Рубеж веков-2

Глава 7

Очнулся Теодор от ночного холода и росы, что начала оседать на одежду.

Закоченевшие мышцы с трудом оторвали от расцарапавших лицо веток и сухой травы.

Чтобы вспомнить и понять, что вообще произошло и как он оказался здесь пришлось потратить какое-то время, смотря в пространство перед собой. На голове обнаружилась здоровенная шишка, да присутствовал звон между ушей. Болело всё тело, руки были в ожогах, но каких-либо открытых ран на теле он не обнаружил. Множество ссадин — вот и все его потери, если не считать утерянное оружие.

С собой остался лишь один кинжал.

Впрочем…

Теодор оглянулся.

Ночь уже подходила к концу и по ощущениям, по едва заметному изменению расцветки на небе вскоре должна был начинаться рассвет.

Вокруг лежало немало убитых, еще не обобранных победителями, или же сделавших это спустя рукава. Скорее второе, так как вряд ли бы складывали свое оружие в единые кучи. Это одежду ещё не успели снять и срезать.

При этом вокруг никого. Ну так имеют право — победители наверняка тоже утомились за прошедший день.

Пересиливая замерзшие и окаменевшие мышцы, Теодор заставил себя действовать, пока было время.

Первым делом подобрал из кучи оружия аркебузу и патронташ, к которому примотал моток фитиля. Затем, не имея сил бороться с собой, он полез на небольшой высоты холмик, которую они защищали у переправы, огибая уже окоченевшие тела. Побелевшие, лишенные крови когда-то смуглые эллины, ромеи, болгары лежали вповалку. Тел их врагов, которых было, как помнил Лемк, ничуть не меньше, а как бы и не больше, уже не было. Умирали все, смерть никого здесь не щадила.

Возможно где-то тут лежат и друзья — Мардаит, Месал, Юх, Петр… Как их найти?

На холме, на поле произошедшей трагедии перемещались чьи-то тени. Наверняка это были мародеры, что под прикрытием темноты собирали в торбы все, что попадалось под руку — золотые украшения, награды, кошели, одежду, снимали перстни и кольца с застывших пальцев убитых. Победители вряд ли бы так таились. А вот те, кто шёл за ними по пятам, всякие их маркитанты, или как они у них там называются… Лаимчили… Михтеры… Теодор откинул эти невовремя возникшие мысли. Время от времени среди мародеров раздавалась ругань. Грабители трупов ссорились между собой и пытались прогнать конкурентов-воров.

— Узак! Гит бурадан, есек!

Как найти в темноте друзей?

Добрался до места, где стояла кентархия друзей и ощупывая лица покойников, попытался найти близких. Он понимал, что во многом это было бесполезно, акт отчаяния.

На востоке линия у горизонта светлела всё сильнее, а друзья всё не находились, что давало надежду на то, что они спаслись — выбрались из этого проклятого места, ушли в леса с остатками войск.

Надо было уходить. Только далеко ли уйдешь, когда вокруг господствует враг? Когда их патрули наверняка рыщут тут и там?

Если только уплыть…

И стараясь не шуметь, Теодор пополз обратно. Наверняка если бы его видели со стороны, казалось бы, что он еле передвигается. Ему же самому казалось, что он мчится вперед, теряя время когда приходилось огибать мертвых, которые были разбросаны вокруг.

У места, где очнулся, подобрал «своё» оружие и направился вдоль берега, постоянно опасаясь наткнуться на лагерь врагов.

Вскоре выбрал удобный заход в воду, и не мешкая, чтобы не утонуть в реке сбросил с себя почти новый кафтан, связал узлом, снял сапоги, перевязал их «двенадцатью апостолами», закинул на шею. Проверил не выпадет ли кинжал и вошел в воду, удерживая в руках ружьё.

Правда не сделал и шага, как наткнулся на труп. Раздетый, то есть явно успели ограбить при жизни — да ещё со связанными в локтях руками. Тут же ещё одно тело. А за ним другое, а за ним ещё, ещё и ещё… Много. И у всех связаны руки.

— Ааа… Говорили же, что они верят, будто утопленники в рай не попадают

Вышел, и пошел искать новое место.

А на другом удобном месте для захода в воду, где можно было не поднимать шум треском и шорохом веток, стоял, по круп погрузившись в воду, конь.

