Русские цари

Борис Годунов, род. в 1552 г., боярин с 1580 г., регент в 1587–1588 гг., избран на царство 17.2.1598 г., коронован 9.3.1598, умер 13.4.1605 г., под именем инока Боголепа похоронен в Кремле, при Василии Шуйском перезахоронен в Троице-Сергиевом монастыре. Отец — Федор Иванович Годунов, мать — Степанида Ивановна (инокиня Сундулия). Женился в 1571/72 г. на Марии Скуратовой-Бельской (умерла 10.6.1605 г.); сын Федор (1589 10.6.1605, царствовал в 1605 г.), дочь Ксения (умерла в 1622 г. под именем инокини Ольги).

Во впечатляющей вступительной сцене оперы «Борис Годунов» композитора М. П. Мусоргского, который сам написал либретто по драме А. С. Пушкина и назвал ее «музыкальной народной драмой», толпа народа, стоя на коленях, умоляет боярина Бориса Федоровича Годунова, избранного на царство, принять царскую корону. Молящих окружают вооруженные приставы, которые следят за ними и пинают их. Сцена показывает равным образом беспомощность vox populi (голоса народа) и его подверженность влиянию. Обстоятельства выбора царя в последние дни июля 1598 г. были совершенно необычными, не имеющими прецедента: правившая до тех пор династия пресеклась после смерти Федора Ивановича. Можно допустить, что выборы Годунова означали возможность создать по меньшей мере видимость генеалогической непрерывности. Близость Годунова к царствовавшему дому была документально подтверждена еще за несколько лет до этого: ему разрешалось прибавить к прочим своим служебным званиям титул «шурина его царского величества», это могло означать своего рода генеалогическую непрерывность. Конечно, этого было недостаточно для того, чтобы убедительно обосновать притязания на престол, но Годунов обладал политическим опытом, а влиятельные круги Московского государства, со своей стороны, хорошо знали его.

Его возвышение произошло удивительно быстро: сын не очень состоятельных родителей, родившийся в 1552 г., он вступил в «опричнину» царя Ивана IV (см. главу «Иван IV Грозный»). По-видимому, он не особенно выделился во время террористических акций, но, без сомнения, полезным для него оказался брак с дочерью внушавшего страх опричника Малюты Скуратова. Борис и его сестра Ирина Федоровна оказались при дворе и открыли для себя знаменательные виды на будущее. Брат, которому еще не было 30 лет, в 1581–1582 гг. получил боярский чин, благодаря чему приблизился непосредственно к трону. Вероятно, еще важнее был брак сестры с наследником престола Федором Ивановичем (см. главу «Федор I Иванович»).

Царь Иван IV ввиду неспособности слабоумного Федора к управлению государством учредил своего рода регентский совет. Его членом был и Годунов, который по своему положению, с точки зрения семейной традиции, сначала стоял настолько же ниже других членов этого совета, насколько и Малюта Скуратов.

То, что боярину Годунову удалось до 1587–1588 г. оттеснить или отстранить конкурирующих членов регентского совета, является свидетельством его личных политических способностей, но успех вряд ли был бы возможен, если бы на его стороне не стояли определенные группировки. Последовательное прикрепление крестьян к земле было выгодным служилому дворянству, владевшему землей; возвышение епархии до патриаршества (1589 г.) укрепляло чувство собственного достоинства высшего духовенства, с этим были главным образом связаны и дальнейшие повышения в чине; дьяки, игравшие важную роль в управленческой практике, преимущественно выходцы из семей купцов или священников — также связывали с ним свои надежды. Впрочем, нет ничего удивительного и в том, что иностранные посредники, прибывавшие в Москву для экономических или политических переговоров, вели их с Годуновым (в своих отчетах они называли его «губернатором», тем самым правильно описывая реальное положение вещей). Подозрения в том, что он мог быть причастным к загадочной смерти сына Ивана, Дмитрия (1591 г.), подтвердить не удалось. Назначение князя Василия Ивановича Шуйского, явного конкурента Годунова, главой следственной комиссии было умным дипломатическим ходом. Комиссия пришла к выводу, что наследник престола погиб в результате несчастного случая. Наконец, огромные доходы позволяли фактическому регенту представлять веские доказательства благоволения людям, казавшимся ему полезными.

