Русские цари

Павел I, род. 20.9.1754 г., император с 6.11.1796 г., коронован 5.4.1797 г., умер 11/12.3.1801 г., похоронен в Петропавловской крепости. Отец — Петр III (21.2. [по н. с.] 1728 — 5.7.1762, император в 1762 г.), мать — Екатерина II (2.5. [по и. с.] 1729 — 6.11.1796, императрица в 1762–1796 гг.). 1-й брак в 1773 г. с Августиной-Вильгельминой (в России Натальей Алексеевной) Гессен-Дармштадтской (25. [по н. с.] 6.1755 — 15.4.1776). 2-й брак в сентябре 1776 г. с Софией-Доротеей (в России Марией Федоровной) Вюрттембергской-Мемпельгардской (25. [по и. с.] 10.1759 — 24.10.1828). Дети (от второго брака): Александр (I) (12.12.1777—19.11.1825, император в 1801–1825 гг.), Константин (27.4.1779 — 15.6.1831), Александра (29.7. 1783 — 4.3.1801), Елена (13.12.1784 — 12.9.1803), Мария (4.2.1786—11.6.1859), Екатерина (10.5.1788-9. [?] 1.1819), Ольга (11.7.1792-15.1.1795), Анна (7.1.1795-17.2.1865), Николай (I) (25.6.1796-18.2.1855, император в 1825–1855 гг.), Михаил (28.1.1798 — 28.8.1849).

Павел I считается одной из самых спорных фигур в русской истории. Если доброжелательные современники описывали его как «мудрого, великого и милосердного монарха», то уже для Александра Пушкина он был доказательством того, что «и в просвещенные времена могут рождаться Калигулы». В русской историографии 19 в. мнения о нем преимущественно отрицательные: правление Павла было временем «произвольных прихотей и насилия» (Н. К. Шильдер) и, кроме того, «самой бюрократической эпохой» (В. О. Ключевский) в истории русского государства, хотя император был не лишен и «черт определенного рыцарства». Советская историография присоединилась к этой преимущественно негативной оценке: еще в 80-х годах ленинградский историк Галина Принцева назвала Павла I «крайне противоречивой фигурой на русском престоле» и охарактеризовала его как человека «непредсказуемого поведения, неожиданных, сбивающих с толку перемен настроения и пристрастий». Для немецких историографов, занимающихся Россией, типично определение Отто Хетцша, который рассматривает четыре года, четыре месяца и шесть дней правления Павла как «интермедию». Тем самым его правление объявляется как бы эпизодом в истории царской империи между «просвещенным абсолютизмом» его матери Екатерины II и «конституционализмом» его сына Александра I. Только в последнее время в англосаксонской историографии предпринята попытка нарисовать дифференцированную картину стремлений и действий Павла.

По официальной версии Павел был сыном императора Петра III и его жены Екатерины Алексеевны, урожденной принцессы Софии Фредерики Августы Анхальт-Цербстской, будущей императрицы Екатерины II, Мальчик, которого его двоюродная бабка Елизавета рассматривала как законного наследника престола, вскоре после рождения был разлучен со своими родителями и воспитывался под непосредственным надзором императрицы. Павел был для нее не просто ребенком, а наследником престола, опекаемым самим государством, Мальчик рос в атмосфере грубых страстей и унизительных ссор, которые оказали влияние на развитие его личности- Лишившись отца уже в возрасте восьми лет, он был отстранен от серьезных занятий и какого-либо участия в государственных делах. Он был также изгнан из окружения своей матери; к нему, постоянно окруженному соглядатаями, с подозрением относились придворные фавориты.

Внешне Павел был скорее непривлекателен. Современники писали, что его фигура не очень бросалась в глаза, его вид не был величественным. Павел был маленького роста, лицо его, как видно на портретах того времени, «не относилось к красивым». Как утверждают, в пубертатном периоде уродство настигло его, «как злой недуг», и превратило детское лицо «в грубый лик с забавно вздернутым носом и толстыми губами», которое злые языки сравнивали с мордочкой пекинеса. Есть свидетельства о том, что в детстве он иногда говорил «действительно умные вещи», однако ему недоставало «порядка в мыслях» и «энергии логического мышления». Имея слабый характер и «чрезмерную фантазию», он был подвержен «пагубной склонности к болезненной, преувеличенной экзальтации», которая раздувала любое представление «до самого предельного размера» и любое настроение до «предельного рыцарского великодушия или же слепой страсти и тиранической ярости».

