Рубеж веков-2

Глава 21

Дымный чад щипал глаза, а грохот выстрелов оглушал. Всё вокруг дрожало от залпов аркебуз и мушкетов.

В какой-то момент Лемк оказался среди своих. Впереди уже были только спины сражающихся, стоявших плотно плечо к плечу.

Арабы и турки бились неистово, убивая многих людей Теодора, увеличивая дыры в их рядах, размывая правое крыло, как вода подтачивает песок. Теодор услышал их боевые крики, когда их бунчук стал прорываться всё дальше и дальше. Куском рубахи он перевязал раны на ноге.

— Скопефты! Стрелки! За мной! Кто слышит — передайте мой приказ! Всем стрелкам — на право!

Горячий ствол обожёг ладонь, когда он выхватил из мертвых рук мартола его аркебузу. Хромая, как можно быстрее переместился на правый фланг, где царило не менее кровавое столпотворение. Люди Лемка состояли здесь из небольших групп по 3–5 воинов, которых теснили более многочисленные сарацины.

Энергичное перезаряжание и выстрел. Каждый выстрел — это сноп искр, вырывавшийся из дула. Он ослеплял, а запах гари и пороха заполнял легкие.

— Огонь, имперцы! За императора и Город!

Свинцовая пуля попала в голову одного из первых сарацин, яростно наседавшего на эллина, которому он нанес уже не одну рану. Его бессвязные проклятие резко превратились и даже стона не было слышно, когда его ничком свалившееся тело за ноги потащили его друзья.

Появление стрелков с Теодором выправило положение на правом фланге, а потом начали подбегать плохо вооружённые крестьяне, монахи и прочий народ, решивший уйти вместе с отрядом Лемка из-за боязни возвращения турков. Они подбегали и выплескивали в дело весь накопившийся страх и ярость.

Везде кипела ожесточенная схватка, в которую вступали, увеличивая всеобщую давку, все новые и новые люди и целые отряды с обеих сторон. Вокруг метались командиры и офицеры, выкрикивая команды, бесполезно пытаясь выправить ряды, придать какое-то подобие порядка творящемуся безумию. Лязг и грохот металла. Крики сражающихся доносились до Теодора шумом прибоя, которые заглушал ветер из-за спины, и собственное хриплое дыхание.

Славянские крестьяне с дубинами и вилами протыкали тела, размолачивали до кровавой каши головы ненавистных врагов. Вот один богато разодетый командир исмаилитов, зарубивший двоих крестьян, оказался поддет крюком гизармы и пал на камнях, где и умер, зарубленный и исколотый. Ощерившаяся, большая, вся в крови фигура появилась перед Лемком, нависла над его головой, он едва увидел сверкнувший ятагана, и не раздумывая ткнул дулом в его сторону, заставив отпрянуть, а затем перехватил оружие за ствол и быстрым ударом сверху вниз, как дровосек рубит чурбаки, разбил прикладом череп этого здоровяка. Рядом с алебардой показался Рыжеусый, зарубив еще одного турка, которому не помогла от такого удара даже накинутая поверх одежды черная кольчуга.

Но не успел он выдернуть лезвие из тела павшего воина, как сам оказался сбит с ног. Лемк не мог ему помочь, потому как был занят схваткой с турком в очередном тюрбане, под которым прятался шлем. И не успел Теодор с ним разделаться, и отразить удар ятагана, который должен был проткнуть Рыжеусого, как подбежавший скелетоподобный Мардаит ударом кылыча отрубил ему руку вместе с плечом, и ударом в лицо помочь разделаться с противником Теодора. Однако уже в следующий миг Лемк был вынужден прыгнуть в ноги другого исмаилита, вонзая в него засапожный нож, чтобы защитить друга.

Вокруг были видны уже горы тел: убитые и раненые турки и арабы лежали вперемешку с сербами, болгарами, эллинами. Их стоны сливались в единый траурный хор. Зрелище ужасало. Сердце колотилось в груди, как бешеная птица. Одновременно страх, возбуждение и ярость переплелись в Теодоре. Он знал, что сражается за святое дело, и эта мысль придавала сил.

Приклад аркебузы оказался разбит, и дальше уже Лемк сражался подобранной окровавленной саблей и кинжалом.