Таким образом, он мог быть уверен в том, что настроение в столице было для него благоприятным. Большинство иностранных наблюдателей склонялись к мнению, что его возвышение основывалось не на искусстве хитроумных интриг, а было в значительно большей степени результатом выдающихся политических способностей. В любом случае, можно поставить ему в заслугу то, что он сумел облегчить бедственное положение населения, вызванное изнуряющей политикой царя Ивана IV, не в последнюю очередь благодаря мирным договорам с соседними государствами и охране южной границы государства путем строительства укреплений и опорных пунктов, из которых могли вырасти города. Когда в 1598 г. возникла чрезвычайная ситуация, потребовавшая выбора царя, закономерно встал вопрос о том, есть ли вообще другой реальный кандидат, кроме Годунова, тем более, что его рекомендовали и царица-вдова, и патриарх Иов. Земский собор, действовавший как избирательный орган, носил черты импровизации. Время поджимало, а для процедуры не было установлено никаких формальных правил. Положение характеризует наличие более чем одной редакции протокола выборов. Избранник определенно осознавал сомнительность своего положения, следовательно, было бы неумно принять выбор без колебаний. Если бы он принял на себя обязанности государя, уступив напору царицы-вдовы и патриарха и мольбам московского «народа», то это означало бы, что выбор отвечает всеобщей воле, а не удовлетворяет личное тщеславие. Неизвестно, нашлись ли критики или противники выбора.

Основываясь на опыте десятилетнего фактического регентства, новый царь мог развивать свои дальнейшие политические цели, между тем их осуществление осложнили изменившиеся обстоятельства: решения, которые принимались и осуществлялись боярином Годуновым, одобрялись царем Федором и имели силу закона. Царь Годунов, однако, мог рассчитывать только на свой авторитет, а он ни в коем случае не был непререкаемым. То, что он через свою сестру был связан с династией Рюриковичей, можно было выдвинуть в качестве доказательства генеалогической непрерывности, тем не менее это убеждало не всех: вдовствующую царицу уговаривали самой принять корону — бояре присягали ей на верность, и некоторые распоряжения отдавались от ее имени — но Ирина ушла в монастырь и рекомендовала своего брата. Избранный царь не происходил из знатного рода, близкого к московской династии.

Царь Борис начал свое правление с щедрых милостей, присвоения чинов, наделения землей, подарков. Одновременно он требовал четко сформулированной клятвы в верноподданничестве. И то, и другое можно было истолковать как признак неуверенности, как поиск приверженцев и недоверие ко многим. Перед коронацией Борис произвел общую мобилизацию военных сил, которые сосредоточились в Серпухове, так как якобы существовала угроза нападения татар, но фактически избранный царь искал возможность выяснить настроение служилого дворянства и повлиять на него. Замысел удался: военная операция оказалась ненужной, а дворянство, очевидно, оценило то, что рабочая сила в лице крестьянства была гарантирована им законом. После своей коронации (9 марта 1598 г.) царь Борис почувствовал себя настолько уверенным, что смог основательно рассчитаться с прежними соперниками. Особенно пострадал род Романовых и его сторонники: их глава, Федор Никитич, был заточен в монастырь под именем инока Филарета, его жена также была пострижена как инокиня Марфа. Вельможам, принадлежавшим к родам Шуйских и Голицыных, были предоставлены посты далеко от Москвы. После перестановки кадров на высоких должностях новый царь мог рассчитывать на лояльность выдвиженцев; дьяки центральных приказов, как носители важных управленческих функций, были преданы новому государю.

