос, но вскоре лучников отозвали.

Это пока прелюдия. Варвары шли шагом, нет смысла тратить силы на бег большого расстояния, подойдя к легионам уже запыхавшимся.

Теперь в дело вступают “открывашки”, как я про себя назвал пилумы. И действительно, прозвучала команда:

— Ad pilum! [К пилумам!]

Первый ряд легионеров шагнул вперёд, подняв тяжёлые копья. На мгновение застыли, целясь, а затем римское небо заполнилось роем летящих копий. Звон металла и треск дерева заполнили поле. Пилумы вонзались в щиты, пронзали тела, ломали строй врага. Те, кто не был убит, мгновенно теряли защиту: пилум был рассчитан на то, чтобы пробивать щиты или деформироваться, становясь бесполезным для противника.

И тут вступило новое оружие — плюмбаты.

Вообще это пока новое оружие, не распространено. Видимо, находилось в стадии экспериментов или локального использования в легионах. Наверное позже уже войдет в обиход. Тем не менее, команды прозвучали:

— Plumbatae![Плюмбаты]

Кое где, передние ряды легионеров достали из-за щитов небольшие дротики с утяжелёнными наконечниками и метнули их по крутой траектории. Дротики пронзали воздух, поражая незащищённые части тел: шеи, ноги, руки. Многие варвары падали, умирая на месте или корчась от боли.

Я сразу оценив потенциал, и не преминул указать на эту отцу:

— Посмотри, отец, как хороши плюмбаты! Как думаешь, стоит ли оснастить ими всех легионеров?

Отец, не отрывая взгляда от поля боя, задумчиво хмыкнул, а потом выкрикнул:

— Этот опыт мы обсудим позже с генералами!

Теперь варавары уже были довольно близко чтобы ускорить шаг, особенно после обстрела пилумами и плюмбатами они не выдержали мерный шаг. Больше нет смысла медлить. Некоторые варвары бросали повреждённые щиты и пятясь пытались укрыться за товарищами. Это создавало замешательство.

В этот момент я почувствовал, как у меня перехватило дыхание. Это был страх — животный, липкий, но вместе с ним пришло что-то другое. Восторг. Лучники, пилумы, плюмбаты, строй — это была симфония римской тактики, продуманная до мелочей. Удары наносились не силой, а последовательностью и выверенностью.

Маркоманы бросались вперёд с громкими криками, земля под ногами дрожала. Они неслись на нас, размахивая топорами и мечами, с дикими воплями, которые заставили меня невольно сжать поводья Буцелии.

И вот первая волна ударила о наш строй. Звук столкновения был оглушительным. Варвары пытались прорваться, бились об наши линии, как волны о скалы, но римский строй держался.

Легионеры молча, но методично работали гладиусами. Руки их двигались точно и смертельно. Удары под щиты, уколы в шею или в пах. Варвары гибли десятками, но их напор не спадал.

Задержка из-за погибших товарищей среди маркоманов и лишённых щитов воинов привела к замешательству, а наши первые центурии использовали этот момент для контратаки. Строй римлян напоминал неумолимую стену, которая сметала всё на своём пути.

— Signum! Progredimini![Внимание! Вперед!] — донёсся голоса центурионов, и когорты начали движение вперёд, сохраняя строй.

Легионы напирали на маркоманов. Однако сильно продвинутся не получилось. Строи уплотнились и завязли на месте.

— Nolite recedere! Servate ordinem! [Не отступать! Держать строй!] — кричали центурионы, проходя вдоль шеренг.

Римская дисциплина оказалась сильнее варварской ярости. Строй врага начал дрожать. На этот момент и рассчитывал мой отец. Марк Аврелий кивнул одному из своих трибунов, и наш фланг, где стояла кавалерия, рванул в обход. Всадники с длинными копьями, словно молния, врезались в левый фланг варваров. Это смешало их строй. Я видел, как их ряды начали дрожать, как кто-то из них падал, пытаясь поднять руки, чтобы защититься.

