Русские цари

Лжедмитрий, в действительности Юрий (в иночестве Григорий) Отрепьев, род. около 1580 г., царствовал с 20.6.1605 г., венчан на царство 21.7.1605 г., женат с 8.5.1606 г. на Марине Мнишек (примерно 1588–1614), убит 17.5.1606 г., пепел развеян по ветру. Отец — Богдан Отрепьев.

Историкам потребовалось немало времени, чтобы более или менее прояснить личность мнимого царского сына Дмитрия Ивановича — Лжедмитрия, тем более что он сам постарался приукрасить свою биографию противоречивыми сведениями. Современники прислушивались к сказочным историям, а их запись давала историографам пищу для размышлений, в том числе и умозрительных. Лишь в недавнее время, прежде всего благодаря исследованиям Р. Г. Скрынникова, удалось прояснить историю жизни самозванца до момента его появления в качестве мнимого наследника московского царского трона. В то время наиболее распространенная легенда гласила, что в 1591 г. в Угличе жертвой покушения, подготовленного Борисом Годуновым, пал не сын Ивана Грозного Дмитрий, а похожий на него мальчик, которого царица-вдова Мария Нагая (в иночестве Марфа) и ее доверенный человек тайно положили в постель Дмитрия. Дмитрий укрывался в безопасности в разных монастырях; лишь после множества тяжких странствований он смог открыть свое происхождение. В обстановке растущей неопределенности такой рассказ казался убедительным, даже понятым как воля божественного провидения. Хотя он не гарантировал осуществления притязаний, но подходил для того, чтобы пробудить симпатии и сделать правдоподобными мотивы поступков.

Достоверно известно, что человек, ставший впоследствии Лжедмитрием, был сыном мелкопоместного дворянина, сотника в стрелецком полку Богдана Отрепьева. Юрий (в иночестве Григорий) рано осиротел и вел бродячий образ жизни. Он останавливался чаще всего в монастырях и мог быть рукоположен в дьяконы. Он, видимо, производил особенно благоприятное впечатление на свое окружение, поскольку проявлял большое прилежание в учебе и неустанную жажду знаний. Вероятно, особую пользу ему принесло временное пребывание в Чудовом монастыре, находившемся в Кремле. Оно дало ему возможность изучить обращение в царской и патриаршей резиденции и познакомиться с политической обстановкой. Восприимчивость и способность понимать проблемы обеспечили ему покровительство, может быть, ему указали на будущие возможности, в любом случае он был осведомлен о недовольстве высокопоставленных лиц, равно как и о слухах о якобы спасенном «царевиче».

После остановок в арианской общине в Киевском пещерном монастыре (на территории польско-литовской Украины) и контактов с казачьими отрядами он инсценировал «открытие» своего происхождения в доме князя Адама Вишневецкого. Место было выбрано искусно: владения князя находились на московской границе, случались и мелкие конфликты. Если князь и покровительствовал «царевичу», то это могло служить его интересам; он рекомендовал самозванцу политических союзников, среди них сандомирского воеводу Юрия Мнишека. Вместе они добились для Лжедмитрия неофициальной аудиенции у Сигизмунда III в марте 1604 г. Ему уделил внимание и папский нунций в Кракове Клаудио Рангони; в поле зрения попала возможность церковной унии, которая, по-видимому, конкретизировалась, когда Лжедмитрий в обстановке строгой секретности перешел в католичество. В качестве духовных наставников ему были назначены два польских патера из ордена иезуитов.

