Семейная тайна

УЧЕНИК ЧАРОДЕЯ

В регистратуре городской больницы было многолюдно и шумно.

— Я хочу узнать о состоянии здоровья Злотникова Льва Сергеевича, — сказал главный инженер привольского завода Николай Григорьевич Хрупов, наклонившись к овальному окошку, вырезанному в белом матовом стекле.

— Вы что не видите — я занята! — ответила ему регистраторша, пожилая женщина со сморщенным желтым лицом. Она невозмутимо продолжала заниматься своим делом. Поставила на бюллетень две печати, сделала запись в толстой книге, оторвала от листочка корешок, а сам бланк уложила в кармашек медицинской карточки.

— Я хотел узнать…

Женщина подняла на него глаза:

— Я ведь, кажется, делом занята!

Она встала, взяла медицинскую карточку и, подойдя к полке со множеством ячеек, стала искать нужную, то и дело поглядывая на карточку, видимо, чтобы удержать в памяти ускользающую фамилию больного.

Водрузив наконец карточку на место, она вернулась к окошку, поправила на кресле вышитую подушечку, уселась. Из-под белой шапочки выбились седые пряди, она стала пальцами подсовывать их обратно. У нее были неровные, обкусанные ногти.

— Я вас слушаю, — проговорила она, но в это мгновение позвонил телефон.

— Нет, зубной принимает с одиннадцати. Жукова в отпуске… Нет, только лично.

Она повесила трубку и стала шарить взглядом по столу, отыскивая, чем заняться.

— Вы когда-нибудь ответите на мой вопрос? — гаркнул Хрупов. — Или мне идти к директору?

Женщина вздрогнула.

— У нас нет директора. У нас главврач. И не грубите, товарищ. Вы находитесь в больнице. Вас кто интересует — зубной?

— Нет! Зубной интересовал того, кто звонил вам по телефону. Я спрашиваю: каково состояние больного Злотникова?

— А вы кто ему?

— Кто? Друг… Сослуживец. Какая разница!

— Большая разница — друг или сослуживец!

Она сняла трубку, набрала номер.

— Посмотрите, пожалуйста… Злотников. Ночью привезли… Что, инфаркт?

Хрупову сообщила кратко:

— Он в реанимации. Тяжелый сердечный приступ.

Совсем недавно Хрупову попалась на глаза заметка под названием «Робот или врач» — о первых шагах АСУ в медицине. Автора не устраивало, что в трудную минуту жизни больной окажется не перед человеком, собратом, от которого может ожидать не только помощи, но и сочувствия, а перед равнодушным механизмом. Однако черствость и бестолковость регистраторши заставили Хрупова подумать: уж лучше четко и быстро ставящая диагноз и дающая справку машина, чем такой человеческий экземпляр!

Хрупов отправился на завод. На душе было муторно. В коридоре заводоуправления главный инженер встретился с заместителем директора Фадеичевым. Хрупову показалось, что тот взглянул на него с мрачным недоброжелательством. У секретарши тоже на лице было особое выражение озабоченности и сочувствия. «Что они на меня так смотрят?»

У него мелькнула мысль, что окружающим, которые уже, конечно, знали о приключившемся с инженером Злотниковым несчастье, он кажется таким же бесчувственным и равнодушным субъектом, каким час назад показалась ему регистраторша в больнице. «Все понятно: они считают, что это я довел его до инфаркта».

— Соедините с квартирой Злотникова! — отдал он приказ секретарше.

Через несколько секунд в переговорном аппарате что-то щелкнуло и послышался голос:

— Жены Злотникова дома нет. У телефона мальчик. Будете говорить?

Хрупов снял трубку.

— Здравствуй, Тема.

— Здравствуй. А кто это?

— Это… — он помялся, — дядя Хрупов.

— Дядя Хрупов! А папу в больницу увезли! — в оживленном Темином голосе не было грусти. Он еще не понимал, что случилось с его отцом.

— А мама где?

— Она поехала в больницу к папе.

— А с кем же вы?

— С тетей Люсей. Она сейчас кормить нас будет. Все стынет. Пока!

Хрупов встал, прошел в комнату Левы Злотникова, заглянул в стол. Докладной записки на имя директора там уже не было. Он вяло подумал о том, что записка, судя по всему, ушла по назначению и достигла адресата.

Строго говоря, эта записка и вызванное ею объяснение с Хруповым и послужили причиной злотниковского стресса.

Вчера произошло вот что. Хрупову понадобилось получить какую-то справку, и он зашел в тесную комнату, служившую Леве кабинетом. Молодого инженера на месте не оказалось. В поисках нужной бумаги Николай Григорьевич потянул на себя верхний ящик стола, и его взору предстала соединенная конторской скрепкой пачка исписанных Левиной рукой листов. На первой странице было выведено:

Хрупов пробежал глазами первые страницы. Злотников писал:

Хрупов даже не смог дочитать фразы до конца. Мысль о Левином предательстве оглушила. Зашумело в голове, потемнело в глазах. Хрупов даже рукой оперся о спинку стула, чтобы не потерять равновесие.

