Семейная тайна

КОЛЬЦО С АМЕТИСТОМ

Адрес был знакомый. Садовая, шесть. Только одно дело — на машине, совсем другое — пешком. В прошлый раз, когда Игорь привозил на «Волге» к ювелиру жену директора Медею Васильевну, показалось, что близко, рукой подать. И вот минут сорок Игорь шагает, а церквушки, за которой поворот, все нет и нет. Решил дорогу спрямить, двинул проходными дворами, вовсе след потерял. Стоит на углу и не знает, налево или направо поворачивать. В жизни много таких углов и таких поворотов. Смотри, Игорь, не ошибись… Пришлось у письмоносицы выспрашивать. Она весь город пешком исходила, в каждую дверь стучала, кому и знать, как не ей.

— Иди, милок, до зеленого забора, потом направо, у колонки — налево, а там и Садовая.

Он направляется к старичку-ювелиру, подсевшему в кабину грузовика по дороге в деревню Соленые Ключи. Услышав о главной заботе Игоря — отыскать след деда, воевавшего в этих местах, Христофор Кузьмич пообещал порасспросить зятя-военкома о боях, полыхавших в этих степях почти сорок лет назад. Военкому, сказал старичок, не впервой такими делами заниматься, война вон когда отгремела, а пропавших в ту лихую пору до сих пор разыскивают.

И вот Игорь спешит на Садовую, чтобы узнать, нет ли новостей.

Игорь вспоминает Христофора Кузьмича. Старичок с ноготок. Такому бы жить в крошечном островерхом домике, украшенном затейливой резьбой. Однако дом ювелира выглядит по-другому — каменный, крепкий. Покатая крыша ярко зеленеет недавней краской.

— Есть тут кто? — громко спрашивает Игорь, поднимаясь на высокое крыльцо.

Из-за двери доносится странный звук. Как будто кто-то спешно удаляется внутрь дома. Однако ответа нет.

— Эй, есть тут кто?

Игорь толкает дверь. Проходит одну комнату, другую. Никого. Темным лаком поблескивают старинные шкафы, буфеты, горки, секретеры, були, диваны, кресла.

Игорь внезапно останавливается. Вспоминает: хозяин — ювелир, а следовательно, имеет дело с золотом да серебром, с алмазами да изумрудами. А он расхаживает тут, по чужому дому, как по своему собственному. Пропадет что… Кому отвечать?

Пятится назад, вновь выходит на крыльцо. И здесь нос к носу сталкивается с Христофором Кузьмичом. Старичок одет в легкий костюм из плащевидной ткани цвета хаки. Сегодня он уже не напоминает сказочного гнома. Больше смахивает на знаменитого путешественника, которого Игорь видел по телевизору. Этакий высохший, продубленный ветрами и солнцем морской волк. На загорелом лице — озабоченное выражение.

— Что вы здесь делаете? — строго спрашивает ювелир. — А-а, это вы? Игорь, кажется… Дверь была не заперта? Вы уверены? Странно…

— Мне показалось: там ходит кто-то. Глянул — никого, — объясняет Игорь.

— Никого? — недоверчиво произносит старичок. — Сейчас посмотрим. Вы ко мне по поручению Медеи Васильевны?

— Нет… Я сам. Насчет деда.

— Какого деда? — на лице старичка недоумение.

Игорь бормочет:

— Вы обещали разузнать… У военкома…

— Ах, да… — Христофор Кузьмич хлопает себя маленьким крепким кулачком по загорелому лбу. Забыл о данном Игорю обещании? — Военком уехал, — говорит он. И бормочет под нос: — Двери нараспашку, а в доме никого нет. Странно, очень странно…

Озабоченный Христофор Кузьмич оставляет Игоря в первой комнате, а сам скрывается в доме. Возвращается успокоенный. В руках держит два стакана в красивых резных подстаканниках.

— Сейчас будем чай пить, — приветливо сообщает он. — Самовар вскипел.

— Значит, в доме кто-то есть?

— Есть… Вернее сказать, был. Был, но ушел.

— А через комнату никто не проходил.

— И что с того? Ушел с черного хода. Увидел, что я вернулся, и ушел.

Христофор Кузьмич рядом со стаканами поставил сахарницу, чайник с заваркой и вазочку с печеньем. Потом сбегал и принес горячую воду в кувшине. Разлил по стаканам. И с некоторым удивлением воззрился на Игоря, будто недоумевая, зачем он сюда явился.

Пришлось Игорю снова напомнить ювелиру про его обещание.

Христофор Кузьмич отставил подстаканник.

— Горячо. Пусть остынет…

Он задумался.

— Молодой человек, вы должны знать: такие дела быстро не делаются. Надо навести справки. Послать запрос, получить ответ. Целая история! Но вы, молодые, нетерпеливые… Вынь да положь.

Произнося свои ничего не значащие слова, Христофор Кузьмич тем временем продолжал что-то обдумывать. Потом, как будто решившись, сказал:

— Если хотите, я могу вам назвать фамилию командира военной части, которая выходила из окружения как раз в этих местах в тысяча девятьсот сорок втором году… Вас ведь интересует именно этот год?

— Да.

— Фамилия командира части Беловежский. Майор Беловежский.

— Однофамилец нашего директора?!

Христофор Кузьмич кивнул.

— Возможно, даже его родственник. Но, учтите, командир части вполне может не знать об обстоятельствах гибели вашего деда. И жив ли этот майор? Уцелел ли?

— Скажите, а откуда вы знаете фамилию командира части? Вам что — военком сказал?

Мгновение Христофор Кузьмич молча смотрел на Игоря круглыми немигающими глазами. Кашлянул:

— Да, да… он. Военком.