Его целью стал совсем молодой парень, гораздо младше самого Лемка, практически подросток. Он кинулся на Теодора с ножом. Он, кое-как увернувшись, успел отбить удар. И они, сцепились и покатились по камням, рыча и царапаясь. Нож резанул Лемку лицо, но он был больше, опытнее и сильней и взобрался в конце концов на парня сверху. Нащупал выроненный нож. Парень вцепился ему в запястье руками, но снизу так тяжело удержать падающее острие…

— Yok, — просипел мальчишка — Ben yaşamak istiyorum… (Нет. Я хочу жить).

— Не надо было сюда приходить.

Теодор упал на сплетенные руки, чувствуя, как лезвие входит в тело врага. Молодого — но врага. Кровь ударила струйками из раны, когда он вынул нож.

Бой продолжался еще не один час, практически не теряя своего накала. Был момент, когда бой почти прекратился, чтобы участники могли перевести дыхание и перевязать раны. Однако вскоре опять эту минутную тишину взорвали вой и дикий визг. Сарацины двинулись в новую атаку. Отряд за отрядом бежали сарацины, визжа и крича:

— Inşallah! Allah!

От их нарядов расцвело всё ущелье.

Впереди, размахивая саблями, бежали офицеры. Лемк навел на одного из них ствол.

— Огонь! — захрипел он. Сам не заметил, как потерял голос.

Вроде сначала кричал, потом хрипел, потом уже сиплым хрипом отдавал приказы.

Выстрела не услышал, ощутил толчок в плечо. Взмахнув руками, турок упал. Враги замешкались.

— В атаку!

С криком он бросился вперед, навстречу врагу. Каждый шаг давался с трудом, боль сильно отдавала в ногу, но не мог остановиться. Он видел перед собой только цель — победу.

Бой стал заканчиваться тогда, когда от пятящегося строя сарацин начали отделяться фигурки и разбегаться, отступая в лагерь. Он сам не заметил, как сарацины перестали сражаться. Лишь так, отмахивались, чтобы к ним не подступали.

— Господин! Господин! Где вы? Они отступают! Турки бегут! — мокрый от пота и крови Ховр, всё так же не слишком хорошо выговаривая слова, возбужденно размахивал окровавленной саблей.

Один из их отрядов оказался отрезан от сбежавших соплеменников. А сами вертели головой во все стороны, пытаясь прорваться сквозь толпу в ту сторону ущелья, откуда они пришли. Никто не предложил им сдаться и этот отряд был полностью перебит.

— Не давайте им уйти! Преследуйте!

Бой закончился. Лемк хотел упасть там, где стоял — на чье-то тело.

Правда, оказалось, что это тело было еще живо — из груди вырывались глухие хрипы и сиплые стоны. Кровь, сочившаяся из головы, смешивалась с потом и заливала лицо.

И лишь когда он был перевязан, ноги Теодора подкосились, и рухнул на камни, безвольно шевеля конечностями и вздыхая, как дырявые мехи.

Чудесный прилив сил, дарованный атакой, отхлынул быстро. Горло саднило от крика, ноги болели от ран. На лице спеклась корка от засохшей крови. Правая рука, державшая клинок, болела от нанесения бесконечного количества ударов, ладони покрывали волдыри — не надо хватать раскаленное железо стволов. В висках стучала кровь.

Закрыл глаза.

В ухо фыркнули. А затем мягкие губы прошлись по лицу.

— И я рад видеть тебя живым.

Гоплит дыхнул еще раз и горделиво пошел к воде, перемазанный в крови.

Подходили друзья, «офицеры», чтобы понять, что делать дальше. Высказалась Йованна:

— А ты храбрец… Не знаю, хватило бы у меня духу вот так кинуться впереди всех… Но должен признать, это их ошарашило. И потому наш удар был так силен — первые ряды пали под ударом.

— Это не я. Это Гоплит. Мы как заметили того турка… Ну, что с шестом… Так он и бросился.

Она лишь бросил на меня такой взгляд, будто бы «да, конечно», а сама вот вообще не верит сказанному.

— А где тот турок?

— Да дьявол его знает… Сгинул, наверное. Лежит в какой-нибудь куче.

Теодор не удовлетворился этим ответом. Несмотря на тяжелый бой и одержанную победу, осознание о которой согревало ему душу, он был бы рад, увидев голову турка.

