Роза и Рикардо

ГЛАВА 24

— Приехали! — сказал Мигель Сантасилья. Чирино остановился.

Девушки увидели бревенчатое строение — ранчо не ранчо, склад не склад. Глухие стены с небольшими окошками, расположенными под самой крышей. Массивная дверь гостеприимно распахнута.

— Как романтично! — воскликнула Дульсе.

Эдуардо Наварро не удержался и сострил:

— Прямо пятизвездочный отель.

Лус спросила Мигеля:

— Это здесь нас ждет Вилмар Гонсалес с нашим сводным братом, да?

— Понятия не имею, — развел руками индеец. — Господин Гонсалес попросил меня довезти сюда вас обеих, а для чего — не сказал. Я, честно говоря, и не спрашивал. Я не люблю задавать липших вопросов.

— Ну что ж, — сказал Эдуардо Наварро, — поглядим, какие номера-люкс для нас тут приготовили.

Все направились к входу в странное здание.

Полные любопытства, они шагнули через порог.

Под потолком горела, болтаясь на шнуре, голая лампочка: окошки под потолком были слишком малы, чтобы осветить помещение.

Легкие фанерные перегородки, потемневшие от времени, делили внутреннее пространство дома на клетушки— некое подобие комнат. Перегородки не доставали до потолка, и единственная лампочка должна была освещать все отсеки. В некоторых, боковых, было почти совсем темно.

Посреди центральной «комнаты» стоял стол, покрытый бумажной скатертью, и несколько колченогих стульев кругом. Рядом — небольшой старенький холодильник.

Лус, конечно же, сразу сунула туда свой нос. В холодильнике стояли пластиковые бутылки с пепси, соки, какие-то готовые закуски в фабричных упаковках. Внизу — дешевый стеклянный графинчик с традиционной мексиканской кориандровой наливкой.

Все выглядело так, как будто хозяева только что были здесь и отлучились на минуточку.

— Наверное, они сейчас вернутся, — предположила Дульсе.

— А может быть, они пошли нам навстречу? — откликнулась Лус. — Наверное, наш брат так же сгорал от нетерпения, как мы, и господин Гонсалес решил ускорить встречу. Но мы разминулись.

Эдуардо съязвил:

— Что-то я не заметил, что вы по дороге слишком сгорали от нетерпения. По-моему, вы были вполне довольны и путешествием, и собой, и Мигелем.

— Да, но только не тобой, Эдуардо! — парировала Лус. Мигель Сантасилья молча стоял в стороне. Его лицо было нахмурено, он выглядел озадаченным.

— Мы не могли разминуться, — наконец произнес он. — Чирино вез нас по единственной безопасной тропе В других местах стены карьеров не укреплены и оползают. Если попадешь в такой обвал, никто уже не услышит твоих криков о помощи. Человек окажется похороненным заживо.

— А вдруг... — испуганно начала Дульсе и осеклась.

— Я подумал о том же, о чем и вы, сеньорита Дульсе, — обеспокоенно сказал Мигель. — Никто, кроме меня и Чирино, не знает этих мест так хорошо, чтобы безопасно прогуливаться здесь. Ну, может быть, еще мой старший брат... Но он в Мехико.

Все замолчали, подавленные.

— Мы должны идти их искать! — потребовала Дульсе. Эдуардо воспротивился:

— Не лучше ли сначала подкрепиться? Дорога была слишком длинной и утомительной. Если с ними что-то случилось — во что я не верю, — то полчасика роли не сыграют. А за это время они, может быть, вернутся, и состоится трогательная семейная встреча.

Лус вмешалась:

— Успеешь подкрепиться, Эдуардо. В любом случае давайте выйдем наружу. Там сообразим, что делать. А то в этом сарае у меня что-то голова совсем не работает. Здесь — брр! — как-то зябко. И эта голая лампочка...

— Вы правы, сеньорита Лус, — согласился Мигель. — Это вообще нехорошее место. Здесь когда-то была контора серебряных приисков. Здесь делили прибыльные участки и деньги. Не всегда это проходило мирно. Под этой крышей совершено несколько убийств. Я очень удивлен, что господин Гонсалес выбрал для вашей встречи с братом именно это место.

