Роза и Рикардо

ГЛАВА 23

А в это время за много километров от Мехико, в блистательном Париже, кипела жизнь.

Люди торопились, люди суетились, люди решали свои проблемы, люди, наконец, просто отдыхали. Многие — с газетами в руках. Газета — неотъемлемая часть жизни каждого парижанина. Все хотят узнать последние новости. И кто-то должен непрерывно эти новости разузнавать и писать о них. Эти «кто-то» — журналисты. Репортер не должен знать усталости. Он должен непрерывно, ежесекундно куда-то бежать, разнюхивать, строчить в блокноте, диктовать по телефону, передавать по факсу. Желательно, чтобы он умел даже не спать ночами. Иначе поток новостей оборвется, газеты прекратят выходить — как же тогда жить парижанину?

Жан-Пьер сидел в кабинете главного редактора, жадно глотая ледяную минеральную воду из высокого стакана.

— Ты как бегемот на водопое, — неодобрительно сказал редактор. — И такой же тупой — извини, конечно, дружище. Ты что, не понимаешь, что просишь о невозможном?

— Неправда, я реалист, — отозвался Жан-Пьер, наливая себе еще пузыристой жидкости. — Я всегда знаю, что возможно, а что невозможно. Я хочу получить отпуск — что в этом такого ужасного?

— Ужас в том, что заменить тебя некому. Все разъехались — кто отдыхать, кто по заданию. Чем я заполню завтрашний «подвал»? А через неделю? А рубрика «Это любопытно»? А политическая страничка? А новости моды? Ты у нас один такой - мастер на все руки. Нет, не отпущу.

— Пожалуйста! Я прошу! Где там прошу - я требую. Не удастся получить отпуск — я просто уволюсь.

— Глупости, не уволишься. Я оставлю тебя без выходного пособия.

— Что ж, я готов, хотя это и незаконно. Но я не стану ни качать права, ни обращаться в суд. Я просто повернусь и хлопну дверью. Только меня и видели. Ну как, проделать это прямо сейчас?

Жан-Пьер приподнялся с кресла.

— Н-да... — протянул редактор. — Я вижу, ты настроен решительно.

— Клянусь, более чем решительно.

— Позволь все-таки поинтересоваться: а что случилось-то? Пожар, землетрясение?

Жан-Пьер сделал трагическое лицо и простонал:

— Хуже.

— Ревматизм, желтуха, перелом шейки бедра?

— Еще хуже.

— Признайся же, коль на то пошло.

Жан-Пьер вздохнул всей грудью и выпалил:

— Любовь!

— А! — только и вымолвил коротко редактор и замолчал, постукивая пальцами по столу.

Жан-Пьер терпеливо ждал. Журналистская интуиция подсказывала ему, что начальник вот-вот сдастся. Однако тот еще пытался сопротивляться:

— А совместить это... м-м-м... стихийное бедствие со служебными обязанностями никак нельзя?

— Невозможно.

— Почему же? Ведь твоя подружка, насколько я знаю, живет в Париже?

— Увы, в Мехико.

Редактор присвистнул:

— Ну, друг мой, это несерьезно.

— Напротив! — с жаром воскликнул Жан-Пьер. — Очень серьезно! Это более чем серьезно!

Редактор посмотрел на него недоверчиво:

— Уж не жениться ли ты собрался?

— Возможно, — сказал Жан-Пьер. — Если успею спасти свою невесту. Ее преследуют убийцы.

— Что-о? — Лицо у редактора вытянулось. — Фантазия, дорогой мой, у тебя так и бьет ключом.

— Не верите? Я так и знал. Профессиональное редакторское подозрение, как бы тебе не подсунули утку. Но на этот раз все чистая правда.

Жан-Пьер выложил перед редактором на стол наброски лиц преступников, сделанные Дульсе.

— Вот, полюбуйтесь.

— Кто это? Какие-нибудь забулдыги. Но выполнено неплохо. Чья работа? Мартье? Фурмийона?

— Нет, моей девушки Дульсе.

— Так она у тебя еще и художница! Кажется, начинаю понимать твою спешку с отпуском.

— Дело не в этом. Видите ли, она была свидетельницей того, как эти двое выбрасывали в море труп. Дульсе — единственная, кто знает об этом преступлении. Поэтому ее разыскивают. Ей грозит опасность.

