Рубеж веков-2

Глава 28

Стены камеры, сложенные из чёрного, грубого камня, казались неподвижной тенью самой смерти. Они были покрыты толстым слоем мха и плесени, и каземат, расположенный ниже уровня моря, год за годом впитывал солёную сырость, ставшую его вечным спутником. Когда паводки захлёстывали город, вода проникала сюда, наполняя пространство зловонием болота, и оставляя после себя гниль

Медлительные мокрицы ползали по стенам и полу, неся свою неспешную, но упорную службу в этом царстве распада. Лёгкий звук капель, падающих с осклизлого потолка, разносился по каменному своду, мерно дробясь в неподвижном, холодном воздухе.

Здесь, в небольшой камере, находился единственный узник в этом подобии подземного склепа.

Он лежал в дальнем углу на грязной, давно истлевшей соломе. Молодой, но уже потрёпанный жизнью человек, его лицо с явным шрамом на щеке контрастировало с телом, исхудавшим и угловатым. Первое впечатление, глядя на него, было таково, что он мёртв, ибо поза его не выражала ничего, кроме равнодушия, свойственного предметам, а не живым существам. На самом деле он думал.

Лемку было скучно. Прошло уже несколько месяцев, как он оказался в Городе, в какой-то тюрьме. Сначала он предполагал, что это была тюрьма одной из преторий виглов, но учитывая, что до него не доходили разговоры/крики других узников, можно было предположить, что это не они. А потом узнал, что это была известная своими узниками багрянородных кровей тюрьма Анемаса.

Это волновало, что ни говори.

Несколько месяцев в тюрьме, пока ржавая судебная система утрясала различные возникающие вопросы, вроде попытки провести следствие и разобраться в произошедших событиях.

Дни шли, новостей не было, и он проводил день за днем, пытаясь себя хоть как-то занять. Эх, были бы тут еще люди или, что еще лучше — книги. Много книг.

Теодор очень соскучился по чтению.

За последние несколько лет он, привыкший к движению, к бесконечным хлопотам и тревогам, в тюремной камере первоначально чувствовал себя, как тигр в клетке. В долгих часах бездействия его разум находил себе занятие. Мысленно он вновь и вновь возвращался к политике, географии, истории, полям сражений, к построениям, к движениям войск, к ошибкам, которых можно было бы избежать, и к тому, что ещё можно улучшить.

Дисциплина. Вот что всегда беспокоило его. Каким бы мужественным ни был солдат, без дисциплины он превращался в толпу. Но разве одной дисциплиной можно побеждать? Нет, тактика, подготовка, оружие — вот что решает.

Мысли его вновь вернулись к скопефтам — лёгкой пехоте, чьи аркебузы и мушкеты могли сокрушать ряды врагов издали, но которые были совершенно беспомощны в ближнем бою, если только не использовать их в качестве дубин. Лемк вспомнил, как стрелки, не успев перезарядить свои мушкеты, разбегались под натиском кавалерии, а неповоротливые пикинеры не могли или не успевали прийти им на помощь. Или как в Клейдионском ущелье, где он обжёг руки, схватившись за ствол. Помнил как бил стволом в лицо врага. Если бы это был клинок — то убил бы врага сразу, а так пришлось повозится. А любая такая возня — очень серьезный риск того, что враг тебя первый успеет убить.

Сколько бы жизней удалось сохранить, если бы скопефты имели возможность отбиваться от всадников и сдерживать пехоту ближнего боя.

«Если бы у них было что-то, чем они могли бы отбиваться, — рассуждал Теодор, лежа на своей соломенной лежанке, — что-то, чтобы держать всадников на расстоянии… или хотя бы задержать их. Дать им пики — тяжело и так. Тут обычное бы снаряжение на марше дотащить. Да и так аркебузы и мушкеты длинные, сами как копья… Вот бы им наконечник приделать… А что мешает…?»

И тут его озарило. В его голове возник образ мушкета с длинным, острым наконечником на конце. Простой, прочный, чтобы можно было использовать его как копьё, когда враг слишком близко.

Теодор вскочил с лежанки, его глаза горели, будто он снова был на поле боя.