Теодор подошел ближе. Гнедой масти, с более темными гривой и хвостом, он производил впечатление дорогого, ухоженного создания.

— Ты чей такой? Понимаешь по-нашему или ты их?

Конь прядил ушами, кося слезящимися глазами по сторонам, не отвечая. Несмотря на ночь, вокруг него летало много мушек, из-за которых он видимо и вошёл в воду.

Оказалось, что вились они вокруг многочисленных, но не опасных ран.

— Хотел отогнать их водой? Да уж больно неудачно тебя задели. Что, хозяина твоего пластали и по тебе попало? Не отвечай, и так понятно.

И хоть у Теодора опыта было немного, даже вовсе никакого, он осмотрел раны бедняги, отогнав или раздавив вялое поутру облако гнуса. Воды Дуная омыли раны, они были чистыми, свежими и вроде как не выглядели опасными, но с ранами бывает всякое. Порой и люди умирают от незначительных порезов.

Оставлять своего нового товарища по несчастью здесь не хотелось совершенно. Сарацины или добьют, или поставят себе на службу. И будет этот добрый конь воевать против бывших хозяев. А так может носил какого видного офицера — явно геройский конь!

— Пойдёшь со мной?

Конь кивал головой, то ли отгоняя грызущую его мошкару, то ли соглашаясь с Теодором.

— Я буду тебя звать…

Взгляд опять зацепился за раны коня.

— Будешь Гоплит.

Положил, стараясь не задеть рану, узел одежды и оружие на коня.

Потянул за собой, и Гоплит, не сильно сопротивляясь, вскоре оторвал копыта ото дна, позволив Лемку держаться за его гриву.

Медленное течение реки медленно тянуло трупы за собой, многие из которых цеплялись друг за друга, утыкались в берег. Конь фыркал на них, но был неплохо обучен, и Теодор медленно плыл среди удивленно смотрящих в темноту бельмами глаз трупов. Многие убитые ощущались и под водой.

Именно здесь, глядя на бывших боевых соратников, многих из которых он видел в жизни и в сражении, его накрыла мысль — «выжил!»

Она захлестнула его такой радостью и горечью — ведь умерев, он бы не видел всего этого, не стоял бы перед вопросом, а что собственно теперь делать? Прикрыл на время глаза, отдав себя на волю Гоплита и течения, погрузился почти по самые глаза, утягиваемый в холодную глубь.

Он выжил, и что-нибудь придумает. Эта мысль была главной.

Они плыли какое-то время вдоль берега, пока не стал замерзать. Конь легко, несмотря на рану, нес двоих, порой громко фыркая уже не на тела, которые они обогнали, а успокаивающе, точно предсказывая Теодору что всё будет хорошо. Представив, что с ним будет на территории, которую контролирует враг, если он вдруг заболеет, он начал искать куда бы им выбраться. Надеясь на всё лучшее, и тут же чуть не отчаиваясь, Теодор всматривался в уже рассветный час прибрежные кусты, воду, открытые места, опасаясь на них увидеть сарацин, которые могут его заметить. Лично он бы им вряд ли был нужен, но вот Гоплит… Сарацины очень любили коней, как все знали, и вряд ли бы упустили ничейного коня. В крайнем случае, эти подлецы могут просто съесть коня.

Совсем озябнув, он выбрался на берег, да так неудачно, что утопил аркебузу. Сил нырнуть за оружием уже не было. Зуб на зуб не попадал, мышцы и пальцы свело. Немного легче стало, когда натянул сухую одежду, и запалив фитиль, с помощью него развел небольшой костёр в яме выворотня. Место по-видимому был совсем диким. Вряд ли бы сарацинам было до него дело. Протер сухим мхом коня — бедняга наверняка тоже околел.

Лемк попил из фляги, съел сухое мясо и сухарь, что были у него с собой на короткие перекусы в пути. Поделился с Гоплитом.

— Ну что, друг… Пора нам определяться, как быть. Я буду искать людей, и какие опасности меня будут поджидать — одни боги знают. Отправлюсь повыше в горы, в леса, и через них попытаюсь выбраться к своим. К остаткам прежних или новой армии. Равнина для меня опасна, а тебе в горах будет неудобно. Придунавье сейчас заполонили враги. Потому тебе я предлагаю отправиться в путь самостоятельно. Перед тобой открыты все стороны. Кто знает, может у тебя все сложится гораздо лучше.