По мере рассказа глаза редактора загорались. Наконец он хлопнул Жан-Пьера по плечу:

— Отпускаю тебя.

— Спасибо.

— Но не в отпуск.

Жан-Пьер нахмурился:

— Не понял...

— Это будет твоим заданием. Привезешь подробный материал о поиске преступников и тому подобное. Не забудь ввести лирическую линию, читатели обожают любовные приключения. У меня в голове уже крутится название: «Париж — Мехико, любовь и смерть». Это будет сенсацией!

— Ох! Ну ладно, обещаю.

— Не забудь получить деньги на дорожные расходы. Ведь билеты до Мексики стоят недешево, не так ли?

— Благодарю вас, шеф, от всей души благодарю, — расплылся в улыбке Жан-Пьер и со всех ног бросился из кабинета — пока редактор не передумал.

Дульсе, Лус и их провожатые ехали на верхней площадке двухэтажного автобуса. Они единодушно выбрали эти места: отсюда и обзор лучше, и прохладнее, и меньше народу, так как пассажиры, которым надо было проехать в две-три остановки, предпочитали наверх не подниматься.

Наконец автобус выехал за черту города, и они остались в салоне совершенно одни.

Эдуардо Наварро задремал. Ему было невмоготу слушать пустую, как ему казалось, болтовню молодых людей. К тому же ему было досадно, что в центре внимания был не он, а этот живописный, точно наряженный в театральный костюм краснокожий мальчишка.

Но ни девушкам, ни Мигелю Сантасилье болтовня вовсе не казалась пустой.

Для Дульсе каждое слово было исполнено высокого смысла. Она действительно начинала верить, что сегодняшний день стал переломным в ее судьбе.

Может быть, действительно сработали законы древней магии? Стоило ей подумать о Куаутемоке и о том, как ей хотелось бы встретить мужчину, похожего на него, как вот пожалуйста — Мигель Сантасилья, по прозвищу Певчий Ягуар, тут же предстал перед ней.

Он не только появился, но тут же, буквально в ту же минуту, объяснился ей в любви.

Не спит ли она? Не снится ли ей все это? Ведь так не бывает.

«Бывает! — уверенно возражал ее внутренний голос. — Именно так и бывает, потому что на самом деле только так и должно быть. Все сказки, все красивые легенды, все наши самые заветные сны — это чистая правда. Нужно только хорошенько сосредоточиться, и они реализуются в нашей .жизни».

И все-таки Дульсе улучила момент и на всякий случай как бы невзначай прикоснулась к руке Мигеля: в самом ли деле он не видение, не призрак, не мечта?

Рука была плотной, упругой, мускулистой. Мигель Сантасилья был самым что ни на есть реальным человеком.

Как ни старалась Дульсе проделать это незаметно, индеец почувствовал прикосновение.

Кажется, ему не нужно было ничего объяснять: он тут же обо всем догадался.

— Сеньорита Дульсе, — сказал он. — Мне тоже хотелось проверить, не обманывают ли меня мои глаза. Но я не осмелился прикоснуться к вам: это было бы неучтиво.

Дульсе густо покраснела. Она так и ждала, что Лус сейчас осыплет ее градом насмешек.

Однако Лус, казалось, и сама была захвачена необычностью происходящего.

— Не стесняйся, Дульсе, - ободрила она. - Сегодня действительно волшебный для тебя день. Это твой день! Ты можешь позволить себе все что угодно - и это сбудется Не упусти свой шанс, такое случается раз в жизни.

— Это правда, — подтвердил Певчий Ягуар. — Сегодня над нами пролетела птица судьбы и сбросила нам перо. Мы поймали его, оно наше!

— Надеюсь, оно белое? — с полной серьезностью спросила Дульсе.

Индеец погрустнел. Казалось, он смотрел куда-то глубоко-глубоко в себя, будто пытаясь распознать, что же кроется там, на самом дне души.

— Не знаю, — ответил он после паузы. — Попадая к людям, перо птицы судьбы теряет свой цвет. Никто не знает, чем закончится приключение. К добру оно или к беде? Человек просто выбирает, последовать ему туда, куда указывает перо, или нет. А конца пути не видно. Он там, за горизонтом. Его можно увидеть только с небес — оттуда, где пролетает птица. Лишь она одна может рассказать, к чему идет человек. Но она всегда молчит. Она безмолвна, в отличие от всех остальных птиц. Потому что она мудрее их.