— Они дрогнули! — крикнул Декстер, стоявший рядом. — Это наш шанс, цезарь!

Сегодня он находился подле меня, его же заменял тессарий, видимо готовя его на свое место.

Отец приказал резервным когортам ударить по центру и с другого фланга. Варвары, уже оттесненные кавалерией, не выдержали этого натиска. Их строй развалился, а римские войска, словно железный поток, устремились вперёд.

Крики боли, лязг оружия, гул шагов. Всё слилось в хаотичный водоворот звуков и образов. Я видел, как маркоманы пытались бежать, с поля боя. Наши лучники с флангов части из них не оставляли шанса. Также кавалерия смогла догнать часть бегущих. Большая часть потерь армия получает не во время боя, а во время бегства. Увы, германцы бегали довольно резво.

И вот всё было кончено. Поле битвы покрылось телами, и только знамёна Рима гордо развевались на ветру.

— Победа, цезарь! — сказал Декстер, улыбаясь.

Мои руки дрожали. Я хотел сказать что-то, но слова застряли в горле. Это было одновременно величественно и ужасающе. Я видел мощь Рима, видел, как легко мы ломаем врагов, и чувствовал себя частью этой силы.

Для меня это был не просто бой — это был урок тактики, которой восхищалась вся Империя. Римская армия была силой и разумом, соединением дисциплины и технологий. И я гордился тем, что был частью этой системы.

Отец обратился ко мне, его лицо было спокойным.

— Запомни этот день, Люций, — сказал он. — Война — это трагедия, но она также демонстрирует силу Империи. Никогда не забывай этого.

Я кивнул, пытаясь осмыслить то, что увидел. Радость, страх, гордость, шок — всё перемешалось в один вихрь. Первый урок войны, который останется со мной навсегда.

***

После решительной победы наши войска остановились на неделю для восстановления. Необходимо было оказать помощь раненым, провести учёт потерь и подготовить войска к дальнейшим действиям.

К сожалению, полным разгром битва не стала. Часть маркоманов успела бежать с поля боя, другие скрылись в лесах, а те, кто оставался в резерве, успели ускользнуть. Несмотря на это, наша победа была убедительной.

Через три недели произошла ещё одна битва, на этот раз в ней участвовали те самые отступившие маркоманы что соединились с новыми силами. Она закончилась столь же впечатляющим разгромом.

Вожди маркоманов отправили к нашему лагерю переговорщиков. Они подходили к нам с сорванными ветками в руках, символом покорности и мира. Мы приняли их.

Предварительные договоренности и священные клятвы для проведения переговоров были озвучены.

На следующий день была организована встреча с самими вождями. Среди них выделялся Балломар, тот самый зачинщик этой войны. Я внимательно наблюдал за ним.

Переговоры шли тяжело. Германские вожди не признавали своей вины. Они утверждали, что раз мы, римляне, вторглись на их земли, то вира уплачена. Отец давил на них, как мог, используя свою харизму и силу аргументов, но и маркоманы оказались не так просты. Несмотря на их дикость, хитрости им было не занимать.

Слушая их, я понимал, что они не собираются искренне соблюдать мир. Их слова звучали как пустые оправдания. Эти люди были повязаны кровью, их клятвы мести значили больше, чем обещания мира. Лично я считал, что такой мир невозможен, пока эти вожди остаются в живых. Они уже однажды посмели напасть на нас, что им помешает сделать это снова?

В итоге стороны пришли к шаткому компромиссу. Маркоманы согласились вернуться к status quo, восстановив отношения как клиентского народа Рима. Но мы все понимали, что это лишь видимость мира.

Отец велел усилить гарнизоны вдоль границы и поручил разведке пристально следить за варварами. "Этот мир временный," — сказал он. — "Но он даст нам время подготовиться к следующему удару".

Я осознал, что это была лишь первая ступень в длинной лестнице борьбы с маркоманами и другими племенами. Война с ними завершилась, но настоящая безопасность Империи была ещё далеко.