Игорь совсем уже было открыл рот, чтобы произнести: «Десять минут назад вы утверждали, что военком в отъезде. Как же он мог вам сказать?» Но воздержался. Стоит ли ставить старика в неудобное положение? Он ведь дал ценную информацию. Это — главное. Однако у Игоря осталось ощущение, будто Христофор Кузьмич знал фамилию командира части давно и мог назвать ее еще тогда, при совместной поездке в грузовике, но почему-то ничего не сказал.

— Чай допили? А теперь я покажу вам свой дом.

Христофор Кузьмич изо всех сил старался быть с гостем полюбезнее.

В соседней комнате было что посмотреть. Внимание Игоря привлекли две большие отлитые из чугуна фигуры, стоявшие по бокам вольтеровского, с высокой спинкой, кресла. Одна из фигур изображала Мефистофеля, другая — девушку с корзиной цветов. «Каслинское литье», — коротко пояснил Христофор Кузьмич. Затем взгляд Игоря остановился на камине, увенчанном массивной мраморной доской. Доска эта служила подножием для красивых старинных часов — двое позолоченных ангелочков поддерживали циферблат с ажурными стрелками. На низком серванте возвышались два полуметровых бокала тонкого стекла, по всей видимости, они предназначены для великанов. Рядом лежала ветка розы, искусно изготовленная из хрусталя.

Со всем этим никак не вязался грубый железный ящик с медной дощечкой, на которой были выбиты слова «Остер-Тага». Ящик, словно то была невесть какая ценность, занимал видное место на деревянном поставце из карельской березы.

— А это что за ящик? — поинтересовался Игорь. — Вы храните в нем свои драгоценности?

Христофор Кузьмич внимательно поглядел на Игоря.

— Вас интересует, где я храню свои драгоценности?

Игорь смешался:

— Да вообще-то нет. Так просто спросил.

— Я пошутил. Кажется, неудачно? Не обижайтесь. Этот зеленый ящичек — походный сейф старой немецкой фирмы «Остер-Тага». Он у меня с войны. С ним связано… Впрочем, это неважно. Тут у меня хранятся разные важные бумаги. А драгоценности — в другом месте. Пойдемте, я вам покажу. Отведу в святая святых! — Христофор Кузьмич явно старался загладить свою неловкость.

Они миновали длинный темный коридор, по обе стороны которого были запертые двери. Христофор Кузьмич остановился возле одной из них, окованной стальным листом. Она походила на дверцу огромного сейфа. Да и ключ, извлеченный из кармана брюк Христофором Кузьмичом, напоминал ключ от банковского хранилища.

Послышались звуки открываемого замка, дверь бесшумно отворилась. Игорь оказался в небольшой комбате, окно которой, выходившее в зеленый сад, было забрано мощной решеткой. С любопытством огляделся. Пол выстлан твердым и гладким, похожим на пластмассу, материалом, обшитые вагонкой стены отлакированы. Стол покрыт также гладкой толстой кожей.

— Тут все сделано с таким расчетом, — пояснил ювелир, — чтобы потери металла свести до минимума. Металл-то непростой, драгоценный. Время от времени я все это — пол, стены, стол — промываю, а воду пропускаю через фильтр. Так что каждая драгоценная пылинка сохраняется… Нет, вы не думайте, — как бы угадав мелькнувшую у Игоря мысль, сказал хозяин, — это не из жадности, а из уважения к благородному металлу. Да, да, именно так… А здесь хранятся мои инструменты…

Христофор Кузьмич открыл деревянный ящик и показал Игорю его содержимое. Напильники, резцы, ножницы, щипцы…

— Я слышал: ювелиры делают все вручную?

Христофор Кузьмич усмехнулся.

— Какое там! Двадцатый век! Научно-техническая революция. Камни сверлят на станках, особенно прочные — ультразвуком и даже лазером. Да что там сверлят! Человек соревнуется с природой в создании самих камней! Но заметьте — искусственных! С натуральными их даже не сравнивают. Естественное ценится неизмеримо выше. И ручная работа… Она тоже, слава богу, стоит дороже машинной.

Христофор Кузьмич открыл стоявший в углу сейф и извлек оттуда плоскую коробку. Откинул крышку. На черном бархате в гнездах уютно лежали драгоценные изделия необыкновенной красоты. Солнечный луч искрился, переливался в полированной поверхности золота, платины, серебра, дробился и сверкал в гранях разноцветных камней.

— Красотища! — только и мог сказать Игорь. — Это ваши?

— Ювелир, конечно, работает не для себя… Наши создания покидают нас, уходят. Но лучшие из лучших… Самые любимые свои детища я оставляю. А вот ширпотреб…

Христофор Кузьмич старательно упрятал ценную коробку в сейф, достал круглую шкатулку. Кольца, брошки, серьги в ней лежали навалом. Ювелир поддел пальцем и извлек из шкатулки кольцо с ярко-красным камнем.

— Красивое?

— По-моему, да… Что за камень? Словно кровяной…

— Как вы сказали? Кровяной? Угадали! Это аметист. Аметисты бывают разные. Цейлонский имеет оттенок нежно-фиолетовый, а бразильский — он перед вами — кровавый. Этот камень переменчив, меняет цвета в зависимости от освещения. А бывают и такие, что приобретают кровяной оттенок только вечером. Когда-то путешественники старались захватить аметист в дорогу, считали, что изменение его цвета днем предвещает бурю и сильные ветры. Впрочем, переменчивость аметиста имеет вполне реальное объяснение — в отличие от других хрусталей, он имеет скрытое слоистое строение, что и определяет его свойства.

— А какие у него свойства? — поинтересовался Игорь.

— Принято считать, будто аметист хранит от опьянения, разглаживает морщины, сводит веснушки. Его кладут под подушку, чтобы видеть счастливые сны. Однако сила камня пропадает, если его носят не постоянно, а временно. Можно сказать, что он привязывается к хозяину, как собака. И мстит, если им пренебрегают.

