Роза и Рикардо

ГЛАВА 21

Этот рабочий день длился, как казалось Рикардо, целую вечность. Он нервно метался по своему кабинету, как тигр, запертый в клетку.

Наконец этот долгий день подошел к концу. Секретарша, напудрив носик и накрасив губки, собралась и ушла, чуть позже ушли домой служащие отдела, а Рикардо все сидел за своим письменным столом.

Он посмотрел на часы: уже двенадцать минут шестого. Эта женщина придет через три минуты, если придет, конечно. Как было бы хорошо, если бы случилось чудо и эта «гостья из прошлого» вдруг испарилась. Но Рикардо почему-то не сомневался, что она обязательно появится.

Он вздохнул. Надо идти. Долгие годы работы в солидном учреждении приучили его не опаздывать. Он всегда приходил точно, минута в минуту. Вот и теперь эта привычка не давала ему посидеть в кабинете еще минут пять. Хотя эта женщина никуда не уйдет, она будет ждать его, как бы он ни опоздал, в этом он тоже был почему-то уверен, и это тоже вовсе не радовало его.

Рикардо спустился вниз и подошел к небольшому открытому кафе «Палома», где обычно обедали многие сотрудники агентства. Вот и сейчас за столиками сидели кое-кто из его сослуживцев, решивших после напряженного рабочего дня выпить по чашечке кофе. А вот и она.

Рикардо вздрогнул. Он сразу же узнал ее. Еще пять минут назад ему казалось, что он не может воскресить в памяти ни одного конкретного лица, кроме, разумеется, Исабель, — черты остальных его временных подружек слились в какой-то обобщенный образ. Но теперь, увидев сидящую за столиком Ренату, он сразу же вспомнил ее. «Она!» — была его первая мысль, и сразу же пришла вторая: «Боже, как она постарела!»

Да, он вспомнил ее — милую веселую девчонку с круглым милым личиком и точеной фигуркой. У нее были еще прелестные светлые волосы, волнами ниспадавшие на плечи (недаром Вилмар Гонсалес взял ее на должность ангелочка).

Но сейчас перед Рикардо сидела уставшая бесцветная женщина. Потускневшие волосы были гладко зачесаны назад, фигура по-прежнему была стройной, но в ней появилась какая-то сухость, костлявость. «Лучше бы она располнела», — невольно подумал Рикардо.

— Здравствуй, Рикардо, — сказала Рената, когда он подошел. — А ты почти не изменился. Правда, ты стал таким солидным сеньором, сразу видно — человек с положением.

— Ты тоже почти не изменилась, — соврал Рикардо. — Я тебя сразу узнал.

— Не обманывай. — Неожиданно для самой себя Рената кокетливо погрозила ему пальчиком. — Я иногда еще смотрюсь в зеркало.

При виде бывшего любовника в ней на миг проснулась бывшая Ната, или Нателла, как ее иногда называли, — озорная, веселая девушка, которая никогда не унывала, даже когда сидела голодная. Но это видение мелькнуло и растаяло. И снова перед Рикардо была строгая и добропорядочная подруга проповедника.

— Ты о чем-то хотела поговорить со мной... — начал Рикардо. — Признаться, твой звонок был для меня большой неожиданностью.

— Надеюсь, приятной? — с иронией спросила Рената. Рикардо вежливо промолчал.

— Ты женат? — нарушила наступившую паузу женщина.

— Да, — ответил Рикардо. — Случилось чудо: я нашел ту женщину, которую считал погибшей, и вторую дочь.

— То есть ты хочешь сказать, что нашел наконец женщину, которая смогла заменить тебе твою покойную жену? — переспросила Рената. — Я помню, ты все по ней убивался. Ее звали как-то красиво, Роза, кажется...

— Нет, я хотел сказать то, что сказал, — сухо ответил Рикардо. — Оказывается, Роза и маленькая Лус не погибли. Роза просто решила уйти от меня, она была слишком горда, чтобы прощать измены.

— Не много бы в Мексике осталось супружеских пар, если бы все так думали, — съязвила Рената. — Уж кто-кто, а девушки из «Твоего реванша» знают, чего стоят все эти добропорядочные отцы семейств, верные женихи и прочие притворщики.

— Роза не такая, как все, за это я ее и люблю, — ответил Рикардо. — Она ушла от меня и была совершенно права. Это была грязная история... впрочем, почему я должен тебе это рассказывать.