Дульсе решилась. Если сегодня она может позволить себе все, то она просто обязана сказать это.

Заглянув в синие глаза Мигеля Сантасильи, она вполголоса, но необыкновенно твердо произнесла:

— Я готова. Я последую за пером птицы судьбы, чем бы это ни кончилось.

Мигель нежно взял ее за руку и ответил — тоже негромко, но уверенно, точно произносил клятву:

— Я тоже.

Лус была в полном восторге. Она совсем забыла о существовании Эдуардо Наварро. То, что разворачивалось сейчас перед ней, напоминало захватывающий спектакль. И она с увлечением следила за его развитием. Правда, в этом спектакле ей отводилась лишь роль зрителя. Это было немножко обидно. Ее артистическая натура просила, умоляла: ну позвольте мне хоть ненадолго, хоть на минуточку стать действующим лицом вашей чудесной пьесы. Я не претендую на главную роль, но пусть это будет хотя бы эпизодический персонаж.

И Мигель Сантасилья обернулся к ней. Он в самом деле был настоящим телепатом. Он угадывал чужие желания и старался их выполнить. Но совсем не так, как Эдуардо Наварро. Тот рассчитывал: а что может понравиться или не понравиться даме? Я куплю ей то, о чем она мечтает. Угадывание Эдуардо было связано почти всегда лишь с «куплю». Бриллиантовые серьги? Пожалуйста! Ах, не серьги, а всего лишь клубничное мороженое? Нет проблем, покупаем мороженое, хотя глупо отказываться от драгоценностей.

Мигель же чувствовал желания глубинные, подлинные, не связанные с обладанием какой-нибудь вещью.

— Сеньорита Лус, — сказал он, — вы говорили, что умеете петь. Не споете ли вы нам, чтобы скрасить дорогу?

— С удовольствием, — откликнулась Лус.

В самом деле, больше всего на свете ей сейчас хотелось запеть. Музыка так и рвалась из нее.

Эдуардо, конечно, никогда бы не одобрил пения в транспорте. Это же просто дикая выходка! Мигель — другое дело. Мигелю наплевать на внешние приличия, он видит сущность вещей. Откуда такое чутье в простом индейском парне? Лус уже жалела, что не он ее брат. Она хотела бы иметь такого брата.

— Дульсе, — сказала она, — сегодня все делается для тебя. И поскольку сегодня твой день, твой праздник, свою песню я тоже хочу посвятить тебе. Какую песню ты хотела бы услышать?

Дульсе ответила моментально, не задумываясь:

— О любви, конечно.

Лус кивнула.

Она перебрала в уме знакомые ей песни и арии и выбрала одну, наиболее подходящую. Ей хотелось одновременно и сделать приятное Дульсе, и показать Мигелю, на что она способна. Как ни странно, и она, Лус, привыкшая к самой изысканной аудитории из высших слоев музыкальной элиты, почему-то видела в этом парне в потертых джинсах несомненного знатока и тонкого ценителя музыки.

— Итак, милая Дульсе, я посвящаю тебе этот романс. А почему именно этот — объясню потом.

И Лус запела:

Все притихли.

Даже Эдуардо, проснувшись, не смел вставить слова.

Слушатели были очарованы необыкновенным голосом Лус и мастерством ее пения. Всем стало ясно, что она, еще будучи студенткой, превзошла многих знаменитостей.

Первой нарушила молчание сама певица:

— Ну и как ты думаешь, Дульсе, почему я выбрала именно этот романс?

— Не могу догадаться, — призналась сестра. — Наверное, за его красоту.

— А кто, по-твоему, написал слова?

— Какой-то очень хороший поэт. Возможно, эпохи романтизма. Я не очень хорошо знаю поэзию.

— Эх ты! Это же Сервантес! Да-да, Мигель Сервантес де Сааведра, автор великого «Дон Кихота». И сама песня звучит прямо в романе. Только в некоторых изданиях ее почему-то выбрасывают.

Индеец наивно спросил:

— Сеньорита Лус, вы выбрали именно этот романс потому, что поэта звали Мигелем, как меня?

Лус покачала головой:

— Нет, об этом я не думала. Но это и вправду знаменательное совпадение. Сегодня уж, видно, день такой — сплошные совпадения и знамения. Ну же, Дульсе, подумай хорошенько. Даю тебе три минуты.

