Рим. Новый Порядок. Том 1

Глава 13

928(175) 1 января, Карнунт, Паннония

Хотя здесь празднование Нового года отличается от того, что было мне привычно в прошлой жизни, я должен признать: римляне справляют его неплохо.

Утром мы принесли жертвы на небольшом лагерном алтаре Янусу. Богу дверей, который соединяет старое и новое, преподнесли фрукты и пирог. Традиция требовала, чтобы дары были сожжены, но я не мог не подумать о том, что сам бы с удовольствием попробовал эти подношения.

Янус — бог переходов, начала и конца, старого и нового. Знакомый концепт. Люди всегда надеются, что новый год принесёт перемены к лучшему, что он станет светлее, спокойнее, плодороднее.

После утреннего обряда начался обычный для лагеря день, хоть и с праздничными нотками. Легионеры шлифовали доспехи и приводили в порядок оружие — не только ради дисциплины, но и чтобы показать себя с лучшей стороны на торжественном построении. В полдень сигнальный рог возвестил об общем сборе. На плацу выстроились когорты, и отец лично обратился к солдатам, поздравив их с новым годом и пожелав побед в грядущих кампаниях.

Когда солнце начало клониться к закату, настало время главного события — пира. В большом зале претория, украшенном гирляндами из зимних веток, собрались все значимые фигуры лагеря: генералы, легаты, влиятельные сенаторы, прибывшие из Рима, философы, учёные и военачальники.

На длинных столах разместились яства, которых хватило бы на целую деревню: жареное мясо, хлеба, сыр, фрукты, медовые пироги. Вино текло рекой, а рабы, бесшумно сновавшие между столами, наполняли кубки гостей.

— Год начался с богатства и силы, — сказал отец, поднимая свой кубок. — Пусть эти качества сопутствуют нам до самого конца. За Рим!

— За Рим! — откликнулось многоголосье.

Пир был полон радости, люди легко и непринуждённо отдыхали, наслаждаясь вечером.

Наконец отец привлёк внимание гостей, подняв руку, и произнёс:

— А теперь, когда мы подкрепили наши тела, стоит дать пищу и нашему уму. В этот год я решил предоставить возможность выступить моему сыну, Люцию Аврелию Коммоду. Мы все уже немало знаем о его достижениях в математике. Его идея о языке математики стала известна по всей Империи, и мы все признали её значимость. Что ж, послушаем, что в этот раз скажет наш цезарь!

Я поднялся со своего места и встал так, чтобы меня было хорошо видно и слышно. Конечно, амфитеатр подошёл бы лучше для таких речей, но и так хорошо.

— Приветствую вас, уважаемые гости! — начал я, поклонившись. — Этот достойный пир собрал здесь лучших людей Империи: сенаторов, советников, воинов, философов, учёных, а также знатных людей, стоящих на страже общего дела.

Гости кивали, выражая благодарность за эти слова.

— Сегодняшний день как нельзя лучше символизирует важное явление: переход от старого к новому. Мы, римляне, чтим традиции. На этом и стоит наша Империя. Но нам не чужды и новшества, которые обновляют старое. Именно в этом кроется наша сила. Мы сильны, потому что умеем соединять традицию и адаптацию! Мы не держимся за прошлое, как варвары, но и не скатываемся в хаос бездумных изменений, забывая свои корни.

В зале повисла внимательная тишина.

— Примером тому служит наш римский легион. Когда-то мы переняли у греков их фаланги. Позже создали манипулы, сделав армию более гибкой. У испанских племён мы заимствовали гладиус, а у кельтов — кольчугу. Но пусть кто-нибудь скажет, что римский легион — это не наше изобретение!

На мгновение я замолчал, оглядев зал.

— Вспомните реформы Мария: легионы изменились, но остались римскими. Потом появились когорты. Траян, готовясь завоевать Дакию, снова изменил вооружение. И сейчас, в войне с маркоманами, наши легионы не такие, как десять лет назад. Но это всё ещё римские легионы! И знаете, почему они побеждают варваров? Потому что мы учимся, мы меняемся, мы обновляемся, чтобы стать сильнее!

Зал загудел от одобрения, особенно военные. Эти слова нашли отклик в их сердцах, напоминая, что успех Империи зиждется на умении адаптироваться, сохраняя её суть.