Хотя после Ливонской войны, принесшей много жертв, и опричнины наметилось улучшение экономического положения страны, финансовая ситуация была все еще неудовлетворительной. Это можно было объяснить низкой эффективностью управления; его организация была неудачной, полномочия приказов многократно дублировались, регулярные налоги часто приходилось дополнять специальными пошлинами; наличных денег не хватало (в обращении были только серебряные копейки или их доли, рубль служил лишь расчетной единицей). То, что органы управления одновременно работали как судебные инстанции, соответствовало традиции, но, тем не менее, не способствовало надежности. Неопределенность отношений предоставляла достаточно возможностей для того, чтобы создавать себе преимущества путем «поминок» — скрытой формы взяток. В своем манифесте по случаю коронации царь Борис пообещал справедливое отношение ко всем подданным. Само собой напрашивалось «противоядие» — контроль за органами управления, но призывы сообщать о нарушениях создали и простор для доносов. Разумные попытки не давали гарантии получения соответствующих результатов; инерция привычного была так же сильна, как и скепсис по отношению к предписываемым нововведениям.

Критической оставалась и нехватка денег в государственной казне; было поручено доставить из-за границы благородный металл для чеканки монет. Налоги уплачивались большей частью продуктами, которые нужно было продавать на рынке. Естественно, напрашивалась мысль о развитии городов, как очагов торговли. Жителей городов можно было объединить в особую группу налогоплательщиков, которые больше не зависели от указаний различных органов управления. В этом контексте видны политико-экономические замыслы, которые позднее, в Уложении 1694 г., приобрели силу всеобщего закона (см. главу «Алексей Михайлович»). Развитию городов должны были послужить и иностранные ремесленники и инженеры: часть специалистов, насильственно переселенных из Ливонии в Москву во времена Ивана Грозного, осталась в столице и после того, как им разрешено было возвратиться на родину. Вновь прибывшие, среди них врачи и военные, находили восприимчивую общину. Одновременно с усилиями по вербовке иностранцев английским и любекским купцам давались обязательства предоставить широкие возможности для торговли во многих местах; вероятно, при этом предполагалось активизировать через них и политические связи. Московские партнеры по переговорам, как правило, рассматривали иностранных купцов и как представителей их правительств.

Царю Борису было известно, что даже в высоких административных инстанциях знания о политической и экономической обстановке за рубежом были ограниченными. Хотя в Кремле аккуратно записывали доступную информацию, но собственные взгляды отсутствовали. Можно предположить, что в высших московских кругах уверенность в собственной исключительности приводила к самодостаточности, кроме того, иерархи православной церкви постоянно предостерегали от пагубного влияния из-за границы. Посылая 18 показавшихся ему способными юношей для обучения в Англию и немецкие земли, царь, очевидно, преследовал этим не только цели образования в узком смысле, но и подготовку будущих слуг государства с более широким кругозором. Ожидания не оправдались — ни один из государственных стипендиатов не вернулся в Московию.

Хотя укрепление зарубежных связей и было целесообразным, но у некоторых современников оно вызывало сомнения, а в церковных кругах даже опасения. Кто мог гарантировать, что встреча с иностранцами и всем иностранным не превратится в заразную болезнь, угрожающую традиции? Сомнения питало и то, что царь распорядился о проверке прав монастырей на владения землями; это, очевидно, преследовало цель поиска и мобилизации резервов земли для наделения ею (и крестьянской рабочей силой) царских служилых людей.

Трудности конфессионального порядка существенно сказались и на попытках найти возможность для подобающего брака дочери Годунова Ксении. Густав, сын шведского короля Юхана III, лишенный прав на престол, появился в Москве в качестве званого гостя. Он вел себя возмутительно, но, по официальной версии, переговоры потерпели неудачу из-за его отказа перейти в православие. Он был на время интернирован в Угличе и умер в ссылке в 1607 г. Вторая попытка удалась: герцог Йохан, брат датского короля Христиана IV, соответствовал всем ожиданиям, но умер от лихорадки через несколько недель после прибытия в Москву. Очевидно, за такого рода усилиями стояли политические интересы в отношении Балтийского региона, так же важно было породниться с признанной европейской династией, что было равнозначно признанию новой династии Годуновых, по меньшей мере первым шагом к этому. Аналогичные соображения касались кайзерского двора, английского королевского дома и одного грузинского князя, тем не менее они закончились на стадии ни к чему не обязывающих разговоров. О попытках своевременно обеспечить династическую непрерывность свидетельствует практика указания в официальных документах в качестве автора наряду с царем и наследника престола. Предположительно, это преследовало и цель приучения к новой ситуации, но может быть истолковано и как признак неуверенности. Впрочем, в некоторых кругах, вероятно, задавались вопросом, почему царь не следовал традиции и не искал для своей дочери супруга из уважаемого русского рода. Вызывали ли они у него опасения или были недостаточно достойными?