Дульсе задумалась. Сервантес... Ей вдруг вспомнился Париж. Жан-Пьер, прогулки с Анри и Симоной... Как это было прекрасно и как теперь это все далеко! Друзья подшучивали над ней по поводу Дон Кихота и Дульсинеи Тобосской, Дульсе... Дульсинея!

Ее лицо озарилось улыбкой:

— Это из-за Дульсинеи, Лус?

— Ну конечно. И я надеюсь, что Дульсинея нашла наконец своего верного рыцаря без страха и упрека.

Эдуардо Наварро скептически хмыкнул со своего сиденья:

— Осталось ему, как Дон Кихоту, напялить медный таз на голову вместо шлема.

— Замолчи, Эдуардо, — одернула его Лус. — Продолжай лучше спать.

Тот снова прикрыл глаза, обиженно засопев.

Роза и Рикардо Линарес, родители Дульсе и Лус, сидели в своей гостиной.

Роза изучала новую книгу по цветоводству, выписанную из Голландии. В ней говорилось о недавно выведенных сортах тюльпанов — крупных, почти круглых, с голубоватыми прожилками. Даже в часы досуга Роза Линарес жила интересами своего цветочного бизнеса. И хотя ее модный цветочный салон приносил ей немалый доход, она видела в нем не просто средство обогащения, а свое призвание. Она относилась к цветам как к живым и добрым существам, которые приносят радость купившим их людям.

Рикардо, напротив, придя со службы, старался как можно быстрее отвлечься от дел текущего дня. Он очень уставал в своей страховой компании. Приходилось решать массу проблем, которые он волевым усилием выбрасывал из головы, едва выйдя за двери офиса.

Сейчас он, точно малое дитя, с увлечением играл в карманную электронную игру. Маленькие разноцветные изображения на экранчике двигались все быстрее и быстрее игрушка попискивала и проигрывала время от времени незамысловатую мелодию. Три поросенка — Ниф-Ниф Нуф-Нуф и Наф-Наф — пытались строить свои дома, а коварный волк то и дело подкрадывался с неожиданной стороны и сдувал ненадежные постройки. Задача состояла в том, чтобы умудриться построить сначала соломенный, потом деревянный и наконец — кирпичик к кирпичику — прочный каменный дом, затопить в нем камин. И, когда дым пойдет из трубы, сделать самое сложное: вовремя подставить котел, чтобы лезущий через трубу волчище бултыхнулся прямо в кипящую воду.

Рикардо Линарес ни разу не довел игру до победного конца. И не оттого, что он был недостаточно расторопен, а потому, что не любил жестоких финалов. Ему всякий раз было жаль бедного взъерошенного волка, и руки Рикардо бессознательно, будто невзначай замедляли свои движения, а палец как бы сам собой нажимал не ту кнопку. Спасенный волк учинял разгром в поросячьем доме, и приходилось начинать все сначала.

Но сегодня Рикардо никак не мог довести дело и до фундамента каменного дома. Игра почему-то не клеилась, что-то было не так.

— Роза! — позвал он.

Жена отложила книгу о тюльпанах:

— Что, милый?

— Не устроить ли нам общий семейный ужин? Что-то мы очень давно не сидели за столом вместе с нашими девочками — вечно у каждого какие-то свое дела.

— Я как раз подумала о том же, милый. Сейчас, правда, ни Лус, ни Дульсе нет дома, но мы можем пока начать все готовить к их приходу. Давай обставим наш ужин красиво, со свечами. Я распоряжусь, чтобы из салона нам прислали самые лучшие букеты. Ты не против лиловых и белых георгинов?

Рикардо улыбнулся:

— Ты же знаешь, я всегда и везде предпочитаю розы. Правда, ни один садовник в мире не вырастил еще такого цветка, чтобы он затмил одну-единственную Розу, которую я имею счастье видеть ежедневно.

— Что это на тебя сегодня нашло, Рикардо! Ты заговорил как поэт.

— Если признаться честно, то на самом деле на душе у меня отчего-то тревожно. Неспокойно мне за наших дочерей — сам не знаю почему.

Роза побледнела:

— Знаешь, я тоже с утра чего-то боюсь...