— Красивое кольцо.

— Работа неплохая, хотя изделие и массовое. Не исключено, что кольцо сделано моими руками.

— Неужели вы не помните?

— Я же сказал, кольцо массовое. Изготовлено оно еще до войны в нашем городе артелью «Красный ювелир». Я в ней работал. Вещь особой ценности не имеет. Такие кольца имеют многие граждане и в Привольске, и в других городах. Я бы не обратил на него внимания, если бы не странность просьбы, с которой ко мне обратились. От меня требуют, — представьте себе! — чтобы я кольцо испортил!

Игорь удивленно раскрыл глаза.

— Да, да… Вглядитесь. Камень обрамлен четырехугольником. Так? А меня просят, чтобы я возвел над камнем нечто вроде ажурного балдахина. Сейчас кольцо строгое, а станет вычурное.

Он небрежно бросил кольцо в кучу других.

— А у вас не найдется… серебряного колечка? Дешевого, я бы взял.

Христофор Кузьмич с улыбкой посмотрел на Игоря:

— Для девушки. Невесты?

— Да… То есть нет.

— Все понятно.

Христофор Кузьмич нырнул головой в сейф и извлек оттуда тоненькое колечко, украшенное тремя полосками эмали — красной, белой и синей.

— Вот как раз то, что вам нужно. Берите.

— У меня с собой нет денег. Я заеду после зарплаты и заберу.

— Нет, берите сейчас. А деньги потом отдадите. Оно дешевое. Я с вас возьму только за металл. А работа бесплатная. Мой подарок вам. Мне нравится, как вы относитесь к памяти деда. И вообще вы мне нравитесь.

Когда Игорь, покинув мастерскую, в сопровождении ювелира направлялся к выходу, он услышал донесшийся со двора звук — кто-то колол дрова. Очутившись на улице, подошел к высокому забору, подтянулся на руках, заглянул. Хмурого вида мужик с силой вгонял в дерево стальной тесак. В это мгновение из-за облачка выглянуло солнце и высекло из полированной грани тесака кровавую искру.

Приближался день рождения Медеи, а подарка Беловежский еще не приобрел. Что он подарит жене, знал заранее. Медея любит драгоценности, всякие там кольца, серьги, браслеты. Это сужало круг выбора. И тем не менее приготовить для нее подарок нелегко. Эта женщина знает толк в украшениях.

Роман Петрович ожидал, что выбор драгоценностей в комиссионке будет невелик и удивился, обнаружив, что стеклянные витрины буквально заставлены коробками с кольцами. Приглядевшись, с огорчением отметил, что ничего интересного нет. Золото 583-й пробы, а работа самая заурядная. Нетрудно было догадаться, что все это изделия массового производства, поставленные на поток. С запозданием пожалел, что не обратился вовремя к ювелиру. По словам Медеи, в Привольске таковой имелся, он бы соорудил что-нибудь замысловатое, однако это требует времени. Делать нечего, проморгал, проворонил, сейчас надо как-то выходить из положения.

Остановил свой выбор на кольце с аметистом — кроваво-красным камнем. Над ним возвышалось нечто вроде ажурного шатра, сооружение несколько громоздкое, но необычное. Заплатив деньги и упрятав кольцо в коробочку, а коробочку в карман, вышел из магазина.

Роман Петрович покупкой был доволен. Приготовленная для Медеи драгоценность как бы искупала часть вины, ощущение которой Роман Петрович носил в себе все последнее время. Это стойкое ощущение появилось у него после двух недавних встреч с Линой.

Зачем ему нужно было встречаться с этой девушкой? Он сам не знал. После нервно-напряженного разговора в поезде Беловежский ощутил себя глубоко уязвленным и даже обиженным. Он ожидал, что Лина, наивная, доверчивая девчонка, если и не обманутая в полном смысле слова, то, во всяком случае, обманувшаяся в своих ожиданиях, будет взволнована, потрясена их встречей, и ему, Беловежскому, придется сдержанно и тактично дать ей понять, что возврата к прошлому нет и быть не может. А что получилось? Все наоборот. Он почувствовал себя радостно встревоженным, а она была спокойна, иронично-уклончива. Ему бы радоваться, стараться обходить любые места, где они могли натолкнуться друг на друга. Однако в первый же день, когда ему стало известно, что Лина приступила к работе, ноги сами понесли его в заводской музей. Ему почему-то вдруг показалось, что последнее слово в разговоре с Линой еще не произнесено. Он собирался сказать ей что-то решительное и строгое. Но как только увидел милое лицо Лины, раскрасневшейся от усилий навести в музее чистоту после только что покинувших помещение ремонтников, ее пушистые волосы, выбившиеся из-под пестрой косынки, голые ноги в растоптанных домашних тапочках, как что-то жарко полыхнуло в нем, кровь ударила в голову, и он замер на месте, не зная, что делать и что сказать. Что-то в этом роде произошло и с Линой. Она широко раскрытыми серыми в желтую крапинку глазами глядела на Романа Петровича, продолжая дальше скручивать тряпку, с которой на пол уже натекла серая лужица.

— Вот, — нарушил молчание Роман Петрович. Его круглое лицо с мелкими капельками пота, выступавшими над верхней губой в минуты волнения, выглядело растерянным. В помещении сильно пахло масляной краской и побелкой, нечем было дышать. — Зашел посмотреть, как ты тут…

Лина, быстро овладев собой, выставив трубочкой свежие розовые губы, сдула щекотавшую лоб прядку волос и почти спокойным голосом ответила:

— Здравствуйте, Роман Петрович, с чем пожаловали?

