Русские цари

Михаил Федорович, род. 12.7.1596 г., избран на царство 21.2.1613 г., коронован 11.7.1613 г., умер 13.7.1645 г., похоронен в Кремле. Отец — Федор Никитич (в иночестве Филарет) Романов (1556/ 57—1.10.1633), мать — Ксения (в иночестве Марфа) Шестовая (умерла 27.1.1637 г.). Брак в 1624 г. с Марией Долгорукой (умерла 7.1.1625 г.). Брак 5.2.1626 г. с Евдокией Стрешневой (умерла 18.8.1645 г.); дети — Ирина (22.4.1627-8.2.1679), Пелагея (20.4.1628-25.1.1629), Алексей (19.3.1629-29.1.1676, царь в 1645–1676 гг.), Анна (14.7.1630-27.10.1692), Марфа (14.8.1631—21.9.1633), Иван (1 /2.6.1633-10.1.1639), Софья (1634 — 23.6.1636), Татьяна (5.1.1636 — 23.8.1706 или 24.8.1707), Евдокия (умерла 10.2.1637 г.), Василий (умер 25.3.1639 г.).

Первый царь из династии Романовых в молодости совершенно не мог ожидать того, что он когда-нибудь взойдет на московский престол. Хотя его дед Никита Р. Юрьев-Захарьин (умер в 1586 г.) был членом и даже главой регентского совета, который Иван Грозный создал для своего неспособного к правлению сына Федора Ивановича, а его отец, Федор Никитич Романов (род. в 1555 или 1556 г), как кузен этого последнего Рюриковича, в 1598 г. даже временно исполнял роль потенциального кандидата на трон при первых выборах государя в истории страны. Но именно тогда Романовы пали жертвой стремления к власти Бориса Годунова, который на рубеже веков подверг опале и сослал своего соперника, а также велел постричь его в монахи под именем Филарета в Антониево-Сийском монастыре. Последовавшие затем события Смутного времени также уменьшили шансы на трон Михаила, родившегося 12 июля 1596 г.

Филарет, которому запретили брать на себя мирские задачи, был властной натурой и добился признания в церковных делах. После своего возвращения при первом Лжедмитрии он стал митрополитом ростовским и ярославским (1606–1610 гг), а вторым Лжедмитрием был в 1608 г. в Тушино провозглашен «патриархом», после того как царь Василий Шуйский обошел старого соперника при избрании настоящего патриарха и предпочел ему Гермогена. Именно он в 1610 г. впервые выступил за кандидатуру молодого Михаила Романова вопреки притязаниям на трон представителя старой знати Василия Голицына. Однако тогда выбор пал на польского кронпринца Владислава. По различным политическим соображениям за такое решение проблемы выступил Филарет, очевидно, считавший, что удачный момент еще не настал. И в польском плену в Мариенбурге (с весны 1611 г. до середины 1619 г.) Филарет спустя три года порицал избрание Михаила, но это могло быть тактическим ходом, поскольку как отец правящего царя он являлся ценным заложником.

Трудно было предвидеть избрание юноши, которому не было еще и семнадцати лет, завершившее в начале 1613 г. пятнадцать ужасных лет смуты. Слишком разными были интересы социальных групп, которые после изгнания поляков из Кремля хотели выбрать нового государя по примеру 1598 г. Правда, в отличие от 1610 г. иностранная кандидатура на этот раз была вскоре исключена, несмотря на первоначальные попытки в этом направлении (предлагались эрцгерцог Максимилиан, брат кайзера, и, под натиском Новгорода, шведский принц Карл Филипп). Причинами были печальный опыт интервенции и волна национального подъема. Тем не менее сначала некоторые бояре из старых родов, уцелевших после опричнины Ивана Грозного и смуты, имели, очевидно, больше шансов, чем молодой Романов, чья семья возвысилась только благодаря первой жене Ивана. Вероятно, скорее всего избрали бы И. В. Голицына, если бы он также не находился в польском плену. Таким образом, можно было выбирать между Дмитрием Пожарским и Михаилом Романовым. То что не был избран первый, популярный вождь третьего ополчения, можно объяснить только соперничеством его войска с влиятельными казачьими отрядами под руководством Трубецкого. Последние сначала хотели привести к победе сына второго Лжедмитрия, отчасти в пику Пожарскому, но затем, как и другие, поддержали Михаила Федоровича, отец которого Филарет также был близок к «тушинским людям».

Позиция казаков, этих всегда непредсказуемых свободолюбивых степных воинов, которые благодаря закону своего войска, имели опыт выборов, определенно оказалась фактором, решившим исход выборов. Но было и много других: тот факт, что Михаила уже предлагали в 1610 г.; родство Романовых с Рюриковичами; нахождение его отца в польском плену, что, как и его судьба при Годунове, позволяло представить его мучеником; (вероятно, основанные на этом) петиции низшего дворянства и городов, а также казаков в его пользу. Именно названная последней необычная коалиция дворянства и казаков показывает, что в конце концов избрали компромиссного кандидата и, кроме того, имели в виду и косвенно избирали вместе с сыном отца. С другой стороны, боярам юноша как раз подходил. «Миша Романов, — писал Голицыну Ф. И. Шереметев, который особенно поддерживал избранного, — молод, разумом еще не дошел и нам будет поваден». Хотя бояре дискредитировали себя сотрудничеством с поляками и не оказывали большого влияния на государственные дела, они получили свою власть назад именно с избранием представителя боярского рода Романовых.