... — А теперь ты нам спой, Певчий Ягуар, — попросила Лус. — Мне не терпится услышать песню горной реки или, скажем, священной черепахи.

Мигель Сантасилья ответил:

— Немного позже, сеньорита. Индейцы могут петь свои песни только под открытым небом.

Эдуардо Наварро, который уже успел как следует выспаться, подал голос:

— Скоро ли мы увидим это открытое небо? Этот идиотский автобус завез нас уже на край света.

— Уже скоро, сеньор Наварро, — почтительно отозвался Мигель. Казалось, выпады Эдуардо совсем не задевают его. — Конечная остановка уже близко.

Автобус уже давно вырулил за черту города. Они уже миновали и Олимпийский городок, и стадион Ацтека, и пригород Тлальпан с его древней мрачной пирамидой, построенной в глухой древности, около четырехсот пятидесяти лет до нашей эры.

Ухоженные городские мостовые остались позади, и теперь они тряслись по пыльной проселочной дороге, направляясь куда-то в сторону Сан-Педро-Мартир, а может, и Сан-Андреас-Тотольтепека. Вот наконец и остановка.

Пассажиры вышли на утрамбованной земляной площадке, служившей автобусным кольцом.

Поблизости не видно никакого жилья.

Компания молодых ребят с легкими спортивными велосипедами ждала автобуса, чтобы добраться на нем до центра Мехико. Шофер подождал, пока велосипедисты займут свои места, развернулся и укатил.

Рядом с вновь прибывшими не осталось ни одной живой ДУШИ.

Кругом — только красная, высушенная солнцем глинистая земля. Все это походило на эпизод из фантастического фильма, в котором экипаж земного космического корабля неожиданно высаживается на чужой, необитаемой планете. И звуки раздавались какие-то космические: это гудели над головами провода высоковольтной линии.

— Час от часу не легче, — вздохнул Эдуардо, но гораздо более смиренно, чем прежде. Теперь было уже бессмысленно протестовать. Путь назад был отрезан. Не идти же пешком до самого Мехико! А если остаться здесь и ждать следующего рейсового автобуса? Неизвестно еще, с какими интервалами они туг ходят. Возможно, он прибудет только завтра и ночевать придется прямо в открытом поле, на голой земле. На остановке не было даже самой примитивной скамеечки. Кажется, они попали в дикие края, которых не коснулись блага цивилизации.

— И что же дальше, Ягуар? — шепотом спросила Дульсе. — Куда ты нас поведешь?

— Не поведу, а повезу, сеньорита Дульсе, — с поклоном, точно благородный идальго прошлых веков, ответил Мигель Сантасилья. — Здешние дороги — не для нежных женских ног!

Эдуардо буркнул себе под нос:

— И не для мужских тоже.

— На чем тут можно ехать? По-моему, сюда уже лет сто не забирался ни один автомобиль.

Мигель усмехался:

— Автомобиль — конечно. Автомобиль тут не проедет. Дальше вообще начнутся овраги и карьеры. Это заброшенные месторождения серебра и меди. Но не беспокойтесь, автомобиль нам и не понадобится.

Мигель тихонько посвистел, подражая какой-то птице.

И — о чудо! — будто из-под земли перед ними возник огненно-рыжий конь.

А он и действительно вышел из-под земли: до этого смирно ждал своего хозяина на дне одного из оврагов.

Дульсе потрясенно прошептала:

— Его зовут Росинат?

Мигель дружески потрепал коня по холке:

— Нет, сеньорита, его имя Чирино. Он хороший друг. Он лучше автомобиля.

У Эдуардо затрясся подбородок.

— Не хочешь ли ты сказать, милейший, что мы поскачем на твоем Чирино верхом?

Мигель ответил совершенно невозмутимо:

— Чирино быстрый конь, сильный конь, а все-таки четверых всадников ему не осилить.

Он спустился на несколько метров вниз по откосу и, точно герой древних сказаний, одной рукой вытянул из оврага за упряжные ремни легкую повозку. Она была странного вида: тонкие досочки, скрепленные между собой полосками кожи.

— Не бойтесь, она прочная, — заверил он, запрягая своего Чирино. — Это гораздо надежнее, чем скакать вчетвером верхом на одной лошади. И даже чем ехать в самом дорогом и роскошном автомобиле.