— Значит, у тебя две дочери, — медленно произнесла Рената. — А больше у тебя не было детей?

— Нет, — ответил Рикардо. Вопрос показался ему странным.

— А у меня есть сын, — сказала Рената, улыбаясь его недоумению. — Очень хороший мальчик. Вот только... фамилию мне пришлось дать ему свою.

— Ты... — Рикардо не знал, что сказать. — Ты хочешь сказать, что не знаешь, кто его отец.

— У меня было много встреч. — В ее голосе прозвучала горечь. — Слишком много.

— Но сейчас твоя жизнь изменилась? — спросил Рикардо, и его взгляд потеплел. Ему стало искренне жаль свою старую подругу.

— Да, — кивнула Рената, — и мне улыбнулось счастье. Я встретила очень хорошего, не побоюсь этого слова, истинно святого человека. Он взял на себя обязательства по отношению ко мне и моему сыночку.

— Но кто он?

— Это выдающийся проповедник Вилмар Гонсалес. Он сейчас проповедует здесь, в Мехико. Я повсюду сопровождаю его.

— А как же ребенок? — спросил Рикардо.

— Он учится в хорошей частной школе.

— Я очень рад за тебя! — искренне сказал Рикардо. — Ты молодец, что позвонила.

— А как твои девочки? — спросила Рената. — Младшая, наверное, еще крошка?

— Нет, — улыбнулся Рикардо, — ты не поняла. У нас с Розой родились девочки-близнецы, и так получилось, что они долго жили отдельно друг от друга: одна девочка осталась со мной, другую забрала Роза. Но теперь мы вместе и очень счастливы. Мои дочери оказались умницами, они очень талантливы — одна учится в консерватории, у нее прекрасный голос. Другая — художник, сейчас она в Париже. Я очень люблю их и горжусь ими.

Рикардо удивился, увидев, как погрустнела Рената. Какая-то тень пробежала по ее лицу. Решимость, которая чувствовалась в ней в начале их встречи, улетучилась.

— Я, пожалуй, пойду, Рикардо, — сказала она. — Уже слишком поздно. Мне пора.

— Но ты хотела поговорить со мной о чем-то важном, — удивился Рикардо.

— Да нет, — торопливо проговорила Рената, едва сдерживая слезы. — Просто оказалась снова в Мехико, хотелось встретить кого-то из бывших друзей, поговорить. Вот и все.

— Я был очень рад встретиться с тобой, — сказал ей на прощание Рикардо, помогая Ренате сесть в такси.

«Не так уж она счастлива с этим своим святым человеком, забыл его фамилию», — думал Рикардо, провожая такси взглядом.

Всю дорогу Рената проплакала. Ей было стыдно, что она пыталась обмануть человека, который оказался ей другом. Она чувствовала, что если бы нашла в себе силы и объявила Рикардо о том, что у него есть сын, он не стал бы требовать доказательств того, что именно он отец ребенка, не стал бы грубить ей. Скорее всего он сразу чистосердечно признался бы во всем жене и они сделали бы все, чтобы помочь ребенку. Рената совершенно не ожидала такого человеческого тепла от этого «грешника из грешников», каким представил его Вилмар. Она даже начала сокрушаться, зачем послушалась Гонсалеса и согласилась играть эту роль.

Дома она подробно пересказала мужу свой разговор с Линаресом.

— Вилмар, я просто не могла лгать, смотря ему в глаза, пойми меня.

— Хорошо-хорошо, дорогая, — успокоил ее Гонсалес. — Мне всегда отрадно, когда люди оправдывают наши самые лучшие ожидания. Так ты говоришь, у него две дочери?

— Да, представь себе, девочки-двойняшки. Он говорит, очень похожи друг на друга. Но одна сейчас в Париже.

«Значит, у Лус есть сестра-близнец. Интересно», — подумал Вилмар Гонсалес.

Последние несколько дней Чучо и Кике с утра до вечера дежурили у дома Линаресов. Они и сами были сбиты с толку — то эта противная девчонка улетает в Париж, то вдруг оказывается, что она преспокойно осталась в Мехико. Раньше вроде училась рисовать, теперь запела. «У богатых свои причуды, — думал Чучо, хотят - рисуют, хотят - поют, это наш брат бедняк только и знай работай». Чучо немного преувеличивал — сам он никогда и нигде не работал, если, конечно, не считать работой обшаривание чужих карманов.