Конь продолжал смотреть.

— Смотри, решай сам. Пока, Гоплит. Еду ты найдешь. — Он погладил коня, погладил гриву, хлопнул по крупу и конь, фыркнув, двинулся куда-то в кусты.

Сам же Теодор, набрав воды из мелкого ручейка, прикинув примерное направление (от реки — на возвышенности), тоже неторопливо отправился на поиски людей. Ведь наверняка кто-нибудь должен был спастись. Да ведь те же самые местные жители… Болгары, вкрапления сербов, македонян, аромунов и прочих народов. довольно плотно населяли эти земли. Главное не попадаться осевшим на землю сарацинам, да их местным помощника, да принявших их веру местных.

Первое время он был очень осторожен. За каждым кустом казалось, что таится засада.

Болела голова. Пока плыл с Гоплитом, она как-то не слишком беспокоила, а вот позже отросшая шишка раскалывала голову, в глазах порой прыгали звездочки на самом краю сознания.

Он очень бы хотел встретить сейчас солдат-ромеев. Он хотел бы, чтобы это оказался сулиот Федос, который каким-либо образом отстал от своей части. Сулиот ему нравился, так как он чувствовал, что на Федоса Зарбаса можно положиться. Или ещё лучше — он хотел бы, чтобы тут появились его друзья. Вот вместе они точно не пропадут. Неплохо было бы, чтобы тут оказались и его войнуки. Тот же Бойчо, Вылко… Хорошие парни. Он бы хотел, чтобы тут оказались и другие солдаты из Сицилийской турмы. Эх, если бы можно было спасти тех, кто погиб. Сколько хороших парней полегло… Он хотел, чтобы выжили все.

У него сжалось сердце за всех погибших солдат, и за тех, что бежали с поля проигранного боя.

Ничего, для империи это ещё не конец. Империя не раз терпела поражения, но каждый раз поднималась, поднимется и сейчас. Есть ещё Кавасил, что где-то в Добрудже. Есть гарнизоны в городах, которые можно собрать воедино, есть мужчины в освобожденных селениях. Будет новая ромейская армия, что отомстит за проигрыш, отомстит подлым итальянцам.

Болгар в этих местах должно быть много, да… Это перед армией они разбегались. Но потом ведь возвращались в свои родные места, к домам, полям да садам. Эти земли были лакомым кусочком для любых захватчиков, несмотря на горы, выступающими природными укреплениям в некоторых местах. Только в некоторых, так как значительная часть страны была представлена равнинами. Здесь было много одиноких хуторов, мельниц, террасных полей, где растили розы, пшеницу, виноград. Хотя сами войнуки говорили Теодору, что болгары давно приучились не попадаться на глаза сарацинам без нужды, подобно собаке, которая в любую минуту ожидает пинка.

Обычно болгары тихо и мирно жили в соседстве с турками- если, конечно, они выполняли все ограничения и что они вовремя платили все налоги, а на все вопросы отвечали со смирением и к ответу ещё добавляли взятку. Но всегда было достаточно было малейшего повода, чтобы вызвать ярость исмаилитского фанатизма, который испепелял окрестности как лава, оставляя после себя лишь слезы, тела убитых и пепел жилищ. Никто не мог гарантировать местным жителям жизнь и безопасность имущества от господ. Не раз бывало, что вышедшего в поле на работу крестьянина находили с раскроенной головой, а местных женщин в городах похищали идущие мимо сарацины для своих утех или чтобы продать в рабство, потому как у них закончились деньги. И если родичи жаловались на сарацин, их дома могли сжечь в случайную ночь. Или же — отправиться на галеры.

Он так задумался, что чуть не переломал себе ноги, поскользнувшись на камнях. Что же, если он сломает себе шею или ногу, то не сможет принять в этом никакого участия. А это Теодора не устраивало.

Сколько он не оглядывался — никто из сарацин не гнался за ним. Рядом вообще никого не было. Отсутствие людей давало ощущение небывалой свободы воли.