Он подумал, что это жестоко с ее стороны — встречать лобовым вопросом, на который нечего было ответить. Она была рядом, и этого ему было достаточно, кому нужны бессмысленные разговоры?

— Зашел посмотреть, как поработали строители. Мы их с продмага сняли, некоторые возражали. Пришлось объяснить, что пища духовная не менее важна, чем телесная.

Лина охотно продолжила этот никчемный разговор. Бросила в угол тряпку и пошла по свежевыкрашенным, еще липким полам, показывая помещение, благодаря за помощь, сетуя на недоделки, чего-то прося и требуя.

Беловежский ее слушал и не слышал. Звон в ушах не проходил. Линины слова шли откуда-то издалека и до сознания не доходили. Потому что это были не те слова, которых он ждал.

— Две комнаты — это только начало, — хмуря светлые брови, говорила Лина. — Вы от нас, Роман Петрович, так легко не отделаетесь. Придется через полгодика выселять соседей — архив и добавлять нам помещений. Мы тут не управимся, нам тут тесно будет.

— Да у вас тут нет пока ничего, вон, стены пустые, откуда теснота-то, — говорил Беловежский, с отвращением слушая свой директорский хохоток и ненавидя и себя, и Лину за недостойное их притворство.

— Лина… — он вдруг остановился и взял ее за обнаженную по локоть руку. — Постой же…

Но она быстро вырвала руку, метнула в Романа Петровича затуманенный влагой взгляд, отвернулась и пошла дальше, хлопая спадающими с ног тапочками.

— Может быть, нам встретиться в другой обстановке и все обсудить? — вырвалось у него.

Она стояла у окна. Солнечный свет золотил ее профиль.

— Что обсуждать-то, товарищ директор?

Она была права, обсуждать было нечего. И все-таки наперекор ей и разуму он сказал тоном, не допускавшим возражений:

— Буду ждать после работы в Детском парке, за «Иллюзионом»!

Лина не ответила, но Беловежский понял, что она придет.

В Детском парке они встречались раньше, года полтора назад. Однажды, расшалившись, посетили аттракцион под названием «Иллюзион». Заплатив угрюмому и безразличному ко всему кассиру сорок копеек («двадцать с носа: цена иллюзий в наше время»), прошли по подъемному мостику и заняли места. Кроме них, в фургончике не было никого. Со скрежетом мостик поднялся вверх и исчез. Пути обратно не было. Автоматически закрылась дверь. Зажегся другой, более тусклый свет. И вдруг лавка, на которой они сидели, стала клониться назад. Лина вскрикнула и схватила Беловежского за руку. Одновременно в другую сторону опрокинулась передняя стена. На ее месте возникла другая, по-видимому, то была стена кабинета, поскольку ее украшала книжная полка. Поворот — и вот уже перед глазами стена спальни с нарисованной на ней большим зеркалом в позолоченной раме. Снова перемена декорации — и они уже в гостиной…

Шум, духота, скрежет железа, жуткое вращение внутри и вокруг, ощущение тошноты. Шатаясь, они прошли по вернувшемуся на свое место мостику и оказались на свежем воздухе.

— Господи, какая гадость! — сказал Беловежский.

— Ну почему же, — с горькой улыбкой проговорила Лина. — Несколько минут мы побыли с тобой в семейном гнездышке. И все удовольствие тебе обошлось в сорок копеек. Недорого.

И вот теперь — новая встреча у «Иллюзиона».

Еще издали Роман Петрович увидел, как она спускается по крутой каменистой дорожке в босоножках на высоких каблуках, глядя под ноги и покачивая для равновесия высоко поднятыми и раскинутыми в разные стороны как крылья, руками. На ней была белая кофточка и пестрая серая юбка, перехваченная в талии тонким черным пояском с никелированной пряжкой. Под ложечкой у Беловежского засосало, и он подумал о том, что, должно быть, несчастен.

Лина протянула Роману Петровичу узкую руку со свеженакрашенными малиновыми ногтями, и он сразу углядел на одном из ее пальцев серебряное колечко.

— Прежде у тебя его не было, — сказал он, одной простой, будто случайно брошенной фразой обращая ее мысли к их общему прошлому.

Но Лина не захотела обращаться к прошлому. Ответила буднично:

— Мне подарили… недавно.

— А кто, если не секрет? — помрачнев, спросил Беловежский.

— Это так важно? — подняла тоненькие ниточки бровей Лина.

Роману Петровичу стало стыдно. Он откашлялся и сказал:

— У меня такое ощущение, что мы что-то недосказали друг другу… Поэтому нас терзают взаимные обиды. Ноет, болит.

Лина улыбнулась грустной и мудрой улыбкой, какой он еще не видел у нее:

— Что ж тут удивляться? Рвали-то по живому.

— Да… но… мы могли бы остаться добрыми друзьями.

— А разве мы не друзья?

Романа Петровича сбивали не ее слова, а ее новая манера держаться — спокойная, приземленная, лишенная порывов чувствительности и экзальтации, в которых проявлялась ее натура прежде. Он вдруг понял, что в Лининой жизни недавно что-то произошло, и это давало ей сейчас силу не поддаваться воздействию чувств, бушевавших в его груди и властно требовавших от нее такого же бурного отклика.

— Так все же, кто подарил тебе кольцо?

С прозрением любящего Роман Петрович уже понял, что маленькое это колечко имеет непосредственную связь с теми переменами, что произошли в Лине.

К ее бледным щекам прилил румянец. Он видел, что в Лине борются два чувства: она была правдива до наивности и ей не хотелось что-то скрывать от него, и в то же время у нее были причины, чтобы не отвечать на этот, по сути, бестактный вопрос.

Неожиданно он все понял, обо всем догадался!