Бесспорно, что Павел получил прекрасное воспитание, которое проходило исключительно под знаком просвещения. Вследствие этого в молодые годы он был склонен к реформаторским стремлениям. Правда, после начала Французской революции модели самодержавного правления, по-видимому, произвели на него большее впечатление, чем идеи просвещения, так что он стал энергичным поборником неограниченного самодержавия. В остальном уже его учителя вынесли противоречивое суждение о своем питомце: с одной стороны, он считался умным и сообразительным учеником, который, как утверждали, мог даже стать «русским Паскалем»; с другой стороны — они сильно сожалели о его нетерпеливости и своенравии.

В 1773 г. Павел, которому только что исполнилось девятнадцать лет, женился на дочери протестантского ландграфа Гессен-Дармштадтского, своенравной семнадцатилетней принцессе Августине-Вильгельмине, которая после перехода в православие получила имя Натальи Алексеевны. Она умерла от родов 15 апреля 1776 г., и великий князь в том же году женился второй раз на семнадцатилетней принцессе Софии-Доротее Вюрттембергской-Мемпельгардской. С ней, получившей после необходимого перехода в православную веру имя Марии Федоровны, Павел жил в семейной гармонии. Рождение десяти детей, прежде всего двух сыновей: Александра (1777 г.) и Константина (1779 г.), осчастливило не только родителей, но и страстно желавшую иметь преемников мужского пола Екатерину II, которая лично заботилась о воспитании обоих внуков.

В 1781–1782 гг. Павел под именем графа Северного совершил путешествие, длившееся четырнадцать месяцев. Он посетил Австрию, Италию, Францию и Нидерланды, а также Швейцарию и Штуттгарт. Тогдашняя Европа, очевидно, показалась ему упорядоченным миром. Это представление особенно касалось Пруссии, короля которой Фридриха Великого русский великий князь безгранично почитал. Под впечатлением от личных встреч с Фридрихом Павел стал решительным поборником пропрусской политики России; он видел безусловные примеры для подражания в прусском военном деле и в прусском государственном управлении.

Самой большой проблемой Павла в то время, когда он был великим князем, была скука. С 1783 г. он предпочитал находиться в Гатчине, подаренной великокняжеской семье императрицей по случаю рождения дочери Александры. Там он не только посвящал себя семейной жизни, но и разрабатывал всевозможные планы усовершенствования государства и общества. Но охотнее всего он предавался своей страсти — игре в «солдатики»: он создал одетую в прусское сукно и обученную прусской тактике «армию», которая в 1796 г. состояла из почти 2400 человек, и в любое время года лично руководил ежедневной многочасовой строевой подготовкой.

С миром политических представлений наследника престола знакомят нас документы, составленные Павлом в конце 1787 — начале 1788 гг., когда он готовился к участию в войне против турок. Опираясь на свое специфическое восприятие Монтескье, он раскрывает себя как приверженца той точки зрения, что большая страна для «упрощения управления» нуждается в самодержавии, соединяющем в себе «силу закона» и быстроту единоличной власти. Он считает необходимым собрать, упорядочить и адаптировать старые законы, но не создавать новое уложение. Кроме того, он поддержал проект своего наставника Панина, который тот уже представлял Екатерине II в 1762 г. об учреждении Императорского совета, который должен был стоять на стороне монарха, обладавшего властью при принятии решений. Высказывания об отдельных «сословиях» раскрывали намерение ужесточить обязательную службу дворян и отменить их некоторые привилегии. О духовенстве говорилось, что оно заслуживает уважения только за распространение истинной божественной идеи, но не за распространение суеверий. От городского среднего сословия, занимавшегося промыслами, торговлей и ремеслами, Павел ожидал заботы о том, чтобы общество не страдало от дефицита чего-либо. Четвертое «сословие», крепостное крестьянство, следовало стабилизировать, признав «классом правоспособных подданных». Во внешней политике великий князь показал себя сторонником политики равновесия. Хотя он и считал Россию достаточно сильной для самостоятельного существования, но выступал за компромисс между государствами. Его практическая рекомендация в значительной степени определялась симпатией к Пруссии: учитывая идею Панина, наследник престола высказывался за «коалицию с державами Севера», потому что ее преимущество, по его убеждению, состояло в том, что эти государства больше нуждались в партнерстве с Россией, чем она сама, и что споры с ними из-за первенства исключены.