От ходьбы и свежего воздуха молодой организм начал требовать пищи. Только сухарей и мяса больше не было. Чем дальше — тем больше сводило болью желудок. После пережитых опасностей тело требовало награды, питания для заживления всех ссадин и синяков, ему нужно было топливо, чтобы поддерживать тепло в организме.

Высматривая по пути следы зверей, мечтал и о том, чтобы зверье тут было совсем непуганным. В мечтах он руками ловил зайца, и запекал его на углях. Да даже если выйдут волки — то он готов был вступить в схватку с парочкой из них, а одного позже -непременно съесть. А можно ещё у болгар взять немного хлеба, если встретит их. Вернее, не если — а когда. Он прямо осязал во рту этот хлеб, грубый и очень вкусный. Круглые плоские хлебы выпекали на противнях над углями, а потом подвешивали к потолку — от мышей, наверное, и накрывая тканью, чтобы они не черствели.

Слюна от таких мыслей ещё сильнее разъедала урчащий живот.

По пути ел ягоды из тех, что знал (а знал немного). К тому же — весна… Ягоды только из тех, что за зиму не съели птицы и прочие звери. Потому — шиповник, скукоженные ягодки с колючих кустов, что нещадно рвали одежду. От зерен начали болеть язык, губы и небо. Позже наткнулся на вроде как заброшенный сад. Там он наелся остатками кислющих сморщенных груш, от которых сильно разболелся живот.

В саду он и провел вечер, не рискуя разжигать огонь, так как вокруг лес был весьма редким, а невдалеке им была замечена дорога. Солнце уже довольно быстро клонилось к горизонту. В углу старой осыпанной ограды он соорудил себе лежанку, где и попытался уснуть. Не слишком успешно: головой все еще владел образ пережитого сражения, в котором полегло столько добрых людей. Во сне прямо на него мчалась вражеская конница, а он стоял против них один с пикой наперевес.

В холодном поту он проснулся, сдерживая крик. Но глухой стук копыт никуда не делся — вместе с ним доносился уверенные голоса нескольких мужчин. Ромеи то были, латиняне или сарацины — было не разобрать.

Теодор думал, что сейчас несколько всадников проскочут дальше, и в общем так и было. Только всадники удалились совсем недалеко.

Стараясь как можно меньше шуметь ветками и прочим природным мусором под подошвами, он двинулся в сторону голосов.

И удивился. Он не дошел футов семьсот — восемьсот до довольно большого каменного строения, в котором светилось одно окошко неровным светом маленькой лампады.

Местные! А где местные, то там наверняка есть хлеб, мясо, сыры (пусть даже брынза, которая Теодору не слишком пришлась по вкусу), молоко, творог…

Лемк успел увидеть, как всадники привязали коней и громко постучали в дверь. Им никто не открыл, а огонек дрогнул, будто рядом с ним кто-то прошёл.

Снова раздался стук в дверь, уже чем-то железным, кто-то из мужчин крикнул гневно, залаяла собака. Спустя какое-то время вышел худой мужчина, что-то невнятно говоря в свое оправдание и кланяясь до земли. Ну это точно был болгарин.

Теодор уже подобрался достаточно близко, чтобы рассмотреть всадников внимательнее. В восточной одежде они конечно выглядели как сарацины, но говорили не на своём языке. Да и были это высокие, худощавые люди. У самого главного не было бороды и усов, что редко встречалось среди этого народа.

Когда они все вместе вошли внутрь, то Лемк, оглядевшись и не обнаружив ни других людей, ни других строений (кроме нескольких явных сараюшек), Теодор, пригибаясь, осторожно отправился к строению по дуге, обходя лошадей. Он уже был научен, что они бывают более чуткими чем псы и могут предупредить своих хозяев. А Теодору хотелось первым делом, не заявляя о себе, взглянуть на них поближе. Или хотя бы послушать.

Обойдя коновязь, Теодор осторожно заглянул в оставшуюся открытой дверь.

В первую очередь в свете светильника он рассмотрел убранство здания, которое оказалось мельницей. Местный, соответственно -мельник, оказался довольно рослым мужиком, просто, когда он гнул поклоны этого было не рассмотреть. Его лицо было мертвенно бледным, а лицо блестело от пота.

— Чего не открывал так долго, мельник? — спросил безбородый. Говорил он на вполне понятной смеси местных языков.