Активность в области внешней политики, очевидно, воспринималась и достойно оценивалась только очень ограниченным кругом людей. При этом она во многих отношениях отвечала интересам государства, которое после несчастливого окончания Ливонской войны находилось в изоляции. Можно было активизировать экономические связи, а к ним могли присоединиться и связи политические. Южная граница империи нуждалась в защите; ее постоянно тревожили вооруженные набеги татарских и казацких отрядов. Навести порядок здесь, в «диком поле», было в интересах Москвы, так же как и в интересах Высокой Порты; торговые связи были выгодны для обеих сторон. Султан, как верховный правитель, мог побудить татар Крымского ханства к мирному поведению, а Москва отмежевалась от казаков, которые необоснованно утверждали, что действуют как стражи православия. Для защиты границ царь велел заложить такие города (лучше сказать: укрепленные опорные пункты), как Белгород, Валуйки и Царев Борисов. Османская политика была заинтересована в стабильной границе еще и потому, что конфликты на границах с Венгрией и Персией отнимали много сил.

Отношение Москвы к Истанбулу можно рассматривать и в более широком контексте: кайзерский дом постоянно нуждался в помощи для защиты «границы с турками», веская причина для того, чтобы уже в 1599 г. затронуть эту тему в Праге в переговорах с московской миссией. Если бы удалось склонить Москву к нападению на Крымское ханство, то это означало бы существенное облегчение. Переговоры потерпели неудачу из-за того, что в качестве встречной услуги ожидалась по меньшей мере дипломатическая поддержка Москвы путем внешнеполитического давления на Польско-Литовское государство. Поскольку Прага отклонила предложение, то стали беспредметными и планы возможного брака царской дочери с членом дома Габсбургов. В этой связи стало явным, что Московское государство снова принималось в расчет большой политикой на востоке Европы как фактор власти. Тем не менее в Кракове ситуацию, по-видимому, недооценивали, иначе чем объяснить то, что польско-литовское посольство в Москве в 1600 г. изложило чрезвычайно далеко идущий план: заключение «вечного» мира между обоими государствами, совершенно свободная торговля, уравнивание валют, взаимная гарантия правящими домами права наследования. Если такие грандиозные предложения высказывались в Кракове совершенно серьезно, то это можно отнести на счет ошибочной оценки дееспособности московского правительства. Преимущества совместных действий — возможно планировалось и расширение польско-литовской унии — можно было бы использовать и для осуществления притязаний короля Сигизмунда III на шведский трон. Его попытка осуществить их военным путем окончилась неудачей в 1598 г., ближайшим последствием чего явилось формальное свержение Сигизмунда III с престола в 1600 г. Его преемник, Карл фон Зендерманланд, сначала регент империи, а с 1604 г. — король Карл IX, напал на польскую Ливонию, но все же был вынужден снова отступить в 1602 г.; Эстония осталась в руках шведов. Москва отреагировала на предложение негативно; в 1602 г. ограничились продлением перемирия, заключенного в 1582 г. Недоверие возросло после провозглашения в 1596 г. унии православной и римско-католической церквей для областей Речи Посполитой, заселенных украинцами. На унию решилось большинство православных епископов, добивавшихся равноправия с католическими епископами; большинство верующих отнеслось к унии отрицательно. Москва считала себя по крайней мере морально обязанной заступиться за братьев по вере и не хотела потерять авторитет державы-защитницы православия.