Где-то, судя по звукам, добивали визжащих, покалеченных лошадей. Их было немного, поэтому вскоре все стихло.

— Эх, страшное дело война… Людям-то что, никому не уничтожить адамово племя, а вот конюшек жаль. Их бы в дело, их бы на поле…

— Возможно, нам следует помочь с уборкой…

Под этим имелось в виду обшаривание мертвецов, подсчет добычи в доставшемся победителям лагере. Пленных практически не брали, но всегда могли случится исключения.

Победа была значительной. Добыча составила не менее: 550 мушкетов и аркебуз, до 1600 сабель всех типов и ятаганов, не менее 40 больших бочек с порохом, многие фунты свинца, 9 пушек калибрами от коротких 4-фунтовок до 12 фунтов. И до 10000 фунтов муки, сотни фунтов масла, сушеных фруктов и прочего. Сарацины бросили в своем лагере даже раненых, что уж говорить о многом прочем.

Добыча была разнообразной, практически для всех весьма желанной. Особенно удивляло Теодора то, что некоторые ценили среди захваченного очень странные вещи.

Например, в одной телеге нашли мешки табака.

— Живем! — радовались латиняне при виде сушёных листьев этого лекарства.

— Они что, все больны? — видя, как немногочисленные латиняне засуетились, и начали бегать в поисках материалов для изготовления трубок, кто не сохранил их.

Табак появился в этих краях, у сарацин и в Городе ещё в начале прошедшего столетия от англичан и считался лекарственным растением.

— Зачем вам это? — задавали им вопросы.

— Помогает! — чуть ли не трясущимися руками они набивали углубление в рубке табаком.

— На вот, попробуйте.

Среди тех, кому было любопытно, оказался и Теодор. Он слышал об этой моде, но денег ранее у не было, чтобы попробовать это.

Держа трубку как латиняне, он сделал вдох.

И лучше бы он так не поступал.

Горький дым пронзил легкие, как раскаленный нож. Это было будто бы каждый вдох — пытка, каждый выдох — жалкая попытка избавиться от этой тошнотворной вони. Хуже стало немногим позже — голова раскалывалась, будто в нее забили гвозди. Сердце колотилось, как бешеная птица в клетке. Хотелось вырвать все это из себя, выплюнуть, выкашлять.

Никогда больше. Никогда.

— Вы издеваетесь! — выпалил Теодор, когда смог говорить.

Курильщики лишь рассмеялись, выпуская облака и кольца дыма.

Остатки выживших дорогами и тропами бежал к Селанику.

На месте сражения в ущелье, ромеи по приказу Лемка поставили трофей, как в древности. Представлял собой он башню из телег (которые в силу ряда причин не могли с собой взять) и сломанного оружия.

Петрич сдался без всякого сопротивления. Да и какое сопротивление мог оказать город без стен, которые, как и любому другому городу с преимущественно местным населением было запрещено иметь стены.

В городе собралось немало беженцев, можно сказать — что оно было даже переполнено ими. Бежавшие от наступающих ромеев и их союзников исмаилиты, мессианское население, которое боялось зверских расправ сарацин и многие прочие.

В главном здании, а также в конюшнях и закромах для зерна вокруг было расположено почти две тысячи человек, и ежедневно прибывали новые. Некоторые добирались до местного монастыря. У монастыря св. Ирины не было ни купола, ни колокольни, в то время как над прекрасным морем ореховых садов поднимались белые минареты мечетей, и тот, кто въезжал в город, мог не сомневаться, что перед ним — город, где власть принадлежит исмаилитам. Вокруг монастыря главным образом собирались мессиане, ведя за собой корову или двух, другие вели мулов и ослов, тяжело нагруженных всем своим скудным имуществом; но многие пришли только с тем, что несли на спине. Особым бременем для маленьких девочек, казалось, были младенцы их матерей, которых несли в сумках, привязанных к их спинам.

У некоторых молодых матерей между глазами были особые отметины, которые привлекли внимание Теодора. Там были вытатуированы кресты. Они рассказывали, что эти знаки жизни были предназначены для того, чтобы помешать туркам украсть их для гаремов.