Да, это было недавно… Вместе с секретарем парткома на его машине Беловежский возвращался из города на завод. И вдруг на шоссе у самого поселка углядел свою «Волгу», съехавшую с обочины и почти уткнувшуюся передним бампером в покосившуюся мазанку.

Беловежский приказал остановиться, вышел на дорогу, подошел к «Волге». Да, он не ошибся, его номер — 12-30, «полпервого», как шутливо звал свою машину новый водитель Игорь. Сейчас его в машине не было. Авария? Беловежский обошел вокруг «Волги», внимательно ее оглядывая. Нет. Все цело, все на месте.

— Купается ваш Игорь! — высунув из окошка своей машины голову и локоть, смеясь, крикнул Славиков.

Беловежский прошел несколько шагов к обрыву, глянул вниз, увидел полоску пляжа на берегу моря и две раскинувшиеся фигуры — мужскую и женскую.

Беловежский вернулся к машине.

— Вот гусь! Успел где-то деваху подцепить, — беззлобно сказал Славикову.

И они поехали на завод.

Сейчас на Беловежского нашло озарение. Той самой «девахой», раскинувшейся посреди дня рядом с его водителем на берегу моря, была Лина! Выходит, это Игорь подарил ей серебряное колечко, именно его она не хочет выдавать Беловежскому, опасаясь, как бы директорский гнев не обрушился на парня.

Беловежский полез в карман, выхватил золотое кольцо с аметистом, которое купил в комиссионке в подарок Медее, и, силой завладев Лининой рукой, надел ей на палец.

— Это тебе. С одним условием — выбрось то, второе.

Лина покачала головой, протянула кольцо обратно.

— Это вы купили не мне, а ей… Пусть она и носит. Мне не нужно. Не по размеру.

Она повернулась и пошла к выходу из парка.

— Лина! — хриплым голосом окликнул ее Роман Петрович. Но девушка не оглянулась.

Со стороны аттракциона загремела бравурная музыка. Очередная партия граждан занимала места в семейном гнездышке «Иллюзиона»…

В тот же вечер Беловежский преподнес кольцо с аметистом Медее. Она долго рассматривала подарок, а потом сказала, что кольцо красивое, вот только непонятно, зачем понадобилось возводить над камнем громоздкий ажурный шатер. Без него лучше бы было.

На другой день Игорь заметил это кольцо у Медеи на пальце. Он вспомнил, что видел это кольцо у ювелира в тот день, когда побывал у него дома, на Садовой улице. Медея похвасталась: «Подарок мужа», — и вновь произнесла, на этот раз для Игоря, фразу насчет того, что без ажурного шатра кольцо выглядело бы лучше. Игоря ее слова поразили, поскольку буквально совпали с тем, что говорил по этому поводу ювелир Христофор Кузьмич. При следующей встрече со стариком он сказал ему об этом.

— Значит, кольцо попало к директорской жене? Она так сказала? Я же говорил, что эта женщина разбирается в драгоценностях.

— Я не понимаю, — сказал Игорь, — к чему переделывать кольцо, если собираешься его сдать в комиссионку. Хотя постойте… Есть одна мысль. Когда я работал в таксопарке, у нас нередко угоняли машины. Отыскать их было трудно. Как сквозь землю проваливались. Похитители их перекрашивали, сбивали с моторов номера, и — ищи ветра в поле.

— Вы сказали «перекрашивали»?

Христофор Кузьмич выглядел встревоженным. Он вскочил с кресла, в котором сидел, и забегал по комнате из угла в угол, от чугунной фигуры, изображавшей Мефистофеля, к железному сейфу на подставке из карельской березы — и обратно.

— Я знал, я чувствовал, что это кольцо с аметистом принесет мне несчастье, — прошептал он. — Да, да… Мы носим свое прошлое в себе, от него не уйти, — казалось, старик в беспамятстве и, забыв о присутствии Игоря, разговаривает сам с собой.

Игорь поднялся:

— Я пойду, Христофор Кузьмич. Мне еще сегодня в гараж надо. Начальство просило зайти.

Несмотря на позднее время, завгар Лысенков сидел в своем кабинете и колдовал над какими-то бумагами. При появлении Игоря быстро сгреб их со стола.

— Явился — не запылился? Добро! Придется сегодня во вторую смену повкалывать.

— Что случилось?

— Машину надо перекрасить. Близкий друг попросил. Сам понимаешь: все должно быть сделано на высшем уровне. А я должен уйти. Дела. Хочу, чтобы ты проследил…

Они вместе спустились по крутой железной лесенке вниз, в бокс, где щуплый маляр разводил краску, подбирая нужный колер.

Игоря будто кто за язык дернул.

— Вот диво! Я буквально час назад втолковывал одному человеку, как угонщики перекрашивают похищенные автомобили… А тут вы вызываете и предлагаете перекрасить.

Лысенков вздрогнул:

— Что-то ты, парень, завираешься. То угонщики, а то мы, государственные служащие. Или не сечешь? И откуда тебе ведать про угонщиков? Или было дело, рыльце в пушку?

Завгар так и сверлил Игоря пронизывающим взглядом.

Игорь стал оправдываться.

— Что вы, что вы, Адриан Лукич, просто к слову пришлось…

Он передал Лысенкову свой разговор с ювелиром. Думал: тут и делу конец. Но завгар почему-то принял историю с кольцом близко к сердцу. Стал расспрашивать, что да как. Приказал подробно описать злополучное кольцо. А потом аж зубами заскрипел. Разве это люди? Сколько ни дай, все им мало. Жадность раньше их родилась. Вот разверзнется перед ними геенна огненная, грянет суд, вот тогда спохватятся, да поздно будет!

— Вы о ком? — не удержался от вопроса Игорь.

— О ком? Да о жулье. Вон его сколько поразвелось.

