Рим. Новый Порядок. Том 1

Глава 14

928(175) февраль, Карнунт, Паннония

Я пригласил Галена для обсуждения одного перспективного дела. Время для этого, как мне казалось, уже настало. Если задуматься, сколько ему потребуется, чтобы всё изучить, обработать данные и сделать выводы, то лучше начинать сейчас, чтобы результаты послужили в будущем.

— Сальве, Цезарь! — поклонился Гален, входя в комнату.

— Сальве, уважаемый Гален, — ответил я, жестом приглашая его присесть.

После короткого обмена любезностями и обсуждения текущих дел я перешёл к сути:

— Уважаемый Гален, вы знаете, что иногда мои мысли идут по неочевидным путям, — начал я, выбирая слова.

— О, это бесспорно, Цезарь, — улыбнулся он. — Несмотря на некоторые расхождения в наших взглядах на природу вещей, не могу не признать ваш редкий ум. Ваши идеи не перестают удивлять и вдохновлять. Я даже начинаю пересматривать некоторые свои убеждения.

Я ответил на его любезность лёгкой улыбкой. Его реакция была предсказуема: после того, как мои математические и философские идеи произвели такой эффект, даже медики перестали быть непоколебимы.

— Но сегодня, — продолжил я, — я не стану вдаваться в теории микромира. Без доказательств это пока пустая трата времени. Вместо этого я хотел бы попросить вас сосредоточиться на другом.

— Попросить? — удивился Гален, наклоняясь чуть вперёд. — Я вас слушаю.

— Да, это именно просьба. Дело касается.. пальцев.

— Пальцев? — переспросил он, подняв бровь. — Цезарь, простите за вопрос, но что может быть особенного в пальцах?

— Именно пальцы. — Я поднял руку, показывая подушечки на своих пальцах. — Обратите внимание на эти узоры. Они кажутся случайными, но я заметил, что у каждого человека они разные. Я проверил свои, рабов и отца с матерью. Или это лишь моё воображение?

Гален выглядел озадаченным, но внимательно посмотрел на мои пальцы, потом на свои.

— Хм… Возможно, вы правы, но я не вижу в этом ничего значительного. К чему такая необычная просьба? Или же вы заинтересовались наукой и судьбе?

— Нет, хотя хиромантия, тоже намекает что эти узоры, как и судьба, у каждого свои. Я хочу, чтобы вы это проверили, — спокойно ответил я. — Если мои наблюдения верны, это может быть важным. Узоры на пальцах неизменны с рождения, но, возможно, уникальны у каждого человека.

— Вы предлагаете мне посвятить время изучению… пальцев? Это, признаюсь, кажется мне странным, хотя и интригующим.

— Я понимаю ваш скепсис. — Я кивнул, сохраняя спокойствие. — Если у вас нет времени, поручите эту задачу своим ученикам или помощникам. Пусть они соберут данные. Это не срочно, но важно.

— Я подумаю, кому это доверить. — Гален вздохнул и потер висок. — Однако, Цезарь, вы всё ещё не объяснили, зачем это нужно.

Я поднялся со стула, подошёл к столу, взял небольшой кусок воска и, приблизившись к жаровне, начал его размягчать. Тепло быстро сделало воск мягким и податливым. Я осторожно вдавил в него большой палец, оставив чёткий отпечаток. Вернувшись к Галену, я протянул ему этот кусок.

— Посмотрите, уважаемый Гален. Видите, как легко и чётко оставить отпечаток пальца на размягчённом воске? — спросил я.

Он взял воск, внимательно изучая узор, который остался на его поверхности.

— Вижу, — задумчиво произнёс он, поворачивая кусок в руках, чтобы лучше разглядеть линии.

— А теперь подумайте, если окажется, что у каждого человека свой узор. Разве это не открывает новые возможности? — продолжил я, наблюдая за его реакцией.

Гален морщился, вертел воск, а затем поднял взгляд на меня:

— Простите, цезарь, но пока не могу уловить как это использовать. Хотя, постойте… — он замолчал, а затем вдруг оживился. — Использовать! Вы хотите использовать это как печать?

Я слегка улыбнулся и кивнул:

— Именно. Представьте: если у каждого человека свой уникальный отпечаток, то подделать такой узор будет невозможно. Это станет средством подтверждения личности отправителя.

Гален вздохнул и на мгновение прикрыл глаза, будто взвешивал мои слова.

— Не знаю, цезарь. У нас есть подписи, есть печати. Разве недостаточно этих методов? Кому придёт в голову их подделывать? Честно, мне даже в голову не приходило что можно подделать.