«Почему это не сделать? Ведь наконечник можно прикрепить к стволу! Да, металлический, съёмный. Когда не нужен, снимается, а когда враг близко — надевается! Это и не копьё, и не мушкет — это оба оружия в одном!»

Он стал ходить по камере, меряя шагами её тесный предел, и думать, как назвать это новшество.

Tibia acuta est? Острая труба? Слишком громоздко. Rostrum? Рострум — вообще -клюв, но также и нос судна… Может короче — ростр?

Так и не придя к единому мнению, он оказался прерван вошедшими гостями.

Первым вошел надзиратель и несколько стражников, которые стали осматривать помещение, деловито подходя к каждому углу. Они проверяли — не изменилось ли чего в камере, не появились ли новые вещи, изредка бросая взгляды на Теодора.

Если их Теодор за прошедшие месяцы видел не раз, то вот уже за ними вошел новый человек.

Это был мужчина средних лет, сдержанный в манерах, одетый в короткий тёмный плащ, который не имел отличительных знаков, но был сшит из дорогой ткани. Его правильное ромейское лицо не выражало никаких чувств.

— Лемк, — произнёс он. — У меня мало времени, но кое-что для вас есть.

Он достал из-под плаща несколько сложенных записок и передал их Теодору. Лемк взглянул на бумаги, но разворачивать их не стал. Вместо этого он внимательно посмотрел на своего гостя.

— Что вы принесли? И кто вас послал? — спросил он сухо.

— Это от ваших людей, — ответил посланник, делая шаг назад, словно уже всё сделал. — Они живы, но вас ждут и надеются, что всё закончится скоро. А это, — он достал ещё один клочок бумаги, свернутый вдвое, — от Георгия Ховра.

Лемк взял записку, развернул её и прочёл: «Ваши друзья рядом.»

Он молча перечитал эти слова несколько раз, затем сжал записку в руке.

— Что ещё вы можете мне сказать? — спросил он.

— Только одно, — ответил вельможа, явно нервничая. — Ваши друзья пытаются что-то сделать, но я бы не рассчитывал на их успех. На успех того, что они описывают в переданной вам записке. Здесь, в столице, всё решают не клинки и кулаки, а золото.

Он уже собрался уходить, потом задержался у двери, словно собираясь что-то добавить. Наконец, он обернулся и, понизив голос, сказал:

— Суд состоится скоро. Вам нужно быть готовым.

— Какой суд? Суд эпарха? Трибунал?

— Этого мне не сказали. Возможно, это будет военный трибунал. Вопрос слишком серьёзный, чтобы его решали только местные власти. Ваши враги настаивают на суде высшей инстанции.

Лемк криво усмехнулся.

— Значит, те, кто меня обвиняет, ищут способ либо сделать меня козлом отпущения… Это семья Конталла?

Благородный не стал возражать.

— Не только. вы многим наступили на мозоль, хотели вы того или нет. Так что вас будут судить не за то, что вы сделали, а в какой-то мере за то, кем вы стали или можете стать.

Лемк взглянул на него с неподдельным интересом.

— И кто же я, по их мнению?

— Пока никто. Но уже опасный человек, — сказал вельможа. — Человек, который знает слишком много, чтобы остаться свободным, и слишком мало, чтобы быть полезным.

Теодор рассмеялся, но в его смехе не было радости.

— Прекрасно. Значит, мой самый большой грех в том, что я был верен империи.

Вельможа отвернулся, будто не желая встречаться с его взглядом.

— Я лишь выполняю свою задачу, Лемк. Суд будет, и от того, что вы скажете, зависит, какой приговор вынесут.

— У меня такое чувство, что всё уже решено. — подытожил Теодор. — Скажу я правду или солгу — разницы не будет.

Больше Лемк в эту минуту не смог придумать что спрашивать, а посланник молчал.

— Я должен идти. Берегите себя, Лемк. Вы ещё понадобитесь Империи.

Он поднял капюшон плаща и направился к выходу, оставив Лемка наедине с его мыслями.

Он смотрел, как фигура посланника скрывается за дверью вместе с сопровождающими, а затем перевёл взгляд на записки, зажатые в кулаке. Он поспешил их прочитать.