— А правда, — задумчиво сказала Дульсе, — почему он решил познакомить нас с ним именно здесь?

— Чего же тут непонятного? — вступилась Лус за проповедника. — Мы же просили господина Динозавра... то есть Гонсалеса, не рассказывать нашим родителям о предстоя-щей встрече, чтобы не волновать их. Наверное, наш братишка тоже хотел сохранить это свидание в тайне. А здесь как раз самое подходящее место для тайных встреч.

— Для тайных встреч... — глухо проговорил Мигель, о чем-то напряженно размышляя.

За их спинами, у входа, что-то гулко стукнуло. Все резко обернулись.

— За мной! — резко скомандовал Мигель Сантасилья и метнулся к выходу.

Дверь оказалась закрытой.

Он с размаху врезался плечом в тяжелые створки, но они не поддались. Кто-то запер их снаружи.

— Опоздали, — тихо и на вид совершенно спокойно проговорил Мигель. — Мы в ловушке.

Эдуардо Наварро бросился на него с кулаками:

— Это ты, ты заманил нас сюда, подлый индеец!

Мигель легко отстранил его своей мощной мускулистой рукой:

— Криком делу не поможешь, сеньор Наварро. Да, я виноват. Я не почувствовал опасности. Это непростительно. Красота сеньориты Дульсе так подействовала на меня, что я утерял чутье.

— Ты не виноват, Ягуар, — сказала Дульсе. — Тебя обманули так же, как и нас.

— Но зачем? — недоумевала Лус. — Я не понимаю, какая польза от всего этого Гонсалесу?

Эдуардо предположил:

— Наверное, они хотят получить за вас выкуп.

Дульсе покачала головой:

— Я чувствую, что это не так. Это наверняка как-то связано с теми событиями в Акапулько. Лодка, труп, мой мольберт... Напрасно мы тогда не обратились в полицию.

— Сеньорита Дульсе, — попросил Мигель, —расскажите мне все, что знаете. И тогда вместе подумаем, что делать...

Пассажирский самолет компании «Эр Франс», прибывший рейсом Париж — Мехико, приземлился в международном аэропорту.

По трапу спускались туристы-европейцы, приехавшие в эти экзотические края поглазеть на древние индейские реликвии или «поболеть» на последних, решающих матчах чемпионата по футболу.

Другую группу пассажиров составляли мексиканцы которые провели свои отпуска в Европе. Они оживленно переговаривались, еще полные впечатлений от прогулок по Елисейским полям, посещения Лувра и Собора Парижской Богоматери.

Большинство из них летели семьями и были увешаны яркими сумками, рюкзаками и пакетами.

Лишь один пассажир прибыл налегке. В маленькой сумочке-визитке у него был лишь блокнот с тонким фломастером, кредитная карточка да два аккуратно сложенных листочка бумаги с нарисованными на них двумя малоприятными физиономиями. И еще на всякий случай удостоверение корреспондента парижской вечерней газеты: перед представителями прессы нередко открываются двери, наглухо запертые для простых смертных. Разумеется, это был не кто иной, как Жан-Пьер.

Он быстро сбежал по трапу, ловко обгоняя неторопливых туристов, и нырнул в стеклянные двери здания аэровокзала. Не имея багажа, таможенный досмотр он прошел в считанные минуты.

Пабло буквально вбежал в дверь первого же попавшегося кафе.

И хозяин, и посетители столпились у экрана телевизора. Предусмотрительный хозяин выставил его на самую середину зала, беря за просмотр матча лишнюю плату. Никто не обижался на него за это: сегодня любой мексиканский мужчина отдал бы все свое состояние, чтобы быть свидетелем футбольного матча с участием своей родной сборной.

— И вот наши ребята атакуют! — захлебываясь, тараторил спортивный комментатор. - Их натиск подобен вихрю! Они уходят от преследования! Вы только посмотрите на красоту их комбинаций. Мы обязаны наверстать упущенное! Пока один-ноль в пользу перуанцев, но я уверен, что это ненадолго! Вперед, парни! Вива Мехико! Удар! Го-о-ол!!!