— Увы, в государственных делах всякое случается, — туманно ответил я. — Я не предлагаю отменить существующие способы. Но представьте, как это может повысить доверие в некоторых ситуациях.

Он снова посмотрел на воск, помолчал, а затем медленно произнёс:

— Хорошо. Я поручу это одному из своих лучших помощников. Пусть начнёт с проверки узоров в лагере. Но, цезарь, даже если мы проверим сотню людей, это не даёт полной уверенности, что где-то в Империи не окажется человека с таким же узором.

— Если среди сотни человек мы не найдём двух с одинаковыми отпечатками, это уже будет хорошим началом, — ответил я.

Гален склонил голову в знак согласия:

— Вам виднее, цезарь. Я займусь этим.

Когда он ушёл, я остался один, размышляя над нашей беседой. Я знал, что отпечатки пальцев уникальны. Убедить других в этом с медицинской точки зрения сейчас сложно. Но дело не только в доказательствах. Если Гален, чей авторитет в науке непререкаем, утвердит это как истину, люди примут это за факт. И тогда отпечатки пальцев станут не только символом доверия, и уже это можно использовать на практике.

***

928(175) конец февраля, Карнунт, Паннония

Обсуждая на военном совете планы кампании на этот год, мы пришли к единогласному решению: необходимо добить языгов. Оставлять такую занозу у себя под боком просто недопустимо. Они уже неоднократно доказали свою опасность.

Однако предстоящая кампания против них обещала быть сложнее, чем наши войны с германцами. Маркоманы и квады представляют собой преимущественно пешие армии, с ограниченным количеством кавалерии, доступной лишь аристократии. Сарматы же совсем иное дело. Это полукочевой народ, который в основном занимается разведением скота, особенно лошадей. Земледелие у них развито крайне слабо. Их сила — в коннице. Причём не в простой, а в одной из самых тяжёлых кавалерий своего времени. Сарматы воюют верхом на конях, покрытых железной чешуёй, а сами облачены в такую же броню. На данный момент это самая бронированная кавалерия в Европе.

К счастью для нас, у них нет стремян и полноценных сёдел. И слава Логосу, что нет. Если бы у них было это изобретение, они превратились бы в полноценную тяжёлую кавалерию — катапрактарии. Это был бы серьёзный вызов даже для римских легионов. Хорошо, что я решил повременить с внедрением этого новшества в наших войсках. Варвары не чураются перенимать римские технологии. Те же маркоманы охотно используют трофейные римские шлемы и кольчуги. Если сарматы увидят такие полезные новшества, как стремя, я боюсь, они даже спасибо не скажут, а сразу начнут использовать их против нас.

В общем, введение стремян в армию придётся отложить до конца войны. Это изобретение станет частью будущих реформ, когда мы окончательно закрепим контроль над сарматами и начнём их интеграцию в Империю. Игнорировать их потенциал глупо, но сейчас, пока они враждебны и алчны до римских богатств, им нельзя доверять.

Пока я размышлял, я уже представлял, как часть сарматов мы наймём после войны. Из них выйдут отличные инструкторы для римских эквитов. Совместные тренировки помогут объединить эти две традиции верховой войны, создав мощную, тяжёлую кавалерию нового образца. Я уверен, что эта структура скажет своё веское слово на будущих полях сражений.

— Выступать надо сейчас, в крайнем случае — в марте, — объяснял Помпеян. — После зимы их кони ещё слабы, кормов мало, они не так сильны. Если промедлим, через два-три месяца нам придётся воевать совсем с другими сарматами.

— Согласен, — ответил Марк Аврелий. — Проверим ещё раз, готовы ли войска к походу.

Мы вновь углубились в детали снабжения армии. Подготовка была ускоренной, но надёжной. Этот поход обещал быть непростым: с одной стороны — трудности проходимости, с другой — необходимость действовать быстро, чтобы воспользоваться слабостью врага.

Через неделю, в спешном порядке, из лагеря выступили самые боеспособные и опытные легионы в expeditio sarmatica. Остальные части двигались следом, выстраивая логистические цепочки и укрепляя тылы.

Переход занял две недели. Проблемы с дорогами и пересечённой местностью замедляли нас, особенно при разбивке лагерей и строительстве форпостов. Но, наконец, мы достигли равнин, где обитали языги. Здесь передвижение стало легче, хотя это не означало, что мы могли двигаться быстрее: слишком высок был риск попасть в ловушку.

К счастью, наши опасения оказались напрасными. Языги не ожидали такого стремительного натиска. Их земли, семьи и скот оказались беззащитны перед нашей армией. Уходить от врага, имея на плечах всё своё добро, оказалось невозможным.