В записке от друзей, Мардаита, Евхита и других, говорилось о том, что они делают всё возможное, чтобы Теодора выпустили. Из той суммы, что они оставили в казне отряда, были наняты хорошие табуларии/нотариусы, которые должны были помочь им победить имперскую бюрократию. Также среди солдат как отряда, так и других подразделений рассказывали о творящейся несправедливости.

За пару неделю до суда к нему допустили портного и цирюльника.

И когда пришло время, Лемк предстал перед судом в эпилориконе зелёного цвета — цвете надежды. Штаны ясно указывали на его происхождение: не аристократ, не богатый землевладелец, а человек из низших сословий. Кожаная перевязь с пустым кошелем висела на поясе, словно символ его теперешней участи — безоружный, без средств, без защиты. Сапоги, без лоска, но весьма крепкие, всё же говорили о том, что их хозяин был человеком, привыкшим к трудностям. Его волосы успели отрасти за время заключения, но были аккуратно подстрижены, как и борода, короткая и ровная. На голове не было никакого головного убора — традиционный знак смирения.

К Теодору явились ранним утром. Шум шагов по коридору раздался прежде, чем тяжелая дверь отворилась с протяжным скрипом. В темницу вошли два стражника, оба молчаливые и хмурые, с алебардами в руках, и за ними — префект тюрьмы.

— Теодор Лемк, — произнес тот сухо, не глядя в глаза. — Настал час суда.

— Наконец-то!

Декарх стражи, высокий, с обветренным лицом и слегка запавшими глазами, шёл ровным, размеренным шагом рядом с Теодором, тогда как префект ушел значительно вперед.

Он склонился чуть ближе, словно передал кому-то приказ, но вместо этого тихо заговорил.

— Вы должны знать, что о вас думают, — начал он так, будто просто делился новостями. — Многие мелкие офицеры, часть комитов… Они говорят, что вы герой.

Он не смотрел на Теодора, всё время глядя перед собой, словно боялся, что лишний взгляд может выдать его.

— Влиятельные семьи на вас обозлены…

— Убийство Конталла?

— Это не самое страшное, что вам ставят в вину. Они убеждены, что вы — сторонник той партии, что пригласила Георгия Ховра. Говорят, вы играете в их интересах.

— Это глупости! Бред! — выдохнул Теодор, не оборачиваясь.

— Возможно, — не стал спорить декарх — Но ведь это Империя. Здесь достаточно слуха, чтобы лишить человека головы. Эти семьи не просто хотят вас убрать. Они хотят, чтобы ваша смерть послужила уроком и предостережением. И ударила по Ховру.

Они свернули за угол, где жировые фонари освещали массивную дверь. Декарх замедлил шаг, и голос его стал ещё тише.

Теодор промолчал. Вигл чуть склонил голову и, не поднимая глаз, добавил:

— Успехов, во имя Империи!

С этими словами он передал Теодора другому десятнику и, не глядя больше на узника, скрылся в полутьме коридора.

Какое-то время Лемк не понимал куда они движутся. Однако попав на улицу, он слегка определился.

Вот Башня Анемаса.

А вон там мост Калинника. И поведут его сейчас в сторону Акрополя, наверное. Ведь там несколько лет назад проходил суды. А до него еще добираться весьма небыстро.

Но нет. Ему не дали посмотреть на родной город. Их целью стал расположенный неподалеку Малый Влахернский дворец. Это место само по себе многое значило. Дворец, выстроенный для частных аудиенций и деловых совещаний династии Палеологов, отличался скромностью, но при этом сохранял торжественность, что придавало происходящим в его стенах событиям особую весомость. Его залы, украшенные старинной мозаикой, изображающей сцены имперской славы, словно напоминали о том, что перед лицом закона и власти каждый должен отвечать за свои поступки, кем бы он ни был. Правда, годы запустения не обошли и это место стороной. Видны были трещины и сколы в мраморе, местами отсутствовали целые полотна мозаики. Знаменитая свинцовая крыша давно заменена на обычную керамическую.

У ворот, ведущих на территорию дворца, толпилось на удивление Теодора немало людей. Среди них ему удалось приметить Мардаита.

— Сид! Сид!!! Ты нашел кого-то из пропавших?

