Роза и Рикардо

ГЛАВА 4

Дульсе проснулась рано и долго лежала в предрассветной мгле, закрыв глаза. Со стороны могло показаться, что она спит, но Дульсе не спала. Она вновь переживала свое поражение. И не то чтобы этот парень ей очень понравился, нет, он был ей совершенно безразличен, но то, что все без исключения молодые люди, которые появлялись на их горизонте, всегда предпочитали сестру, очень огорчало и обижало Дульсе. Ведь внешне они так похожи, незнакомые люди с трудом различают их. Что же такого они все находят в Лус, чем она лучше? Самой Дульсе, напротив, казалось, что сестра ведет себя слишком легкомысленно — хохочет, строит глазки, слушает парней, открыв рот, какую бы ерунду они ни городили... И чем она их берет? «Наверно, дело в стрижке», — решила Дульсе и дала себе слово подстричься сразу же, как они вернутся в Мехико. Приняв это решение, она немного успокоилась. Но сон все равно не шел.

Тем временем за окном стало светлеть. «Скоро рассвет, — подумала Дульсе. — Как, должно быть, красиво сейчас у моря». Она представила себе синюю гладь, силуэты гор, за которыми поднимается красный солнечный диск. «Это надо увидеть!» — сказала она себе и решительно отбросила одеяло.

На другой кровати ровно дышала Лус. Дульсе подошла к сестре — та во сне улыбалась. Но все обиды уже растаяли, Дульсе была полностью захвачена желанием увидеть рассвет. Она быстро и по возможности тихо оделась, взяла небольшой складной мольберт, с которым почти никогда не расставалась, и поспешила к морю.

Когда она выбежала из отеля, улица была еще окутана предрассветными сумерками, но с каждой минутой становилось светлее. Над морем клубился туман. Как часто это бывает тихим ясным утром, ветра не было, и на море был почти полный штиль, если не считать тонкой полоски прибоя, оно казалось похожим на зеркало, разве что изредка по нему проходила мелкая рябь.

Поеживаясь от утренней свежести, Дульсе отошла подальше от пляжа, туда, где начинались скалы. Она быстро расставила мольберт и приколола к нему чистый лист бумаги. Хотелось запечатлеть каждую из прекрасных картин, которые быстро сменяли друг друга в это прекрасное утро.

Туман рассеялся, и теперь море лежало у ног Дульсе, как безбрежная синяя гладь, которая вдруг окрасилась фиолетовым и пурпурным. Дульсе с минуту восхищенно смотрела на открывшуюся ей изменчивую цветовую гамму, а затем протянула руку к коробке с цветной пастелью и начала делать наброски. Главное сейчас — схватить мимолетные изменения, чтобы затем уже в Мехико на их основе сложить акварельный этюд, а возможно, и картину, написанную маслом — «Акапулько. Раннее утро».

Внезапно Дульсе услышала какой-то странный посторонний звук. В тишине раннего утра он прозвучал особенно громко. Как будто шаги по песку... Вот еще и еще. Сомнений не было. Кто-то шел по берегу. Дульсе прислушалась. Шаги были тяжелыми, размеренными. Затем раздались голоса. Они принадлежали мужчинам, которых, видимо, было двое.

— Постой, — тихо сказал один. — Давай перекурим. — Он говорил, задыхаясь, как будто тащил что-то тяжелое. — Я больше не могу.

— Нет времени курить, идиот, — тихо, но очень раздраженно ответил второй. — Видишь, уже светает. Если Шеф узнает, что мы проваландались до самого рассвета, он с нас шкуру спустит.

Второй только крякнул в ответ, и шаги возобновились. Дульсе замерла. Появление людей в такой ранний час застало ее врасплох. Они не то чтобы испугали ее, но разрушили то прекрасное чувство свидания с рассветом, которое только что переполняло ее. Было жаль до слез. Дульсе очень досадовала на этих противных людей (она была уверена в том, что они противные, хотя еще и не видела их) — она так хорошо устроилась в этом уголке, а они бесцеремонно нарушили ее одиночество.

Теперь их голоса раздавались с другой стороны того самого выступа скалы, за которым Дульсе устроилась со своим мольбертом. Послышался глухой удар, как будто на песок упало что-то тяжелое.