Из-за условий, поставленных Екатериной своему сыну, Павел вынужден был терпеть свое приниженное положение при санкт-петербургском дворе. В конце ее жизни эти условия стали особенно жесткими. Она решила не допустить великого князя к престолу. Екатерина испытала все средства, чтобы связать будущее России с сыновьями Павла, прежде всего с внуком Александром, которого она называла «своим завещанием России». Екатерина умерла 6 ноября 1796 г., не приняв соответствующих решений. Таким образом, по лаконичному замечанию Теодора Шимана, «бразды правления государства лежали на земле», и законный правитель, теперь император Павел I, мог взять их в руки, «и никто даже не мог попытаться поставить препятствие на его пути». В церемонии принесения присяга на верность примечательным было то, что присяга распространялась и на назначенного наследника, великого князя Александра Таким образом ликвидировался порядок, установленный Петром I, который предоставлял правящему монарху свободу в выборе наследника, независимо от действовавшего до тех пор по обычаю права первородства, и было восстановлено право на престолонаследие старшего сына и его линии. Это положение было утверждено 5 апреля 1797 г., в день торжественной коронации в соборе Успения богородицы в Московском Кремле и стало основным законом государства.

Во внутренней политике десятилетиями сдерживавшееся нетерпение «с силой взрыва» (В. Зубов) выразилось в мероприятиях, которые были не лишены противоречий и непоследовательности. Иностранная карикатура на императора, появившаяся в то время, была снабжена соответствующими противоречивыми надписями: слева от его изображения слово «порядок», справа — «контрпорядок», а на лбу «беспорядок». Однако нельзя недооценивать рациональные черты деятельности Павла, даже если в основе их лежали романтические представления. Под влиянием мыслей Сюлли, о том, что соблюдение законов является главной заповедью монарха, новый император, например, заботился об их кодификации и для этой цели в год своего воцарения образовал специальную комиссию, которая должна была систематизировать все имеющиеся законы; ее работа продолжилась при его преемнике и была закончена только в 1835 г.

Сознавая, что неэффективное управление может угрожать международному положению государства, Павел придавал большое значение политической централизации и бюрократической рационализации. При этом он уделял особое внимание центральным органам, которые с Петровских времен находились под руководством коллегий. Организационная структура государства и общества была подвергнута проверке и реорганизации: были восстановлены пять старых отраслевых коллегий (Камер-, Коммерч-, Берг-, Мануфактур-коллегии, а также Главная солевая контора), созданы Департамент уделов и новые ведомства Государственное казначейство, Управление водных сообщений, а также «Экспедиция государственного хозяйства, обеспечения иностранцев и крестьянского хозяйства». Очевидно, действия Павла были нацелены на полное преобразование всего центрального управления, которое должно было состоять не из коллегий, а из семи отраслевых департаментов (юстиции, финансов, военного, морского, иностранных дел, коммерции и казначейства) во главе с министрами, несущими личную ответственность.

Масштаб консервативных тенденций во внутренней политике Павла отражают усилия, направленные на то, чтобы привить своим подданным прямо-таки рабскую покорность. Примером является изданный в 1789 г. «Регламент Санкт-Петербурга», делавший иллюзорным городское самоуправление. Регламент превращал столицу государства в «казарму» (Г. Принцева). В указе точно устанавливался служебный и домашний распорядок дня жителей. Распорядок дня и всей жизни населения столицы, в том числе и дворянства, регламентировался и целым рядом более мелких полицейских распоряжений, за нарушение которых полагалось строгое наказание. С этой необычной мерой Павел связывал явное намерение изолировать своих подданных от идей Французской революции. Чтобы уберечь их от любых «якобинских» веяний, было прервано сообщение с зарубежными странами. Все частные типографии были закрыты, ввоз иностранных книг, нот и картин запрещен. Было, например, официально запрещено носить круглые шляпы и одежду по французской моде; нельзя было употреблять такие слова, как «нация», «конституция», «республика» или «гражданские права». Кроме того, Павел так «заботился» обо всех русских подданных, учившихся за пределами государства, что велел отозвать их назад.