В течение трёх недель мы провели серию успешных операций. Захватили знатных сарматов и их семьи в качестве заложников, угнали стада скота и табуны лошадей. Языги на своей шкуре ощутили, что такое настоящий римский набег. Они пытались сопротивляться, но разрозненные группы не могли сравниться с дисциплинированными легионами.

Осознав безвыходность своего положения, языги запросили мира. На переговоры лично прибыл сарматский царь Зантикус, настаивая, чтобы с ним говорил сам Марк Аврелий.

Переговоры оказались трудными. Римская сторона предъявила многочисленные претензии, начиная с набегов языгов на римские территории и заканчивая их участием в войнах против нас. Сарматы отпирались как могли, но в итоге уступили.

По условиям мира мы получали: во-первых, языги освобождали всех римских пленных, числом около 100 тысяч, включая захваченных в Дакии. Во вторых, они подтверждали свой клиентский статус. И в третьих, Предоставляли 8000 вспомогательных кавалеристов в распоряжение римской армии.

Однако доверия к этим всадникам не было, поэтому 5000 из них было решено отправить в Британию для гарнизонной службы. Это позволило одновременно укрепить британский лимес, откуда поступали беспокойные слухи, и убрать сарматов из германского театра войны. Остальных распределили малыми отрядами по различным гарнизонам лимеса.

Кроме того, захваченные заложники оставались у нас, несмотря на нежелание сарматов выдавать новых. Мы пытались обосновать, что это скорее пленники, чем заложники, но языги остались непреклонны.

По моему совету отец добавил в договор пункт, позволяющий набирать в римскую армию вольных сарматских воинов, желающих служить. На это Зантикус легко согласился: избавиться от буйных, которые мешали его правлению, было ему только на руку.

На этом сарматская экспедиция завершилась. Кампания этого года началась рано и удачно, и в лагере заговорили о возможности развить успех на германских рубежах.

Для обсуждения дальнейших шагов был организован очередной военный совет. Формально провинции Маркомания и Сарматия уже были учреждены, но они существовали лишь на основе клиентских соглашений. Требовались решительные меры, чтобы закрепить римский диктат на этих территориях.

Однако мнения разделились.

Септимий Нигер и Пертинакс выступили за то, чтобы остановиться на достигнутом. По их мнению, армия заслужила отдых. Необходимо было провести триумф в Риме, чтобы укрепить политические позиции и поддержать моральный дух граждан. Эта идея казалась здравой: долгие кампании истощают не только войска, но и политическое доверие к военному руководству.

С другой стороны, Максимиан и Помпеян считали, что укрепление позиций в покорённых землях было важнее. Они настаивали, что передышка нужна не только нам, но и новым "союзникам". Если маркоманы и сарматы почувствуют, что поспешили с капитуляцией, всё придётся начинать сначала. Эта точка зрения тоже имела вес: без постоянного контроля любое подчинение варваров становилось временным.

Совет обсуждал долго и оживлённо. Обе стороны приводили веские доводы, и становилось ясно, что без решительного слова императора дело с мёртвой точки не сдвинется.

Отец внимательно выслушал всех. Я же, сидя рядом с ним, наблюдал за каждым генералом. Каждое слово, взгляд или жест могли дать подсказку, кто из них будет надёжен в будущем, а кто готовит свои ходы.

Время принимать решение.

Наконец взгляд отца остановился на мне.

— Настало время тебе сказать своё слово, цезарь, — произнёс он, внимательно глядя на меня.

Все выжидательно посмотрели в мою сторону. Я слегка вздохнул, пытаясь сформулировать свои мысли. Слова здесь и сейчас могли быть определяющими.

— Думаю, что все мы понимаем: новым клиентам доверять нельзя, — начал я спокойно. — И независимо от того, какое решение мы выберем, проблемы с ними будут.

Генералы согласно закивали. Даже отец слегка кивнул, показывая, что внимательно слушает.

— Тогда позвольте продолжить. Согласитесь, что если мы сейчас уйдём, оставив всё как есть, а через год или два племена восстанут, это обойдётся нам куда дороже? Нам снова придётся мобилизовать войска, восстанавливать логистику, собирать припасы. Всё это потребует времени и ресурсов. Да, мы устали. Армии нужен отдых. Но разве стоит бросать наши усилия, не доведя дело до конца? Это всё равно что построить храм, но оставить его без крыши, чтобы его разрушил первый дождь.

Я сделал паузу, чтобы мои слова осели в сознании присутствующих.