— Уф! — Стало слышно, как отдувается первый голос. — Тяжелый же этот козел.

— Помолчи, — раздалось недовольное ворчание второго. — Лучше помоги затащить его в лодку.

«Кого же это, козла?» — мелькнуло в голове Дульсе.

За скалой слышались сопение и шум возни. Очевидно, эти двое действительно что-то затаскивали в лодку. «Если это козел, то вряд ли живой — подумала Дульсе. — Он непременно заблеял бы. Наверно, туша козла».

Двое мужчин за скалой наконец положили свою ношу в лодку, и теперь Дульсе услышала, как, охая и чертыхаясь, они сталкивают тяжелую лодку на воду. Затем раздался плеск, и первый голос сказал:

— Да погоди ты, я еще не залез!

— Шевелись! — шепотом прикрикнул второй. — Все из-за тебя, чтоб тебе пусто было, разгильдяй! Видишь, уже светло, как днем. Тебе бы только по кабакам шататься!

Раздался плеск весел о воду, и через минуту лодка выплыла прямо на зеркальную синеву моря. В первый миг Дульсе забыла о противных незнакомцах, которые только что хрипло переругивались за скалой. Темный силуэт лодки органично вписался в картину, дополнил ее и сделал законченной. Не думая больше о сидящих в лодке мужчинах, Дульсе взяла пастель и начала быстро работать. Получалась прекрасная композиция.

Лодка тем временем уходила все дальше от берега. Лучи восходящего солнца ярко освещали ее и сидевших в ней мужчин, окрашивая их розовым. Поскольку сама Дульсе стояла в тени скалы, девушку они не замечали. Но Дульсе смогла прекрасно рассмотреть их.

Один из них был довольной молодой — лет двадцати пяти, крепкий и широкий в плечах, лицо и черные прямые волосы выдавали явную примесь индейской крови; второй — мужичок под сорок, хлипкий и узкогрудый. Он тяжело дышал, и его лицо было красным от напряжения.

— Давай здесь, какая разница, — проскулил он, и Дульсе узнала обладателя первого голоса.

— Если Шеф узнает, головы нам поотрывает, — процедил сквозь зубы второй, который сидел на веслах. — Надо уйти подальше от берега.

— Да все один черт, — ныл первый. — Вывалим за борт, и дело с концом. — Он помолчал, вытер со лба пот и добавил: — Пива охота, страсть.

— Алкаш чертов, — огрызнулся второй, продолжая упорно грести от берега. — Если бы не ты, давно бы все было сделано.

Несмотря на то что они удалялись, в утренней тишине Дульсе было по-прежнему слышно каждое слово, каждый плеск, каждый шорох.

Наконец лодка остановилась. Плечистый положил весла, и они вместе со щуплым встали и начали поднимать со дна что-то тяжелое. Это было трудно, особенно страдал щуплый. Он то и дело старался опереться на борт лодки, которая от этого начинала сильно крениться.

— Да не садись на борт, дебил! — прикрикнул на него дюжий полукровка. — Лодку опрокинешь.

Наконец с большими усилиями они подняли со дна нечто длинное, завернутое в белую ткань. Дульсе оцепенела. Страшная догадка пронеслась в ее мозгу. И как бы в подтверждение ее мыслей, ткань с треском порвалась, и на дно лодки упал труп. Из лодки послышались грязные ругательства.

Полукровка бросил в воду ставшую ненужной ткань, и вместе со своим слабосильным товарищем они подняли труп за руки и за нога и, раскачав, швырнули в море. Дульсе заметила, что брошенный в воду был мужчиной с рыжеватой бородой. В глаза бросились также лакированные черные ботинки, которые ярко сверкнули в воздухе отраженными лучами. Затем раздался всплеск, и тело исчезло под водой.

Щуплый вздохнул, не скрывая облегчения. Он сел на скамейку у кормы и, вынув из кармана пачку сигарет, закурил.

— Что расселся! — рявкнул на него полукровка. — Давай греби к берегу! — Теперь, когда они избавились от своей страшной ноши, он стал говорить значительно громче.