— Но этот принцип адаптации касается не только легионов. Сегодня я хотел бы поговорить о философии.

Зал снова затих, гости с интересом обратили внимание на мои слова.

— Мы, римляне, давно признали учение стоиков достойным нашего народа. Стоицизм стал основой нашего духа, наших убеждений. Это учение помогает нам преодолевать трудности, воспитывает добродетели, которые укрепляют наш общий труд.

Я выдержал паузу, оглядывая собравшихся.

— Разве нужно мне вдаваться в подробности, описать во что превратится наша жизнь, если мы все отринем добродетели? Подумайте сами: как изменится наша жизнь, если бы мы отвергли добродетели? Если бы каждый стал ценить лишь себя, презирая помощь нуждающемуся, воруя, грабя, убивая ради своего удовольствия? Кто из вас захотел бы жить в государстве полном пороков?

Я заметил, как лица гостей помрачнели. Некоторые согласно кивали.

— Ответ очевиден. Никто не пожелает такого. Досточтимые греки, начиная с Платона, искали способы создать идеальное государство. Они задавались вопросом: как соединить философию и политику? Как привнести добродетели в управление? Но история показала, что их поиски не увенчались успехом.

Мои слова вызвали легкое напряжение. Отец и греческие философы нахмурились, а я продолжил:

— Неужели нет решения?

— И его нашёл юный цезарь? — с нетерпением выкрикнул кто-то.

— Возможно, я нашёл идеи, — ответил я сдержанно. — А является ли они решением, решать нам всем.

Гости внимательно слушали.

— Если взглянуть на философию глазами Януса, мы увидим, что новые философии всегда находили ответы на вопросы, перед которыми старые оказывались бессильны. Есть ли вопросы, которые ставят в тупик наш стоицизм? Да, они есть.

— Мой отец, наш император, всем сердцем принял стоицизм. Он воплощает мечту правителя-философа. Стоицизм — достойная философия, которую я также принял и внимательно изучал. Я верю, что ей должны следовать все в идеальном государстве.

Я снова сделал паузу, чтобы слова улеглись.

— Но, увы, наша Империя не идеальна. Многие говорят, что стоицизм слишком строг, сложен, труден для понимания и исполнения. Наша философия прекрасна, но она родилась в другое время, для других задач. Всё меняется. Стоицизм тоже должен измениться, чтобы решать задачи нашего времени.

Гости начали переглядываться, а я усилил голос, чтобы подчеркнуть мысль:

— Мы не отвергаем стоицизм. Мы развиваем его. Как зерно вырастает в стебель, а затем в дерево, так и стоицизм должен обрести новые ветви, чтобы соответствовать нашему времени.

Некоторые из гостей одобрительно кивали, а я решил закончить с яркой метафорой:

— Если сравнить стоицизм с воином, то он рождает могучих одиночек — титанов, которые вызывают страх и восхищение. Это воины подобные тем, которых воспитывают германцы. Но мы, римляне, побеждаем не отдельными героями, а легионами. Легион — это наша сила. Стоицизм же учит быть сильным в одиночку, но не ставит перед собой задачу воспитать армию. Это одно из противоречий между стоицизмом и нашей Империей.

В зале послышался шум, вызванный обсуждениями. Военные переглядывались, философы озадаченно кивали. Я видел, что моя речь задела присутствующих и дала пищу для размышлений.

— Меня спрашивали, почему я так критически отношусь к христианству? — начал я, оглядывая зал. — На первый взгляд, их учение подражает стоицизму. Но взгляните глубже: оно уводит людей в размышления о загробной жизни. А мы строим Империю в этой жизни. Если же опять говорить метафорами, то христиане строят армию, но не для Империи. А Империи нужен римский легион.

Я сделал паузу, чтобы гости осмыслили мои слова.

— Конечно, у меня есть претензии к христианам, но они не только мои. Однако обратите внимание на главное: несмотря на гонения, репрессии, их учение распространяется. Люди, которые раньше придерживались стоицизма, переходят в христианство. Почему?

Зал замер в ожидании ответа, но я не спешил.