В тот день девчонка вышла из дома довольно рано и куда-то поехала на автобусе. Кике отправился за ней, а Чучо остался караулить у дома Линаресов. Шеф Манкони потребовал убрать эту красавицу, один раз это им не удалось — помешал тот идиот из Акапулько, который приходил по объявлению за мольбертом и тогда очень выручил Чучо.

Теперь надо было придумать что-то другое, оригинальное, что по возможности сработало бы наверняка. К сожалению, Манкони всегда предпочитает имитировать несчастный случай — по возможности, разумеется. Обычно удается придумать какую-нибудь каверзу в саду или в самом доме, но уж очень трудно постороннему проникнуть за высокий забор дома Линаресов. Вот если бы туда попасть, тоща у Чучо был наготове целый арсенал разнообразных методов — от случайного отравления до смертельного падения с лестницы.

Чучо обошел дом и попытался забраться на высокую стену — как раз с той стороны, где когда-то влезла в него Дикая Роза. Он был уже почти наверху, когда вдруг услышал строгий голос:

— Что вы делаете, милейший?

От неожиданности Чучо едва не свалился со стены, но удержался. Он обернулся и увидел высокого человека средних лет в темно-сером костюме, со строгим выражением лица, что делало его похожим на учителя и пастора одновременно.

— А тебе-то что? — нагло сказал Чучо, знавший, что лучший способ защиты — нападение. — Ты что, живешь в этом доме?

— Нет, — спокойно ответил человек. Он говорил по-испански хорошо, но с очевидным иностранным акцентом. — Но я друг людей, которые живут здесь. И поэтому меня интересует, зачем вы взобрались на этот забор.

— Любуюсь, — ответил Чучо, спрыгивая на землю. — Какая тебе разница? Или, может быть, я влюблен в некую даму, которая тут живет.

— В юную певицу? — поинтересовался чопорный незнакомец.

— Нет, — ответил Чучо, отряхиваясь. — Скорее, в юную художницу. Да только она вроде теперь переквалифицировалась.

— Мне кажется, вы что-то путаете, друг мой, — улыбнулся незнакомец.

Чучо был немного удивлен тем, что этот серьезный сеньор так долго и заинтересованно разговаривает с ним, с Чучо.

— Ничего я не путаю, — уже более дружелюбно отозвался он. — Я влюбился в нее, когда увидел в парке. Она стояла перед таким ящичком на ножках и рисовала.

Незнакомец рассмеялся:

— Ваша дама сердца давно в Париже, милейший.

— Что?! — закричал Чучо и, забыв о всякий осторожности, воскликнул в сердцах: — Ах, чертовка! Значит, все-таки улетела... Погоди, я же ее видел вчера. Как это может быть?

— Я вам могу все объяснить, — сказал незнакомец, — только давайте уйдем отсюда, вы ведь на самом деле не очень хотите, чтобы вас увидели другие обитатели дома, не так ли?

— Пожалуй... — согласился Чучо. — А куда мы пойдем?

— Не пойдем, а поедем, — сказал незнакомец таким тоном, что Чучо не стал возражать. — Здесь недалеко. А моя машина стоит за углом. — А теперь, милейший, — сказал доктор Гонсалес, заперев дверь на все замки и пряча ключ в карман, — чистосердечно ответьте мне, что выделали у дома Линаресов?

— Я? — переспросил Чучо. — У дома Линаресов?

— Не прикидывайтесь дурачком, — оборвал его Гонсалес, который вдруг перестал быть улыбчивым и дружелюбным. — Я прекрасно знаю, что вы следите за этим домом, а точнее за девушкой, которая там живет.

Чучо молчал.

— Что ж, - сказал Гонсалес, - упорствующему в грехе не получить прощения.

— Ты что, падре, что ли? — спросил Чучо.

— Если ты хочешь спросить меня, не являюсь ли я католическим священником, я скажу тебе — нет, — заявил Гонсалес, — но не менее, а более этих так называемых святых отцов имею право выступать от имени Господа нашего.

— А-а, — протянул Чучо, — так ты один из этих проповедников, которых теперь пруд пруди. Тогда понятно. Что ж, будем знакомы, раз ты на этом настаиваешь. — Чучо протянул проповеднику руку и представился: — Хесус, или проще — Чучо, так меня называют друзья.

— Какое у тебя возвышенное имя, — снова улыбнулся Гонсалес. — А меня зовут Вилмар.