Шведские политики также зондировали почву в Москве: предметом дипломатических бесед был союз, направленный против Сигизмунда III. Они не принесли успеха, поскольку московская сторона потребовала существенной встречной услуги: Ливонию с ее портами на Балтийском море, то есть ту же территорию, которую хотела получить сама Швеция. В Кремле могло создаться впечатление, что его расположения добивались обе стороны, но если там предполагали, что можно столкнуть лбами добивающихся союза соседей, то это был самообман. Ни одна из сторон, проявлявших дипломатическую активность, не была готова заплатить за союз настоящую цену. Тем не менее, конкуренция между двумя балтийскими державами открыла перспективу безопасности западной границы империи.

Вызывает сомнение, можно ли оценить продвижение по просторам Сибири как приобретение земель. Если районы Восточной Сибири до среднего течения Оби и Иртыша могли рассматриваться как более или менее подвластные России, то дальнейшее продвижение до бассейна реки Енисей пока привело только к основанию опорных пунктов (острогов), которые взыскивали дань в форме пушнины. Они образовали ядро будущих торговых местечек и городов, таких, как Нарым, Мангазея и — дальше на юге — Томск. Польза от территорий, постепенно бравшихся под контроль, могла быть получена только в будущем.

Все мероприятия и замыслы царского правительства в 1601 г. натолкнулись на естественное препятствие: необычайные ливни и очень ранние морозы вызвали по всей стране неурожай, который привел к массовому голоду с тяжелыми последствиями. Цены на зерно выросли во много раз, сразу началась спекуляция, во многих местах израсходовали даже семенное зерно. Чтобы не допустить обострения обстановки, была организована выдача зерна из казенных житниц. Провинциальным городам были выделены деньги из государственной казны для закупки зерна. Но именно эти социальные усилия вызвали значительный приток сельских жителей в города. Государственный контроль над ценами оказался неэффективным, даже монастыри, как производители сельскохозяйственных продуктов, кажется, не соблюдали предписания о ценах; конфискация скрываемых запасов дала лишь скромные результаты. К жертвам голода добавились жертвы его обычных последствий — эпидемий. Людские потери были огромными; по оценкам современников, они составили сотни тысяч или даже миллионы человек; сообщали о вымирании целых деревень.

Чтобы избежать еще худшего, большей части прикрепленных к земле крестьян указом от 28 ноября 1601 г. было снова предоставлено право перехода, отобранное у них за несколько лет до этого. Явно вынужденная мера, однако, не была равнозначна прочному восстановлению права крестьян на переход в Юрьев день (26 ноября), поскольку земли, находившиеся в собственности государства, монастырей и иерархов, крупных землевладельцев, а также недвижимость в окрестностях столицы были изъяты из нового положения. В остальном действие указа было ограничено определенным сроком. Предположительно, делался расчет на то, что потери урожая, как это было уже не раз, вскоре будут компенсированы, но эти надежды не оправдались. Годы 1602 и 1603 снова принесли неурожай; особое распоряжение прошлого года было логично повторено, а в 1603 г. и безземельные жители деревень, служившие холопами, получили право на переход. Если хозяева прогоняли их, так как обязанность содержания была им в тягость, то холопы должны были получить в Приказе отпускную грамоту.

Повторное разрешение на свободное передвижение, само собой разумеется, не означало отсутствия прикрепления, поскольку руководство государства исходило из того, что переходящие крестьяне обязаны были найти нового землевладельца. Ввиду обстоятельств того времени, вряд ли можно было рассчитывать на то, что могут быть выполнены обычные формальности перехода, и если землевладелец volens nolens мирился с выходом крестьян, то хотя он и освобождался от некоторых обязательств, его экономическое положение при этом не оставалось неизменным. Даже если его положение ухудшалось, то служебные обязанности сохранялись. В таких обстоятельствах нельзя было ожидать, что служебное рвение средне- и мелкопоместного дворянства будет расти. Возможно, царь надеялся этими указами вызвать симпатию крестьян, но постоянное ощущение катастрофы не допускало поворота к лучшему.