— Сейчас, сейчас, что разорался, — ответил щуплый, который также заметно осмелел. — Сейчас перекурю. Ты можешь и сам немного погрести.

Дюжий выругался и сел на весла. Он повернул лодку к берегу, нацеливаясь как раз на то место, где стояла Дульсе. Покуривавший на корме тощий теперь был обращен лицом прямо к берегу. Некоторое время он спокойно курил, с довольным видом рассматривая приближающийся берег, но вдруг его взгляд упал на какой-то необычный предмет на ножках, который стоял у скалы.

— Кике! — пронзительно взвизгнул тощий, указывая на берег.

Дульсе инстинктивно сделала шаг назад в тень.

— Что еще? — озабоченно проворчал полукровка, которого назвали Кике.

— Смотри, что это там, у скалы? Что это за штука?

— Что за штука? — Кике бросил весла и обернулся. — Допился небось до белой горячки!

— Вон там, это такая хреновина, на которую художники ставят свою мазню!

— Да, — подтвердил Кике, прищурив глаза. — Не нравится мне это.

Дульсе с такой силой прижалась спиной к камню, что через футболку чувствовала лопатками каждую неровность на поверхности скалы. Ноги ее подкашивались, тело, несмотря на прохладу утра, покрылось липким холодным потом. Никогда в жизни она еще не испытывала такого страха.

Если бы впоследствии Дульсе спросили, какие чувства кроме парализующего волю страха она испытывала в эту минуту, она бы не смогла ответить. Никаких мыслей в голове не было. Она видела, как рука Кике медленно тянется к карману, как в ней появляется револьвер, как его дуло будто пронзительным взглядом черного глаза обшаривает берег. Скованная страхом, Дульсе не могла двинуться с места.

Говорят, перед лицом смертельной опасности одни люди начинают действовать — бегут, прыгают с высоты, карабкаются на отвесные стены, вступают с врагом в рукопашный бой, совершая поступки, на которые не способны в обыденной жизни. Другие же, напротив, теряются и впадают в оцепенение, как кролик перед удавом. К несчастью, Дульсе принадлежала именно к этому типу.

— Девчонка! Вон там, у скалы! — визгливо крикнул тощий. — Кике, не дай ей уйти!

И одновременно грянул выстрел. Пуля просвистела совсем рядом и ударилась в скалу недалеко от того места, где стояла Дульсе, так что ее по руке больно ударил отщепившийся от скалы острый камешек.

Возможно, именно это ощущение боли вывело Дульсе из оцепенения. Как будто волшебная палочка коснулась статуи и та ожила. Со всех ног, не оглядываясь назад, она бросилась по узкой тропинке, которая змеилась между скал. Прогремел второй выстрел, но в тот же миг Дульсе сделала отчаянный прыжок и оказалась за скалой. Она слышала, как пуля просвистела где-то за ее головой.

Не разбирая дороги, Дульсе неслась по узкой каменистой тропинке, которая уводила ее все выше и выше. Скоро она оказалась на самом верху гряды, поросшей густым кустарником. Совсем недалеко, внизу на тропинке, послышалось тяжелое топанье — за ней гнались. Конечно, Дульсе бежала легче, чем ее преследователи, но один из них, очевидно Кике, не отставал от нее. К своему ужасу, Дульсе увидела, что тропинка ведет ее на крестьянские поля — здесь на открытой местности она будет прекрасной мишенью. Она остановилась. Шаги меж тем приближались. Еще секунда — и Кике с револьвером в руках появился из-за поворота.

Дульсе в отчаянии бросилась в густой кустарник, который рос у тропы со стороны моря. Острые ветви царапали ей лицо и руки, запутывались в волосах, но она, казалось, не замечала этого. Она опустилась на четвереньки и поползла, а затем замерла, прижавшись к теплой сухой земле. Теперь топанье больших тяжелых ног раздавалось уже совсем рядом... Вот Кике пробегает мимо... Сердце Дульсе бешено забилось. «Неужели пронесло?» — мелькнула мысль. Но нет. Внезапно топот прекратился. Видимо, Кике добежал до конца тропы и увидел пустынные поля, где, кроме кружившего высоко в небе ястреба, никого не было.

Дульсе замерла, схватившись за сухую траву, как за последнюю надежду на спасение. Шаги послышались снова. Кике возвращался.