Таким образом, Михаил Федорович обязан своим восхождением на трон целому ряду счастливых обстоятельств и, кроме того, усиленной агитации. Ведь земский собор сначала раздирали споры, а результаты первых выборов 7 февраля, по-видимому, были настолько неубедительными, что было принято решение повторить голосование через две недели. Древнерусское право не знало принятия решения большинством голосов; требовалось единогласие, тем более что «выбор» понимался как «божья воля». Для этой цели в городах вокруг Москвы агитировали за Михаила, а церковные иерархи, такие, как митрополит казанский Ефрем и келарь Троице-Сергиева монастыря Палицин, проводили агитацию в Москве, так что единогласное решение 21 февраля носило в значительной степени плебисцитарный характер.

Это всенародное избрание объясняет тот факт, что через три года после ограничительного акта, предложенного Владиславу, бояре не поставили молодому Романову никаких условий. Наука долго не хотела этого признавать и из-за отсутствия письменных источников исходила из существования устного обещания Михаила не править против желаний бояр. В действительности именно он ставил условия.

Михаил Федорович в это время находился вместе со своей матерью инокиней Марфой (в миру Ксенией Шестовой) в Ипатьевском монастыре под Костромой. После 7 февраля его посетила депутация из Москвы. Целую неделю депутация, возглавляемая архиепископом рязанским и муромским Феодоритом и Шереметевыми, искала Михаила. 14 февраля было получено его согласие. Переговоры продолжались, причем Михаил видел препятствие в том, что его отец, находившийся в плену, не мог его благословить. В ответ на это было предложено мать Ми хайла провозгласить «Великой государыней», чтобы она могла дать благословение. Теперь трудно решить, в какой мере первоначальные отказы Михаила были вызваны традиционной и псевдоцеремониальной, но в конечном счете несерьезной, покорностью «недостойного», а в какой мере — действительной озабоченностью грузом ответственности. Вероятно, имели место обе причины. То, что будет основана династия, которая продержится на троне более трехсот лет, Михаил предвидеть не мог; после неоднократной смены правителей в период смуты это было скорее невероятным. Обе стороны прибегли к средствам тактических переговоров: Марфа считала, что ее сын слишком молод для выполнения тяжелой задачи восстановления порядка, и перекладывала ответственность за несчастья на «бояр», но депутация Земского собора в конце концов убедила ее аргументом, что в случае отказа Михаил будет нести ответственность перед богом за полный упадок государства. В этой ситуации Михаил мог согласиться при условии, что бояре обеспечат ему любую мыслимую поддержку при выполнении его тяжелой задачи. В частности, в Ярославле, где поначалу была его резиденция, Михаил ждал заявлений о лояльности от Пожарского и Трубецкого.

То, что в 1613 г. новый царь не давал никаких обязательств, легко объяснимо: ведь речь шла не о поляке. К тому же из-за царившего в стране хаоса нужен был такой кандидат, которого не требовалось ограничивать. Всех участников прежде всего объединяло желание вернуться к «старому доброму времени», то есть времени до 1598 г., и связанное с этим желание реставрации чистого самодержавия, которое одно могло гарантировать окончательное изгнание врагов из страны и, что было еще важнее для знати, урегулирование отношений собственности на землю.

Только 2 мая 1613 г. Михаил Федорович Романов, сопровождаемый всем мужским населением столицы, вступил в Москву. Кроме ожидания выражений лояльности, основной причиной такой задержки было то, что пришлось восстанавливать Кремль, разоренный при изгнании поляков. Поскольку государственная казна была пуста, для этого пришлось одолжить денег у богатых новгородских купцов Строгановых. В это время Михаил ждал в Троице-Сергиевом монастыре, испытывая ужас от нищеты, бедствий беженцев и разбойничьих банд, увиденных им по пути, но также и от бояр, обогатившихся за счет мелкого дворянства. 11 июля, за день до своего семнадцатилетия, он был коронован на царство в Успенском соборе митрополитом казанским Ефремом.

Было бы наивным считать, что Михаил, однозначно требовавший сотрудничества от бояр, правил самостоятельно. Естественно, первые шесть лет он находился под влиянием могущественных людей, в частности Ф. И. Мстиславского (умер в 1622 г.) и братьев Б. и М. М. Салтыковых (умерли соответственно в 1645/46 и 1671 г). Очевидно, определенное влияние через многочисленных родственников оказывала и мать Марфа. Поэтому непра вильно говорить и о большой роли Земского собора в это время. Официальная публицистика и сам царь и без того уже забыли о выборе народа и говорили только о «божьей помощи». Но, прежде всего, правивший в период междуцарствия Земский совет сразу же после выборов уступил свой суверенитет и снова стал только собранием (собором), хотя еще до прибытия Михаила в Москву собор продолжал выполнять властные функции. То, что в науке говорилось о «соправлении», вызвано двумя причинами: во-первых, с тех пор как славянофилы (и первым из них Константин Аксаков) в середине 19 в. назвали этот орган «Земским собором», неправильно считалось, что это был представительный орган, имевший сословный характер. Во-вторых, «соборы» особенно часто происходили фактически до 1622 г.