Тот попытался ему что-то крикнуть в ответ, но Теодор ничего не услышал.

— Молчать! — прошипели все стражники. И подкрепили приказ, довольно сильно ударив Лемка по плечу. Тут уже были не тюремные стражи. Сплошь сыны знати, или их приближенные, занявшие все возможные места, хоть сколько-то близкие к трону.

Под суд выбрали главный зал, где высокие окна пропускали достаточно света, чтобы подчеркивать каждую деталь на лицах присутствующих. Позолоченный орел — символ имперской справедливости — взирал с верхушки зала, возвышаясь над трибуной судей.

Вдоль стен, на деревянных скамьях, должны были разместиться свидетели, обвинители и те, кто пришел следить за этим процессом.

Один угол зала был закрыт завесой — велумом, за которой мог анонимно находиться император и его советники, пожелай они присутствовать.

«Шестикнижие» вселенского судьи Фессалоники Константина Арменопула, составленное около 1345 года, оставалось действующим сводом права почти пять столетий. Полное его название звучало как «Епистолия божественных и священных правил, бывшая от всечестнаго севаста и законоположителя и судии Фессалоническаго, господина Константина Арменопула». Этот свод, вобравший в себя как нормы римского права, так и предписания канонического закона, представлял собой уникальный инструмент управления, который сочетал строгую логику светских законов с моральным авторитетом церковных правил.

Насколько знал Теодор Лемк, «Шестикнижие» оставалось вполне пригодным для применения. Оно не утратило своей актуальности, хотя некоторые его положения, на первый взгляд, могли показаться архаичными. По сути, законы эти обладали фундаментальной гибкостью, позволяя интерпретацию в зависимости от контекста.

Лемк размышлял о том, как Византия, несмотря на очевидное технологическое отставание от Запада, сохраняла интеллектуальное и административное превосходство. Высокая культура государственного управления, унифицированные нормы права и развитая система образования позволяли империи держаться, даже когда внешние угрозы множились.

Высшая школа, являвшиеся источником подготовки судей, нотариусов и администраторов (востребованных в многочисленных странах латинян), сыграла здесь свою роль. Она давала не только юридическое образование, но и формировали мировоззрение, основывающееся на понимании сложной связи между властью и законом, между свободой и порядком. Возможно, именно поэтому Империя, даже в условиях упадка, смогла существовать столь долго.

В любом случае, судьи имели широкий выбор наказаний. Смертных казней старались в основном избегать как противоречащих духу Мессии и в свете милосердия императора, но существовало множество штрафов, отсечение органов, нанесение увечий, различные сроки ссылки или тюремного заключения. Законы на то и законы, что были суровы.

Лемк дословно помнил отрывок из одного документа:

«…в противном случае же сборщик налогов Фракисийской фемы должен от имени казны применить против этих крестьян (не желающих выполнять имперские и дополнительные церковные повинности- прим.авт.) справедливое наказание и принудить их — пусть против их желания — подчиниться монахам и выполнять повинности.»

И их заставили. Да так, что вскоре многие из них к исмаилитам перебежали.

Вообще, если касаться судебного процесса, то обычно шло так:

Кто-то инициировал его различными способами: подача жалобы, петиции или иска, а также постановление судебного органа. Лицо, инициирующее процесс, должно было представить свои доводы и доказательства в письменной форме.

Затем шло судебное заседание, перед судьей или коллегией судей, в зависимости от сложности дела. Стороны имели право представить свои аргументы и доказательства, а также вызывать свидетелей и экспертов для подтверждения своих утверждений. Судьи рассматривали представленные доказательства и анализировали их достоверность и значимость для дела. Доказательства могли быть письменными, устными, свидетельскими показаниями, экспертными заключениями и другими.

После рассмотрения доказательств и аргументов сторон, судьи принимали решение по делу. Решение могло быть вынесено немедленно или отложено на более поздний срок. Решение суда было обязательным для исполнения и могло быть обжаловано на следующий уровень судебной системы.

Исполнение решения суда осуществлялось в основном виглами которые могли применять различные меры принуждения, включая арест, штрафы или конфискацию имущества.

При этом всё перечисленное касалось только ромеев. Иноземцы были неподсудны ромейскому суду.