— У этого есть причины. Но если я начну объяснять их сейчас, наш пир перестанет быть пиром. Поэтому я ограничусь лишь введением, а более глубокое обсуждение предлагаю перенести на следующие дни для тех, кто заинтересован.

Я обвёл взглядом молчащий зал, стараясь прочитать на лицах реакции.

— Давайте вернёмся к стоицизму. Он учит нас опираться на внутренние силы. Это правильно, и это делает нас сильнее. Но задумайтесь: человек живёт не один, он окружён средой, другими людьми. Мы не можем игнорировать эти внешние силы.

Я заметил, как некоторые гости одобрительно кивнули, а философы напряглись в ожидании чего-то нового.

— Стоицизм должен развиваться. Мы не отвергаем старого, но добавляем новое. Это не подмена, а дополнение. Новое видение, которое я предлагаю, можно назвать внешним стоицизмом.

Я повысил голос, чтобы завершить на мажорной ноте:

— Внутренний стоицизм укрепляет человека, делает его сильным. Внешний стоицизм создаёт гармонию между человеком и его средой. Вместе они снимают лишнюю нагрузку, помогая каждому жить в соответствии с природой и законами Империи. Это и есть развитие. Это не просто философия для индивидов, это философия для Империи! И это и есть гармония. Стоицизм внутри, стоицизм вовне!

Зал загудел от обсуждений. Я видел, что моя идея задела многих, особенно тех, кто задумывался о том, как укрепить Рим не только мечами, но и идеями.

Люди уже заинтересовались. Этого достаточно. Все равно все не рассказать.

— Это лишь один из тезисов, над которыми я размышлял, — продолжил я, делая паузу, чтобы зал уловил важность моих слов. — Всё, о чём я говорю, можно назвать нео-стоицизмом. Это стоицизм, обновлённый и приспособленный для нашего времени. Стоицизм, который не только смотрит внутрь человека, но и соединяет его с окружающим миром, с обществом, с Империей.

Я сделал шаг вперёд, обводя взглядом слушателей.

— Стоицизм всегда учил нас искать силу в себе. Но нео-стоицизм ставит перед нами задачу большего масштаба: видеть человека не в изоляции, а как часть великого целого — Империи. Стоицизм Империи! Это философия, которая поможет нам устоять перед любыми вызовами. Это и есть то новое, что я хочу предложить в начале этого года.

Я поклонился, завершив свою речь. Зал взорвался приглушённым гулом обсуждений и шёпотом. Люди обменивались мнениями, высказывали первые впечатления. Мой взгляд задержался на философах, на сенаторах, на военачальниках — лица их были задумчивыми, кое-где проскакивала одобрительная улыбка.

В этот момент встал мой отец, Марк Аврелий.

— Твои слова, Люций, — начал он, — затронули сердца тех, кто болеет за общее дело, за Империю. Я уверен, что впереди нас ждут вопросы, обсуждения и дебаты. Но одно несомненно: ты сумел показать, как старое и новое могут сливаться воедино.

Зал оживился, разразившись аккламациями, короткими восклицаниями, все гости встали в знак уважения, были также сдержанные аплодисментами.

— Bravo! Euge![Отлично] Bene! Optime![Великолепно] Vivat Caesar! Sapientia![Мудрость] Veritas![Истина] Nova philosophia![Новая философия] Roma invicta![Непобедимый Рим]

Звучала похвала и императору:

— Gloria Augusto! Pater patriae![Отец отечества] Salve Domus Aurelia![Слава дому Аврелиев]

***

Амфитеатр в нашем лагере был переполнен: философы, ученые, военные, знатные гости — каждый искал себе место. Среди собравшихся мелькали и заинтересованные взгляды, и скептические. Ситуация выглядела почти нереальной: тринадцатилетний юноша выступает перед седовласой публикой, где каждый из присутствующих имел за плечами годы опыта и знаний.

Как я и рассчитывал, моё выступление на празднике Януса произвело нужный эффект. Оно заявило о себе громко, вызвало шквал вопросов и рассуждений, но толком ничего не объяснило. Теперь здесь собрались те, кто искренне заинтересован в новой философии, те, кто меня поддерживает, и даже сторонники иных взглядов, желающие понять, о чём же идёт речь.