Испытывая «маниакальную страсть» (X. фон Бехтольсхайм) к военному делу, Павел интенсивно занимался армией. Бросалось в глаза его стремление заниматься военными делами вплоть до мелочей, например, установлением норм для артиллерийских лошадей. В остальном он считал, что надежное преобразование армии гарантировала бы организация всех войск по образцу его гвардии в Гатчине. Генералы, например Суворов, которые противились проводимой «пруссификации», попали в опалу, в то время как преданные гатчинские друзья, такие, как Аракчеев, теперь делали карьеру. Первые реформаторские мероприятия касались преобразования гвардии и переустройства всей армии, в частности пехоты и кавалерии, для которых — с учетом опыта Семилетней войны — были изданы новые уставы. Ядро армии — пехота, кавалерия и гарнизонные части — состояло из почти 369 000 человек, на содержание которых государство должно было затрачивать 24,1 млн рублей, и было организовано «по типу будущих военных округов» (Е. Амбургер), разделено на двенадцать дивизий, названных по месту их дислокации в мирное время. В целом военные реформы Павла сводились к более четкой организации, быстрой мобилизации и большей маневренности армии, но имели целью также унификацию обучения и ликвидацию коррупции.

Изменения в церковной сфере, предпринятые в короткий период правления Павла, были нацелены, прежде всего, на более четкую и эффективную организацию. Так, в 1797 г. был учрежден юридический отдел с приведенным к присяге казначеем, а два года спустя определено, что границы епархий должны соответствовать границам соответствующих губерний. Кроме того, была проведена проверка соответствия церковного штата количеству, установленному уставом, с целью отправки «лишних» людей на военную службу. Павел также обращал внимание на то, чтобы Священный синод следил за «благонравностью» духовенства и посредством соответствующих указов заботился, например, о том, чтобы священники не принимали участия в крестьянских мятежах. В целом великодушное и щедрое поведение Павла, стремившегося к поддержке авторитета церкви, не только не привело к хорошим отношениям между государством и духовенством, но и еще больше способствовало низведению церкви до уровня «учреждения, обслуживающего государство» (М. В. Клочков).

Немецкий историк Карл Штелин причислял международные отношения Российской империи в конце 18 в. «к самым необычайным эпизодам политической истории России». Если Штелин хотел выразить этим, что ни в чем так не ощущалась неуравновешенность Павла, как в сфере внешней политики, то при этом он упустил из виду два момента: во-первых, император имел твердое намерение выступать на мировой политической сцене не только в роли зрителя, а во-вторых, с борьбой против «моральной чумы», распространявшейся с Запада, связана славная глава новой русской военной истории.

Объявленная первоначально политика невмешательства не воспрепятствовала энергичной борьбе Павла с Французской Республикой, угрожавшей, по его мнению, уничтожением всей Европе. Важную роль в этом сыграло его вступление в орден госпиталя святого Иоаннна (иначе орден иоаннитов, или Мальтийский орден). Решающее значение для этой авантюры имело, по-видимому, то, что после Французской революции Павел стал проявлять повышенный интерес к католической церкви и видел в ней плотину, которая «только и могла защитить Западную Европу от затопления революцией, и о которую могли разбиться волны революции». Кроме того, своим вступлением в орден он продолжал внешнеполитическую традицию Екатерины, которая уже во время первой турецкой войны поняла значение прочной позиции на Средиземном море и побуждала тогдашнего магистра ордена к союзу с Россией. Уже в 1797 г. Павел по случаю папской миссии ввиду угрожающей опасности со стороны Франции предложил ордену свое покровительство, и его предложение было с радостью принято. Через год, 10 сентября, с согласия папы он взял на себя руководство делами ордена, а 27 октября капитул русского Великого приорства избрал его Великим магистром ордена.

Папа Пий VI, по-видимому, надеялся на то, что с помощью такой необычной связи между рыцарским орденом и самодержавием расширит свое влияние на территории православной церкви, тогда как Павел, принимая новое звание, руководствовался в первую очередь идейными мотивами: положение Великого магистра позволяло ему проявить свое «рыцарство» западноевропейского средневекового толка и показать себя защитником чести всех европейских институтов и хранителем вековых традиций рыцарских союзов (Г. Принцева). Он хотел сделать Мальту своего рода школой контрреволюции для европейского дворянства и уже видел себя вождем победоносного крестового похода против революции. Император серьезно лелеял план сделать из Мальтийского ордена, получившего теперь права гражданства в России, образец рыцарской чести и достоинства с тем, чтобы все европейское дворянство проходило здесь испытательный срок в борьбе против революционных идей. То, насколько тесно Павел связывал судьбу России с орденом, демонстрирует такая деталь, как включение мальтийского креста в государственный герб России.