Когда впоследствии Жан Пьер спрашивал у Дульсе, сколько времени она провела, лежа на земле под колючим кустом, она не смогла ответить. Иногда ей казалось, что прошло несколько часов, а иногда — что не более минуты. На самом деле, как впоследствии установило следствие, учитывая время, когда она вернулась в отель, все происходившее заняло не более чем минут двадцать, в крайнем случае час. Но эти двадцать минут изменили ее больше, чем других могут изменить месяцы. Потому что сейчас, распластавшись на земле в трех-четырех шагах от смертельного врага, Дульсе всерьез прощалась с жизнью.

Человек рано или поздно начинает думать о смерти, но с разными людьми это происходит в разное время. Многие всерьез начинают задумываться об этом лишь в среднем возрасте или в старости. Дульсе отчетливо поняла, что она смертна, когда ей только исполнилось девятнадцать.

Когда злобное сквернословие преследователей смолкло, когда их шаги затихли вдали, она еще долго лежала, вцепившись в землю. Но вот недалеко, видимо со стороны полей, послышался веселый детский смех. Он рассеял ужас Дульсе, и она потихоньку выбралась ближе к тропинке. Она робко выглянула из своего колючего убежища. На тропинке никого не было. На краю поля сидели двое крестьянских ребятишек и что-то рассказывали друг другу, весело смеясь. Когда Дульсе подошла к ним, они сначала недоуменно посмотрели на нее, а затем громко расхохотались.

— Ты что, пугалом пришла наниматься! — спросил мальчик постарше в широком сомбреро.

Дульсе оглядела себя — действительно, больше всего сейчас она была похожа на огородное пугало. Ноги и руки были исцарапаны и перепачканы землей, джинсы и футболка разорваны, к ним в большом количестве пристали какие-то колючки.

— А волосы-то, волосы! — заливался мальчишка помладше.

Дульсе ни капли не обиделась, напротив, ей казалось, что еще никогда в жизни она не видела таких приятных детей.

Когда Дульсе прибежала обратно в отель, Лус уже проснулась и была не на шутку взволнована исчезновением сестры.

— Ну ты даешь! Хотя бы записку оставила! — набросилась она было на Дульсе с упреками, но когда сестра вышла на середину комнаты и Лус увидела ее, она осеклась и могла только смотреть на Дульсе широко раскрытыми от удивления глазами. — Что с тобой? Где ты была? Посмотри на свои руки! А одежда! — Лус поняла, что с Дульсе действительно что-то произошло, ведь из них двоих скорее она сама была склонна пускаться в различные рискованные предприятия, а не ее куда более осмотрительная сестра.

Вместо ответа Дульсе рухнула на кровать и разрыдалась. Теперь, когда она оказалась в безопасности, моментально наступила реакция. Лус встревожилась не на шутку.

— Дульсита, милая, что случилось? — повторяла она, склонившись над сестрой.

Наконец Дульсе потихоньку успокоилась. Лус заставила ее принять душ, а сама сбегала за кофе. Теперь, когда Дульсе, завернувшись в большое махровое полотенце, сидела за столом и маленькими глотками потягивала кофе, Лус снова подступила к ней с расспросами.

Дульсе рассказала сестре о том, что произошло на берегу. Лус задохнулась от ужаса, когда сестра дошла до того, как в нее стреляли. Когда Дульсе закончила, Лус, смотря на нее широко раскрытыми глазами, только качала головой, не находя слов.

— Как хорошо, что ты догадалась спрятаться, — наконец проговорила она. — У меня просто голова идет кругом, что было бы, если бы ты побежала дальше и они бы тебя увидели.

— Наверно, я бы сейчас не сидела здесь и ничего тебе не рассказывала, — невесело усмехнулась Дульсе. — В поле они бы просто пристрелили меня, и все.

— Ну, слава Богу, ты жива! — воскликнула Лус и от избытка чувств бросилась обнимать и целовать сестру. — Дульсита, сестренка, что бы я без тебя делала! Ведь я тебя люблю больше всех на свете... кроме мамы...

— А мама-то как расстроится, когда узнает, — вздохнула Дульсе. — А тетя Кандида, а Томаса...