Как обычно в особых ситуациях, включая стихийные бедствия, в широких слоях населения встал вопрос о причинах и виновниках бедствий, а это повлекло за собой требование возмездия. Летописцам прежнего времени была вполне привычна формула «ради грехов наших». Следующие один за другим голодные годы, без сомнения, способствовали размышлениям о причинах несчастья, это могло быть воспринято как наказание за грехи правителя, возмездие за которые пало на народ. Неудивительно, что в таких условиях ожили старые слухи: может быть, царь был виновником насильственной смерти царского сына Дмитрия Ивановича в 1591 г.? Если это так, то Борис не тот человек, которому царская власть подобает по закону, и если народ ему повинуется, то несет вину вместе с ним и заслуживает наказания. То, что избрание Годунова не встретило открытого сопротивления, очевидно, больше не имело значения; многие теперь считали доказанным, что благополучие не может основываться на власти человека, получившего трон благодаря коварству и насилию. Как бы ни казался такой ход мыслей простым и наивным, но он находил отклик у неграмотного населения, тем более, что и в правящих кругах были люди, заинтересованные в распространении слухов и подозрений. Царь постоянно должен был считаться с наличием внутренней оппозиции.

Всеобщее ухудшение настроения выразилось в выступлениях крестьян против землевладельцев и голодных бунтах. Летом 1603 г. для подавления группы, насчитывавшей несколько сот человек, потребовалось использование войск. Отряд под руководством холопа Хлопка (Косолапа) угрожал торговым путям столицы; он был уничтожен в сентябре. Не имеет значения, умер ли предводитель от ран или был казнен. В советской исторической науке долгое время существовало мнение, что операция обозначила начало крестьянской войны, которая в следующие годы стала решающим фактором происходящего. Между тем, это заключение было поставлено под сомнение, поскольку удалось доказать, что мятежники представляли собой социально неоднородную группу; наряду с беглыми или выгнанными холопами в ней были деклассированные мелкопоместные дворяне, которые сами попали в зависимость от более крупных землевладельцев. Неизвестно, ставили ли повстанцы перед собой определенную цель; некоторые современники оценивали их как разбойников.

Неопределенность и тревогу увеличивали слухи о том, что наследник престола Дмитрий в 1591 г. чудесным образом уцелел и находится теперь в Польше. Такие сведения, распространявшиеся тайно, легко можно было связать с предположениями о причине тяжелого положения империи и ее жителей: если правящий государь действительно узурпатор, то спасения, возможно, следует ждать от «настоящего» царя. Поэтому послышались призывы помочь ему вернуть его исконное право. Высокопоставленные лица, среди них вдовствующая царица и мать Дмитрия, с 1591 г. инокиня Мар фа, когда спрашивали их мнения, высказывались расплывчато. Такие высказывания не способствовали умиротворению, скорее характеризовали неустойчивость настроения в окружении царя. Царь старался предотвратить негативные последствия: по его распоряжению в церквях объявили, что мнимый спасшийся царевич обманщик; в действительности речь шла о беглом монахе по имени Григорий (Гришка, Юшка) Отрепьев, искавшем и нашедшем убежище в Польше. Боярин Василий Шуйский открыто повторил заявление, сделанное им в качестве главы следственной комиссии: он-де своими глазами видел труп погибшего от несчастного случая Дмитрия Ивановича. Хотя сведения о болезни царя нельзя связать с его ухудшившимся положением, но их все же следует упомянуть, так как они могли сказаться на дееспособности Бориса. Обращает на себя внимание то, что в 1603 г. не были повторены распоряжение предыдущих лет о возможности выхода крестьян; проконтролировать последствия и без того уже было бы, вероятно, невозможно.