Император не избежал вооруженного конфликта с Наполеоном, занявшим остров Мальта по пути к Египту в 1798 г. Как полный энтузиазма защитник старого порядка в Европе, он играл активную роль в формировавшейся в Европе с 1798 г. Второй коалиции против Франции. Россия участвовала во Второй коалиции флотской эскадрой и экспедиционным корпусом сухопутных войск. Однако разные представления о целях восточного похода — Павел стоял за реставрацию прежнего соотношения сил, в то время как австрийская политика скорее преследовала экспансионистские цели — привели еще осенью 1799 г. к развалу русско-австрийского союза. Союз Павла с Англией также не был продолжительным. Внешний повод для разлада дали рыцари Мальтийского ордена, которые после капитуляции французского гарнизона ощутили себя британскими подданными. Когда англичане, нарушив прежнее соглашение, отказались оккупировать остров вместе с русскими, взбешенный Павел разорвал союз с Англией. Британско-русские торговые отношения были так же парализованы русским эмбарго. Ситуация обострилась до такой степени, что обе стороны начали готовиться к вооруженному конфликту.

Павел попытался вернуть себе простор для внешнеполитических действий с помощью двух инициатив: во-первых, попыткой в декабре 1800 г. возобновить направленное против Англии соглашение 1789 г. с Данией, Швецией и Пруссией о «вооруженном нейтралитете на море» для обеспечения свободного судоходства и торговли нейтральных государств («свободные корабли, свободные товары»); во-вторых, начатым в январе 1801 г., но не доведенным до конца авантюрным проектом отселения 22 500 казаков в Центральную Азию, чтобы оттуда наносили удары по английским владениям в Индии. В ходе «индийской авантюры» в январе 1801 г. было аннексировано королевство Грузия, по Гюнтеру Штеклу, «единственное долгосрочное приобретение сумбурной русской внешней политики при Павле I, практически незамеченное Европой».

После разрыва с Австрией и Англией Павел осматривался в поисках новых союзников для того, чтобы продолжить политику европейского равновесия. Следствием этого стало, на первый взгляд, неожиданное сближение с Францией. Его облегчило назначение Наполеона первым консулом: видя перспективу того, что и во Франции скоро снова появится (по сути) король, Павел отказался от предубеждения против республики, возникшей в результате революции. Он дал четкие указания по проведению переговоров: в Париже настаивать и на сохранении традиционного баланса интересов в Италии и Германии, и на неприкосновенности Османской империи В конце 1800 — начале 1801 гг. Павел сам вмешался в ход переговоров. При этом он прежде всего предостерегал Францию от Англии, склонял к политике изоляции островного государства и выдвигал соображения по поводу нападения на Британскую империю. Он представлял себе, что Наполеон мог бы высадиться на побережье Англии, в то время как Россия должна была напасть на Индию. По-видимому, русский император в конце своего короткого правления был готов отказаться от традиционной политики европейского равновесия и открыть Наполеону перспективу русско-французского господства над Европой.

Внешнюю политику Павла иногда называют непредсказуемой и капризной. Императора упрекают в том, что во внешних сношениях им руководил в первую очередь темперамент, а не разум; во внешнеполитической сфере проявилась «вся фантазия и неуравновешенность его существа» (К. Штелин). На это можно возразить, что внешняя политика Павла по существу определялась сложной ситуацией в Европе: его первоначальные планы сохранения русской политики нейтралитета путем соглашения с северными державами — Данией, Швецией и Пруссией, были нарушены вторжением Франции в Восточное Средиземноморье. Кроме того, усиливающееся нарушение европейского равновесия Францией потребовало осуществления политики в интересах России, которая — не в последнюю очередь благодаря вступлению самого Павла в Мальтийский орден — даже приобрела «идеологический размах» (Е. Оберлендер).