Мельник что-то несвязно отвечал, и был, на взгляд Теодора, немного нервным.

— Наверняка кого-то прячешь… — не унимался безбородый.

— Никого нет! — слишком поспешно ответил болгарин.

— Признавайся, свинья! Прячешь шакальих выродков удравших с Вите?

А в это время из темноты вышел ещё один из прибывших, держа за руку молодую босую девушку в грубом сукмане. Совсем молоденькая, она смотрелась под одним углом освещения сущим ребенком, а под другим — девицей на выданье. Простое платье не могло скрыть красоту девушки и Теодору было понятно, почему мельник её прятал. Белая кожа как мрамор светилась в темноте, отчего все турки с непередаваемым видом уставились на неё. Мельник же от этого зрелища задрожал.

Безбородый вдруг улыбнулся:

— Видим, что тут никого больше нет…

— Это дочка…

— А не найдётся ли у тебя выпить? В горле совсем пересохло.

— К сожалению…

— Тогда прогуляйся и купи нам водки.

— Но ведь ваша вера…

— Сейчас ночь, и бог не увидит небольшого отступления от фикха…

— Уважаемый ага, все трактиры и харчевни на дороге и в деревнях закрыты. — Мельнику явно не хотелось оставлять дочь с этими тремя.

— Давай иди уже! — улыбался безбородый, посматривая на девочку. — Пройдись по домам. У вас у кого-нибудь обязательно найдется выпить. Посидим, выпьем вместе. Знаешь же закон — те, кто преломляет хлеб вместе не будут врагами. Ты ведь не хочешь, чтобы мы стали врагами, э?

Тон был явно издевательский, и все это прекрасно понимали.

— Ну чего стоишь? Почему не идёшь? Не доверяешь⁈

Безбородый указал на девушку и продолжал, улыбаясь:

— Пока тебя не будет, дочь накроет стол. Смотри, какая она у тебя большая! Замуж, наверное, давно пора! Тринадцать лет есть? Что ты там шепчешь? Четырнадцать почти? Какая красавица! Иди и не переживай — мы присмотрим за тем, чтобы никто не разворовал твоё добро!

Будто в подтверждение этих слов двое подручных безбородого положили руки на рукояти ятаганов, специфические рукояти которых было видно издалека. Посматривая на мельника, они кивали, улыбались и что-то неразборчиво говорили друг другу на своём языке, отчего ещё больше смеялись, посматривая на болгар и в частности, осматривая девушку как свою добычу.

Мельник смотрел на сарацин, явно прескверно себя ощущая — один против троих воинов… Как тут сопротивляться? И он попытался сделать то, что мог, а именно попытавшись вновь уговорами отвести угрозу:

— Добрые люди, не шутите так надо мной… Я вдовец, и дочь — Бильяна, это самое дорогое что у меня есть. Я болен, тяжелая работа давно оставила отпечаток на мне… Не позорьте нас. Позвольте нам лишь лечь спать — мы никоим образом вас не побеспокоим.

Только исмаилиты явно уже приготовились к развлечениям, потому слова мельника не дошли до них.

— Ты слишком много говоришь для старого и больного человека, которым хочешь казаться! Ты явно забыл, какое положение занимаешь! Я тебе сказал — неси выпить, а значит — пошёл отсюда, и чтобы духу твоего не было!

И мельника стали выталкивать к дверям.

— Слишком позднее время… Я не пойду… Никто меня там не ждёт… Это мой дом…

Тут уже всякие приличия покинули прибывших:

— Шакалья душонка! Продавшийся ромеям! — заорал безбородый и выхватил свой ятаган.

— Ага, я не могу оставить ребёнка!

— Прочь, помойное отродье! Только из-за твоей дочери не будем марать о тебя наши клинки!

Сарацины накинулись на мужчину, который попытался ухватить одного, но двое других ударами кулаков повалили его и стали пинать ногами.

Хрипя, мужчина успевал умолять:

— Стойте! Мы уйдем! Мы просто уйдем! Забирайте всё что у нас есть, оставьте только нас в покое!

Удары продолжали сыпаться на него градом.

Однако мельник оказался довольно ловок. Он сумел ужом выкрутиться у них из-под ног и стремительно бросился к входу, где прятался обалдевший от происходящего Теодор.

— Спасите!