Однако эти почти постоянные собрания царя, высшего духовенства, боярской думы и выборных представителей поместного и городского дворянства не имели ничего общего с соправлением или тем более властью, принимающей решения. Они служили правительству только в качестве информационных форумов, поскольку в Москве мало знали о положении в провинции, и только так можно было правильно оценить возможность фискального выкачивания денег из населения для восстановления страны, в частности для обеспечения армии. Естественно, это косвенно влияло на принятие решений, даже о войне и мире. Например, царь отказался от военного похода, когда собор установил, что финансовые средства населения исчерпались. Но в принципе, особенно когда проблемы непосредственно не зависели от сбора налогов, царь и дума, часто вместе с высшим духовенством, принимали решения еще до заседания собора, который затем, как правило, только одобрял их. С другой стороны, нужно подчеркнуть, что общественный момент — в смысле расширения участия и даже инициативы населения из-за событий смуты впервые в российской истории приобрел существенное значение, так как чаще происходили выборы, и в следующие десятилетия снова появились коллективные челобитные политического содержания, а также возобновились мятежи, в том числе посадские. Уже современники называли 17 в. «бунташным временем».

Фактически речь шла главным образом о повышении чрезвычайных налогов на содержание служилых людей, обеспечение армии и нескольких посольств, а также на нужды царя. Уже 24 мая 1613 г. Михаил и высшее духовенство снова писали «русским Фуггерам», Строгановым, которые выплатили сумму в 16810 рублей в качестве доплаты к налогам и ссуды, в то время как в городах по всей стране призывали к добровольной подписке («пятая деньга», то есть 20 % от имущества и оборота). Правда, последнее дало лишь жалкие результаты, так что в следующем году добровольная подписка была объявлена всеобщим чрезвычайным налогом и фактически дала огромную сумму — более 113000 рублей. Всего семь раз — ежегодно до 1618 г. — взимались такие чрезвычайные налоги, вскоре приобретшие характер распределяемого налога, чтобы более или менее компенсировать дефицит государственного бюджета, составивший, например, в 1616 г. более 343000 рублей. При этом правительство подключало земский собор лишь от случая к случаю.

Поводом для большинства расходов, без сомнения, являлась армия, которую нельзя было распустить из-за продолжительной оккупации страны польскими и шведскими отрядами, а также действий шаек разбойников и мародерствующих казаков. Самый опасный из казаков, знакомый еще по смуте Иван Заруцкий, теперь выдавал себя за якобы уцелевшего первого Лжедмитрия и жил с его женой Мариной Мнишек в Астрахани, где он организо вал террористический отряд. Уже в середине 1614 г. уда лось схватить его и казнить в Москве вместе с сыном Марины. Труднее было покончить с иностранными интервентами, оккупировавшими половину страны.

Шведы были приглашены в страну в 1609 г. Василием Шуйским как союзники в борьбе против Польши, однако после разгрома поляков и не думали возвращаться, а из страха перед возможным московско-польским альянсом после избрания на царство Владислава захватили Новгород и Ижорскую землю, тем более что польские Ваза заявили претензии на шведский престол. Шведская мечта, сначала об объединенном с метрополией отдельном русском государстве, управляемом Карлом Филиппом, младшим братом Густава Адольфа, а затем о прямой аннексии этой области (причем Густав Адольф, очевидно, думал даже о перенесении столицы из Стокгольма в Нарву), была разрушена, с одной стороны, отказом новгородцев от присяги, а с другой Михаилом Федоровичем, который не только оказал военное сопротивление, но уже в июне 1613 г. направил посольство в Англию с просьбой о помощи. Яков I послал в качестве дипломатического агента купца Джона Меррика, который затем находил шведов, особенно канцлера Акселя Оксенстерна, все более и более готовыми к переговорам, поскольку Новгород добровольно не подчинялся, хотя однажды (в 1611 г.) высказался за избрание на царство шведского принца, и, кроме того, шведы не смогли занять Псков в 1615 г. Переговоры тянулись более года (с начала 1616 г.) и, благодаря настойчивости Джона Меррика, 27 февраля 1617 г. привели к заключению в деревне Столбово (южнее Ладожского озера) мирного договора, невыгодного Москве. Англичанин, лелеявший во время смуты идею английского протектората над русским севером для обеспечения торговли по Волге, а теперь прежде всего в интересах английской торговли и для защиты первоначально запланированного шведского контроля над Архангельском, преследовавший цель интернационализации Беломорского пути, затем выступил в защиту интересов русских, правда, не без пользы для себя: он надеялся на разрешение беспошлинной торговли Англии с Персией, монополию на тюлений промысел и другие привилегии при одновременном исключении нидерландской конкуренции. Шве ция отдавала назад Новгород и Старую Руссу, но сохраняла за собой Ижорский край и восточную Карелию с тамошними крепостями. Для Москвы, которую обязали выплатить 20 000 серебряных рублей, было важнее всего то, что этим мирным договором признавались избрание Михаила Федоровича и царский титул. Ради этого пришлось мириться с повторной потерей Балтийского побережья и прав на Ливонию. Но было ясно, что с точки зрения торговой и государственной политики, это могло быть только временным решением. Правда, Швеция смогла за год до начала Тридцатилетней войны укрепить свое domini maris baltici (господство на Балтийском море) и, тем самым, свое положение великой державы еще почти на столетие.