Посетители в экстазе обнимались, стаканы падали со стола и разбивались вдребезги, но никто, включая владельца кафе, этого не замечал.

В любой другой день Пабло непременно присоединился бы к ним, но сегодня в голове у него назойливо стучало: «Лус! Лус! Что с Лус?»

Пабло хлопнул хозяина по плечу, чтобы привлечь к себе внимание:

— Где у вас тут телефон?

— Но пасаран! — радостно воскликнул тот, оборачиваясь. — Они не пройдут! — И он бросился к Пабло на шею: — Гол, дружище, гол! Мы сравняли счет!

Пабло набрал побольше воздуха в легкие и крикнул что было сил, чтобы заглушить всеобщие вопли восторга:

— Те-ле-фон!

Хозяин кивнул в дальний угол зала, сразу потеряв к Пабло всякий интерес.

Пабло набрал домашний номер Лус.

В доме Рикардо Линареса тоже работал телевизор.

Рикардо был заядлым болельщиком, но сегодня он, как ни странно, не мог усидеть перед экраном. Он вздрагивал от каждого телефонного звонка, то и дело вскакивал и нервно спрашивал жену:

— Кто звонил? Не Лус? Не Дульсе?

— Не волнуйся так, дорогой, — как могла успокаивала его Роза. — Ведь еще не поздно. Девочки часто возвращаются гораздо позже.

У телевизора сидела в одиночестве Кандида, добродушная и глуповатая сводная сестра Рикардо. Она азартно топала по ковру своими ножищами и в опасные моменты трагически хватала себя за волосы.

— Удар! Го-о-ол! — закричал комментатор, и экспансивная Кандида, сорвавшись с мягкого кресла, поцеловала экран телевизора.

— Вот видишь, — сказала Роза мужу. — Наши забили гол, а ты проглядел.

— Гол, какая чепуха! — процедил Рикардо, который еще вчера считал предстоящий матч событием космической важности. Он даже не спал всю ночь, предвкушая наслаждение от спортивной битвы.

Вновь зазвонил телефон.

На этот раз Рикардо сам бросился к трубке:

— Алло!

Вопреки его надеждам, это не была одна из дочерей. Мужской голос спросил Лус.

— Ее нет дома, — ответил Рикардо упавшим голосом. — Нет. С утра не появлялась. А кто говорит, что ей передать, когда вернется?.. Пабло? Хорошо, Пабло, я обязательно передам, чтобы она вам перезвонила.

Кандида оторвалась от экрана. До сего момента казалось, что ее не интересует ничего, кроме футбола. Однако когда речь заходила о чужих любовных секретах, она так и вспыхивала от любопытства.

— Пабло? — переспросила она. — Какой еще Пабло? Не тот ли кавалер нашей Луситы, которому она морочила голову до появления Эдуардо?

— Какая разница, Кандида? — раздраженно ответил Рикардо. — Вон, смотрите, сборная Перу сейчас вырвется вперед.

Панически охнув, Кандида вновь впилась глазами в экран телевизора.

— Зря ты сердишься, дорогой, — с укором сказала Роза. — Кандида подала неплохую мысль. Может быть, Лус у Эдуардо? Давай позвоним ему.

Кандида тоном знатока бросила, не отрываясь от движущихся по экрану маленьких фигурок:

— Если она с Эдуардо Наварро, то ничего плохого с ней случиться не может. Уж я-то знаю, меня в этих вопросах не проведешь.

Рикардо уже лихорадочно набирал домашний номер Эдуардо Наварро. Но ответа не было. В трубке слышались лишь тоскливые длинные гудки.

— Может быть, он у дяди? - предположила Роза. - Давай позвоним Феликсу. Можно заодно пригласить их с Лаурой на наш семейный ужин. Мне будет намного спокойнее, если Лаура будет рядом. Да и Феликс в случае чего поможет.

Они позвонили. Трубку взяла Лаура.