Поскольку сведений о том, что Дмитрий получил убежище в Польше, становилось все больше, то царь был вынужден сделать представление Краковскому двору; положение вещей больше не отрицалось. Две миссии, которые должны были разоблачить Дмитрия как обманщика, вернулись без результата. Король Сигизмунд III заявил, что появление самозванца не является делом государственной политики; если представители дворянства становятся на его сторону, то это совместимо с правами дворянства, которые подтверждены документами. Немногим было известно, какое большое участие в предприятии принимал король; соответствующая информация, без сомнения, вызвала бы сопротивление. Другие высокопоставленные лица Речи Посполитой, которым за выдачу Лжедмитрия было обещано существенное вознаграждение, реагировали также отрицательно. Прочие ссылались на действующее перемирие, которое не давало возможности действовать против Лжедмитрия. Предупреждали также Вену; неизвестно только, дошла ли дипломатическая нота до кайзерского двора. В тексте обращает на себя внимание то, что о самозванце писали не как о беглом монахе, а как о преступнике, который должен понести справедливое наказание. Еще более веским было предложение Москвы, сделанное в 1604 г.: союз против Польско-Литовского государства с целью возведения на престол эрцгерцога, который должен был вступить в брак с дочерью царя Ксенией. В Вене могли по праву сомневаться в реальности таких предложений. Даже если Краков рассчитывал на помощь со стороны турок, не было достаточной причины, чтобы оказывать на него давление, не говоря уже о том, чтобы планировать войну против соседа. Таким образом, царь был вынужден снова пенять на себя: вместо войны он получил теперь гражданскую войну.

Тем не менее армия, по-видимому, была пока не задействована, хотя ситуация становилась все более неопределенной. Когда в августе 1604 г. самозванец двинул своих сторонников около 2000 польских конников и примерно 200 бывших подданных Москвы — в поход из Лемберга, а в начале октября перешел границу по Днепру севернее Киева, царь, вероятно, недооценил угрозу, контрмеры принимались очень медленно. Нападающие наступали не прямо в направлении Москвы; первой целью был захват южных районов империи. Население этих районов было особенно сильно настроено против Бориса, поскольку там царские войска особенно жестко действовали при подавлении беспорядков. Кроме того, действие оказывали прокламации, которые обещали всеобщую амнистию и возврат к условиям правления настоящих и справедливых царей. Армия Лжедмитрия одновременно получила значительное подкрепление: ему добровольно подчинились несколько тысяч казаков с Дона и Днепра. Они тоже сделали ставку на обещанные в прокламациях и при тайных переговорах большие «свободы», хотя в их содержании было мало конкретного. Если прибавить еще местных жителей, присоединявшихся к армии, то ее численность могла составлять более 20 000 человек. Важно также, что ряд городов сдались без сопротивления (Чернигов, Путивль, Рыльск, Курск и пр.). Войска Лжедмитрия не были готовы к осадам.

Несмотря на эти первоначальные успехи — высшей точкой была победа над численно превосходящей армией 21 декабря 1604 г. — польские добровольцы были недовольны, так как ожидали более быстрых успехов. Когда они пригрозили увести войска, то лишь с трудом удалось уговорить большую часть остаться. Первое военное поражение при Добрыничах в январе 1605 г. вынудило Лжедмитрия отступить к Путивлю; царские войска начали осаду Рыльска и Кром, одновременно осуществляя карательные акции в тех местностях, которые были за самозванца. Трудно решить, послужило ли именно это успеху дальнейших воззваний «царевича», во всяком случае и другие города объявили о его поддержке, среди них Оскол, Воронеж, Белгород. Эти решения могли также указывать на то, что они считали дело Бориса проигранным и хотели своевременно переориентироваться.

В то время, когда исход конфликта, переросшего в войну, был еще неясен, царь предпринял еще один демарш в Кракове, но Сигизмунд III только повторил свои аргументы, которые он раньше уже использовал, и сослался на действующее перемирие. Ему приходилось быть осторожным, поскольку такие высокопоставленные вельможи, как Ян Замойский и Лев Сапега энергично предостерегали его от поддержки авантюр Лжедмитрия. В Стокгольме были хорошо осведомлены о затруднительном положении Бориса и, намереваясь это использовать, предложили царю союз. Москва отказалась. Во-первых, в Москве сознавали, что Швеция действовала своекорыстно, во-вторых, согласиться на предложение было бы равноценно признанию собственной слабости. Были энергично осуществлены перегруппировка войск и укрепление армии, чтобы весной можно было выставить против претендента превосходящие силы. Тем не менее опасения, касающиеся внутреннего положения государства, продолжали крепнуть, поскольку в Кремль поступали сведения об усилении оппозиционных настроений в высших дворянских кругах.