— Чудно как-то, — почесал ухо Чучо. — Ну так вот, Вилмар, скажу тебе честно и откровенно: если сейчас я скажу тебе хоть полсловечка, считай, что я уже труп. Наш шеф не станет церемониться.

— А если мы взаимовыгодно обменяемся информацией, — предложил Гонсалес, — ибо долг всякого помогать ближнему своему. Так и я с твоим шефом. Да и как иначе ты выйдешь отсюда?

Чучо снова почесал ухо, что, по-видимому, помогало ему сосредоточиться, а затем сказал:

— Будь по-твоему, проповедник. Скажу тебе в двух словах: мне и еще одному моему приятелю нужно поймать, а еще лучше, просто... — он замялся, — ну, скажем, убрать одну девчонку. Она художница и живет в этом доме. Лус Мария Линарес.

— Дорогой друг, — торжественно обратился к Чучо проповедник, — должен огорчить вас: вы ищете не ту девушку. Ваша давно гуляет по Елисейским полям.

— Это как? — не понял Чучо.

— Елисейские поля — центральная улица Парижа, — пояснил Гонсалес.

— А-а-а. Но как же это! — Чучо так и подпрыгнул на месте. — Я же еще вчера...

— Это ее сестра. Они двойняшки.

Гонсалес только вчера узнал эту интересную новость от Ренаты, но на то он и был профессиональным проповедником, чтобы подавать ее другим так, будто знал об этом всю жизнь.

— Двойняшки... — повторил Чучо, как будто до него не сразу дошел смысл этого слова. — Ты хочешь сказать, что все это время мы принимали двух девчонок за одну?

— По-видимому, так, если вы думали, что это одна и та же девчонка.

— Ослы! — крикнул Чучо, обращаясь неизвестно к кому.

— Так которая же вам нужна, точнее, которая вам не нужна? — спросил доктор Гонсалес.

— Художница! — воскликнул Чучо. — Она нас видела, запомнила, рисовала наши портреты. Понимаешь? Если она заговорит — нам всем крышка, и шефу тоже. А мы-то стараемся, голову ломаем, как бы ее убрать покрасивее. Хороши бы мы были, если бы кокнули эту вторую, а потом она вдруг снова бы появилась, здоровая и невредимая. Я бы рассудка лишился, ей-Богу.

— Не следует поминать имени Божьего всуе, — наставительно сказал проповедник. Чучо махнул рукой, а Гонсалес продолжал: — Я понимаю ваши проблемы. У меня тоже возникли некоторые подобные, но они связаны с другой сестрой, с той, которая поет. Мне бы тоже было бы удобнее, если бы ее вдруг не стало. И вот я предлагаю — может быть, мы объединим наши усилия?

— То есть ты хочешь, чтобы мы вместо одной нашей девчонки убирали двоих? — сказал Чучо. — И делали бы это мы одни, а ты бы стоял в сторонке и что? Молился бы за нас Богу? А это не мало?

— Во-первых, это совсем не мало, — наставительно сказал проповедник, — а во-вторых, я смогу помочь.

— Да? — ехидно спросил его Чучо. — Будешь нож точить или ружье смазывать?

— Ничего подобного, — серьезно ответил Гонсалес. — Сейчас вы помогаете мне избавиться от одной, а когда приедет вторая, я помогу вам заманить ее в ловушку. Я уже сделал кое-какие приготовления.

— Гм, — покачал головой Чучо. — А ты парень с головой, даром что проповедник. Ну что ж, по рукам!

Лус со своей подружкой Чатой возвращались в консерваторию после обеденного перерыва. Они только что перекусили в соседнем бистро, а теперь возвращались на занятия.

— Боже, ну когда же кончатся эти бесконечные ремонты, — проворчала Чата, перешагивая через груду щебня у входа.

Все здание консерватории снаружи и вестибюль внутри были в строительных лесах. Массивное, украшенное колоннами здание, построенное еще в начале XIX века, было гордостью и одновременно головной болью консерваторского начальства. Здание нуждалось в капитальном ремонте, а деньги с трудом удавалось наскрести на очередной косметический ремонт. Более того, когда уже были возведены леса, часто выяснялось, что деньги кончились, и приходилось опять долго и нудно наскребать пожертвования у не слишком щедрых спонсоров. Недавно ректору очередной раз повезло, и в результате этого неторопливые строительные рабочие присоединяли к хору скрипок и арф, обычно оглашавших эти стены, стук своих молотков и жужжание машин, а также громкие и колоритные перебранки.