Блуждающий взгляд завгара остановился на маляре. Тот явно прислушивался к разговору.

— А ты чего рот раззявил?! — заорал на него Лысенков. — Ночь на носу, а у тебя ничего не готово. Живо за дело, а не то за ворота мигом вылетишь!

Маляр схватился за пульверизатор. Игорь кинулся ему помогать…

…А через несколько дней огорченная Медея Васильевна сообщила Игорю: подаренное мужем кольцо с аметистом пропало. Украли среди бела дня из директорского особняка.

Городской отдел внутренних дел располагался в двухэтажном здании. Окна первого этажа была забраны в решетки. Пробравшись сквозь скопление машин и мотоциклов (все они были окрашены одинаково, в желто-синие тона), Лина потянула на себя тяжелую дверь. У двери была тугая пружина, она захлопнулась за Лининой спиной с громким стуком, напугавшим ее. В приемной достала из маленькой шелковой сумочки-косметички сложенную вдвое повестку и поднесла к глазам. Так и есть: в комнате № 7 Примакову Лину Дмитриевну ожидает следователь Толокно С. С.

У нее мелькнула мысль — не извлечь ли из косметички помаду и тушь да не подкраситься ли? Но передумала: не то место, чтобы наводить красоту.

Повестка пришла накануне на домашний адрес и вызвала переполох. Отец, надев очки в круглой железной оправе, долго вчитывался в текст, напечатанный типографским шрифтом на бледно-голубой бумаге. От руки были вписаны только фамилии — гражданки Примаковой и следователя Толокно.

— И что от тебя нужно этому Толокну? — с трудом просклоняв фамилию следователя, Дмитрий Матвеевич поверх очков подозрительно уставился на дочь.

— Может, что-нибудь связанное с музеем? — неуверенно предположила она.

В последнее время Лина развернула бурную деятельность: отыскивала и брала в архивах краеведческого музея все, что касалось истории завода и его людей. Может быть, кто-нибудь сообщил в милицию, что она при попустительстве директора роется в музейных архивах, как у себя дома, и уносит оттуда, что захочется? И теперь ее собираются привлечь к ответу?

Следователь Толокно встретил гражданку Примакову неприветливо. Сухо сообщил, что она вызвана для допроса.

— А по какому делу?

— Вы не торопитесь, — ответил следователь, пристально взглянув на нее прозрачными, проникающими в душу глазами, и начал сыпать вопросами: фамилия, имя, отчество, год рождения? Место рождения? Привлекалась ли ранее к уголовной ответственности? И так далее.

— Постойте, — пробовала перебить настырного следователя Лина, — я что-то не пойму: а по какому поводу?..

Тогда следователь Толокно запнулся, посмотрел скучающим взглядом в окно на подъезжающую машину-фургон, прозванную в народе «черным вороном», и сказал:

— Это ваше право — знать. С вас снимается допрос по делу о краже золотого кольца у гражданки Беловежской Медеи Васильевны. Ответьте: находились ли вы двадцать третьего сентября в доме номер пять по Морскому проспекту с трех до четырех?

— Нет… то есть да… — смешавшись, ответила Лина. У нее похолодело внутри и начали предательски дрожать пальцы.

— Зря темните, гражданка Примакова, — сказал следователь. — Факт вашего пребывания в указанном месте и в указанное время подтвержден свидетельскими показаниями хозяйки дома Беловежской М. В. и водителя Коробова И. И.

Лина залилась краской и потупилась.

— Гражданка Примакова, в ваших интересах все рассказать. Добровольное признание будет учтено судом при определении меры наказания.

У Лины от страха вспотели ладошки.

Это произошло вскоре после встречи Лины с Беловежским в Детском парке. Наивная! Ей казалось, что там, на затененных листвой дорожках, их никто не увидит и не узнает. Кто-то увидел, узнал и донес эту крайне важную информацию до ушей жены Романа Петровича — Медеи.

И тогда Медея, взъярившись, позвонила в заводской музей славы и, представившись, попросила Лину навестить ее дома.

— Адрес вам, видимо, хорошо известен, — не удержалась Медея от колкости, хотя перед этим дала себе твердое обещание вести себя сдержанно и хладнокровно.

Лина поначалу растерялась:

— Адрес? Нет, мне он не известен, — сказала она. — Откуда мне знать?

Она говорила правду. Медея и сама могла догадаться: раньше, до женитьбы, Беловежский жил в доме молодых специалистов. Да и туда вряд ли он приглашал свою зазнобу, дом до отказа был забит своими, заводскими. О стенах этого дома можно было с уверенностью сказать, что они имеют и глаза и уши. Впрочем, как выяснилось, глаза и уши в этом маленьком приморском городке имели даже липы и каштаны Детского парка.

— Заходите. Попьем чаю, поговорим. И не бойтесь… — Медея запнулась. — Я вовсе не собираюсь кричать и царапаться. Просто поговорим, как женщина с женщиной.

— А я и не боюсь, — твердым голосом ответила уже успокоившаяся и взявшая себя в руки Лина. — После работы зайду. Часов в шесть.

— После работы нельзя. Как вы не понимаете…

— Ах, да. Роман Петрович тоже вернется. Понимаю. Тогда попытаюсь часа в три. По дороге в краеведческий музей.

— Жду. — Медея повесила трубку.

А Лина так и осталась стоять с трубкой в руках и уставившись неподвижным взглядом в прикрепленную кнопками к стенду большую фотографию с подписью «Комсомольская свадьба в механическом цехе». В трубке раздавались частые гудки, но она их не слышала.

Конечно, Лина имела право отказаться от приглашения Медеи. Ясно ведь, что предстоящая встреча не сулит ей ничего, кроме неприятностей. И все же она пойдет. Ей нечего стыдиться, нечего скрывать. Она права — и перед самой собой, и перед людьми. А не пойти, значит, косвенно признать себя неправой.