— Несите веревки и вяжите его, пока сюда вся округа не сбежалась!

Мельник подхватил у входа вилы, выскочил во двор и резко повернувшись, пропорол ими бок одного из врагов. К сожалению, не смертельно.

— Ах ты, вшивый гяур! Мы хотели с тобой по-доброму! Но теперь ты увидишь тут веселое представление! Сожжем мельницу, и приласкаем дочку. Это тебе будет расплата за твоё гостеприимство!

— Спасите! Люди добрые! Кто-нибудь! Спасите! — надрывался мельник, у которого один газ стремительно опухал, а борода вся залита кровью из разбитого носа.

Крик Бильяны разрывал ночь сильнее хрипов её отца и яростных воплей сарацин.

— Стой, дура! А лучше давай, раздевайся пока — мы будем делать твоего отца дедушкой. Нашли, кому сопротивляться… На днях я лично срубил двум семьям с их детьми, за непочтительность и за то, что те поддержали этих западный гяуров.

Теодор, не ожидавший всего увиденного, и первоначально просто пытавшийся узнать, что происходит, решил, что надо бы вмешаться и ему. На его месте Жан Бусико бы начал действовать уже давно, бросив прямой вызов этому отребью. Теодору далеко было до этого героя прошлого, и он не был уверен, что сможет их победить лицом к лицу. И хоть ноги его устали, в груди стало тесно, а по телу пробегала дрожь — явный признак будущей драки.

Он отставил в сторону бесполезное ружьё, прокляв себя за то, что не поджег фитиль, не забил пулю и порох. А в минуту, когда надо действовать быстро, оно становится не полезнее дубины. Конечно могло статься, что дымок почувствуют и его присутствие раскроют… Но выстрел — это всё-такие на такой короткой дистанции мог оказаться один убитый враг.

Тихо, но быстро приблизившись к последнему из тройки сарацин, как раз отпрыгнувшему/увернувшемуся от удара вил. Схватив его одной рукой за лицо, притянул резко к себе и воткнул острый кинжал в ямочку под кадыком, в месте чуть выше места схождения ключиц. Враг сильно дернулся, разрезая себе мышцы и Теодор, чтобы покончить с ним, ещё несколько раз ударил его лезвием в шею.

К сожалению, это не укрылось от взоров двух оставшихся врагов.

— Да чтоб у тебя отсох детородный орган! Ты кто ещё такой?

Вместо ответа Теодор выхватил скьявону.

Безбородый, увидев нового врага, и потеряв товарища, внезапно выхватил из-за пояса пистоль и разрядил его в Лемка. Не ожидавший подобного ромей едва успел отреагировать, метнувшись в длинном выпаде вперёд. Горячее облако дыма обожгло лицо, но удара пули, которая бы его остановила, Теодор не почувствовал, но и враг сумел уклониться от кончика тонкого меча. И так вечернюю атмосферу двора затянуло облако дыма, которое дало возможность сарацинам напасть на Теодора и ему пришлось какое-то время отбиваться от двух врагов одному. Лишь в блеске молодой луны мелькали искаженные схваткой лица и блестели всполохи стали.

Завязался действительно яростный бой. И если бы не помощь мельника, что своими вилами пытался достать сарацин, Теодору пришлось бы совсем плохо. Враги были опытные и безжалостные. Однако и Теодор умел кое-чего, и на его стороне была длина клинка.

А потому — он только и делал, что совершал множество быстрых выпадов — в руки, ноги, торс, шею, лицо того противника, на которого у него падал взгляд или было ощущение, что тот не успеет отбить удар и такая тактика начала приносить успех. Как ему говорили — уколы тяжелее увидеть и отбить.

Вскрикнул, получив рану первый. Отскочил, потирая бок и сквернословя, второй.

— Чтобы тебе ослиной мочи напиться!

Теодор не снижал натиска, и не отвечал на оскорбления. Лучшее, что он мог сейчас сделать — оскорбить врага не словом, а действием.

Когда безбородый отвлекся на мельника, ударившего его вновь вилами, Лемк бросился вперёд, отвел клинком выпад ятагана и пропустив руку противника над собой, ударом корзинчатого эфеса рассадил губы и нос противнику. И когда тот, инстинктивно отшатнулся, закрывая рукой лицо, простым, но эффективным рубящим движением ударил по лицу, рассекая мышцы тонкие кости кистей рук.