— И гораздо приятнее! — воскликнула Лус. Ей безумно нравилось это странное приключение. — Жаль, что в парке Чапулътепек нет такого аттракциона.

Дно экзотического экипажа было выстлано мягким войлоком, на котором все четверо разместились с комфортом, хотя на вид повозка казалась совсем небольшой.

Мигель скомандовал:

— Трогай, Чирино!

И конь легко пошел ровным аллюром, с ловкостью акробата балансируя между зиявшими провалами заброшенных карьеров.

Над ними было синее небо с маленькими, пушистыми, веселыми облачками-игрушками.

— Теперь я могу петь, — сказал Мигель.

И даже Эдуардо Наварро кивнул в знак согласия.

— Я спою Песню Грома, - объявил Мигель. - Потому что встреча с вами, сеньорита Дульсе, поразила меня как гром среди ясного неба.

И он затянул древний, торжественный, гортанный гимн индейцев Северной Америки:

Это было как крик, как бунт — и одновременно как величайшая благодарность Создателю. Слушатели были не просто покорены — их состояние было близко к потрясению.

Странно: все они родились и выросли в одной стране, под одним небом. Но из них только одному Мигелю дано было с такой глубиной почувствовать и воплотить в звуках ту гордость и мятежность, бурю и всемогущество, которые и составляли, кажется, самое существо, самую сердцевину духа Мексики.

Придя в себя, Лус спросила с жадностью ученика:

— Где ты этому научился, Певчий Ягуар?

— Нигде, — ответил Мигель Сантасилья. — Я даже школу не закончил — мы были слишком бедны, пришлось идти работать.

— Но откуда же это все?

— Я слушал, - коротко сказал Мигель. - Я просто слушал все, что звучит.

Потом он робко глянул на Дульсе:

— Ну как? Не очень плохо?

— О! — только и ответила она.

Песня пронзила даже Эдуардо Наварро. Как-никак он ведь тоже был мексиканцем, и в его жилах тоже текла хоть капелька крови древних ацтеков.

— Еще, Мигель, прошу вас, еще! — азартно выкрикивал он, аплодируя.

Индеец не отнекивался, не кокетничал, не заставлял себя упрашивать. Устремив взор в глубокое небо, он затянул:

Им было сейчас очень хорошо, всем четверым. Повозка покачивалась легонько, как колыбель: так бережно и осторожно вез ее огненный Чирино. Если глядеть прямо в небо, то можно было подумать, что они стоят на месте и лишь облака вдвое быстрее обычного проносятся мимо.

Они напрочь забыли и о Вильмаре Гонсалесе, и о цели своей поездки, и о возникавших между ними разногласиях.

В мире царили гармония, музыка и любовь.

На стадионе Ацтека творилось что-то невообразимое. Шел футбольный чемпионат. Сборная Мексики сражалась с командой Перу, и от исхода встречи зависело, кто выйдет в четвертьфинал.

Пабло сидел на северной трибуне. Вернее, сидел — это не то слово. Как и все окружающие, он прыгал, вопил и размахивал руками. Сосед в азарте сбил с него панаму, но Пабло даже не заметил этого.

— Гони, гони, обводи! — кричал он, как будто его голос мог донестись до нападающего и помочь ему. — Эх, упустил...

Мячом завладели перуанцы. Их комбинация была продумана хитро. Используя короткие передачи они приблизились к воротам сборной Мексики... Нападающий занес ногу для мощного удара... Но в последний миг передумал и легко толкнул мяч пяткой. Это было полной неожиданностью. Секундное замешательство вратаря — и мяч тихонько, точно крадущаяся лисица, вкатился в ворота.

Всеобщий рев отчаяния пронесся над стадионом.

Позор! Пропустить гол, играя на своем поле! Это может решить судьбу чемпионата.

Пабло опустился на скамью и сжал голову руками.

Внезапно он понял, что вовсе не исход соревнований волнует его.

В тот момент, когда мяч медленно пересек линию ворот, что-то кольнуло его в сердце. Это «что-то» было тревожным и коротким. Звучало оно так: «Лус!»

Сердце подсказывало: что-то с Лус неладно.

Пусть она променяла его на этого чопорного Эдуардо Наварро, все равно для Пабло будет катастрофой, если с ней что-то случится.

Он поднялся и стал с трудом пробираться к выходу сквозь беснующиеся ряды болельщиков.