Гарнизона не было — был уничтожен в Клейдионском ущелье или разбежался. Ромеи, наткнувшись на огромные запасы продовольствия, (место перевалки зерна в действующую армию румелийцев), собрали население и раздали ему свыше 50 тысяч фунтов хлеба, слыша бесконечные слова благодарности и видя слезы радости.

Добыча с города была очень немалой, особенно за счёт того, что нашли на складах сарацинских торговцев.

Много было тогда роздано местным жителям. Немало оказалось и уничтожено.

Ковры, шёлк, мешки кофе, набирающего популярность табака, меха, лён, парусина, канаты, котлы, седла, тюки шерсти, мушкеты и сабли от известных мастеров, птицы, редкие кружева, жемчуг, пшеница, керамическая посуда, специи…

Много оказалось шерстяных тканей. Они различались по качеству: от грубой неокрашенной материи до тонкой, плотной камвольной ткани с бархатистым ворсом. Вся высококачественная камвольная ткань оказалась с клеймами английских торговых кампаний, да и вообще она считалась основой английской экономики и экспортировалась по всей Европе. Эти ткани окрашивались в насыщенные цвета, особенно в красный, зеленый, золотой и синий.

Были и шелковые бархатные ткани с вышивкой из серебра с позолотой. Пышные цветочные узоры с изображением граната или артишока, пришедшие в Европу из Дальнего Востока в предыдущем столетии, стали главным мотивом в сарацинских городах-производителях шелка.

Мечети никто не закрывал, и фонтан перед ним работал. Пока войско Лемка находилось в городе, на рыночной площади, и много раз в день смелые турки приходили к фонтану, чтобы умыться перед входом в мечеть на молитву. Единственное что изменилось — теперь уже никто из набирающих в нем воду не уступал место исмаилиту, который собирался омыть в нем ноги перед входом в мечеть. Теперь их заставили ждать своей очереди, чтобы набрать воду, как любого другого человека.

Все рабы, без исключения, оказались выпущены на свободу, одеты и обуты. Многие из них вступили в отряд, опасаясь оставаться здесь, когда узнавали, что ромеи двинутся дальше. Они вступали в отряд, желая и в дальнейшем мстить всем сарацинам. Успело случится несколько инцидентов-расправ рабов и местных жителей над самыми явными своими издевателями.

Они же сделали ромеям вообще, и Лемку в частности подарок.

Они нашли несколько укрывшихся в жилых домах янычар и сипахов. А среди них был и тот, с шестом…

Несмотря на то, что все его желали разорвать на куски на месте, было устроено судебное заседание. Защитника, правда, не нашлось и звучали лишь обвинения, озвученные Евхитом:

— Стоящий перед нами, раб сатаны, осквернил святыню нашего мира — детство. Его проклятые руки осквернены кровью невинных агнцев Божьих. Он, подобно волку, бродил в стаде, выбирая самых слабых и беззащитных. Его сердце, отвергнутое Господом, превратилось в камень, не способный к состраданию. Да пребудет на нем проклятие небес, и да понесет он заслуженное наказание!

Толпа, жаждущая мести, наблюдала с мрачным удовлетворением, как была подготовлена веревка, позже перекинутая через сук. Толпе нравилось, как прежде грозный, наглый и всесильный янычар выглядел теперь. Его глаза, когда-то блестевшие вседозволенности, теперь остекленели от ужаса.

Петлю накинули на шею и несколько крепких мужчин быстро потянули за конец веревки, поднимая тело детоубийцы в воздух.

Рот раскрылся в беззвучном крике, язык вывалился из пересохших губ, словно червь. Глаза вылезли из орбит. Тело дергалось в петле, раскачиваясь. Пальцы связанных за спиной рук пытались тщетно пытались нащупать узлы, в попытке их развязать.

Осознал ли он то, что натворил? Осознал глубину своей ошибки в жизни? Но, в любом случае, было уже слишком поздно.

На этом же дереве повесили еще 12 человек — преступников, мучителей, садистов.

Позже их закопали в одной мусорной яме, связанными бросив лицом вниз, чтобы по местным поверьям после смерти они не беспокоили живых. Сверху накидали камней, чтобы уже не выбрались наверняка.

Гнев, который кипел в Теодоре, все последнее время, практически утих. На его месте появилась пустота. Пустота и усталость. Он знал, что все было сделано все правильно. Погибшие были отомщены. Ромеи восстанавливали справедливость.