— А мы разве им скажем? — сдвинула брови Лус. — Может быть, не стоит их расстраивать? У Томасы последнее время не ладится с сердцем, а у тети Кандиды давление, ты сама знаешь. Мне-то сейчас чуть плохо не стало, когда ты рассказывала про этот ужас, а ты только представь себе, что будет с ними. «Скорую» вызывать придется.

— Да, ты права, — согласилась Дульсе, — не будем их лишний раз волновать. Может быть, рассказать папе и дяде Рохелио?

Лус снова покачала головой.

— Я боюсь, папа будет настаивать на том, чтобы мы пошли в полицию. Придется снова и снова давать показания, они тебя затаскают. А ты ведь и рассказать-то толком ничего не сможешь.

— Да нет, — тихо возразила Дульсе, — я их очень хорошо запомнила. Их лица так врезались в мою память, что, мне кажется, я буду помнить их до конца жизни. Один, тот, которого зовут Кике, такой с крупными чертами лица, волосы прямые черные, видимо, наполовину индеец, вообще он похож на крестьянина. А второй рыжеватый, волосы редкие. Городской забулдыга. Вот смотри. — Дульсе взяла ручку и быстро набросала на салфетках два портрета. — Я думаю, я могла бы помочь полиции в раскрытии этого дела.

— Ой, Дульсита, да ты что! — замахала на нее руками Лус. — Лучше помалкивай да никому не говори, что ты их помнишь! Веди себя как ни в чем не бывало. И вообще, — она вздохнула, — давай постараемся взять и обо всем забыть. Зачем портить себе отдых. — С этими словами Лус взяла со стола салфетки, на которых Лус нарисовала портреты преступников, и бросила их в корзину для мусора. — Вот так. Считай, что ничего не было.

Но сестре после всего того, что ей пришлось пережить на берегу, было вовсе не так легко выбросить все из головы и переключиться на другие, более приятные мысли.

— А вдруг они меня тоже запомнили? — спросила она. — Они могут начать искать меня. Может быть, нам лучше поскорее вернуться в Мехико? Прямо сегодня.

Такой поворот событий Лус не устраивал совершенно. На сегодня у нее было назначено свидание с Пабло, и в предвкушении его у нее немного кружилась голова. Этот молодой человек ей очень и очень понравился. Уехать сейчас, когда только начинается такой интересный роман... Это было совершенно немыслимо. Обидно было бы до слез. И не то чтобы Лус считала страхи своей сестры совсем необоснованными, в глубине души она понимала, что раз преступники так хотели уничтожить Дульсе, они скорее всего сделают попытку найти ее, но ей очень не хотелось в это верить. Прервать отдых, вернуться в Мехико — эта мысль казалась ей невыносимой. Лус постаралась убедить сестру (убеждая одновременно и себя), что никаких поводов для беспокойства нет.

— Вряд ли они тебя запомнили, — качала головой Лус. — Ну посуди сама: ты смотрела на них гораздо дольше, они ведь в сущности видели тебя несколько секунд, не больше. Кроме того, они находились на солнце, а ты в тени скалы. И, наконец, ты художник, у тебя профессиональная память на лица. А эти... ты сама говорила, что они всю ночь кутили в каком-то кабаке. Они тебя и рассмотреть-то как следует не успели, не то что запомнить.

— Наверно, — согласилась Дульсе. — И все-таки я теперь не смогу и шагу ступить по Акапулько, не трясясь от страха. Для меня по крайней мере отдых уже все равно испорчен. Но ты права, это просто глупые страхи, я это понимаю, но ничего не могу с собой поделать. Но, наверно, несправедливо портить отдых еще и тебе. Тем более у тебя сегодня свидание.

Лус вздохнула. Ей было стыдно признаться, что сестра права — все дело было в Пабло.

— Знаешь, — вдруг озорно улыбнулась Дульсе, — может быть, я тоже подстригусь. Тогда они меня точно не узнают. Уж если они что-то во мне и заметили, так это длинные волосы.

— Да, вот это идея! — воскликнула Лус, довольная тем, что сестра нашла выход из положения и теперь не будет настаивать на немедленном возвращении в Мехико.