На днях, перечитывая книгу отца кибернетики Норберта Винера, Николай Григорьевич наткнулся на страницу, на которую прежде не обращал внимания. Американский ученый в поисках образных сравнений, которые сделали бы его мысль понятной, обратился к стихотворению Гете «Ученик чародея». Чародей поручает своему юному подручному принести воды. Ленивый и хитрый юноша, в свою очередь, сваливает эту работу на метлу. При этом он произносит волшебные заклинания, ранее услышанные им от учителя. Метла покорно подчиняется, но не может остановиться, поскольку юноша забыл второе заклинание. В отчаянии ученик переламывает метлу о колено. И, к своему ужасу, видит, что обе половинки метлы продолжают носить воду. Грозит затопление…

Ученик и подчиненный Хрупова Лева Злотников в тот момент, когда он садился за свою записку, меньше всего думал о пагубных результатах своеволия. Зато самому Николаю Григорьевичу размеры угрожающей опасности были очевидны. Им овладело бешенство. Все, чего Хрупов с таким трудом, ценой таких тяжелейших усилий достиг в автоматизации управления заводом, — все это легкомысленно, одним махом перечеркнуто. И кем? Желторотым птенцом, мальчишкой, несчастным акселератом, который вовсе бы мог не состояться, никогда бы не превратился в настоящего инженера, если бы не он, Хрупов.

Они учились в одном институте. Когда Хрупов заканчивал аспирантуру, Лева сдавал экзамены за третий курс. Но как сдавал! Блестяще. Окончив аспирантуру и заняв волею судеб командную должность на привольском заводе, первое, что Николай Григорьевич сделал, — это послал в Москву запрос на молодого специалиста Злотникова. У Левы и Тани к тому времени уже был ребенок. Когда они прибыли, Хрупов выбил молодым двухкомнатную квартиру. Сам он жил в общежитии для командного состава: коридорная система, комната с крошечной кухней, в доме располагалась неплохая столовая. Здесь же прачечная и даже мастерская по ремонту обуви. Что еще надо холостяку?

Лева воспринял щедрый дар Хрупова как должное. Его инфантильность вызывала восхищение. Он давно возложил заботы о себе самом и о своей семье на господа бога. И тот вроде бы неплохо справлялся с обязанностями. Кто выполнял за господа бога эту роль — жена Таня, Хрупов или кто другой, — это его не волновало. Он жил в мире кибернетических проблем. Его занимали не простые, а парадоксальные задачи, все остальное оставалось вне круга Левиных интересов.

Работать с Левой было нелегко — он был какой-то развинченный, разболтанный. Даже прийти вовремя в свое бюро для него было мукой. Обычные поручения, которые были под силу каждому, расхолаживали Леву, он выполнял их кое-как, спустя рукава, затягивал сроки. Но стоило ему встретиться с действительно сложной, интересной задачей, и он мгновенно преображался. Куда в таких случаях девалась его величественная неторопливость, привычка медленно, по-детски, растягивать слова, его лень и расхлябанность! Перед Хруповым возникал как бы другой человек — серьезный, собранный, углубленный в себя. Что греха таить, и в эту пору Лева мог прийти на работу с солидным опозданием. Но и просидеть за кульманом восемнадцать часов без перерыва он тоже мог. Да и в сидении разве дело? Главное, что Злотников добивался поразительных результатов. И по объему, и по значению то, что он делал за короткий срок один, было под силу разве что целому КБ.

Особенно Злотников пригодился Хрупову, когда прежний директор Громобоев съездил в столицу и раздобыл средства для создания на привольском заводе АСУ — автоматизированной системы управления производством.

О том, чего это ему стоило — выбить такие средства, директор распространяться не стал — не настолько они были с Хруповым близки. Только сказал: «Правильно люди говорят: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей». У меня один друг в главке, но какой! Двести тысяч рублей стоит! Учись, Хрупов, заводи друзей… А то что-то их у тебя маловато».

Хрупов, по обыкновению язвительный, резкий, сверкнул на директора глазами, буркнул: «У меня другое правило… Служу делу, а не лицам».

Хрупов и прежде был жаден до работы, а теперь и вовсе осатанел. Особенно доставалось группе Левы Злотникова. Группа эта подчинялась непосредственно главному инженеру. Он сам ставил перед Левой задачу, сам принимал от него работу. Группа работала но двенадцать часов в сутки. Труд «гениев» (так Хрупов за глаза называл своих молодых помощников) хорошо оплачивался. Обходя правила и запреты, Хрупов выплачивал инженерам по полторы-две месячных зарплаты.

Дома Лева заявил жене:

— Хрупов сказал, что мы переходим на военное положение. Может быть, даже спать придется на заводе. Он уже дал задание АХО раздобыть раскладушки.