Однако едва сумел отмахнуться от выпада последнего врага и тотчас был сбит с ног безбородым. И тут уже в ход пошли руки, ноги, ногти, зубы. Вскоре к ним присоединился мельник. И тут уже, после катания по земле, диких криков, пыхтения, дикого ржания возбужденных лошадей ромей и его союзник победили. Безбородый бился как загнанная в угол крыса, но несколько ударов кинжалом в бок и грудь успокоила даже такое бешеное животное.

Во двор выбежала дочь мельника с лампой, плача от ужаса, страха и переживаний за отца. Пока тот успокаивал дочку, Лемк осматривал врагов, ища в них признаки жизни. То один, то другой ещё конвульсивно вздрагивал конечностью, еще корчился в предсмертных судорогах безбородый, но не прошло и минуты, как затих и он.

Все сарацины лежали мертвые в луже крови.

Пришло время считать свои потери. И пока Теодор осматривал свои новые ссадины, болгарская семья прекратила обниматься и причитать. Лемк представил, в каком виде он предстал потрясенному мельнику. Отросшие волосы взлохмачены, в них застрял мусор, рваная одежда испачкана, пылью, грязью и щедро полита кровью. Единственное, что было в хорошем состоянии — это сапоги, да холодное оружие. Кинжал, скъявона, а потом и взятая аркебуза… Вряд ли Теодор подходил под описание воина имперской армии. Скорее уж — душегуб, разбойник. Ну или уж как тут у местных — гайдук, юнак. Хотя они, местные, вроде не все считали их разбойниками.

— Младежо, не знам кой си. Надявам се, че сте ни помогнали по чисти причини. — хрипел он, периодически кашляя, обняв дочку. — Бог вижда, че сте се появили навреме, сякаш самите ангели са ви изпратили. Ти ни спаси от смъртта. Но най — важното-ти спаси нашата чест и добро име. Като уби тези бесни, ти направи не по-малко добро дело! За това всички хора в района ще ви благодарят! Тези злодеи са напълно развързани!

(Перевод: — Юноша, я не знаю, кто ты такой. Я надеюсь, что ты помог нам из чистых побуждений. — хрипел он, периодически кашляя, обняв дочку. — Видит Бог, ты явился вовремя, будто сами ангелы тебя послали. Ты спас нас от смерти. Но главное — ты спас нашу честь и доброе имя. Убив этих бешеных, ты сделал не менее доброе дело! За это все люди в округе скажут тебе спасибо! Эти злодеи вконец распоясались!)

Он всмотрелся:

— Кой си ти и как се казваш? (Кто ты такой и как тебя звать?)

— Ничего особенного я не сделал. Меня зовут Теодор Лемк. Я протодекарх, то есть старший десятник Сицилийской турмы Ромейской империи. Мы воюем с ними. Недавно нашу турму здорово поколотили, и я теперь ищу своих друзей. Тех, кто отступил из боя и ушел к Дунаю, или может быть оказался в здешних лесах да горах.

— Ааа, ромей. — не сказать, что в глазах болгарина добавилось теплоты. Он стал более насторожен. Хотя казалось куда уже, после произошедшего. — Ясно-ясно.

— Могу я у вас остаться, передохнуть? Я бы также не отказался от съестных припасов. Но для начала может спрячем трупы?

У любого местного обычно всегда есть такие укромные местечки, в которых можно спрятать целую кентархию, не то что три трупа. Пришлось поработать ещё заступом и киркой, да и ворочать камни. Однако если кто и вздумает теперь искать пропавших -то это будет гиблое дело.

В холодном ручье они вдвоем с мельником отмылись, а Бильяна постирала из одежды. В жилом помещении мельницы их уже поджидал горячий гювеч (мясное рагу), густая пшеничная каша и подогретые на печи пита (хлебные лепешки).

— Выпей, воин, то доброе вино из Плиске! Сам привозил в прошлом году!

Пока Теодор расправлялся с едой, болгарин ждал. А потом сказал:

— Спасибо тебе еще раз, добрый господин, за помощь! Спас ты нашу честь и жизнь. Но тебе нужно будет утром уйти, и пораньше. Но когда вновь придут новые турки-чалмоносцы, я уже спрячу дочь. А если увидят тебя, то сразу поймут кто ты такой. Не местный ведь ты. Но знай, мельник Радан — твой друг.

