Рубеж веков-2

Глава 17

Вынужденное возвращение из неудачного похода Теодор воспринял как определенный знак. Знак того, что отряду требовалось ещё больше усилиться. Сделать больше для того, чтобы их не восприняли после возвращения в основную армию за беглецов, которые отсиживались в безопасности.

Так как пришлось остаться в горах, то более внимательно стали относиться к просьбам местных жителей. Ведь благополучие отряда ромеев во многом зависело от поддержки простых людей, предупреждающих их об отрядах сарацинах, и поставляющих провизию.

Выполняли просьбы, когда, к примеру, население жаловалось на издевательства старосты из помаков. Отряд Теодора вешал некоторых чорбоджи, или брал с них большой выкуп. Иногда их изгоняли, запугав страхом смерти и велев более никогда не появляться в здешних краях.

Нередко выступал и в качестве третейского судьи.

В таких случаях вокруг него собирались жители деревень — крепкие, загорелые люди с грубыми руками. Они приходили к нему, как к последней инстанции, чтобы разрешить свои споры.

Теодор был для них не просто воином, он был носителем ромейского права. В этих диких краях, его слово имело вес золота. Лемк выслушивал каждую сторону с терпением, стараясь понять суть конфликта. Он задавал вопросы, уточнял детали, и каждый раз, когда он открывал рот, чтобы вынести свой вердикт, все замирали, затаив дыхание.

Так как он не боялся обидеть ни одну из сторон, если считал это нужным, то его решения были просты и справедливы. Иногда он использовал свою силу, чтобы навести порядок, но чаще всего он полагался на силу слова и авторитета. Местные жители уважали его не только за его то, что он был главой многих вооруженных людей, и воевал с угнетателями, но и за его мудрость — прочитанные книги позволяли, по крайней мере, выглядеть умным.

Особенно холодные месяцы ромеи провели также на постое в деревнях.

Там, когда холода сковали землю, и ветер выл в печных трубах, Теодора внезапно утешали мелодичные голоса девушек. Там, в тепле сельских домов, собирались они — девицы на выданье. С прялками и пяльцами, под светом тусклых лампад, они ткали не только полотна, но и свои судьбы. Песни, смех, шепот — всё сливалось в единый, завораживающий напев. Многие парни пытались попасть внутрь, надеясь поймать случайный взгляд, робкое прикосновение. Седянка — так звали эти зимние вечера, где труд и мечта сплетались в единый узор, а сердца юных болгар трепетали под старинные напевы.

Но пускали не всех, а Теодора — всегда. В такие моменты забывались все тяжелые мысли, связанные с будущим и насущными вопросами.

В эту зиму запомнились и вечерние посиделки в крепости (когда мороз не вынуждал уходить в деревни). Особенно когда только что поужинав кашей с мясом и пресными жареными на свином жиру лепешками, все сидели у костра. Вечер — лучшее время суток! Нападения на лагерь не предвидится: сарацины, бандиты и их соглядатаи избегают ходить в наши места ночью. А если и придут — наверняка удастся заметить их и вовремя поднять тревогу, потрепать врага или уйти подобру–поздорову. Поэтому вечер — тот срок относительной безопасности, в течение которого можно душевно отдохнуть, поговорить о вещах, имеющих отношение как к войне, так и вполне мирных, к войне отношения не имеющих. Помечтать и даже, если позволит обстановка, попеть.

Одни скрупулезно чистили оружие, другие тщательно ладили упряжь, третьи сноровисто подшивали сапоги. А те, кто уже выполнил свои задачи, занялись готовкой: пекли душистые лепешки и грели воду в потрескивающем костре.

Войнуки напевали песни. Например, одну из своих любимых тягучих славянских песен:

Гнал-подогнал Тодор

Буйволов четыре пары,

Хотел он загнать их в воду

У брода на водопое.

Средь брода сидит бродница,

Собой запрудила воду,

Ее решетом сеет,

У ней на коленях месяц,

Звезды у ней в подоле.

Кричит она Тодору с броду:

'Тодор, птенец ты теткин,

Теткин птенец ты, сестрин,

Назад поверни упряжки,

Тетка тебя не узнала,

Тетка околдовала!