— Нет, Эдуардо не появлялся со вчерашнего дня. И не звонил, — сказала она. — Да, это странно. Он всегда звонит, чтобы справиться о моем здоровье. Он очень хороший, воспитанный мальчик... Семейный ужин? Спасибо, Роза, мы будем очень рады. Приехать прямо сейчас? Конечно, дорогая, ты же знаешь, мне всегда приятно тебя видеть,

— Ну вот, — сказала Роза, кладя трубку. — Эдуардо тоже исчез.

Кандида вновь обернулась к ним, несмотря на то что мексиканским воротам грозила явная опасность:

— Для таких случаев существует полиция.

— Перестань же, Кандида! — вновь оборвал ее Рикардо, — Они поднимут нас на смех. Две вполне взрослые девушки и один вполне взрослый мужчина не явились к ужину, о котором они даже не знали!

— Я могу вообще помолчать, — обиженно поджала губы Кандида. — Это вы, а не я, волнуетесь непонятно отчего. А я совершенно спокойна.

И тут же она заверещала не своим голосом:

— А-а-а! Ужас! О-о! Нам пенальти!

Роза взяла себя в руки.

— Действительно, Рикардо, что это с нами? Давай лучше займемся подготовкой ужина. Я попрошу старую Томасу приготовить маисовый торт, который она пекла мне в детстве. Теперь уже, наверное, кроме нее, ни один человек в мире не помнит этого рецепта. И пускай Селия накрывает на стол. Цветы поставим в большую хрустальную вазу.

— В ту, которую тебе когда-то подарил Эрнандо Тампа, твой бывший ухажер? Из Гвадалахары?

Роза рассмеялась:

— Ну вот, наконец я тебя узнаю. Ты ревнуешь к прошлому, как это на тебя похоже.

Чмокнув мужа в щеку, она отправилась на кухню отдать необходимые распоряжения.

А Рикардо вновь подошел к телефону, чтобы пригласить на семейную трапезу своего брата Рохелио и его жену Эрлинду. Но приглашение было лишь предлогом. На самом деле он хотел справиться, не объявлялись ли у них сегодня его дорогие девочки, Дульсе и Лус.

А Дульсе и Лус сидели в это время на покосившихся стульях в заброшенном здании, где их заперли неизвестные злоумышленники. Они обнялись в полном молчании, ожидая, пока Мигель примет какое-то решение.

Эдуардо Наварро достал из холодильника кориандровую настойку и глотал ее прямо из горлышка графина, забыв о правилах хорошего тона, которые до сего дня казались ему чуть ли не самым важным в жизни.

За крошечными окошечками уже темнело. Приближалась ночь. Что она принесет им?

Мигель Сантасилья думал стоя. Он легонько покачивался, будто поддавшись каким-то плавным космическим ритмам. Взгляд его был устремлен куда-то в пространство, сквозь стены. Он казался отсутствующим.

Понемногу индеец начал что-то отрешенно напевать. Вначале это было лишь еле слышное мычание, потом наметилась странная мелодия, и наконец девушки различили слова. Они были не совсем понятными и печальными:

Едва вышел я —

На земле растянулся:

Звон тетивы меня обессилил.

Едва вышел я —

На горе поскользнулся:

Свист стрелы меня обессилил.

— Выходит, индейцы могут петь не только под открытым небом? — заметил Эдуардо.

Мигель вздрогнул, будто очнувшись. Голос Эдуардо вернул его из каких-то неведомых пространств.

— Это Оленья Песня, - сказал он. - Особая песня. Она помогает не бояться смерти. Ведь это поет олень, уже подстреленный охотником. Раз поет — значит, он не умер. Значит, смерти нет.

Он принялся собирать по всему помещению стулья, ставя их пирамидой один на другой под ближайшим окошком. Дульсе и Лус пересели на пол. Эдуардо не двинулся с места.

Когда сооружение было готово, девушки встали по обе его стороны, поддерживая шаткую конструкцию.

Мигель осторожно, с ловкостью циркача-эквилибриста, стал карабкаться наверх.

Увы, он был слишком тяжелым, а допотопные стулья слишком дряхлыми. Ножки их подкашивались, сиденья съезжали в сторону, и, не выдержав человеческого веса, вся пирамида сложилась, точно карточный домик.