Вскоре после выступления в поход вновь сформированных войск состояние здоровья царя резко ухудшилось. Он умер 13 апреля 1605 г., вероятно, от горлового кровотечения, после чего его по обычаю облачили в монашескую одежду и похоронили под именем инока Боголепа. И сама смерть Бориса сопровождалась слухами: говорили, что он лишил себя жизни, испугавшись поражения и в отчаянии от своих прошлых злодеяний, — тем самым он якобы совершил свой последний грех. Он был похоронен, как и его предшественники патроне, в Архангельском соборе. Его семья и сторонники опасались самого худшего. Чтобы гарантировать лояльность армии, новым старшим воеводой был назначен П. Ф. Басманов. Все считали его испытанным другом семьи Годуновых, но, как вскоре стало ясно, они ошибались.

Нетрудно понять, что мнение современников о царе Борисе в значительной степени определялось его поражением. Единицы придерживались мнения, высказанного дьяком Иваном Тимофеевым в своем «Временнике»: «В час его (Бориса) смерти никто не знал, что перевешивало… Добро или Зло». В русской историографии вплоть до опубликования С. Ф. Платоновым биографии Бориса в 1921 г. преобладали отрицательные оценки; после этого все чаще использовался дифференцированный подход, хотя мнения о том, в интересах какого слоя населения действовал царь, расходятся. Безусловно, способ, которым он попал на престол, был необычен, недостаточно легитимен. Прежде всего, нужно помнить о том, что члены старинных боярских родов (некоторые из них еще носили княжеские титулы) остались в оппозиции, так как по своему происхождению имели больше прав на престол. Именно они были обижены в период регентства Годунова, вследствие чего он, будучи уже царем, должен был считаться с их недоверием и даже враждой. Если его быстрому возвышению способствовала деятельность на пользу государства, то после вступления на престол действовали другие критерии: от него ждали сохранения унаследованного — «старины». Любое отклонение от этого могло быть воспринято негативно, а любое новшество вызывало раздражение.

В таких обстоятельствах было необходимо опираться на слой служилых дворян, имевших средние или мелкие землевладения. В конце концов крестьянская политика 90-х годов имела для них положительные последствия, как и наделение землей. Но восстановление права крестьян на выход указами 1601 и 1602 гг., хотя оно и задумывалось на ограниченное время, означало ухудшение положения землевладельцев, тем более что участившиеся побеги крестьян, вызванные голодом, сделали невозможным контроль над происходящим. Когда землевладельцы были не в состоянии или не хотели помочь своим крестьянам преодолеть беду, последние надеялись на помощь царя; но поскольку этой помощи не было, то они действовали на свой страх и риск. Беспомощность сделала их восприимчивыми к слухам и лозунгам, подрывавшим доверие к власти. Нет сведений о том, предпринимала ли церковь усилия для того, чтобы потушить беспорядки; церковь предостерегла приходы только тогда, когда распространились сведения о Лжедмитрии. Большинство иерархов воспринимали нововведения Бориса по меньшей мере скептически, в некоторых случаях отрицательно, поскольку считали их опасными для православия. Кроме того, любая открытость для чужого была им подозрительна.

Царь Борис, безусловно, сознавал недостатки и проблемы государства. Он хотел сохранить целостность государства и заставить мир считаться с ним, но предложенная им политика не ограничивалась верностью традиции. Для успеха Борису был необходим непререкаемый авторитет. Если некоторые подвергали его сомнению уже в начале правления, то события голодных лет окончательно подорвали его. Царь оказался в изоляции, а когда распространились слухи о якобы спасенном сыне Ивана IV, падение авторитета стало очевидным. Отход от традиций восстановил против него многих, хотя и отвечал интересам государства, но последствия стихийных бедствий оказались фатальными. Если личности Бориса Федоровича Годунова и приписываются трагические черты, то для этого есть все основания не только при ретроспективном взгляде на его деятельность, но и при взгляде на будущие события.