Очевидно, существовали разные причины для столь раннего возникновения замыслов заговора против императора. Прежде всего, Павлу, как видно, не удалось достаточно убедительно объяснить своему окружению внезапную смену своей внешнеполитической ориентации: от энергичного инициатора антинаполеоновской коалиции до союзника революционной Франции. Могла сыграть роль и заинтересованность русского поместного дворянства в экспорте зерна в Англию. Бросается в глаза, что образ мыслей главных заговорщиков был исключительно англофильским. К этому добавилось предпринятое впервые в истории России налогообложение дворянства. В атмосфере растущего недовольства группа дворян добивалась устранения непредсказуемого, по их мнению, императора. Как раз в год, предшествовавший убийству Павла, он своим поведением тирана еще больше восстановил против себя широкие круги общественности. «Тирания достигла своей высшей точки», — писал бывший вице-канцлер Панин, будучи уверенным в положительном отклике широких кругов аристократического общества на свою заговорщическую деятельность, не говоря уже о широком сообщничестве, охватывавшем практически всю петербургскую знать.

Заговорщики посвятили в свои намерения и наследника престола, великого князя Александра; без его согласия переворот не имел бы смысла. Великий князь сначала отклонил «проект бескровного переворота» (Т. Шиманн), но в повторных беседах согласился с необходимостью перемен, так что заговорщики могли посчитать это одобрением. Когда Павел захотел вызвать в столицу пресловутого Аракчеева, своего прежнего доверенного человека из Гатчины, то это дало заговорщикам желанный повод для решительных действий. Осуществить дворцовый переворот поручили уроженцу Ганновера генерал-лейтенанту Беннигсену, находившемуся на русской службе с 1770 г. Было предусмотрено заставить императора поставить свою подпись под манифестом, в котором говорилось, что он из-за своей болезни признает великого князя Александра соправителем. В ночь с 11 на 12 марта 1801 г. заговорщики проникли в опочивальню Павла в Михайловском замке и попытались арестовать его. В ожесточенной рукопашной схватке император, пытавшийся избежать ареста, был жестоко убит гвардейским офицером.

Новость об убийстве Павла вызвала в столице, как и во всей стране «истинный восторг». Санкт-Петербург был похож на сумасшедший дом; вечером, как сообщали, во всем городе не осталось ни одной бутылки шампанского. По-детски радуясь, дворяне снимали с себя предписанную единообразную одежду и снова наряжались во фраки, круглые шляпы и любимые сапоги с широкими отворотами. Жители города радовались, что больше не нужно ночью занавешивать окна, чтобы скрыть вечерние развлечения, такие, как танцы или игра в карты. Все умы и сердца успокоились, как писал литератор А. С. Шишков, общество как бы возроди лось к новой жизни, освободилось от террора человека, который в течение четырех лет, не сознавая, что он делает, истязал царство, доверенное ему богом.

Двойственность Павла — «нашего романтического царя», как назвал его Пушкин в своем дневнике в 1834 г., — определила мнение о нем как современников, так и историков. По оценке современника Павла, шведского политика Густава Магнуса Армфельдта, он соединил «с невыносимостью и жестокостью армейского деспота известную многим справедливость и рыцарство в то время мятежей, переворотов и интриг». Историк Теодор Шиманн также выделял противоречивые черты в характере Павла, указывая, с одной стороны, на его духовно-нравственное высокомерие («он считал себя призванным играть во всем роль судьи»), а с другой — говоря о мании величия, которая никак не давала ему оценить «границы возможного». В этом для Шиманна заключалось объяснение того, почему «несчастный царь» не мог создать ничего прочного: хотя ему удавалось «ломать и гнуть» людей, он не мог вызвать «отклик в их душах». По этой традиции период правления, длившийся меньше пяти лет, называют «сколь реакционным, столь и ненужным». Такая точка зрения недооценивает тот факт, что в напряженных отношениях между усилением власти во внешней политике и давлением реформ во внутренней политике, центральной проблемы русской истории со времен Петра Великого, время правления Павла было слишком коротким, чтобы оставить прочный след. Тем не менее, по замечанию Теодора Шиманна, можно обнаружить достойное внимания последствие его короткого правления: представление Павла о том, что задача благородной политики состоит не в следовании особым интересам, а в твердом осуществлении взвешенных этических принципов. Это политическое кредо все-таки казалось его преемникам «настолько возвышенным и, наконец, настолько естественным», что они придерживались его в течение более чем полувека.