(- Благодаря ви отново, добър господарю, за помощта! Спасихте честта и живота ни. Но ще трябва да си тръгнеш рано сутринта. Но когато новите турци-тюрбани дойдат отново, вече ще скрия дъщеря си. И ако те видят, веднага ще разберат кой си. Не си местен. Но знайте, мелничарят Радан е ваш приятел.)

В одном из углов ему соорудили мягкую постель, и Теодор, доверившись этим людям, моментально уснул. Это был первый раз уж точно за год, когда он спал в месте, в какой-то мере абсолютно мирном. Не казарма, не сооруженное и обустроенное своими руками жилище. Пахнущее хлебом помещение навевало воспоминание о церкви, в которой Теодор с друзьями прожил не один год.

На дорогу ему собрали большую торбу: лепешки-пита, полотняный мешочки крупы и муки, соли, немного сушеной рыбы и вяленого мяса. Этого должно было хватить не на один день пути.

Из добычи с «чалмоносцев» он практически ничего не взял. Очень хотелось взять всё оружие, но унести его Теодор бы не смог. Вернее смог — но не далеко. Взял лишь половину монет из кошелей (там в общем и было чуть более сотни акче, да несколько западных имперских талеров — в запас тем, что сохранились в собственном поясе: несколько золотых, да с десяток талеров), запас пороха, пыжей и свинца побольше, чтобы и охотой можно было прожить какое-то время. Поменял и аркебузу на более ладную румелийскую — с более длинным стволом, граненным прикладом, костяной пластиной-пятой на нём же. Пистоль, который мог так внезапно оборвать его жизнь, Теодор не нашел. Черти ведают, куда он провалился в той ночной суматохе. Вроде всё обыскал, но увы, дорогая и полезная вещица ушла из рук.

Брать коней отговорил Радан.

— Тебе надо выйти к ромейской территории, а это довольно далеко. На лошадях, конечно, было бы быстрее. Но наверняка все дороги заняты войсками, и тебе там не пройти. Можешь попытаться выдать себя за того, кто обрёл новую веру — сплюнул старик, перекрестившись, — тогда тебе на север, вон туда. Выйдешь к Вите и по ней, по её течению доберешься к Дунаю, где кишмя кишит от бусурман. А можешь пойти другими путями. В чем-то они более трудны. Может в чём-то и более опасны.

Он рассказал, что можно пойти не к устью Виты, а к её истоку, переходящему в Белую Виту, что течет уже в очень высоких горах. Да, войско там не пройдет, а потому и сарацин встретить шансов мало. Гайдуки и прочие лихие люди любили когда-то там прятаться. Если пройти же те горы, то можно было выйти к Тырнову, и пойти южнее — к Старой Загоре, Ямболу и прочим контролируемым ромеями с прошлого года городам. Так же туда можно было пробраться не только по Вите, но и по речке Кальник, и к озеру Сопот. И лошади там во многих местах могут вовсе не пройти.

— Выбирай сам, ромей, а мне не говори, чтобы я не мог тебя выдать. Будь здоров и возвращайся живым! (Ти избери, ромей, не ми казвай, за да не мога да те предам. Бъдете здрави и се върнете живи!)

Бильяна на прощание поцеловала его как брата, Радан пожал руку. Теодор улыбнулся им как можно увереннее и отправился в дорогу.

Так и расстались.

Теодор был рад, что смог помочь этим добрым людям в миг смертельной опасности. Он мог себе примерно представить, что могли сотворить с ними сарацины, так как видел уже всякое за свою короткую военную карьеру. К сожалению, много чего ужасного могли с ними сотворить и солдаты имперской армии. Особенно из числа иноземцев, прибывших на эту землю раздобыть золота, сытно есть, спать с любыми доступными женщинами и в общем красиво жить, как они это понимали.

Чтобы запутать возможную погоню, Теодор взял одного коня, собираясь с ним расстаться позднее.

Здравствуйте, уважаемые читатели! Как вы могли заметить, в тексте появились вставки на болгарском языке. Стоит ли так или всё на русском, или немного иначе в дальнейшем тексте?