Правда, в этот час рабочие тоже ушли на перерыв, и в вестибюле было сравнительно тихо. Лус и Чата стояли под полукруглой аркой, отделявшей вестибюль от просторного коридора первого этажа. Над аркой был сделан балкон, с которого ректор обычно говорил напутственное слово вновь поступившим или выпускникам в окружении гипсовых статуй, изображающих музы. Сейчас балкон был в лесах, как и весь вестибюль, а музы были временно сняты с пьедесталов и лежали у стенки.

— Ну что, Лус, наш преподобный тебе больше не названивает? — весело спросила Чата.

Лус вздрогнула. Если б только подружка знала! Но этого не должен был знать никто, и она постаралась взять себя в руки.

— По-моему, он отвратительный. Я вообще не понимаю, как ты соглашаешься общаться с ним каждый день.

— Да, наш Вил вцепится, так не отстанет. И, кстати, я заметила, что его сильно на молодых красоток тянет. Видно, ты его в самое сердце поразила.

— Ах, Чата, вечно ты говоришь глупости, — с досадой сказала Лус, которую начал тяготить этот разговор. К счастью, Тереза, у которой урок начинался через десять минут, сказала: «Ну ладно, я пошла», и Лус одна осталась стоять под балконом. Она была так погружена в размышления о трудном положении, в котором она оказалась, что никак не могла тронуться с места, хотя ей тоже пора было в класс дона Ксавьера.

Вдруг истошный вопль «Лус, берегись!!» прорезал тишину вестибюля. Лус машинально дернулась в сторону коридора, и в этот момент совсем рядом с ней упала с балкона гипсовая статуя, изображавшая музу эпической поэзии Каллиопу. Статуя с грохотом разлетелась на куски, каждый из которых сам по себе представлял опасность. Лус оказалась в облаке гипсово-цементной пыли и через несколько секунд сообразила, что мелкие обломки все-таки ударили ее по ногам, отскочив от пола. Только тут Лус осознала, что истошный крик, заставивший ее отпрыгнуть, издал Пабло.

Лус прислонилась к стене под аркой и тупо смотрела, как Пабло бежит к ней через вестибюль, а вокруг собирается небольшая толпа. Прибежала и Чата, которая не успела отойти далеко, и пыталась растормошить Лус. Но Лус не реагировала.

Она закрыла глаза и моментально вспомнила свое ощущение, когда Антонио Суарес вырвал ее из-под колес пронесшейся мимо машины. Тогда она довольно быстро пришла в себя: мало ли машин в большом городе и мало ли безрассудных водителей. Но то, что похожая ситуация так скоро повторилась, причем в консерватории, где она привыкла чувствовать себя как дома, ужаснуло Лус. Она без всякого выражения смотрела на обломки статуи и на окружающих ее людей, которые громко ахали и возмущались небрежностью рабочих. Кто-то побежал сообщить в ректорат, кто-то искал бригадира, кто-то предлагал вызвать врача, на что Лус лишь покачала головой.

Наконец толпа немного рассеялась, и Пабло смог подойти к Лус поближе. Она посмотрела ему в глаза и попыталась улыбнуться.

— Здравствуй, Пабло, — сказала она. — Я должна тебя поблагодарить. Ты... ты спас мне жизнь... — Голос ее прервался, и из глаз полились слезы.

— Лусита, не плачь, опасность уже позади, — заговорил Пабло, гладя ее по плечам. Потрясенные тем, что произошло, они оба забыли об обстоятельствах их последней встречи.

— Пабло, мне страшно, — заговорила Лус, мысли которой были все еще заняты происшествием. — Почему эта муза упала? Ее кто-то бросил?

— Наверно, рабочие что-то неловко переставляли и ее уронили, — неуверенно проговорил Пабло. Они разом вышли из-под арки и посмотрели на балкон. Там уже появились какие-то служащие консерватории, и Лус в сопровождении Пабло побежала по лестнице на второй этаж.

Они увидели, как усатый, небольшого роста бригадир строителей оправдывался перед представителем ректората.

— Это не наша вина, сеньор. Наши рабочие все были на обеденном перерыве, вы хоть кого спросите. Они только через пять минут должны приступить к работе.

Голос у него был вполне убедительный. Лус не стала особенно вслушиваться в слова администратора, который выговаривал бригадиру за то, что у него оставлены без присмотра тяжелые статуи.