— Я пойду сейчас же, только оденусь, — сказала Дульсе.

Она тоже была рада тому, что ей в голову пришла такая удачная мысль. Подстричься она твердо решила еще сегодня рано утром, ей казалось, что именно в модной стрижке заключен успех Лус у молодых людей. Но она бы лучше умерла, чем призналась сестре в истинных мотивах изменения прически. Ей долго пришлось бы ломать голову, как объяснить Лус, отчего она хочет сделать такую же стрижку, как у сестры. Теперь же все объяснялось очень просто.

— А завтракать? — спросила Лус.

— Иди одна, у меня что-то совсем нет аппетита, — ответила Дульсе, которая на самом деле боялась лишний раз выйти из номера. Возможно, она осмелеет, когда сделает стрижку.

Девчонки, рассуждая о том, что могли и чего не могли заметить бандиты, забыли об одной крайне важной вещи — Дульсе оставила на берегу свой мольберт, краски и лист бумаги с начатым наброском. Эти предметы могли сказать о Дульсе гораздо больше, чем прическа. И преступники, потеряв след девушки, не забыли прихватить оставленные ею вещи. К счастью, мольберт не был подписан, и тем не менее это была вещь, которая давала определенное направление поискам.

В тот момент, когда Дульсе, осмелившись выйти из номера, спускалась вниз по широкой лестнице отеля к парикмахерской, которая располагалась на первом этаже, на окраине Акапулько в одной из небогатых рыбацких хижин ее мольберт, краски и кисти подвергались самому тщательному осмотру.

— Идиоты! Кретины! — громыхал высокий плотный мужчина с большими залысинами над красным лицом. — Отправить вас вслед за Пикароном — это лучшее, чего вы заслуживаете! Кике, Чучо! Смотрите на меня, — приказал он и махнул рукой двум другим молодцам в кожаных куртках, которые стояли один у двери, другой у окна.

По команде оба вытащили оружие и направили его на провинившихся.

Кике и Чучо (так звали тощего) подняли глаза на Шефа. Тот подошел к ним вплотную.

— Я стрелял, но она убежала, мерзавка, — пробормотал Кике. — Как сквозь землю провалилась.

— Убежала, провалилась! — с иронией, в которой сквозила угроза, сказал краснолицый. — Меня интересует вовсе не это. Почему вы оказались на берегу не ночью, а утром, когда уже рассвело? Почему не отъехали далеко в море, как вам было приказано, а выбросили Пикарона прямо у берега? Сейчас я хочу получить ответ прежде всего на эти вопросы. Ну, что молчите? А, Кике?

— С вечера мы ждали, пока разойдется публика. Там же по берегу полно ресторанов, отелей, эти идиоты гуляют чуть не до самого утра. Парочки всякие... — неуверенно пробормотал Кике. — Мы ждали, Шеф...

— Ждали и дождались! — рявкнул Шеф. — Что же вы так долго ждали, а, Чучо?

— Да как-то так получилось, уж я и не знаю, — заикаясь, проговорил Чучо.

— Не знаешь, — покачал головой Шеф. — Зато я знаю. Я знаю каждый ваш шаг! За вами приглядывали, я ведь понимал, что вам нельзя доверять до конца, но чтобы вы так обделались! Нажрались как свиньи и продрыхли всю ночь в «Эль Капитано», что, не так, а, Кике? А ну, мальчики!

Последнее относилось к дюжим молодцам, караулившим окно и дверь. Те подошли ближе, наставив дула на провинившихся.

— Самое правильное было бы сейчас попросту убрать вас, — сказал Шеф очень спокойно, отчего его слова прозвучали особенно зловеще. — Но вас спасает одно — только вы видели эту девчонку. И вы должны ее найти. Это ваш единственный шанс сохранить жизнь. Вытащите ее хоть из-под земли. Поняли?

Кике молча кивнул, а тощий Чучо промямлил:

— Поняли, Шеф, как не понять.

Шеф вытер вспотевший лоб большим клетчатым платком.

Если бы сейчас сцену, разыгравшуюся в рыбацкой хижине, мог наблюдать отец Лус и Дульсе Рикардо Линарес или любой другой служащий страхового агентства, он бы немало удивился. Ведь грозный шеф, глава крупной преступной группировки, с недавнего времени державшей в страхе все Акапулько, был не кто иной, как их бывший сотрудник, начальник отдела Федерико Саморра!