Несмотря на секретность, события такого рода не остались тайной для главных лиц Речи Посполитой. Такие магнаты, как Ян Замойский, Лев Сапега и Стефан Жолкевский, предостерегали от политических авантюр. В защиту Лжедмитрия выступили Мнишек и его единомышленники. Они ожидали преимуществ в случае, если добьются успеха в Москве, так как их положение в своем сословии было спорным. На эти разногласия можно смотреть и более широко: каждый успех короля укреплял бы его власть, во-первых, с точки зрения положения в дворянской республике, во-вторых, он мог существенно улучшить исходное положение для возобновления борьбы за Ливонию (и шведскую корону). Для открытого союза Сигизмунда III с Лжедмитрием потребовалось бы согласие сейма, а поскольку на это рассчитывать не приходилось, то заинтересованным лицам рекомендовалось вести тайные переговоры. Они привели к соглашениям с неравноценными условиями: Сигизмунд III заверил, что не будет ничего предпринимать против подготовки похода на Москву, а также против шляхтичей, которые присоединятся к нему. В случае успеха ему должны оказать военную помощь против шведской Ливонии, кроме того, ему должны отойти территории вокруг Смоленска и Новгорода Северского. Наконец, было предусмотрено заключение «вечного» мира между обоими государствами, что было равнозначно гарантии новых границ. Также неравноправными были соглашения с папским нунцием: будущий царь должен был разрешить деятельность католических священников в своей стране и участвовать в крестовом походе против оттоман. Встречная услуга состояла в гарантии духовной поддержки со стороны папской курии; в Риме никогда не выпускали из внимания возможность церковной унии. При таком положении вещей оказывается, что король весьма скромно заплатил за ожидаемую выгоду, тогда как самозванец был готов заплатить высокую цену. Очевидно, принимался в расчет значительный риск, тем более что при выполнении условий Лжедмитрий ставил на карту доверие своих будущих подданных или вообще оставался в проигрыше. Если бы он действительно сдержал свои обещания, то тем самым пробудил бы сомнение в подлинности своего царского достоинства.

Когда московские посланники заводили разговор на эту тему при Краковском дворе (они обычно называли Лжедмитрия самозванцем и беглым монахом Гришкой Отрепьевым), то там постоянно уклонялись от обсуждения, аргументируя продолжением перемирия и ссылаясь на право шляхтичей участвовать в военных операциях за пределами государства. Попытки привлечь на свою сторону отдельных поляков и склонить их к выдаче «самозванца» также оказались безуспешными. Ему удалось собрать в свои отряды значительное число шляхтичей. Их количество оценивали в 2000 всадников. Можно предположить, что они вступали в войско Лжедмитрия не из-за убеждения, что они способствуют осуществлению справедливых претензий или свержению узурпатора, а скорее из-за вознаграждения, будь это подаренные земли или звонкая монета. В Речи Посполитой в этом отношении многого ожидать не приходилось, а поскольку король ручался за них, то их действия даже не были противозаконными. Бывшие подданные Москвы, присоединившиеся к Лжедмитрию, вряд ли укрепили его военную мощь, но их содействие могло принести пользу во время наступления: в отличие от коренного населения они могли быть полезными как свидетели того, что «царевич» действовал не в интересах и тем более не по поручению Польско-Литовского государства. В советской историографии долгое время считалось доказанным, что Лжедмитрий был инструментом для осуществления стремлений Польско-Литовского государства. В последнее время это мнение изменилось. Конечно, предприятие не могло бы осуществиться, если бы поляки не проявляли терпимости во время его подготовки, хотя раздавались предостерегающие голоса. Но о поддержке официальными политическими инстанциями не могло быть и речи. Она нарушила бы существующее распределение сил; группировки в сейме контролировали друг друга и взаимно следили за тем, чтобы королевская династия не превышала своих полномочий, прежде всего в направлении усиления королевской власти. Обязательства короля были весьма небольшими, он мог ждать дальнейшего развития событий; для его партнера Лжедмитрия, напротив, играл роль и фактор времени.

Впрочем, самозванец был связан еще и иным образом. Он обручился с дочерью воеводы Ю. Мнишека, а также письменно дал ей и ее отцу щедрые обещания. Марина Мнишек после заключения брака должна была получить в свое полное распоряжение бывшие княжества Новгороде кое и Псковское, будущий тесть царя — обширные землевладения в районе Смоленска и Новгорода, а также значительные денежные выплаты; дополнительно было определено, что соглашения должны быть выполнены в течение года. Тот, кто согласился на такие условия, либо обладал завышенным самомнением, либо решился идти ва-банк.

Начало похода в октябре 1604 г. принесло войскам Лжедмитрия быстрые успехи. Это было до некоторой степени обусловлено слабой обороной московских границ, но более всего готовностью населения района боевых действий к встрече Лжедмитрия как «настоящего» царского сына. Прокламации, содержание которых распространяли и сторонники Лжедмитрия, опережавшие основные силы, клеймили царя Бориса как узурпатора трона и тирана и провозглашали «истинного наследника трона» спасителем. Они находили широкий отклик. К изменению настроения привели даже не военные неудачи. Угрозу польских последователей Лжедмитрия покинуть войска из-за отсутствия ощутимых успехов, можно было отвести. Подкрепление — несколько тысяч казаков, отозвавшихся на многообещающие призывы, означало существенное усиление войска. Надежду на успех укреплял и переход нескольких городов на сторону «царевича» без боя. До военного решения проблемы дело не дошло, так как царская армия, вслед за своими воеводами, в начале мая 1605 г. перешла на сторону противника и подчинилась самозванцу (см. главу «Федор Годунов»).