— На мой взгляд, военная задача выполнена. Но меч решает не всё. Сейчас требуется шаг, который укрепит нашу гражданскую власть на этих территориях. И я хочу показать вам, как новая философия может быть применена на практике.

Теперь взгляды сосредоточились на мне ещё внимательнее.

— Воплощение моих идей на этих землях означает установление порядка. Порядка, который исключит восстания. Подумайте, кто инициирует восстания? Кто их поддерживает и возглавляет? — Я обвёл зал взглядом. — Это вожди.

Кто-то тихо пробормотал слова согласия.

— В племенах две основные власти: старейшины и вожди. Это похоже на нашу систему, где есть Сенат и Император. Но у нас система сложнее, а у них всё проще. Если вождь захватывает слишком много власти, он диктует свою волю всему племени. Мы привыкли договариваться с равными — то есть с вождями. Но мира между нами быть не может. Вожди и их войны живут набегами, грабежами, клятвами мести. Их не волнуют ни сироты, ни вдовы, ни мирные дела. Этим занимаются старейшины.

Я сделал ещё одну паузу, чтобы оценить реакцию зала.

— Мы должны провести политику умиротворения. Чтобы ослабить воинственность племён, нужно уменьшить влияние вождей и поддержать старейшин. Объединив их в племенной Сенат, мы добьёмся нескольких целей. Во-первых, старейшины, чтобы удерживать вождей в узде, будут опираться на нас. Им придётся зависеть от нас, что сделает их союзниками. Мы им даем такую власть, о которая им и не снилась. Во-вторых, ослабление влияния вождей снизит общую воинственность племён. В-третьих, через старейшин мы начнём приобщать племена к римским традициям. Да, договариваться с таким Сенатом будет сложнее, чем с одним вождём. Но в долгосрочной перспективе это принесёт стабильность. Племена начнут развивать торговлю, ремесло, вовлекаться в мирные дела.

Я повернулся к отцу и добавил:

— Хочу также напомнить, отец, один важный аспект…

Я сделал паузу, давая генералам и отцу время обдумать мои слова.

— Отец, ты начал политику заселения варварами наших земель. Это шаг вперёд, но его нельзя оставлять на самотёк. Учреждение племенного Сената даст варварам возможность впитывать наши законы и традиции. Это первый шаг к наведению порядка.

Я обвёл взглядом собравшихся, заметив одобрительные кивки у некоторых из них.

— Но мы не можем игнорировать другую проблему, которую все прекрасно знают. Наши легионы. В них, как никогда, много варваров. Это не случайно. Мы знаем, что происходит: растущие латифундии вытесняют мелкие хозяйства, которые раньше давали римских юношей для легионов. Латифундии имеют свои преимущества, с этим спорить не буду, но они не дают нам юношей для легионов.

Я замолчал на мгновение, чтобы подчеркнуть следующее заявление.

— Даже если все латифундисты отдадут своих сыновей в армию, этого будет недостаточно, — продолжил я. — Мы потеряли миллионы граждан из-за чумы. Решение, найденное отцом, — лучшее из худших возможных. Мы вынуждены брать варваров, но оставлять их в нынешнем состоянии — недопустимо. Их нужно воспитывать, обучать, превращать в римлян.

— Это потребует денег, — вмешался Нигер.

— Да, и эти деньги должны компенсировать латифундисты, — кивнул я. — Это дороже, чем иметь римских граждан, готовых к службе. Но другого выхода нет. Если мы пожертвуем качеством легионов, это нарушит порядок.

Я выдержал ещё одну паузу, чувствуя, как мои слова начинают проникать в умы собравшихся.

— Зачем делать из варваров римлян? — с лёгким презрением спросил Нигер.

— У нас нет иного выбора, — развёл я руками. — Что значит быть римлянином? Это не вопрос крови. Если человек говорит на латыни, чтит римские традиции и законы, modus vivendi romanae — он римлянин. Именно так мы достигаем универсальности и порядка.

— На Востоке варвары, принявшие римские традиции, порой ведут себя более римлянами, чем сами римляне в Риме, — задумчиво заметил Помпеян.

— Именно! — подхватил я. — Мы не должны зацикливаться на происхождении. Хотя этот вопрос я подробнее разъясню, когда мы вернёмся в лагерь.

Отец покачал головой:

— И всё же, Люций, требовать от латифундистов денег на воспитание варваров — это слишком.

— Сложный вопрос, согласен, — кивнул я. — Я думал над этим. Отец, ты не учитываешь изменений, которые уже происходят. Мы проведём триумф, это даст нам поддержку. Главное, не позволить Сенату воспользоваться нашими успехами.