Политика в отношении Польско-Литовского государства была сложнее. В начале 1616 г. были прерваны переговоры, начатые предыдущей осенью Рассенштайном и проходившие при посредничестве кайзерского посланника Ганделиуса. Причиной послужило то, что Польша не признавала Михаила Федоровича, а русские, естественно, не хотели принять царем Владислава. В это время московские посланники путем длительных церемоний пытались заполучить в союзники не только кайзера и султана, но и Габсбургов, и османов следовало сна чала с помощью множества ценных собольих шкурок уговорить более или менее искренне признать царя. Персидский шах, напротив, оказывал русским и материальную поддержку. Московские дипломаты умели, несмотря на соперничество Персии и Османской империи, поддерживать хорошие отношения с обоими государствами и таким образом сохранять покой на южной границе, хотя царь Кахетии (Восточная Грузия) при случае пытался столкнуть лбами русских и персов. Дипломатическая игра всех этих держав сводилась к тому, чтобы воспрепятствовать образованию новой (польско-шведской или турецкой) великой империи, однако, в частности, габсбургская попытка посредничества потерпела неудачу. Исключительно словесная помощь Москве вдохновила Польшу после преодоления внутренних раздоров на повторное наступление весной 1617 г. В западнорусские княжества вступил в качестве «царя» польский кронпринц, напомнивший московским боярам о том, что в 1610 г. они уже присягнули на верность ему. В октябре 1618 г. ему даже удалось с помощью казаков гетмана Сагайдачного напасть на Москву, но пришлось отступить с большими потерями. Поскольку сейм ассигновал мало денег на продолжение войны, а Польше угрожали новые тяготы в начинающейся Тридцатилетней войне, то Владиславу в конце концов пришлось согласиться на переговоры, которые, правда, привели лишь к перемирию на 14,5 лет (деревня Деулино у Троице-Сергиева монастыря, 24 декабря 1618 г.). Москва должна была отказаться от целого ряда западно-русских областей (среди них Смоленск, Северщина, Чернигов). Де-юре Москва не отказывалась от притязаний на Смоленск так же, как Польша от претензий на московский престол — Михаила Федоровича признали лишь временно. Заключение этого мира позволяло ожидать пересмотра его в будущем. Правда, для русских в тот момент было наиболее важным одно положение договора: обмен пленными к 1 июля 1619 г.

Михаил Федорович имел в виду прежде всего одного пленного — Филарета. Мысль о том, что отец правящего царя находится в руках врага, была невыносима для Москвы. Кроме того, Филарет, естественно, играл для польских дипломатов роль залога. Уже 14 июня 1619 г. царь, сопровождаемый огромной толпой народа, встречал своего отца на Пресне, перед воротами Москвы. Оба упали на колени и в течение нескольких минут, плача, обнимались. Через десять дней Филарет, которого второй Лжедмитрий однажды уже принудительно сделал «тушинским патриархом», принял осиротевшую московскую патриархию, врученную ему в виде исключения специально приглашенным патриархом Иерусалима Феофаном, поскольку возведение в сан, осуществленное в свое время Лжедмитрием, было сомнительным.

Таким образом, создалась новая, с точки зрения конституционного права, ситуация. Еще никогда отец не был по чину ниже своего сына, и это вообще не допускалось патриархальным образом мыслей. Поэтому теперь было сделано то, что в 1613 г. было еще невозможно, но было подготовлено провозглашением Марфы «Великой государыней»: Филарет, как царь, получил титул «Великого государя». Тем самым наконец была подкреплена законность правления Михаила, установленного в конечном счете трудно постижимым избранием. В документах царя называли перед его отцом, а отец во время аудиенций сидел на золотом троне на правах царя, но на практике их отношения сводились к двоевластию: «их государское величество нераздельно». То, что Филарет был соправителем с собственной администрацией, равным образом обращался к иностранным монархам и в некоторых случаях даже самостоятельно издавал законы, было, с одной стороны, правовой необходимостью, а, с другой — объяснялось характерами обоих Романовых. Филарет Никитич, который против обычая прибавил к своему духовному имени мирское отчество, был энергичным, властным, любящим роскошь, политически мыслящим несостоявшимся государем; его сына характеризуют как физически слабого, кроткого и набожного человека. Голштинский путешественник Адам Олеарий, дважды посещавший Россию в 30-е годы, в 1647 г. писал: Михаил «правил кротко и проявлял снисходительность как к иностранному, так и к отечественному, так что каждый считал, что страна, вопреки своему обычаю, за многие столетия не имела такого благочестивого государя». Правда, шведские дипломаты, в 1625 г. насмехавшиеся над мягкой юрисдикцией и утверждавшие, что Михаил позволяет боярам и даже народу управлять собой, совершенно недооценивали его способность примирять противоречивые интересы фаворитов и разных социальных групп. В любом случае он доказал, что вполне обладает этой и другими способностями, после смерти Филарета (1 октября 1633 г.).