Хотя путь на Москву был теперь свободен, Лжедмитрий не торопился. Вероятно, он хотел избежать впечатления, что он вошел в столицу как завоеватель. Поэтому он выжидал, пока ситуация там не прояснится. В Туле он принял делегации, которые заверили его в своей преданности. Оттуда эмиссары направились в столицу, чтобы повлиять на настроение в ней. Жителям были обещаны всяческие благодеяния, в том числе всеобщая амнистия, обоснованная тем, что они пали жертвой сознательного обмана со стороны обольстителя. Ожидания вскоре сбылись: расплата с членами семьи Годунова в начале июня не встретила никакого сопротивления, а переориентация ведущих лиц государства произошла настолько быстро, что можно было предположить, будто они только и ждали переворота. Когда после тщательной подготовки 20 июня 1605 г. «царевич» вступил в Москву, то его встречали с ликованием. Успех его предприятия, очевидно, считали доказательством правдивости сообщений о его спасении и воли божественного провидения. Это подтверждало и поведение большинства высокопоставленных лиц.

Само собой разумеется, при смене кадров с важнейших постов были удалены все те, кого подозревали в симпатиях к Годуновым. Патриарх Иов был сослан в Старицкий монастырь, его место занял выходец с Кипра Игнатий, бывший до тех пор архиепископом рязанским. Поскольку при этом выборе были соблюдены канонические правила, то эту меру можно рассматривать как признание «царевича» церковью. Коронация была совершена обычным образом 21 июля 1605 г. Члены боярских семей, сосланные или выдворенные во время правления Годунова, вернулись в Москву. Среди них и Федор Никитич Романов (в иночестве Филарет), при Борисе Годунове принудительно постриженный в монахи. Он получил чин архиепископа ростовского. Его жена также смогла вернуться из монастыря, в который она была насильно заточена в качестве монахини. Наконец, в город была торжественно привезена царица-вдова Мария Нагая, последняя жена Ивана IV, принявшая в 1591 г. при постриге имя инокини Марфы. За три дня до коронации было инсценировано «узнавание» матерью сына. Такого рода мероприятия, вероятно, находили понимание, как и расширение круга советников или знаки милости, оказываемые в разной форме испытанным слугам. В то же время поведение нового царя давало повод для сомнений или недовольства: если диктаторское обращение с обладателями высоких титулов вызывало разочарование в Кремле, то населению было непонятно, почему новый государь демонстрировал манеры, противоречившие представлениям о поведении самодержца Он не придерживался традиционных форм поведения на людях, иногда даже насмехался над их отсталостью. Часто он смешивался с жителями города; особенно серьезные последствия имела его беспечность в отношении правил, предписанных церковью. Когда он публично заявлял, что время требует отказа от устаревших форм и образа мыслей, то это было не только болезненно, но и вызывало подозрение в намерении переделать государство по польскому образцу — что он и хотел сделать. Предпочтение, отдаваемое польским дворянам, по-видимому, истолковывалось в том же свете, что и изменения в дворцовой жизни, например, введение инструментальной музыки. Польские добровольцы, последовавшие в Россию за Лжедмитрием, стали представлять собой проблему, поскольку настаивали на соответствующем, то есть щедром, вознаграждении за свои услуги. Передача им земель, без сомнения, вызвала бы сопротивление, а государственная казна и без того уже была истощена настолько, что никакие выплаты были невозможны. Обещания добровольцев не устраивали. Население города все больше настраиваясь против них, поскольку они вели себя как диктаторы и становились причиной неприятных инцидентов. Встал вопрос о том, что царь, возможно, нуждается в них — свою личную охрану он сформировал из иностранцев — или же не в состоянии от них избавиться.