Издалека матушке крикни,

Пусть она собирает,

Собирает всякую траву,

Собирает пижму, и донник,

И тонкую горечавку,

Пускай их сварит, Тодор,

На нежилом огнище,

Пускай отвар отцедит

Сквозь брошеные колеса

И тебя искупает, Тодор'.

Тодор к дому вернулся,

Звал он мать, не дозвался,

Покуда с душой не расстался.

Странная песня, на взгляд Лемка. Но Теодор в душе переживал — не о том ли поют, что это именно он, их лагатор, бездушный и жестокий?

Сам Теодор пересказывал у своего костра собравшимся старые истории из «Алексиады»:

— Самодержец, узнав, что Лаодикия взята Танкредом, отправил Боэмунду письмо следующего содержания: «Тебе известны клятвы и обещания, которые давал Ромейской империи не ты один, но все вы. Теперь же ты, первый нарушив клятву, завладел Антиохией и наряду с другими крепостями подчинил себе даже Лаодикию. Итак, уйди из Антиохии и изо всех других городов, как требует справедливость, и не навлекай на себя новую войну»…

Молодые воины, затаив дыхание, внимательно слушали.

Болгары и несколько сербов привнесли такое занятие: изготовление гайтана — плетеного шнура, который широко использовался для украшения носимого костюма у местных.

Сперва гайтаном называли шнурок, на котором носили нательный крест, причем как мужчины, так и женщины. На гайтане-шнурке носили крест, гайтан-плетешок украшали монетами, ракушками, большими бусинами.

Вот они, сидя у разных костров, дружно их плели. А потом всем раздаривали.

Монахи тянули кирие элейсон. Евхит рассказывал молодым монахам-воинам о том, что церковь это отражение божественных таинств.

— Параллелепипед с куполом на вершине — это Космос, три одинаковых фасада символизируют Троицу, как и свет трех окон, а многочисленные проемы, пронизывающие три стены — это апостолы, пророки и мученики. «Крыша — это небеса, а золотые мозаики символизируют небесный свод, усыпанный звездами… Купол сравним с небом, арки, поддерживающие его, это четыре стороны света»

В другом углу болтали о войне.

— И все же, странная штука эта война. Вот скажи, зачем мы здесь, в этих горах, мерзнем и голодаем?

— За императора!

— За такие красивые слова платят слишком мало. Хотя, я вот думаю, зачем мне возвращаться домой? Я солдат, живу на жалованье и добычу. А там, в мирной жизни, я кто? И после того, как с маркизом, нобилями в одном строю сражался против сарацин, то идти грузчиком работать? Как-то не хочется…

— Доживи сперва.

— И то верно.

— Когда, думаете, это всё закончится?

— Когда закончится война? Хм… Те, кто властен закончить войну, не сделают этого, поскольку она приносит или еще принесет им барыши. Мы же, сытые войной по горло и удобряющие ее поля своими телами, наоборот, совершенно безвластны покончить с ней.

— Вену эти сволочи так и не взяли.

— Зато собираются взять Никополь, как говорят.

Никто не верил, что Никополь устоит. Мы уже знали, Пётр Кавасил отвёл свою небольшую армию из Добруджи, где он воевал с кочевниками и остатками войск силистрийцев, и осаждал местные городки. Ушел он на горные перевалы, практически отдав всё Придунавье врагу. Единственный город, укреплением которого занимались, был не Никополь, а Силистрия. Хартуларий объявил Никополь на осадном положении, и говорили что румелийцы бросили на штурм крепости огромные силы. Теодор не верил доходившим в отряд хвастливым заявлениям сарацин, что крепость падет со дня на день, но меру опасности, нависшей над всеми ромеями понимал вполне. За лето-осень 1600 румелийцы взяли все города Придунавья — Мезии и Парастриона, кроме Никополя и Силистрии. Никто не сомневался, что следующей компанией они сосредоточат усилия на наступлении в сторону Адрианополя, или перебравшись через Трояновы ворота, заполонят долину Филиппополя.

— Получить бы жалованье за весь срок, как выберемся… Главное, чтобы нас не посчитали дезертирами. Что-то переживаю по этому поводу…

— Что толку беспокоиться? Разве от наших страхов что-то изменится?