Однако в 20-е годы инициативой фактически владел отец, который был полностью поглощен мыслью о мести полякам. Даже запоздавшую и закончившуюся уже 3 июля 1619 г. внутреннюю, преимущественно фискальную реформу нужно рассматривать отчасти с точки зрения обеспечения ресурсов для новой войны, хотя, естественно, и без этого необходимо было устранять внутренние непорядки.

Однако первой заботой Филарета была династия, поскольку его сын, которому тем временем исполнилось 23 года, был еще неженат. Михаил был обручен с Марией Хлоповой, у которой перед свадьбой обнаружили якобы неизлечимую болезнь. Поэтому она с семьей была сослана в Нижний Новгород. Позже оказалось, что «болезнь» была интригой Салтыковых, которые за это были в свою очередь сосланы. Однако о свадьбе с Хлоповой теперь не могло быть и речи. Между тем Филарет наводил справки среди иностранных династий. Хотя он и присматривался более внимательно к Екатерине Бранденбургской, но этот план наткнулся, как уже часто бывало раньше, на вопрос вероисповедания. После этого мать Михаила выбрала Марию Долгорукую, которая, правда, умерла уже через год после свадьбы (1624 г.). Наконец, в 1626 г. царь женился на Евдокии Стрешневой, дочери мелкопоместного можайского дворянина, родившей ему десятерых детей. Из трех сыновей пережил раннее детство только Алексей; ему было четыре с половиной года, когда умер его дед.

Помимо этого важнейшей из внутренних проблем была налоговая реформа, результаты которой были значительно хуже замыслов Филарета. Для устранения финансовых трудностей Михаил Федорович в первые годы своего правления не только взыскивал уже упомянутые чрезвычайные налоги, но в 1614 г. повысил самый большой регулярный налог «ямские деньги» для крестьян на частной земле или конские повинности для крестьян на «черной», то есть государственной, земле, и ввел новый налог («стрелецкие деньги» для городов или стрелецкую подать хлебом для крестьян), на который содержались стрельцы, полурегулярные полки для защиты двора и границ. Вместе с прочими налогами, которые собирались на основе разной по величине единицы обложения земли, так называемой «сохи» (аналогична гуфе), налоговый гнет оказывался так велик, что многие тяглые люди покидали свои общины и, добровольно отказываясь от свободы, отдавались в заклад светскому хозяину или монастырю и в качестве «закладских» жили в более благоприятных условиях в «белых», то есть свободных от налогов и повинностей, местностях или в слободах, то есть даже закрытых поселках. В таком случае из-за системы круговой поруки оставшиеся должны были уплачивать больший индивидуальный налог, так как неизменная установленная сумма налога раскладывалась на всех. Начиная с 1548 г., правительство уже несколько раз запрещало бегство от налогов, но без ощутимого успеха.

Филарет также не нашел удовлетворительного решения этого вопроса, тем более, что повторный запрет закладничества в 1621–1622 гг. остался полумерой. Хотя это касалось и церкви, но патриарх, владевший примерно 1000 земельными участками в Москве, исключил себя самого, а в интересах бояр город должны были покинуть только те закладские, которые пришли издалека, с Украины. В принципе было запрещено только закладничество, но не прием бегущих от налогов. Даже ужесточение закона в 1627 г. ничего не изменило в постоянных злоупотреблениях. Более прочный успех принес постепенный, с начала 20-х годов, переход с налогообложения земли на подворный налог, точнее введение «живущей четверти», представлявшей собой более простую единицу расчета по сравнению с «сохой». Эта налоговая реформа была закончена только в конце 70-х годов при Федоре Алексеевиче.

На этой основе можно было приступить к общей переписи местами опустошенной страны и проверке жалованных грамот (особенно монастырских), так как во время смуты отношения по поводу владения запутались и процветала коррупция. Правда, монастырям было раз решено сохранить все имущество, приобретенное ими до 1619 г. (сначала временно до 1580 г.). Филарет не мог умерить стремление служилого дворянства к приобретению земель, однако в 1627 г. ему удалось, по крайней мере, помешать дворянству наброситься на немногие еще оставшиеся в государственном владении земли в центральных районах. Определенную компенсацию представляло собой продолжавшееся (и законченное только в 1714 г.) перенесение правовых качеств наследственного имущества на выслуженное имущество, например, в 1632 г. отмена перехода в собственность государства имущества вдов. Но в общем материальное положение массы служилых людей, «боярских детей» и провинциального дворянства было не очень хорошим, тем более, что и крестьяне тех из них, кто вообще владел имуществом, были лучше обеспечены, чем крестьяне на государственной земле, иногда до десяти раз. За бегство крестьян снова был введен пятилетний срок преследования, который во время смуты был продлен до 15 лет, то есть по истечении пяти «урочных лет» беглых крестьян нельзя было вернуть назад. В этом случае Филарет поло жил конец далеко идущим, отчасти уже осуществляющимся притязаниям дворянства. Тем самым он помог крестьянам, но еще больше богатым хозяевам и монастырям, которые принимали этих крестьян и могли предложить им лучшие условия. Правительство тоже было определенным образом заинтересовано в том, чтобы не возвращать крестьян, убежавших к казакам, поскольку они усиливали военную защиту от татар в беспокойном южном приграничном районе (Диком поле). Правда, с другой стороны, на пользу дворянству Филарет прилагал все усилия к розыску крестьян в течение пятилетнего срока. Правительство находилось посреди конфликта интересов и проводило двойственную политику, из-за чего полное закрепление крестьян было введено только в 1649 г.