Мой отец, Марк Аврелий, тоже находится здесь. До выступления я вкратце объяснил ему основные тезисы моей системы. Он задавал множество вопросов, тщательно проверяя мои идеи. Его замечания были острыми, а некоторые из них вынуждали меня дорабатывать слабые места. Но в итоге он признал, что моя концепция целостна и достойна обсуждения. Сейчас же, его присувствие придает силы моим выступлениям.

Я начал с основ:

— Стоицизм признаёт универсальный Логос, — сказал я, обходя взглядом аудиторию. — Это концепт природного порядка, признанный нами через богов. Для одних Логос — абстракция, для других — личность. Именно эта трактовка делает людей уязвимыми для христианских сетей, которые утверждают, что Логос есть личность. Но подумайте сами: Логос, как закон вселенной, не может быть личностью. Этому противоречат известные вопросы в философии.

Я решил перечислить то, что ставит в затруднение утверждения Логоса, как личности. Некоторые из философов согласно кивали, другие выглядели задумчиво. Я чувствовал, что задел ключевую точку. Это важный момент, но для меня лишь повод. Оставить его полностью без внимания, невозможно. На самом деле, пусть каждый решает как хочет. Хотя абстрактный концепт мне удобнее.

— Однако, — продолжил я, подняв руку для привлечения внимания, — в чём смысл абстрактного концепта, если он не имеет практического выражения? Мы видим Логос в природе, но государство не может существовать по законам природы. Это другой порядок. И вот здесь появляется важный вопрос: как сделать так, чтобы государство отражало Логос?

В зале раздался шёпот, но я продолжил, не дожидаясь, пока меня прервут:

— Каждое государство видит порядок по-своему, и это — ошибка. Поскольку Логос универсален, порядок должен быть универсальным. Разнообразие государств противоречит законам Логоса. Логика универсального порядка ведёт нас к одному выводу: должно быть одно государство, один порядок. И этим государством является Империя. Концепт универсального порядка.

Кто-то выкрикнул из зала:

— Но как это связано с Логосом?

Я улыбнулся:

— Империя связана с Логосом через Императора. Император — это мост между абстрактным мировым порядком и его практическим выражением. Он не просто правитель. Он понтифик универсального Логоса. Как правитель-философ, он соединяет законы вселенной с законами общества. Это и есть та идея государя-философа, обоснование того, почему он должен быть и тем и другим. Император являясь мостом между Логосом и Империей, таким образом, делает ее практическим выражением порядка вселенной.

Мои слова вызвали волнение. Одни зашептались между собой, другие задумались. Но я почувствовал, что этот тезис зацепил даже самых скептически настроенных.

Воспользовавшись моментом, я завершил мысль:

— Империя — это воплощение порядка вселенной. Наше единство, наши законы, наша дисциплина — всё это делает нас ближе к Логосу. Именно так мы создаём идеальное государство, выражающее природный порядок. И в этом наша сила, наша миссия, наше предназначение. Создавая Империю основанную на универсальном порядке, мы этот самый порядок расширяем. Теперь порядок не ограничивается лишь природой. Вносим порядок в взаимоотношения природы и общества.

Я сделал паузу, позволяя аудитории переварить сказанное. С каждым мгновением я видел, как внимание собравшихся всё больше сосредотачивается на моих словах. Если вначале они слушали из любопытства или уважения к моему статусу, то теперь я ощущал, как они увлекаются идеями, будто находя в них отражение своих собственных мыслей.

Я говорил просто, но эта простота была тщательно выверенной. То, что я озвучивал, — это были не новые истины, а структурированные обрывки идей, которые уже витали в обществе, но не имели формы. Теперь я придавал этим хаотичным мыслям порядок. "Но это только начало", — усмехнулся я про себя.

— Император, — продолжил я, слегка повысив голос для акцента, — это человек, стоящий на страже добродетелей. Тем самым обосновывает титул princeps. Его личность становится примером для тех, кто ищет практическое выражение абстрактных идей. В этом мы видим идейное превосходство Империи. Этим самым мы идейно преодолеваем то, чем привлекает христианство.