К счастью, Мигель отделался лишь легкими ушибами: он умел приземляться мягко, как кошка.

Попробовали подтащить к окошку холодильник, для чего потребовалась и помощь Эдуардо. Но холодильник оказался низок: как ни старался Мигель, он не мог с него дотянуться до рамы окна.

— Ну что ж, — сказал Мигель, — попробуем иначе. Говорят, древние индейцы умели преодолевать силу притяжения. Отчего бы и нам не попробовать?

— Хм, — скептически отозвался Эдуардо.

Сестры же, не говоря ни слова, принялись помогать индейцу расчищать свободное пространство перед окном. Им казалось, что они подготавливают взлетную полосу. Во всем происходящем было что-то фантастическое. Но вот все готово.

Мигель Сантасилья отошел к дальней стене, выдохнул воздух, как спортсмен на старте, разбежался и... взбежал на несколько шагов по вертикальной стене. Сначала всего на несколько шагов... Но это была лишь первая попытка. Он стал пробовать еще и еще.

На метр над полом... На полтора... На два... Пот заливал ему глаза.

Дульсе протянула ему свою вязаную ленточку, которой были перехвачены ее волосы.

Он принял этот дар как драгоценность, приложил к губам и затем натянул низко над бровями, как издревле носили индейцы.

— Теперь получится! — улыбнулся он. Еще один старт, разбег и...

Ему удалось одной рукой ухватиться за провод, на котором держалась лампочка.

Провод оборвался, свет в помещении погас.

Но Мигель уже успел другой рукой вцепиться в оконную раму.

Он подтянулся и, сделав резкое движение головой, ударил макушкой в стекло. Он не боялся пораниться. Он ничего не боялся.

Осколки со звоном посыпались наружу.

Пленники услышали мужские голоса:

— Эй, кто там?

— Да никого! Эти придурки там, внутри, перепились и бьют посуду.

— Вот сволочь этот Гонсалес! Им оставил выпить, а нам нет.

Мигель еле слышно прошептал:

— Гонсалес!..

Потом он повернул голову в глубину помещения, в темноту

— Сеньорита Дульсе, я вернусь. Ждите меня!

Видел ли он девушку в кромешной темноте? Наверное, видел. Сердце подчас бывает зорче, чем глаза.

Потом он протиснулся в узкое отверстие и бесшумно спрыгнул вниз. Пленники даже не услышали звука приземления, точно он и вправду преодолел силу притяжения земли.

Сегодня был день поминовения святых апостолов Петра и Павла.

Небольшая базилика Нуэстра-Сеньора-де-Гуадалупе в районе Густаво-Мадеро была заполнена народом. Верующие приходили сюда охотнее, чем в расположенную неподалеку роскошную капеллу Посито. А причиной этого был кюре базилики, престарелый падре Игнасио. Люди любили его. Глаза отца Игнасио, уже обесцветившиеся от старости, тем не менее излучали какой-то особенный свет — свет милосердия и доброты. Многие хотели именно его иметь своим духовником.

Старенький отец Игнасио, служа мессу, преображался. Его дрожащий голос набирал силу, а движения становились широкими и внушительными, как у молодого. Во время службы его посещало вдохновение.

Сегодня, однако, что-то у него не клеилось, несмотря на то что он всей душой почитал двух святых апостолов. Но ему никак не удавалось полностью сосредоточиться на тонкостях торжественной службы.

Посторонняя навязчивая мысль все время отвлекала его, не давая покоя: «Тайна исповеди. Нельзя нарушить тайну исповеди. Но если от этого зависит человеческая жизнь?»

Он никак не мог выбросить из головы исповедь Лус, в которой она поведала ему о том, что произошло с ее сестрой-близнецом в Акапулько, какая опасность нависла над Дульсе и как она, Лус Линарес, настояла на том, чтобы не обращаться в полицию и скрыть от всех страшную правду. Скрыть от всех, но не от священника, который никогда не разгласит тайны.