К налоговым реформам относились также введение новых косвенных налогов (например, на торговые лавки и водопои для скота) и государственной монополии на алкоголь или отдача в откуп трактиров. Это было одной из мер в отношении городов, которые в целом были менее благополучными, поскольку не было сильного среднего класса, и города не образовывали своих юридических районов. Кроме того, города должны были нести бремя выборных должностей, выполняющих городские задачи, и еще терпеть вмешательство назначенных в уезды во время смуты воевод (раньше военачальников, а теперь высших гражданских чиновников). Филарет стянул более богатых купцов в столицу и этим еще больше опустошил провинцию. Вообще он развивал центр и в административном плане, особенно приказы как управленческие и судебные органы. Однако в связи с купечеством возник конфликт интересов, аналогичный тому, что существовал в отношении правительства к дворянам и крестьянам. В этом случае Филарету приходилось лавировать, учитывая интересы отечественных купцов и внешнеполитические соображения. Хотя Джону Меррику в 1620 г. отказали в праве на транзит по Волге и в привилегии на торговлю с Персией, но другие иностранцы повсеместно занимались в Московском государстве розничной торговлей, более или менее законно пользовались освобождением от пошлин и даже правом на рыбный промысел в Белом море. В 1627 г. русские купцы (всего 31 человек) пожаловались на это в совместной челобитной, первой из целого ряда коллективных челобитных следующих десятилетий. Правительство могло уступить их требованиям лишь условно, поскольку было связано Столбовским мирным договором, торговым договором с Нидерландами и другими соглашениями. Кроме того, оно зависело от товаров, импортируемых с Запада. Жалоба московских налогоплательщиков на расквартирование, которая также была изложена в коллективной челобитной (1629 г.), напротив, принесла временное облегчение.

Из таких жалоб царь и патриарх получали некоторые сведения о положении в провинции. Этому способствовали и аудиенции, которые получали теперь не только представители знати. Земские соборы созывались правителями сначала только до 1622 г., когда обсуждались финансовые возможности похода против Польско-Литовского государства. В следующем десятилетии, спокойном во внешнеполитическом отношении, советоваться с населением не требовалось. Только после (!) начала Смоленской войны в ноябре 1632 г. собор был снова созван.

Филарет охотно отвоевал бы Смоленск еще в 1621–1622 гг. и вынудил бы Польшу признать династию Романовых. Земский собор дал согласие на такую войну и был готов пойти на финансовые жертвы. У него не было никакого выбора, поскольку правительство уже заранее предъявило ультиматум Польше. Правда, Филарет обладал достаточным реализмом, чтобы не питать никаких иллюзий по поводу действительных сил разоренной страны. А поскольку Швеция и Османская империя отстранились, последняя после тяжелого поражения, нанесенного Польшей, то война пока не состоялась.

Но после этого Московское государство все больше и больше включалось в расстановку сил в Тридцатилетней войне. Для Густава Адольфа оно было важным союзником, нападение которого на Польшу могло облегчить борьбу шведов против католической страны. Кроме того, полезными были поставки русского зерна для снабжения шведских войск водкой — участвовать в жестоких боях один на один можно было только под воздействием алкоголя. После того, как в 1626 г. цены на зерно на мировой хлебной бирже в Амстердаме существенно возросли, Московское правительство продавало свое зерно (государственная монополия) с большой выгодой. С 1628 г. зерно и другие товары (селитра) поставлялись в Швецию. Со своей стороны, Москва активно вооружалась с помощью Швеции с тех пор, как два шведских посольства в 1626 г. живописали в самых мрачных красках военные намерения и планы господства католических держав, включая уничтожение православия и протестантизма. Расположения Москвы добивались и французы: как-то в 1629 г. Людовик XIII назвал Михаила Федоровича «начальником над восточной страною» и даже «императором Руси», но успеху переговоров помешали представления французов о торговых привилегиях. Так или иначе, но в сами военные действия на Западе Москва не вступала. «Magnus dux Moscoviae», как все еще именовали царя в 1648 г., несмотря на протест со стороны России, участвовал в Вестфальском мире, заключенном в Мюнстере и Оснабрюке, только как союзник Швеции. Но Москва в 1632–1634 гг. вела «Смоленскую войну» на соседней арене.