Я на мгновение замолчал, осмотрев зал, и добавил с особым нажимом:

— Primo: важна текущая жизнь, а не загробная. Империя несёт порядок, справедливость и добродетель здесь и сейчас. Secundo: Империя вечна. Принимая в себя порядок абстактного Логоса, Империя наследует свойство вечности. Именно Логос придает Империи вечность. Мы живём в памяти преемников, потомков, в памяти Империи. Это вечная жизнь, которая ощутима, видима и понятна каждому из нас, в отличие от загробной, которую невозможно ни продемонстрировать, ни доказать. Покуда вечна Империя, будет вечна и память ее. Всех достойных памяти.

Эти слова вызвали лёгкое волнение. Кто-то зашептался, кто-то нахмурился, но большинство слушали молча, впитывая сказанное. Я знал, что мои слова могли задеть тех, кто твёрдо верил в загробное существование, но именно этого я и добивался. Сдвинуть их восприятие, предложить альтернативу.

— Разумеется, — поспешил я уточнить, подняв руку, чтобы снять напряжение, — это никак не отрицает существование загробной жизни. Люди вольны верить в неё и нео-стоицизм не входит в противоречие в этом вопросе. Но идея в том, что важнее та жизнь, в которой мы живём сейчас. Хочет человек готовиться к будущей жизни? Прекрасно. Но не в ущерб настоящей, ибо это нарушает порядок.

Теперь большинство слушателей согласно закивали. Я заметил, как некоторые даже облегчённо вздохнули. Моё уточнение сняло возможное сопротивление: я не отрицал их веру, а предложил другую, более практичную перспективу.

"Что ж, этого концепта на сегодня достаточно," — подумал я. Нужно уметь останавливаться вовремя, чтобы дать идеи время пустить корни.

После моих слов зал наполнился шепотком и движением. Вопросы посыпались один за другим. Завязались горячие дебаты, и я был готов к этому. Пока что мне удавалось легко отстаивать свою позицию, уводя обсуждение в нужное русло. Кто-то соглашался, кто-то осторожно возражал, но в целом я видел, что идея зашла.

"Настоящие противники ещё впереди," — подумал я. Но сейчас я понимал: это начало было успешным, и этого было достаточно, чтобы сделать следующий шаг.

***

928(175) 20 января, Карнунт, Паннония

И вот сегодня, в торжественной обстановке, меня официально посвятили в понтифики. Отныне я — лицо, наделённое связью с высшими силами, каким бы ни было их понимание. Это был важный момент, и, глядя на одобрительные взгляды окружающих, я чувствовал, что этот шаг укрепляет не только мой статус, но и то, что я начал воплощать свои идеи на практике.

Прошедший месяц был непростым. Почти каждый день был занят выступлениями, обсуждениями и дебатами. Даже уроки и тренировки пришлось временно сократить. Я поднял важнейший пласт — переосмысление смысла государства, его роли и значимости для каждого. Людям нужно было время, чтобы осмыслить услышанное.

С одной стороны, я видел огромный интерес и желание понять больше. Но с другой — мне приходилось осторожно дозировать свои идеи. Некоторые вещи могли показаться слишком революционными и вызвать ненужное волнение. Пока того, что я высказал, было достаточно, чтобы дать пищу для размышлений. Математики поддержали мои слова, находя в своих открытиях доказательства универсального порядка. Это укрепляло идею Логоса, которую я представлял как фундамент новой философии.

Теперь я не просто цезарь. Я — понтифик. Причём в обновлённом понимании этой роли. Конечно, далеко не все сразу приняли это, но самое важное уже произошло: мои идеи начали находить подтверждение в действиях. Я выступил с мыслью, что Император — это понтифик, и сам вступил в эту должность, что добавило моим словам веса и практического воплощения. Это был символический шаг, ясный и убедительный для всех.

Новый статус пока не слишком изменил обращения со мной. Но по мелким деталям я видел, что моя политическая позиция становится всё более самостоятельной. Теперь я — не только наследник, чья значимость полностью зависит от родителей. Теперь я сам начинаю представлять политическую силу.

Однако меня всё больше беспокоит состояние моих родителей. Моя мать заметно сдала. Жизнь в военном лагере — это не курорт, даже при постоянном внимании Галена. Она выглядит усталой и измученной. Отец тоже истощён годами войны. Его здоровье ещё держится, но я вижу, как трудно ему даются даже небольшие разговоры.