И вот Лина поднимается по подновленным каменным ступеням на крыльцо, видит начищенную до блеска медную пластинку с каллиграфически выведенной надписью «Беловежский Р. П.», проходит сквозь приотворенную дверь в полутемную переднюю. Звучит знакомый голос:

— Пришли? Хвалю за храбрость. Пойдемте в сад. Я накрыла стол в беседке.

Пухлощекий амур выпускает изо рта тугую струю воды, красиво отсвечивают на солнце цветные витражи веранды. Уложенная мраморной крошкой дорожка вьется между клумб, на которых цветут золотые шары и хризантемы.

Усевшись, Лина оглядывается, не зная, куда положить свою косметичку.

Медея подсказывает:

— Кладите рядом с собой, на лавку. Что — косметичка заменяет вам кошелек?

— Да… там все: помада, ключи, деньги.

— Ясно.

— Я не понимаю… — говорит Лина.

— Понимаете. Потому и пришли. Впрочем, к делу. Я хотела вас спросить: долго вы будете преследовать Романа Петровича?

У Лины на лице появилось мученическое выражение. Ей было стыдно за Медею. И та это почувствовала.

— Извините, я неправильно выбрала слово. Скажу иначе: долго ли будут продолжаться эти встречи по закоулкам, звонки, охи, вздохи? Чего вы хотите, чего добиваетесь?

— Господи! Да нет никаких звонков! Уверяю вас, вы ошибаетесь!

— А встреч тоже нет?

— Встреч? Была одна. В Детском парке. Роман Петрович хотел мне что-то сказать… Но мы оба нервничали, и разговора не получилось.

— Ах, вы «оба нервничали»! Да как вы не понимаете, глупая вы девчонка, что этими словами выдаете себя с головой. Вы влюблены в него! Как кошка, влюблены!

Лина выпрямилась, сухо сказала:

— Вы не имеете права так говорить со мной! Вы хотели узнать — назначала ли я вашему мужу свидание? Я ответила: нет, не назначала. Все?

— Нет, не все!

Медея непроизвольно скомкала рукой скатерть, чашка, звякнув о блюдце, угрожающе придвинулась к краю стола.

Она помолчала минуту, переводя дух и подбирая слова.

— Я обещала, что не буду закатывать вам сцен. И сдержу слово. Но я хочу, чтобы вы меня правильно поняли. Не думайте, что я боюсь потерять мужа. Нет. Он уже сделал свой выбор. И не в вашу пользу. Но я не желаю сцен, сплетен, пересудов. И требую, чтобы вы больше не давали для них пищу. Самое лучшее, если бы вы вообще уехали из города.

Лина рассмеялась:

— Куда же я уеду? Здесь я родилась. Здесь мой дом, семья. Да вы что? Если вам здесь не нравится, вы и уезжайте.

Медея метнула в сторону Лины испепеляющий взгляд. Но сдержалась.

— Хорошо. Прекратим этот разговор. Я вас предупредила. А вы поступайте, как знаете. Но если что… пеняйте на себя.

Лина повела плечом:

— Угрожаете? Значит, не уверены в Романе Петровиче. Не нужен он мне. Понимаете? Было и прошло. Все.

Медея встретила эти слова с недоверием. Поскребла скатерть длинными серебристыми ноготками.

— Ну, если так… Будем считать, что мы поняли друг друга.

Лина поднялась из-за стола.

— Идите за мной.

Медея вышла из беседки, повела гостью в дом.

— Идите, идите!

На туалетном столике у трельяжа были разбросаны кольца, серьги, браслеты. У Лины вырвалось:

— Ой, какие красивые!

— Нравятся? Мне тоже. Особенно вот это.

Она сняла с пальца кольцо с аметистом, положила на подоконник. Надела другое — тонкое золотое колечко, увенчанное гроздью мелких жемчугов.

— Это речные жемчужины. Из Японии.

— Мне пора.

— Подождите.

Медея вышла из спальни. Через минуту вернулась, держа в руках красивый кошелек из мягкой красной кожи.

— Это — вам. Неудобно ходить с косметичкой.

— Да что вы! Мне не надо.

Медея вложила кошелек ей в руку.

— Возьмите. Мы же с вами не враги, верно? А может быть, даже станем друзьями. У меня к вам просьба: никому не говорите о нашей сегодняшней встрече… И о разговоре. Это нас обеих поставит в неприятное положение. Договорились?

Лина в нерешительности глядела на кошелек.

— Зачем он мне? Но если вам так хочется… Хорошо, я вам с водителем яблок пришлю из нашего сада. Вкусные!

Когда Лина сбегала со ступенек крыльца, к дому подъехала черная «Волга». Из окошка на нее с изумлением смотрел Игорь. Лина сделала вид, что не узнала его, вышла за ограду и быстро зашагала в другую сторону.

— Можно?

Мрачный Примаков сидел на кухне и при помощи специального приспособления насаживал металлические крышки на банки. Целая батарея их стояла перед ним на столе.

— Коробов? Тебе чего?

Игорь удивился. В словах старого слесаря не было обычной сердечности.

— Проезжал мимо. Дай, думаю, зайду. Из Соленых Ключей ничего не слышно? Как там Федя? Воюет?

— Тише ты, — остановил его Примаков. — Вот язык… Ты еще громче крикни, чтобы весь город услышал.

— Да ведь здесь нет никого. Дарью Степановну я на улице с сумкой встретил. Как там Тося? Всё болеет?

— А тебе-то что за дело?

Примаков явно был сегодня не в духе. Подхватил желтым ногтем резиновое кольцо, ловко положил на крышку, крышку на банку, сделал точное круговое движение, и — готово. Потянулся за следующей банкой.