То, что Филарет так долго тянул с нападением на Польшу, очевидно, нельзя объяснить выполнением Деулинского мирного договора. Ведь война началась в апреле 1632 г., то есть почти за год до истечения срока перемирия. Однако царь и патриарх, помня о смуте, были очень осторожны и сначала попытались вступить в коалицию с турками и татарами, Трансильванией и Францией, а также с помощью почти 2500 шведских и других завербованных западных офицеров под командованием шотландского полковника Александра Лесли сформировали регулярную армию, состоявшую примерно из 66 000 солдат (между 1632 и 1634 гг. восемь пехотных полков, один кавалерийский и один драгунский полк), дождались военных успехов Швеции, начавшихся в 1630 г., а затем удачного случая — польского междуцарствия (конец апреля — начало ноября 1632 г.). Однако поход проходил неудачно: после первых успехов командующему М. Б. Шеину в течение восьми месяцев не удавалось занять осажденный Смоленск; из-за ставшего обычным массового дезертирства из его отрядов — особенно солдат под командованием Ивана Бала-ша, набранных из дорогобужских крестьян, — ему пришлось признать свое поражение. Он был обвинен в предательстве и других преступлениях и казнен вместе со своим заместителем Измайловым. В разгар войны умер Филарет, затем уже в ноябре 1632 г. погиб Густав Адольф, что нарушило далеко идущие планы Москвы относительно коалиции, а именно: предложение польской короны шведскому королю при одновременной аннексии Москвой Литвы. По крайней мере, Владислав в Поляновском мирном договоре (17 или 27. [н. с.] 5. 1634 г.), опасаясь нападения Турции, отказался от царского престола (правда, титул русского царя признавался только без добавления «всея Руси»), тогда как Михаил Федорович должен был уплатить 20 000 рублей и отдать все завоеванные области. Таким образом, проблема Смоленска осталась в повестке дня, отношение к Швеции также было неопределенным, после того как в интересах коалиции против Польско-Литовского государства временно отложили пересмотр условий Столбовского мира. Но еще важнее для будущего был, вероятно, тот факт, что война еще больше открыла Московское государство для Запада.

Самым заметным выражением этого было создание гак называемых «полков нового строя» в дополнение к старому дворянскому ополчению. Но после войны эта первая регулярная армия, одна из самых первых в Европе, из-за сопротивления церкви и дворянства, а также но финансовым соображениям была снова расформирована. Небольшое количество западноевропейских офицеров служили в Москве еще до 1632 г., как и другие специалисты. Уже в 1621 г. на основе «Военной книги» Леонхарда Фроншпергера (1565 1573 гг.) был создан первый воинский устав, попытка написания которого предпринималась при Василии Шуйском (1606 г.). Но в 30-е годы усилился и приток западных специалистов, причем потребность в средствах вооружения особенно способствовала развитию металлургии. Основу для этого создали голландцы, после того как потерпели неудачу более ранние попытки англичан («Muscovy Company») на Белом море. В 1632 г. Андрей Виниус, с 1627 г. торговавший зерном в Архангельске, получил монополию на сооружение заводов между Тулой и Серпуховом для выделки чугуна и железа (первая домна была построена в 1637 г.). Несколько позже его поддержал голландец Петер Марселис (1644 г.), состоявший на датской службе. Он начал с торговли ворванью и жиром, а затем возглавил таможенное ведомство и почту. Стеклянную монополию получил в 1634 г. валлонец Койе, построивший под Москвой первую стекольную мануфактуру. К производству поташа и торговле им также были привлечены англичане и голландцы.

Экономические и военные нужды при Михаиле Федоровиче еще не повлекли за собой обращения к Западу в духовной сфере. Православная церковь пока представляла собой единственную духовную власть. Волнения в этой области, которые принесла с собой смута, хотя и продолжались на протяжении почти всего столетия, но сдерживались официальным мнением, сформировавшимся примерно к 1630 г. при дворе патриарха. В «Новом летописце» можно было прочитать, какое понимание смуты было желательно Романовым, а именно: смута явилась наказанием господним якобы за убийство Дмитрия Борисом Годуновым. Согласно этому правители до 1613 г. были лишены божьей милости, и только Михаил Федорович впервые с 1598 г. снова продолжил «царский корень». Таким образом, Филарет, во-первых, отвлекал внимание от своей деятельности в Тушине, а во-вторых, хотел прекратить многочисленные слухи о претендентах на трон с якобы законными правами на власть. В 17 в. было еще 17 фальшивых претендентов.

Летопись суммировала суждения, изложенные ранее разными авторами отчасти по собственной инициативе, отчасти по официальному заказу: дьяка Ивана Тимофеева во «Временнике», келаря Троице-Сергиева монастыря Аврамия Палицина в «Сказании об осаде Троице-Сергиева монастыря…», (предположительно) князя Ивана Катырева-Ростовского в «Летописной книге», князя Семена Шаховского в «Повести известно сказуемой на память царевича Дмитрия» и «Повести о видении некоему мужу духовному» и «Ином сказании» анонимного автора. За рамки общепринятых представлений вышел только князь Иван Хворостинин, который, очевидно, воспринял польско-католический образ мышления и за это неоднократно обвинялся в ереси.

В ереси в 1618 г. поначалу обвиняли и ученых, которым было поручено привести литургические тексты в соответствие с греческими «оригиналами», поскольку распространявшееся книгопечатание потребовало создания версий, единых для всего государства. Еще удавалось отказываться от других новшеств, например, в 1640 г. было отклонено предложение киевского митрополита Петра Могилы, а через пять лет вселенского патриарха об основании в Москве духовной академии по образцу Киевской академии. Книги «литовской печати» были под запретом с 1627 г., поскольку через них с Украины могли проникнусь идеи римско-католической церкви. Но патриарх Иосиф, возведенный в этот сан в 1642 г., уже решительно придерживался греческой ориентации.