Надежды, пробужденные бесчисленными прокламациями самозванца, несмотря на их недостаточную конкретность или именно из-за нее, были велики, однако выполнение обещаний заставляло себя ждать. Основная масса казаков и других добровольцев была отпущена из армии без гарантий особых «свобод». Если речь шла о крестьянах, то они возвращались в свою прежнюю социальную группу. Указ, запрещавший коллективные договоры найма крестьян на работы, практически не имел последствий. Более важным был другой указ от 1 февраля 1606 г., который снова ввел пятилетий срок для принудительного возвращения беглых крестьян. На практике это означало, что те крестьяне, которые с 1601 г. самовольно покинули место своего поселения, а ввиду экстремальных обстоятельств таких было немало, подлежали возврату в прежнее зависимое положение. Эта мера, отвечавшая интересам служилых дворян-землевладельцев, была следствием понимания царем того, что он вынужден искать симпатий этого слоя. Боярству царь не доверял. Представители боярства, очевидно, ожидали, что их измена принесет им право участия в государственной политике, но поняли, что новый государь не принимает их всерьез. Уже в июне 1605 г. был раскрыт тайный заговор против царя, за которым стояли бояре. Глава заговорщиков, вторично переметнувшийся князь Василий Шуйский, был приговорен к смерти, но в последний момент помилован. Трудно сказать, был ли этот шаг демонстративным проявлением великодушия, легкомысленным поступком или знаком неуверенности.

Если уже через несколько недель можно было почувствовать растущее недовольство новым режимом, то трудности царя еще больше возросли, когда Сигизмунд III и нунций Рангони стали напоминать о выполнении обещаний, данных в свое время «царевичем». Если бы их содержание стало известно, то это стало бы концом новой власти. Царю оставалось надеяться только на время. Формирование войск для участия в походе Польско-Литовского государства против Ливонии вряд ли было возможно, а о передаче территорий (король дополнительно увеличил свои требования) нечего было и думать. Положение Сигизмунда III было угрожающим: нужно было отбивать нападения шведов с территории Ливонии, наметились столкновения с образовавшейся против него конфедерацией. Связей с этой конфедерацией и искал Лжедмитрий. Соблюдение формальностей не исключало дипломатических уколов, таких, как отказ признать царский титул Лжедмитрия.

Нужно было успокоить и Рим. Через Антония Поссевино, иезуита, посредничавшего на переговорах о перемирии 1581 г., новый царь мог доносить планы нового похода против турок одновременно с жалобами на Краков, не признававший царский титул. Папа Павел V в своем ответе взял инициативу в свои руки и предложил союз с Габсбургами, разумеется, он напомнил об обязательствах Лжедмитрия в церковной сфере. Как явный успех оценили в Москве осуществление прямых контактов с папским престолом. Тем самым становилась ненужной посредническая роль краковского нунция. В Кремле могли с удовлетворением отметить, что в посланиях курии использовалось обращение «Serenissimus et invectissimus Imperator» («светлейший и непобедимейший император»). Оно, возможно, подразумевало отдаление от Польско-Литовского государства и приобретение Рима в качестве посредника.

Бракосочетание царя состоялось в Кракове осенью 1605 г. по доверенности согласно католическому обряду. Дьяк Афанасий Власьев, представлявший Лжедмитрия, являл собой при этом не очень счастливую фигуру. Отъезд будущей царицы затянулся до весны 1606 г., ее сопровождала необычайно большая свита, насчитывавшая, по сообщениям, 2000 человек. В начале мая она въехала в Москву. Ее отец настойчиво напомнил об обещаниях и получил первые выплаты. Православное венчание состоялось 8 мая, празднества начались на следующий день. Москвичи посчитали выбранное время неудачным, поскольку 9 мая пришлось на пятницу, то есть день поста, и, кроме того, день особо почитаемого святого Николая. Многие напряженно ожидали, будет ли польская невеста соблюдать в Успенском соборе литургические правила православной церкви. Как ни старались совершить обряд причастия тайно, но все же пошел слух о том, что царица предпочла католический ритуал. Празднества следующего дня шокировали москвичей, для которых балы маскарады и фейерверк были чем-то поразительно чуждым. Барское поведение прибывших на праздник польских гостей приводило к тяжелым инцидентам. Царь неоднократно получал предупреждения об опасности мятежа, но отмахивался от них. Между тем он пустился в весьма примечательное предприятие. Среди терских казаков объявился человек, утверждавший, что он сын царя Федора Ивановича. Его сопровождал казачий отряд, для которого он принял распространенное в народном эпосе имя «Илья Муромец». Как бы абсурдна ни была эта легенда, но царь пригласил своего «племянника» с его сторонниками в Москву. Тот опоздал.