— Помните, вы обещали узнать, что стало с пареньком, который вызвался солдат до шоссе провести? Вы еще говорили, что на мине подорвался.

Дмитрий Матвеевич резко отодвинул банку в сторону, сказал:

— Вот что, парень… Шел бы ты отсюда. Что-то высматриваешь, вынюхиваешь. А потом в милицию бежишь, на своих друзей доносы строчишь. Вот тебе бог, а вот и порог! Скатертью дорожка!

Игорь стоял как громом пораженный.

— Дмитрий Матвеевич! Да вы это о чем? Какие доносы? Можете толково сказать?

Примаков смутился. Ему уже было неловко от своей горячности. Человек в гости пришел, а он напустился, чуть взашей не вытолкал.

— Не знаю я ваших делов. Сами с Линкой выясняйте. У меня своих забот полон рот.

— Лина дома? Я пройду?

— Иди… Только боюсь, там тебя еще похуже встретят.

Лина лежала на диване. Руки, ноги будто плети, лицо бледное, на лбу мокрая тряпка. Щеки мокрые — то ли с тряпки натекло, то ли слезы. На шум шагов не прореагировала, уснула, что ли?

— Лина, что с вами?

Она сдвинула тряпку с глаз, приоткрыла опухшие веки. Увидела Игоря, сморщилась и отвернулась к стене.

— Что случилось?

Линина спина затряслась, и он понял, что она плачет. Плакала Лина бесшумно.

Он дотронулся рукой до теплого плеча. Девушка дернулась, как от укуса гадюки, перекатилась к стене и снова зарыдала, теперь уже во весь голос, со стонами и причитаниями.

— Господи! Что же это делается? Почему я такая разнесчастная. За что? За что?

Игорь дал себе слово, что не уйдет из этой комнаты прежде, чем не объяснится с Линой, не узнает причин ее горя.

Он вошел на кухню, нашел стакан, налил холодной воды, вернулся в комнату.

— Выпейте.

Как ни странно, Лина послушалась, повернула к нему заплаканное, распухшее лицо и стала пить. Зубы ее стучали о стенку стакана, вода расплескивалась, падала ей на грудь, в широко распахнутый ворот халатика. Она этого не замечала.

Игорь уселся на край дивана.

— Что случилось? Я хочу знать.

Она разлепила красные от слез веки, долго и молча глядела ему в лицо. Из ее груди вырвался — не то вздох, не то рыдание.

— Они взяли у меня подписку о невыезде.

Ее глаза снова налились слезами.

— Кто? Почему?

— Милиция. Они подозревают, что я украла у жены директора золотое кольцо.

— Кольцо с аметистом?

— А вы знаете?

— Роман Петрович сказал.

Игорь задумался.

— Лина… Вы видели это кольцо, когда были у Медеи?

— Конечно, я сразу узнала его…

— Узнали? Значит, оно попадалось вам на глаза раньше?

Лина покраснела и отвернулась.

— Вы — как следователь… Ловите меня на слове. Да, видела.

— При каких обстоятельствах?

— Роман Петрович хотел подарить кольцо мне, но я отказалась.

— Отказались? — У Игоря все замерло внутри.

— Да. У меня уже есть. — Она взглянула на него. — Серебряное.

Обруч, сжимавший сердце, разжался. Стало легче дышать.

— Когда вы уходили из директорского особняка, кольцо было на пальце у Медеи?

— Нет. Она сняла его и положила на подоконник. Ей захотелось похвастаться передо мной другим кольцом — японским, с речным жемчугом.

— Окно было открыто?

— Да…

— Вы оставались в комнате одна?

— Да… на пару минут. Медея выходила из спальни.

— А когда уходили вы, кольцо все еще лежало на подоконнике?

— Что же это в самом деле! — горестно воскликнула Лина. — Уж не работаете ли вы в милиции?

— Нет… Просто я выясняю, почему им пришло в голову заподозрить вас в краже. Простите. В том, что вы взяли кольцо.

— Они говорят, что вы — свидетель!

— Я? Свидетель? Это какой-то бред. Хотя постойте, постойте… Недавно ко мне в гараж заходил один человек из милиции. Спросил: был ли я двадцать третьего сентября в шестнадцать часов у дома Беловежского? Я сказал, что был. Директору надо было отвезти домой продуктовый заказ, а у меня полетели свечи. Попросил одного нашего водителя выручить. Он сказал, что удружит, и мигом смотался. А у меня как раз мотор и заработал. Я подумал: не напутает ли он чего, мужик темный. И поехал вслед. Подъезжаю к директорскому дому, гляжу: вы, Лина, выходите. Сердитая-сердитая. Я подумал, что вам сейчас не до меня, и окликать не стал… А когда милиционер потом спросил меня: не видел ли в тот день кого выходящего из дома, я и скажи, что видел вас. Вот и все. А что — не надо было говорить?

— И больше ничего?

— Что же я мог еще сказать?

Неожиданно она согласилась:

— Больше вы ничего не могли сказать. Верно. Но мне стало так обидно. Я подумала, неужели все ополчились против меня?

Подчиняясь внезапному порыву, Игорь наклонился, чтобы погладить Лину по голове, но она отстранилась, к рука скользнула по мокрой от слез щеке.

Игорь вскочил, сделал несколько шагов к двери.

Она сказала:

— Как вы не понимаете… Я чувствую себя так, как будто меня вываляли в грязи. Во мне все заледенело. Разве я могу жить дальше… с этим обвинением?

Игорь хотел было сказать ей, что она вовсе не выглядит заледенелой. Но ничего не сказал. Молча вышел. У него в голове вертелась фраза из популярной песенки: «Любовь — кольцо, а у кольца начала нет и нет конца».