— Но послушайте, сеньор, — возмущенно заговорил бригадир. — Мы правила соблюдаем, вон, смотрите, всех ваших муз аккуратненько у стеночки положили. Кто же мог подумать, что у вас бродят такие люди, которые статуи на головы прохожим скидывают. Это вам надо полицию вызывать и к каждому кирпичу сторожа приставлять.

Лицо администратора выразило брезгливость и недовольство. Он знал, что вызов полиции не понравится ни ректору, ни спонсорам консерватории. Да и что, собственно, произошло? Никто, слава Всевышнему, не пострадал. (Он набожно перекрестился.) Собственно говоря, прямые убытки — это статуя Каллиопы, на замену которой теперь придется изыскивать средства. «А может быть, обойтись без нее? — подумал администратор. — В конце концов Каллиопа муза эпической поэзии, она больше подходит к филологическому факультету. Ее даже и не знает никто. А наши — Мельпомена, Терпсихора, Полигимния — все целы». И, утешая себя такими рассуждениями, администратор отправился дальше исполнять свои многотрудные обязанности.

— Ты видишь, рабочих здесь не было, — шепотом сказала она. — Пабло, а ты случайно не заметил, кто был наверху, когда статуя стала падать?

— Я никого не разглядел. Тут не видно из-за перил балкона и лесов, а статую, вероятно, столкнули вот отсюда.

Лус подошла поближе к балкону, с которого упала статуя. На мраморном полу в этой пыли и толчее не могло остаться следов. Отсюда до лестницы, ведущей на первый этаж, из которого было несколько выходов, всего пять шагов. Кто угодно мог пробраться сюда и, выждав нужный момент, скинуть статую. Неужели это правда? Неужели хотели убить ее, Лус? Она медленно пошла вниз по лестнице и только тут вспомнила, что Пабло рядом с ней. Лус взглянула на него:

— Я даже не спросила, как ты вообще здесь очутился.

На лице Пабло появилась застенчивая улыбка.

— Да вот, хотел тебя увидеть, думал, вдруг случайно тебя встречу.

— Правда? А я думала, что ты целиком занят своей англичанкой.

— Значит, ты знаешь про Пат? Она очень милая, и я помогаю ей в занятиях, она же не очень хорошо знает испанский. Но что касается всего остального, то у нее есть жених.

Лус покраснела. Она поняла, что этим вопросом выдала свое не совсем безразличное отношение к делам Пабло. Она резко повернулась.

— Извини, пожалуйста, но я уже должна идти. Меня ждет мой преподаватель. Даже если кто-нибудь ему сообщил, что случилось, все равно я должна повидать его лично.

Лицо Пабло стало грустным.

— Я понимаю. Что ж, не буду тебя задерживать. Рад был тебя повидать.

Лус вдруг неожиданно для себя самой приблизилась к нему и быстро поцеловала его в щеку.

— Пабло, я не хочу, чтоб мы с тобой вот так расстались. Ведь ты спас мне жизнь, разве я могу это забыть. Пабло, я правда должна идти, но я тебе обещаю, что мы обязательно увидимся. У меня сейчас такая непонятная и запутанная жизнь, я сама не могу разобраться. Но мне хочется, чтобы мы остались друзьями. Если это возможно, конечно, — прибавила она робким голосом. Но, взглянув в его глаза, поняла, что ее порыв воспринят с благодарностью. — Так что я тебе позвоню, — торопливо сказала Лус, протянув ему руку, и побежала по коридору, ведущему в вокальные классы.

Вечером дома Лус ни с кем не хотела разговаривать. Даже когда позвонил Эдуардо, она сказала, что никуда не поедет и чтобы он позвонил на следующий день. Она сидела в комнате и пыталась понять, почему судьба в последнее время так несправедлива к ней. Сначала этот странный случай с машиной, потом ужасное нападение проповедника и наконец эта статуя, чуть не убившая ее. У Лус появилось твердое ощущение, что ее кто-то преследует. Как ей не хватало сейчас сестры! Только Дульсе могла она доверить все, что с ней произошло в последние дни. «Счастливая Дульсе! Сидит себе под Эйфелевой башней и не ведает, как я страдаю», — подумала Лус. Ей вдруг стало себя очень жалко, и слезы навернулись на глаза. В это время за дверью послышался голос Розы:

— Лусита, открой, куда ты спряталась? Только что звонила Дульсе. Она сказала, что послезавтра прилетает домой.