Я выдержал ещё одну паузу, чтобы собравшиеся сосредоточились на главном.

— Мы привезём в Рим не только победу, но и Манифест. Для богачей он станет философией, противостоящей христианству. Для плебеев и ремесленников — решением существующих проблем. Для учёных — развитием, новым знанием. И если мы выдвинем требование разделить бремя, кто из них посмеет отказать? В глазах народа они перестанут быть отцами Отечества, если выступят против порядка.

Я закончил, наблюдая за задумчивыми лицами. Казалось, мои слова нашли отклик. Философы в лагере уже начали распространять идеи нового стоицизма. Этот маховик не остановить. Конечно, противники найдутся, но каждый из них будет изолирован. Мы построим систему, в которой порядок и баланс станут основой всего.

— А я согласен с тем что сейчас сказал цезарь! - наконец сказал Пертинакс, у него всегда было развито чувство справедливости, — И насчет политики умиротворения для варваров, и насчет состояния легионов. Да! Зачем нам закрывать глаза, если есть проблема? И то что латифундисты должны делится, тоже вижу по справедливости. Если сейчас удачный момент – надо вытрясти их мошну. Все равно они восполняют затраты.

— Именно, - подтвердил я – нужно ясно понимать. Латифундии существуют лишь потому, что на лимесе защищают легионы нашу Империю. Это надо твердо помнить. Мир приносит благоденствие не только лично Императору.

Наконец все по очереди высказали свое мнение. Было ясно что моя позиция победила, так как убедила всех в том, что является лучшей. А раз так, то мы начали работать над планом умиротворения.

***

928(175) июнь, резиденция префекта Египта, Александрия

Публий Авид Торкват наслаждался прохладой своей резиденции, расположенной недалеко от моря. Дневной бриз был единственным спасением от неумолимого зноя. Слегка потягивая лёгкое вино, чтобы не терять ясности мыслей, он читал трактат, недавно присланный знакомым математиком. Этот учёный, увлечённый какими-то новыми открытиями, отправился на север, в лагерь императора.

Сначала Торкват прочитал восторженное письмо Клемента о событиях в лагере. Оно показалось ему крайне интересным. Как политик, Публий уловил то, на что учёный не обратил должного внимания. В лагере возник новый политик — Люций Аврелий Коммод, сын императора. Клемент был восхищён научными открытиями, но Торкват видел за ними политическую перспективу. Пока Коммод ещё молод, но в нём уже чувствуется масштаб личности, и префект умел замечать такие вещи.

Отложив пергамент, Публий задумался. Идеи, изложенные в Манифесте, поражали своей новизной и смелостью. «Стоицизм Империи», — мысленно повторил он ключевую формулировку. Это был не просто философский трактат, а идейное обоснование существования Империи. Империя теперь позиционировалась как воплощение универсального порядка, а значит, единственное легитимное государство.

Эти намёки и тонкие интонации не ускользнули от Торквата. Новая идеология была ясна: Империя может иметь только одного Императора. Любой другой правитель — это нарушение порядка. Теперь любой бунт, любая узурпация теряли легитимность на самом концептуальном уровне. Сенат, в свою очередь, должен был утратить прежнее влияние, а власть императора только укрепиться. А еще он чувствовал что эти идеи очень привлекательны. Каждый найдет в них какую-то выгоду.

«Над этим стоит серьёзно подумать», — решил он.

Мысли вернулись к Кассию Авидию, амбициозному генералу. Когда-то его идеи о захвате власти казались забавными, но теперь ситуация стала тревожной. Генерал больше не был нужен, особенно после того, как был куплен легат Регул. Этот юноша оказался не только эффективным, но и перспективным выбором. Император не ошибся с его выбором.

Однако Кассий оставался проблемой. Его настойчивость в стремлении стать императором выходила за рамки разумного. «Откуда такие амбиции?» — думал Торкват. Если даже цезарь в столь юном возрасте пишет Манифест, открыто утверждающий превосходство Империи и её порядка, то это означает одно: Коммод не проявит ни малейшей снисходительности к мятежникам.

Поддержка Кассия в этих условиях выглядела крайне неразумной. Публий знал, что в его окружении оставались те, кто продолжал рассматривать идею отделения и создания небольшого независимого государства. «Их нужно предупредить», — решил он.

Император завершал войну на севере. Торкват был уверен: как только это произойдёт, легионы Марка Аврелия двинутся на юг. В таком случае у Кассия просто не останется шансов. Оставалось надеяться, что лишённый поддержки, генерал проявит благоразумие и откажется от своих притязаний.