Нараставшая в Москве нервозность стала для главных лиц группы заговорщиков, возглавляемой братьями Василием, Дмитрием, Иваном Шуйскими, удобным случаем для осуществления их замысла. Они распространили среди населения и в гарнизоне слухи о том, что царю угрожает его польское окружение, и что он нуждается в защите. Этот призыв мобилизовал людей, после чего сравнительно легко удалось с помощью других лозунгов превратить недовольство в ярость и обратить ее против царя: он-де, католик, инструмент в руках поляков, обманщик и предатель. 16 17 мая 1606 г. произошли массовые нападения на польских панов, которые все еще присутствовали на празднествах. Большей части их удалось спастись в домах. Тем не менее число жертв по оценкам составило 500 человек. Сторожевые отряды в Кремле оказали лишь слабое сопротивление, приближенные царя были убиты. Сам царь умер после попытки бегства, во время которой он, 17 мая 1606 г., был тяжело ранен выстрелом из ружья. Его труп был выставлен на Красной площади, затем сожжен. Пеплом выстрелили из пушки в направлении Запада.

Царицу Марину, ее отца и их многочисленную свиту доставили в Ярославль и интернировали там. Польских пленных вывезли в разные города. Не тронули только королевское посольство, доставившее поздравления от Сигизмунда III: посланников продержали под домашним арестом до осени 1608 г. Патриарха Игнатия сослали в Чудской монастырь. Мать «царевича» выступила свидетельницей против самозванца, ставшего царем. Теперь она заявила, что признала мнимого сына под нажимом.

Успех предприятия Лжедмитрия нельзя объяснить одной причиной. Трудно оценить долю отдельных факторов, но их можно по крайней мере перечислить: невозможно оспаривать способность самозванца быстро обучаться, видеть, оценивать и использовать ситуацию, просчитывать возможности и действовать эффективно. Его польско-литовские заступники руководствовались по существу соображениями, определявшимися их собственными интересами. Эти интересы без труда можно было соединить с интересами Лжедмитрия, причем остается открытым вопрос о том, кто кого использовал. Сигизмунду III удалось замаскировать свои замыслы и, тем самым, обеспечить себе свободу действий. То, что поход Лжедмитрия поначалу почти не встретил сопротивления, можно объяснить скорее не тем, что в Москве недостаточно серьезно воспринимали происходящее, а эффектом прокламаций, систематически распространяемых сторонниками «царевича». Он основывался на недовольстве существующим положением, которое, в свою очередь, вызывало сомнение в правомочности существующей власти Годуновых. Люди были готовы воспринимать щедрые обещания как гарантию возврата добрых старых времен. «Истинного», законного по рождению царя считали гарантией возврата нормальных условий. Настроение в столице, вероятно, менялось в таком же направлении. Очевидно, противники царей Бориса и Федора Годуновых исходили не из предположения, что Лжедмитрий — это чудом спасшийся сын Ивана Грозного.

Они собирались свергнуть Бориса и его сторонников и в результате этого получить преимущества для себя.

Крах «царя Дмитрия Ивановича» был обусловлен не только тем, что он практически не выполнил своих щедрых обещаний, но, вероятно, в большей степени тем, что стиль его правления и жизни противоречили традиционным представлениям о сущности образа царя. Вследствие этого в широких кругах населения Москвы также росли сомнения в правомочности его власти. К этому добавлялось впечатление, что он предпочитал все иностранное и иностранцев, прежде всего поляков: достаточное основание для предостережений со стороны православного духовенства. Таким образом, он давал множество поводов для агитации против себя. Он разочаровал не только высокопоставленных бояр, но и подданных, верных царскому режиму. Чужеродная помпезность свадебных празднеств увеличила напряжение и, наконец, привела к разрядке.

Даже если оценивать короткое время правления мнимого Дмитрия Ивановича как эпизод в истории Московского государства, то события, связанные с его личностью, способствовали выявлению постоянных черт в истории самодержавия: очевидно, массы подданных не представляли себе другую форму правления. Традицию, не оценивая, принимали как фактор, отражающийся на политической и социальной повседневности, включая и ее недостатки. Предполагая начать реформы, можно было исходить только из самодержавной власти, но и она была переплетена с традицией, являвшейся частью ее собственной легитимации. К традиции относилось и происхождение, тем более что порядка престолонаследия не существовало. Самодержавие определенно было пленником своей собственной идеологии. Несмотря на кажущуюся неограниченной власть, свобода действий все же была поставлена в определенные рамки. Выходящий за эти рамки подвергал самого себя опасности. Ирония истории заключается в том, что противники царя оперировали тем доводом, что речь шла о сохранении «истинного» самодержавия и призвании «истинного» царя.