Пять лет назад он попал в тюрьму — была доказана его причастность к ряду громких убийств, поразивших Мехико, выяснилось также, что он занимался транспортировкой наркотиков, поступавших в США из Южной Америки. Тогда Саморра получил такой срок, что у него не оставалось шансов когда-либо выйти из тюрьмы живым. Но этот человек был настоящим гением уголовного мира, и ему не составило труда организовать побег.

В этом ему помогли сокамерники — мелкий воришка и карманник Чучо и деревенский парень Кике, которого посадили за пьяную драку, закончившуюся убийством. И хотя так и не было доказано, что убитый — вожак деревенской шпаны — пал именно от его руки, в тюрьму попал именно Кике, всем остальным удалось отмазаться. У одного дядя служил в местной полиции, отец другого внес за своего сынка солидный выкуп, за третьего перед комиссаром, очень неравнодушным к слабому полу, похлопотала сестра. Получилось, что за убийство пришлось отвечать одному Кике. С тех пор он озлобился и разуверился в правосудии и в людях вообще.

Федерико Саморре вместе с сокамерниками удалось бежать, обезоружив охрану и ранив одного из тюремщиков. Они нашли убежище у оставшихся на свободе подручных Саморры, которые и подготовили бегство своего главаря. На несколько месяцев ему пришлось «уйти на дно», поскольку вся мексиканская полиция была поставлена на ноги, по всем полицейским участкам были разосланы его приметы, на вокзалах и рыночных площадях его портрет красовался рядом с фотографиями других особо опасных преступников. Саморре даже пришлось временно отпустить усы, чтобы изменить свою внешность.

Разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы вернуться к своему прежнему образу преуспевающего добропорядочного гражданина — с этим образом было покончено. Еще в тюрьме Федерико Саморра получил извещение о том, что жена развелась с ним. Само по себе это не очень-то волновало его — на этой некрасивой вздорной женщине он когда-то женился исключительно ради денег и связей, он никогда не любил ее и не испытывал никаких угрызений совести, когда развлекался с хорошенькой секретаршей или с девушкой из ночного кафе. Тем не менее предательство жены очень больно ударило по его самолюбию — он понял, что жена точно так же никогда не любила его, а вышла за него замуж только потому, что вокруг не было никаких других подходящих женихов.

Итак, со старой жизнью было покончено. Саморра прекрасно понимал, что, явись он сейчас домой в свою шикарную квартиру в центре Мехико, его бывшая жена не задумываясь позвонит в полицию. То же самое сделают слуги, соседи и любой из его родственников. Поэтому Федерико Саморра решил полностью зачеркнуть прошлое и начать все сначала. Он начал с того, что выбрал себе новое имя. Теперь он был уже не Федерико Саморра, а Альваро Манкони. Большинство из его подручных и понятия не имели, что когда-то их Шеф Манкони носил другое имя. Они бы удивились еще больше, если бы узнали, что он занимал значительный пост и метил в совет директоров крупного страхового агентства.

Федерико Саморры больше не было на свете. Зато существовал другой человек — Альваро Манкони, главарь преступной группировки, державшей в своих руках центральную часть Акапулько. Ему и его «ребятам» платили дань мелкие торговцы и крупные коммерсанты, владельцы маленьких тесных лавочек, торговавших сувенирами, и хозяева дорогих магазинов. Все в городе дрожали при одном упоминании имени Альваро Манкони, или Шефа, как его привыкли здесь называть.

Однако лишь очень немногие знали его в лицо. «Каждый связан только с ближайшим к нему звеном цепочки» — этой заповеди Манкони придерживался и в прошлой жизни, когда его еще звали Федерико Саморра. Благодаря этому ему много раз удавалось выйти сухим из воды, когда кто-нибудь из его людей проваливал дело и попадался в руки полиции. К несчастью, пять лет назад полицейским удалось схватить знавшего его в лицо наемного убийцу по кличке Ниньо.