— Вы правы. Беспокойство — плохой советчик. Но и забывать о долге нельзя. Мы солдаты, а не трусы. Совесть наша чиста.

— Чиста ли? Мы ведь так и не вышли к своей турме. Многие так и вовсе бросились в кусты сразу, как жареным запахло.

— Мы сделали все, что могли. Силы были неравны. Оставаться там значило бы гибель для всех нас. Да и какой смысл в бессмысленной жертве?

— Верно. Лучше живым вернуться и отомстить за погибших.

Новости в мире распространяются всюду, как не скрывайся от них, куда не денься. Зима зимой, а приходили потихоньку новости о том, что творится в окрестных землях. Главным образом от новых людей и дружественно настроенных купцов воины узнали о всяком разном.

Шли разговоры и о том, что творится в столице, в Константинополе. Один рассказывал о том, как после взятия Силистрии в Константинополь привезли добычу на продажу:

— Представляете себе, какое столпотворение было! Первыми, само собой, слетелись купцы. Ну, вы же понимаете, такая добыча — это золотая жила! Представьте себе тысячи человек! Вельможи со своими свитами, аристократы, слуги, стража… Огромная толпа! и у всех есть деньги! И все эти люди что-то да продадут, и купят. Англичане, голландцы, немцы, поляки, венецианцы, генуэзцы, тосканцы, испанцы, армяне, персы — все они привезли свои товары: сукна, полотна, ткани, меха, драгоценности, сладости, покупая ткани, рабов, оружие, ковры, доспехи, сталь. Весь город был заполнен рядами с товарами, а за городскими стенами разрослись целые базары. И эти новые дворяне, пронои, ой, как съезжалась! Такими толпами, словно война не идет, а они не должны сражаться! Если бы они всегда так дружно собирались, никакой враг бы не устоял! Ей-ей, так и есть!

— Василевс Андроник IV Гаврас, будучи в гневе, обвинил в летнем поражении основной ромейской армии и в том, что не знал о предательских планах Карла Савойского — хартулария Петра Гарида. Его схватили, оскопили и ослепили по приказу василевса. А что он мог тогда сделать в том случае? Почти всех его сторонников среди придворных — презентов в войско отправил. Впрочем, от этого боеспособность оставшихся сил, спешно пополняемых молодыми рекрутами, не слишком повысилась…

Чтобы добыть денег на новый набор людей и их снаряжение, василевс заложил полученную долю вернувшейся в государство земли и свою коронационную тиару (хотя говорили, что уже не раз её закладывал купцам — но то слухи).

А брать стали и вовсе всех, кто мог держать оружие. Раньше в пехотном бою важны были сила и смелость воина. Сейчас же главное — огнестрельное оружие, которое уравнивает всех. Как стали говорить: «Ибо и ребенок может застрелить великана». Армии остро нужны аркебузы и мушкеты. В силу спроса последние, с учётом доставки, ныне стоили в северо-итальянских землях 1 дукат, а при доставке их купцами до Золотого Рога до 2 дукатов за 1 единицу и более. Купцы неплохо наживались.

Тень долгов висела над страной. Империя Ромеев, в далеком прошлом могущественная и простершая свои владения от Дуная до Египта, оказалась в огромнейших тисках финансовых проблем. Старые долги, помноженные на новые займы и войны с сарацинами, восстановление дворцов, роскошные пиры и раздача щедрых подарков и земельных наделов знати истощили имперскую казну. Император, василевс принимал одно непопулярное решение за другим: отдал ряд новых провинций и ключевых отраслей в налоговый откуп, провёл новую порчу монет.

«Это всего лишь временная мера!» — уверяли придворные и чиновники всех вокруг. Однако все понимали, что временное часто становится вечным. Иностранцы, получившие контроль над ключевыми отраслями экономики, быстро превратились в фактических хозяев захваченных территорий. Они устанавливали свои законы, порой чеканили собственную монету и создавали свои частные армии.

— Наша столица, это просто черт-те что! С одной стороны, величественные соборы устремлены к небесам, с другой — шумные базары, где можно купить все, что душе угодно, включая место в раю. Да-да, вы не ослышались! Даже должности священнослужителей продаются с молотка. Чего глаза округлил, будто не слышал подобного? Представляешь себе: архиерей становится объектом торга, как мешок зерна. И не важно, что ты не умеешь читать толком и никогда не держал в руках священные книги. Главное — иметь достаточно денег! Некоторые должности продают за тысячи монет! И пожалуйста, можно поставить кого хочешь.