Быть может, впервые в жизни священные слова богослужения он произносил автоматически, не вдумываясь, не пропуская их через свое сердце:

— Святые Первоверховные Апостолы Петр и Павел, учителя вселенной, молите Верховного Владыку мир вселенной даровать и душам нашим милость Господню...

Само звучание божественного языка — латыни — скрашивало огрехи священника. Для молящихся месса протекала так же гладко и слаженно, как обычно.

Падре глядел на свою паству и видел в основном женские лица. К сожалению, сегодня для большинства мужчин футбольный матч оказался притягательнее, чем церковная служба. А женщины тут были самые разные — молодые и старые, богатые и бедные. Но отцу Игнасио в каждой из них виделись лишь два лица — нет, скорее даже одно: Лус-Дульсе, Дульсе-Лус...

У входа в базилику, в уголке, падре Игнасио увидел мужскую фигуру и порадовался этому от всей души, тем более что это был молодой парень.

«Видно, не все сыновья Адама такие уж заблудшие, — подумал священник, — не все беснуются сейчас перед экранами телевизоров, кто-то предпочел поклониться Господу!»

Мужчиной, случайно забредшим в церковь, был Пабло. Ему не сиделось дома, а что предпринять — он не знал.

Внезапно его озарило:

«Надо вознести молитву Господу, и, быть может, я получу какую-то подсказку. Тем более что я сегодня именинник, ведь Пабло и Павел — это одно имя».

И он отправился в ту базилику, которую, как он знал, часто посещала Лус.

Жан-Пьер тоже был нынче именинником: Пьер — французский вариант имени Петр.

Когда он был маленьким, мама всегда пекла ему в этот день именинный пирог со сливками. В их семье день Петра и Павла считался особенным, праздничным.

Сегодня пирога, конечно, не было, зато можно было зайти в церковь. Как хорошо, что Мексика такая же католическая страна, как и Франция! Несмотря на свою журналистскую беготню и вечную нехватку времени, Жан-Пьер никогда не пропускал главных религиозных праздников, выкраивая хоть часик, хоть полчасика для посещения мессы.

Быть может, его вела безошибочная интуиция профессионального журналиста, а возможно, и сами святые Петр и Павел незримо протянули свои указующие персты, но факт остается фактом. Жан-Пьер брел по незнакомым ему улицам Мехико до тех пор, пока ноги сами собой не занесли его в район Густаво-Мадеро, прямо к воротам базилики Нуэстра-Сеньора-де-Гуадалупе.

Перекрестившись, он вошел в храм.

«Какой старенький и симпатичный кюре» - вот что било первым впечатлением Жан-Пьера от мексиканского богослужения.

А падре Игнасио бросил взгляд на вновь вошедшего и едва заметно улыбнулся:

«Вот и еще один, хвала Господу!»

Жан-Пьер, несмотря на свою религиозность, все-таки был истинным парижанином. Ему сразу бросилось в глаза, что на скамьях сидят сплошь женщины.

«Мексиканки очаровательны, — подумал он. — Но как им всем далеко до моей Дульсе!»

Он огляделся в поисках хоть одного мужчины. И он его увидел. Но что это? Лицо показалось ему знакомым. Где он мог его встречать?

Цепкая профессиональная память на лица подсказывала ему: «Да нет же, ты не встречался с ним». И все же…

И вдруг перед глазами всплыло: парижские улицы, асфальт, художники, сидящие на корточках и рисующие цветными мелками... Дульсе, набросавшая на мостовой портрет незнакомого красавца. В глубине души он надеялся, что она просто хотела его позлить, вызвать его ревность.

Выходит, он ошибался. Это тот самый парень. Точь-в-точь. Дульсе — умелая портретистка.

Пабло почувствовал на себе чей-то взгляд. Он поднял глаза от молитвенника.

Какой-то щеголь — судя по всему, иностранец — уставился на него в упор. Это было не слишком приятно.

«Какого черта ему от меня надо? — раздраженно подумал Пабло и тут же перекрестился. — Ну вот, чертыхнулся в церкви. Господи, прости и помилуй!»