Конечно, у меня есть к ним искренние чувства. Я люблю их, но и понимаю: сейчас их поддержка — мой щит. Без них я пока слишком уязвим. Несмотря на мои успехи, я ещё слишком молод, чтобы опереться только на собственный авторитет. Если я потеряю их, пока не окрепну как политическая фигура, последствия могут быть катастрофическими.

Поэтому я поставил перед собой задачу — хотя бы немного уберечь их от перегрузки. Дать отдохнуть. Даже короткий отдых может укрепить их силы, что важно как для меня, так и для Империи.

***

На второй день после того, как я стал понтификом, ко мне зашёл мой учитель Онисикрат. Мы учтиво обменялись приветствиями, после чего он сказал:

— Среди философов в лагере пока нет единства. Твои идеи вызывают интерес, но есть проблема: их порой можно вольно трактовать, — вздохнул он. — Я считаю, что нужно изложить их в письменной форме. Это упростит обсуждения.

— Учитель, даже записанные идеи можно интерпретировать по-разному, — заметил я, вспомнив множество конфессий христианства из прошлой жизни. — Я согласен, это серьёзная задача. Но, возможно, дело в подходе.

— Что ты имеешь в виду? — нахмурился Онисикрат.

— Сейчас вы пытаетесь охватить необъятное, — покачал я головой. — Это всё равно, что пытаться за день выучить буквы, чтение, цифры и математику. Вы торопитесь, но я понимаю ваше увлечение.

Учитель задумался, затем его лицо просветлело:— Ты предлагаешь ограничиться основными тезисами и достичь единства по ключевым вопросам?

— Именно так. Детали всегда можно добавлять и развивать постепенно. Если пытаться решить всё сразу, мы только запутаемся. Основные идеи нужно представить ясно и доступно. Остальное придёт со временем.

— Возможно, ты прав, — сказал он, затем уточнил: — Но как это сделать?

— Я предлагаю написать манифест.

— Что ты имеешь в виду? — заинтересованно спросил он.

— Манифест должен быть кратким трактатом. В нём мы сначала опишем наш взгляд на мир. Затем обозначим основные проблемы. И, наконец, предложим решение, которое отражает наше учение. Это будут ключевые тезисы, своего рода фундамент. На основе манифеста в будущем можно будет разрабатывать подробности и новые аспекты.

Онисикрат вновь задумался. Моё предложение, понятное для меня, в этом мире выглядело новым и необычным. Это была попытка объединить философию, политику и даже экономику в единую программу. Политическая платформа Империи, её «символ веры».

— Но разве такой трактат не столкнётся с той же проблемой разного понимания? — спросил учитель, скептически приподняв бровь.

— Этого не избежать, — покачал я головой. — Но это не повод уклоняться от проблемы. Истина рождается в споре. Пусть разногласия касаются деталей и воплощения идей, а не самих основ. Это и будет принципом адаптивности, который сделает нашу философию жизнеспособной. А черезмерные или бездумные изменения предотвратит именно манифест, где чётко обозначены ключевые тезисы. Именно поэтому мы должны продумать и изложить их так, чтобы они стали незыблемым фундаментом.

Онисикрат зашагал по комнате, складывая руки за спину.

— Что же, ты прав. Мы должны написать этот манифест. Пусть он станет отправной точкой. Как только он будет готов, многое прояснится, — задумчиво произнёс он, а затем остановился и посмотрел на меня. — Не знаю почему, но я верю тебе в этом, Коммод.

Так мы вдвоём приступили к непростой задаче — написанию первого в этом мире Манифеста Имперского Стоицизма. Задача оказалась сложнее, чем я предполагал. Даже зная, к чему стремлюсь, как должен выглядеть итоговый текст, и чётко понимая основные тезисы, воплотить их на пергаменте было нелегко.

Мы работали два месяца, обдумывая каждую строчку, взвешивая каждое слово, пока наконец не остались довольны результатом.

Когда я зачитал Манифест в амфитеатре, реакция философов превзошла все ожидания. Фурор, который он вызвал, напомнил мне ту волну восторга и обсуждений, что недавно произвели открытия наших математиков.