В целом смута пробудила публицистическую активность и духовное брожение, которые с такой же интенсивностью возродились только сто лет спустя, во времена Петра Великого. Способность публицистов выявлять причинные связи, то есть развивать истинное историческое сознание, чрезвычайно возросла. Ей сопутствовали больше не подавлявшиеся социальные беспорядки. В 1635 г. купцы в коллективной челобитной снова, как и в 1627 г., выражали недовольство торговыми привилегиями иностранцев. В 1636 г. посадские прибегли к самовольному осуществлению своих прав и забрали сотни своих бывших жителей, «закладских» из «белых» слобод.

1637 годом датируется первая челобитная служилых людей, которой, очевидно, предшествовали угрожающие признаки, так как за пять дней до ее подачи царь решил уменьшить служебные обязанности наполовину. Подписали челобитную дворяне, оказавшиеся в столице по поводу созыва земского собора. Однако служилые люди имели и достаточно других возможностей для того, чтобы обсудить в Москве свое положение: до и после военных походов или трижды во время проведения судебных заседаний (новый год, рождество и троица). Даже сами эти судебные заседания представляли собой челобитие провинциальных дворян, поскольку централизация суда делала процессы дорогостоящими и, учитывая коррупцию и затягивание, практически невыносимыми для большинства истцов. Другое настоятельное требование касалось крестьянского вопроса, то есть увеличения пятилетнего срока поиска беглых крестьян или, еще лучше, полной отмены «урочных лет». На это правительство, осуществлявшее описанную выше двойственную политику, еще не соглашалось, но было готово, по крайней мере, ввести девятилетний срок розыска. Этим был сделан еще один шаг в направлении закрепощения крестьян, тем более что уже в 1641 г. в связи с другой коллективной челобитной служилых людей срок был увеличен до десяти, а для вывозных — до пятнадцати лет. Интересно то, что обе челобитные частично затрагивали и интересы посадского населения, во-первых, в отношении децентрализации судов, во-вторых, в отношении отмены «белых» слобод. Здесь наметилась солидаризация, которая при следующем царе привела к взрыву.

Челобитные были поданы в связи с земскими собора ми, созванными для решения внешнеполитической проблемы. Поводом послужило дерзкое нападение донских казаков на турецкую крепость Азов летом 1637 г. Завоеватели удерживали крепость в течение четырех лет, несмотря на усилия армии и флота Османской империи. В 1641 г. казаки предложили Михаилу Федоровичу принять Азов. Уже в 1637 г. было отправлено прошение о помощи, а Земский собор, совета которого спрашивал царь, тогда был еще единодушно готов к военному налогу, хотя царь в письме к султану отмежевался от операции казаков. В 1639 г., когда Земский собор (правда, не выборный) был созван снова после того, как стало известно, что в Крыму истязали московских посланников, посадские попросили на раздумье два года. Когда в 1641 г. дело приняло серьезный оборот, собор 1642 г. в целом вел себя скорее сдержанно; только средний слой служилых людей был безоговорочно готов к походу. Поддержка казаков, без сомнения, означала бы кровопролитную войну с Османской империей. Несмотря на продолжавшееся столетиями давление Запада, Москва была еще не готова к этому, тем более что султан угрожал в случае войны уничтожить все православное население своей империи. Поэтому казаков уговорили сдать крепость.

Авантюра казаков, с одной стороны, вызванная традиционной жаждой наживы, а с другой, направленная на защиту от татарских нашествий, была только одной из многих аналогичных военных акций. Другие отряды казаков в это время направились в поход через всю Сибирь. Как уже было при завоевании Сибирского ханства в 80-е. и 90-е годы предыдущего столетия, московское правительство санкционировало захваты и аннексировало владения задним числом. На Дальнем Востоке, правда, и не сопротивлялись более мощной государственной власти: в 1619 г. возник Енисейск, в 1632 г. — Якутск, а в 1639 г. Иван Москвитин первым дошел до Тихого океана в районе Охотского моря. Уже в 1616 г. первое русское посольство было направлено к монгольскому Алтын-хану, а два года спустя первый русский посол — Петлин — прибыл в Пекин.

Несмотря на это Михаил Федорович находился еще полностью во власти традиций прежних времен. В этом отношении характерной была его неудачная попытка выдать замуж свою дочь Ирину за датского принца Вальдемара. Переговоры с королем Христианом IV начались в апреле 1642 г. и сразу же уперлись в вопрос о вероисповедании. Вальдемар приехал в Москву в начале 1644 г. после того, как через Петера Марселиса получил гарантию, что сможет остаться протестантом. Однако московские власти не сдержали своего обещания, оказывали давление на принца, и вдобавок не давали ему уехать. Несколько попыток побега, предпринятых датчанами, окончились неудачей. Принца освободила смерть царя, и он смог через полтора года вернуться домой.

Трудно сказать, насколько велико было участие Михаила в общей политике. В любом случае, умные уступки в условиях надвигающихся социальных волнений отвечали его натуре; сомнительно, чтобы Филарет мог принять иное решение в отношении Азова. Тем не менее примечательно, что после смерти Филарета снова усилились позиции фаворитов, сначала И. Б. Черкасского, а с 1642 г. Ф. И. Шереметева. Они приобрели власть, взяли в свои руки руководство самыми доходными приказами. С этим, конечно, были связаны и злоупотребления, которые усиливали волнения населения. Незадолго до своей смерти царь отдал распоряжение о расследовании. Удрученный скандалом с Вальдемаром, он умер 13 июля 1645 г. от водянки.