Пабло старался отвлечься и молиться, но назойливый изучающий взгляд иностранца мешал ему. Почувствовав себя не в своей тарелке, парень пошел к выходу. Иностранец последовал за ним.

Отойдя на некоторое расстояние от базилики, Пабло вдруг резко развернулся. Иностранец, не успев затормозить, едва не налетел на него.

Пабло сжал кулаки и приготовился к драке.

Жан-Пьер моментально это понял. Он не знал испанского языка, зато за время работы в газете в совершенстве изучил язык мимики и жестов.

Он протянул парню открытую ладонь для рукопожатия, демонстрируя свое дружелюбие.

Это не помогло. Пабло не разжал кулаков и глядел на него враждебно, исподлобья.

Но Жан-Пьера не так просто было напугать. Ему нужно было наладить контакт с этим человеком, который мог дать необходимую информацию. И уж что-что, а вытягивать из людей информацию журналист парижской вечерней газеты был мастер!

Он решился на удар ниже пояса: в качестве пароля использовать имя любимой девушки. Они были, как ему казалось, соперниками — ну и что же! Посмотрим еще, чья возьмет!

Жан-Пьер постучал себя пальцем по сердцу, пылко вздохнул, показывая, как страстно он влюблен, и произнес:

— Дульсе!

От изумления с Пабло мигом слетела вся его враждебность.

— Дульсе? — переспросил он.

— Дульсе, Дульсе! Любовь!

Пабло отрицательно покачал головой:

— Не Дульсе. Лус — любовь! Лус!

Жан-Пьер просиял. Лус - это же имя сестры его возлюбленной! Значит, это парень сестры, а не самой Дульсе!

Но тут же он вновь нахмурился:

— Дульсе — опасность!

Пабло напрягся:

— Дульсе? Нет. Лус — опасность.

И только тут Жан-Пьер вспомнил, что Лус и Дульсе — не просто сестры, а сестры-близнецы. Они похожи как две капли воды.

— Лус и Дульсе — опасность! Обе! Две! Понимаешь, друг?

— Понимаю, — сказал Пабло и схватил Жан-Пьера за руку. — Идем!

...Мигель Сантасилья неслышно спрыгнул из окошка на землю и, совсем как настоящий ягуар, неслышно подкрался к людям, охранявшим здание.

Их было много, десятка два. Ему одному с ними справиться невозможно.

Уже совершенно стемнело, и ему были видны лишь черные силуэты.

Темнота раздражала и самих охранников.

— Достаньте хоть фонарик-то! — сердито потребовал кто-то из них.

Луч фонарика скользнул по лицам. Малоприятные это были физиономии. Злые глаза, нахмуренные лбы, привыкшие к брани искривленные рты.

Это, видно, была целая банда, вернее часть банды, ее низы. Здесь не было ни одного человека, способного быть мозговым центром, отдавать приказания. У стен заброшенной конторы сидели лишь исполнители, послушные чьей-то недоброй воле — послушные до тех пор, пока им это выгодно. Вдруг Мигель вскрикнул...

Будь здесь Дульсе, она бы вскрикнула тоже, узнав среди негодяев двух своих старых знакомых — Кике и Чучо, которые однажды на ее глазах сбросили с лодки труп человека. Именно полукровка Кике держал в своей красной руке фонарик.

Своим вскриком Мигель Сантасилья выдал себя. Кике направил на него луч фонаря. Но Мигель не стал удирать.

— И ты здесь, брат мой Кике? — спокойно сказал он. — Я не знал, что ты тоже замешан в этой мерзости.

Кике ухмыльнулся:

— А, братишка — певчий голосишко! Я от души рад, что ты выбрался из этой западни. Иначе пришлось бы тебя отправить в расход вместе с этими дурехами.

Мигель вздрогнул:

— В расход? Их что, собираются убить? Кике, скажи что ты знаешь об этом?

— Пока приказа не было. Но он будет, не сомневайся. Шеф шутить не любит. Он не станет церемониться с людьми, которые что-то пронюхали о его делишках.

— Шеф? — переспросил Мигель. — А кто твой шеф?