Люди качали головами, сокрушаясь о том, в какие уровни проникла коррупция.

— Говорят, что посланники василевса Андроника искали какого-то парня по дунайским городкам. Говорят, важный столичный вельможа пропал.

Пропал и пропал. Это вообще было мало кому интересно.

— Слышал тут кое-что… Помните, говорили будто бы сильнее Испании к западу от нас никого нет? Так вот, ерунда то всё. У них сейчас долгая война со своими же мятежными провинциями в Нижних землях идёт, а те себя Нидерландами зовут. Слышали же все наверняка? Испанцы всё твердили, что мятеж идёт потому, как все мятежники по многочисленным крепостям сидят, которых они понастроили из-за того, что денег девать некуда… Так какое-то время назад они всё-таки встретились в поле, у Нового Порта. Ни как в поле… Прям на песке у берега моря. И «самая сильная» армия латинян с их терциями, что мы видели, не смогла одолеть восставших крестьян и горожан! Представляете? Даже более того — я от купцов слышал — они проиграли!

Теодор грустил пуще прежнего — от испанцев теперь помощи не дождаться.

Кто-то сказал, что у всех сарацин горе, так как умер их самый знаменитый поэт — Бакы. Вот на это точно всем собравшимся было плевать. Не до вражеской поэзии им было.

Накануне в Риме был публично сожжен при немалом стечении народа как еретик и нарушитель монашеского обета Джордано Бруно, ученый и сектант.

— Эти оголтелые итальянские католики знают только одно всех резать! Хотя сами себя позорят своими любовными похождениями и своим развратом.

— Позор католикам! Ученых сжигают!

У ромеев были особые отношения к ученым, несмотря на непоколебимые позиции священников. Магнаврская школа (или как говорят латиняне — Константинопольский университет), или проще — Пандидактерион, Патриаршая школа эти названия были для ромеев не пустым звуком.

— Не ученый, а сектант! Солнцепоклонник. Скажете тоже. Мало их истребили в своё время…

— Лемк, рассуди нас — позор сжигать ученых?

— Слишком много внимания ему…

— Нет, ты ответь.

— Позор… Для меня самый большой позор был в прошлом. Был такой город Филадельфия, и она была последней Византийской твердыней в Азии. Сарацины долго не могли её взять. И лишь в 1390 году Филадельфия была после долгого сопротивления взята войсками султана Баязида I и помогавшими ему вспомогательными силами византийского императора Мануила II Палеолога. Я читал эту историю у историка Лаоники Халкокондила. После этого Филадельфию переименовали в Алашехир. И не хотел бы я быть на месте тех жителей, которые надеясь на помощь своего господина, которого они считали своим защитником, видели, как он шлёт свои войска на них, помогая врагам. Порой наши правители становились нашими самыми худшими врагами. Быть может нам еще повезет, и будет новый Август. Чтобы наступила эпоха, когда как в прошлом, мы не стыдились того, что творится. Помните, как у Горация?

…Твой век, о Цезарь, нивам обилье дал;

Он возвратил Юпитеру нашему,

Сорвав со стен кичливых парфов,

Наши значки; он замкнул святыню

Квирина, без войны опустевшую;

Узду накинул на своеволие,

Губившее правопорядок;

И, обуздавши преступность, к жизни

Воззвал былую доблесть, простершую

Латинян имя, мощь италийскую

И власть и славу, от заката

Солнца в Гесперии до восхода.

Хранит нас Цезарь, и ни насилие

Мир не нарушит, ни межусобица,

Ни гнев, что меч кует и часто

Город на город враждой подъемлет.

Закон покорно вытерпит Юлия,

Кто воду пьет Дуная глубокого,

И сер, и гет, и перс лукавый,

Или же тот, кто близ Дона вырос.

А мы и в будний день и в день праздничный

Среди даров веселого Либера,

С детьми и с женами своими

Перед богами свершив моленье,

Петь будем по заветам по дедовским

Под звуки флейт про славных воителей,

Про Трою нашу, про Анхиза

И про потомка благой Венеры.