Альваро Манкони удалось очень быстро захватить в свои руки центр Акапулько, где находились самые крупные отели и рестораны, дававшие рэкетирам особенно хороший навар. Пару лет он был настоящим некоронованным королем этого знаменитого курорта. Но вот около года назад в Акапулько появился молодой и самонадеянный Диего Пикарон, «сопляк», как обычно презрительно называл его Саморра.

Тем не менее «сопляк» оказался крепким орешком. Сначала он вытеснил людей Саморры из западной части города, затем начал успешно продвигаться все дальше. Когда «ребята», действовавшие от имени Шефа Манкони, приходили за обычной данью в кафе или магазин, там им вежливо отвечали, что платят теперь Пикарону, а его «мальчики» успешно охраняли эти новые точки. Саморра не привык уступать. Однако Пикарону везло — в нескольких стычках и перестрелках было убито несколько лучших людей Шефа Манкони, люди же Пикарона уходили целыми и невредимыми.

Саморра выжидал. Он был не из тех, кто сдается без боя. Однако объявлять войну ему тоже не хотелось.

— Что толку в этих столкновениях, — говорил он, собрав на совет своих людей, тех, которые допускались к нему. — Мало того что мы потеряем наших лучших людей, мы привлечем к себе внимание. А нам лишняя популярность ни к чему, мы не кинозвезды, — мрачно усмехнулся он.

Шеф Манкони решил пойти самым простым путем — уничтожить мозговой центр, то есть самого Пикарона. Была разработана сложнейшая операция. За Пикароном день и ночь следили люди Манкони, выясняя до мельчайших Подробностей его привычки, обычные дневные маршруты, ведь, имея дело с таким осторожным и хитрым человеком как Диего Пикарон, сыграть можно было только на какой-нибудь его слабости.

И вот вчера долгожданный день настал. Пикарон был убит красоткой-танцовщицей из кабаре, которую подослал к нему Шеф Манкони. Девица согласилась удалиться с Пикароном в отдельный кабинет. Воспользоваться оружием, огнестрельным или холодным, она, разумеется, просто не смогла бы. Шеф Манкони подумал об этом и снабдил девушку небольшим пакетиком порошка, десятой части которого было бы достаточно, чтобы отправить на тот свет не одного Пикарона.

Дело было сделано быстро и четко. Пикарона провели через зал, как будто ведут пьяного, и погрузили в машину. Дальше за дело должны были взяться старые сокамерники Саморры — Кике и Чучо. В сущности задание у них было самое несложное — когда город затихнет, подъехать к самой дикой скалистой стороне пляжа, сесть в заранее приготовленную для них лодку, отплыть подальше от берега и выбросить тело в море. С такой задачей справился бы и младенец. Однако эти болваны умудрились все испортить.

Шеф Манкони был осведомлен почти о каждом их шаге, поскольку не очень доверял своим старым сокамерникам, тем более что они знали о нем, пожалуй, слишком много. Он даже подумывал, не станут ли «похороны Пикарона» их последним деянием на этом свете. Теперь, однако, все принимало совершенно иной оборот. К сожалению, эти идиоты — единственные, кто видел мерзкую девчонку, невесть как оказавшуюся на пляже в самый неподходящий момент, и убрать их нельзя, хотя это и стоило бы сделать.

Теперь нужно найти ее во что бы то ни стало. Ведь она видела Кике и Чучо, которые числятся в розыске как бежавшие из тюрьмы вместе с опасным преступником Федерико Саморрой. Она видела, как они избавлялись от тела Диего Пикарона. Веревочка потянется и приведет к Шефу Манкони. А Кике и Чучо очень хорошо знают его в лицо, помнят его настоящее имя и без труда распознают его в тихом одиноком пенсионере, который поселился пару лет назад в недорогом пансионате на берегу моря, «решив уйти на покой».

— Вы хоть сумеете узнать ее? — спросил Шеф Манкони у трясущегося от страха Чучо.

— Не знаю, Шеф... Наверно, Шеф... — бормотал Чучо, — Я запомнил, у нее такие длинные волосы до плеч.

— Да, — подтвердил Кике, — темные каштановые волосы. А остальное... — он безнадежно покачал головой. — Может, вот эта штуковина поможет ее отыскать, — он указал на мольберт.