Кике расхохотался так, будто услышал самый смешной на свете анекдот:

— Кто мой шеф! А-ха-ха-ха! О-хо-хо-хо! Мой шеф тот же, что и твой.

— У меня нет никакого шефа, — сказал Мигель Сантасилья. — Я не принадлежу к вашей шайке.

— Интересно, — с издевкой сказал его старший брат. — Тогда кто же, если не ты, так ловко завлек сюда девиц?

Мигель Сантасилья уже понял, что он послужил слепым орудием в руках злобных и коварных преступников. Он стал жертвой хорошо продуманного обмана. И тем самым именно он, своими собственными руками, навлек несчастье и даже, возможно, гибель на прекраснейшую в мире девушку и ее ни в чем не повинную сестру.

«Клянусь, с ними ничего не случится. Я не допущу!» — подумал он.

На вид он был по-прежнему совершенно спокоен.

— Я не завлекал сюда девиц. Я просто оказал любезность проповеднику Вилмару Гонсалесу и...

Новый взрыв неудержимого хохота оборвал его речь.

— Гонсалес — проповедник! — Кике схватился за живот от смеха. — Гонсалес — святая душа! Просто ангел с крылышками, ха-ха-ха! Ребята, вы слышали? Ой, не могу! Ну, братишка, позабавил!

Другие члены банды тоже валились на землю от хохота.

— Проповедник Гонсалес! — изнемогая, стонали они. — Падре Гонсалес!

Мигель выжидал, пока его старший брат успокоится.

Как они были непохожи, два родных брата! Трудно было поверить, что они выросли в одной семье. Если Мигелю индейские национальные черты придавали красоту, благородство, мужественность, то в Кике они казались ненужной, никчемной примесью, помехой.

Кике был всего на пять лет старше своего брата, но казался почти стариком из-за постоянной гримасы, искажавшей его лицо.

Зато если бы заглянуть братьям в самые глаза, то всякий сказал бы: Мигель — старше, умнее, мудрее. Правда, у Кике глазки бегали, он прятал их от людей, и заглянуть в них было бы непросто.

«Видимо, Гонсалес и есть шеф преступной группировки», — подумал Мигель.

— Уф! — сказал наконец Кике. — Давненько я так не веселился.

Мигель резко схватил его за воротник давно не стиранной рубашки:

— Где он?

— Кто? — не понял Кике.

— Шеф!

Глазки Кике воровато забегали, он боязливо оглянулся кругом:

— Откуда я знаю.

Кике понимал: стоит ему проронить хоть слово об Альваро Манкони, как его же сотоварищи тут же донесут на него шефу. Тогда ему не прожить и дня.

Мигель сильно тряхнул его:

— Врешь! Говори, где Гонсалес!

Кике с облегчением перевел дух: «Этот сопляк считает Гонсалеса шефом. Ну и хорошо».

— Он же проповедник! Где же ему быть? Проповеди читает. Разве ты не видел? Плакаты с его физиономиями по всему городу расклеены.

Рядом из темноты вдруг раздался гнусавый голос:

— Не слишком ли ты разговорился, дружище Кике?

Это был хилый, омерзительный Чучо. Воспользовавшись темнотой, он подслушал разговор двух братьев.

— Заткнись, дебил! — прикрикнул на него Кике.

— Я-то заткнусь, — прогундосил Чучо. — А вот ты, кажется, собрался отпустить этого малыша на волю? Чтоб он привел сюда полицию?

И, не дождавшись ответа, Чучо тоненько, противно заголосил:

— Ребята! Хватай! Держи! Нас предали!

Не разобравшись, в чем дело, бандиты кинулись на крик. В темноте они хватали кого попало, били друг друга.

Мигель Сантасилья отступил назад.

Кто-то мягко коснулся его плеча.

Мигель замахнулся было, чтобы нанести удар, но услышал знакомое мирное сопение.

Это верный Чирино отыскал своего хозяина, чтобы вызволить его из беды.

Мигель вскочил на коня, и тот понес его к столице по хорошо знакомой ему тропе — единственной безопасной тропе среди заброшенных карьеров.