— Господи, к чему это? Разве у нас война? — Таня всплеснула руками, отчего хлопья мыльной пены полетели во все стороны. Несколько капель упало на свежую накрахмаленную и тщательно отутюженную Левину рубашку. — Ой, что это я размахалась? Погоди, сейчас вытру. — Таня схватила с натянутой через кухню лески полотенце и живо стала затирать на рубашке мокрые пятна.

Лева придал лицу обиженное выражение.

— Ну ладно, иди, иди… И так уже опоздал. Твой Хрупов сердиться станет.

— Почему это он мой? Он, кажется, и твой тоже.

Таня поправила выбившуюся из-под цветной косынки светлую прядь и, задумчиво глядя на мужа, проговорила:

— Господи, какой же ты еще, Левочка, ребенок! Неужели ты не понимаешь: не он наш, а мы — его. С потрохами!

— А как придет в гости, так ты не знаешь, как ему угодить. В рот заглядываешь, каждое слово ловишь, — снова надул губы Лева.

— Да ты, никак, уж ревнуешь? — покраснев, Таня сделалась совсем хорошенькой.

Лева великодушно сжалился над нею:

— Да я ничего… Я так… Просто не люблю, когда человеку в глаза улыбаются, а за глаза поносят…

— Кто же его поносит? Благодетель он наш. Хоть в субботу-то будешь дома?

— Не знаю… Как Хрупов. Он планировал обсудить одну проблему методом «мозговой атаки»… Только не знаю, на этой неделе или на той.

— Иди, иди. Атакуй.

Таня не знала — смеяться или плакать. Когда шла за Левушку, не закрывала глаза на его недостатки: инфантилен, ленив. Он быстро вспыхивал и так же быстро остывал. Малейшее препятствие выбивало его из колеи. Таня опасалась, что Леве трудно будет реализовать свои жизненные планы.

Но она, слава богу, ошиблась: из Левы получился отличный специалист. И еще — чего уж она совсем не ожидала — Лева ухитряется в достатке содержать семью. Чем же она недовольна?

Она и сама не знает. Прикрыв за Левой локтем дверь, медленно возвращается в ванную и погружает руки в остывшую, мягкую, скользкую от стирального порошка воду. Беспокойные мысли не оставляют ее.

В последнее время Лева стал быстро уставать. По вечерам подолгу не мог уснуть, ночью часто просыпался, днем его одолевала сонливость. Таня с большим трудом через своих знакомых выбила путевки в семейный пансионат «Мисхор», Лева на премию приобрел акваланг и вовсю готовился к подводному плаванию. Тренировался в ванной. Наполнял водой и опускал в нее лицо, стараясь, чтобы вода не попадала в нос. Но она попадала, он громко кашлял и отплевывался.

Таня смеялась:

— Сущий ребенок. Левка, перестань! Я от хохота умру. Какое подводное плавание, когда еле дышишь? Нырнешь, только тебя и видели. Акваланг не для тебя. Выброси эту гадость. И зачем деньги истратил? Лучше бы Тимычу пальто купил, ему не в чем в садик ходить.

— Купим! Вернемся из Мисхора и купим. Самое лучшее! Хрупов сказал: большие премии нам выбьет.

В общем, семья готовилась к отпуску. Лева осваивал акваланг, Таня перестирывала, чинила и гладила все необходимые для поездки вещи, дети отбирали из горы игрушек самые любимые (им было объявлено, что каждый может взять с собой по одной, самое большое по три). Тема подходил к матери, поднимал кверху красивое (вылитый Лева!) лицо и спрашивал:

— А Буратино взять можно?

— Не бери ты его, у него длинный нос и колется, как я его буду упаковывать?

— Нет. Возьму! — твердо заявил Тема. — Я — папочка Карло, а это мой сыночек!

— Ну тогда не бери луноход!

У Темы дрожали губы, и он собирался плакать.

— Не мешай мне, видишь, стираю, а еще обед надо готовить, вы есть попросите?

— Попросим! Я уже хочу.

— Кыш отсюда!

И вдруг — происходит ссора Хрупова с директором, главный инженер звереет и назначает новые, «фантастические», по выражению Левы, сроки завершения разработок второй очереди АСУ. Аврал! Все отпуска отменяются.

— Иди к Хрупову и заяви, что мы уезжаем. Сегодня же и скажи!

Лева послушно отправился к главному инженеру.

— Я больше не могу, я должен отдохнуть. И путевки куплены, — взмолился он.

Однако Хрупов непреклонен. Мрачно глядит на Леву из-под насупленных бровей.

— Отдохнешь осенью… Хочешь, достану путевки в Варну?

Лева качает головой. Он не хочет осенью в Варну. Он хочет сейчас — в Мисхор.

Хрупов понимает, надо как-то переключить мысли Левы на работу — увлечь его. Он говорит:

— Помнишь, Лева, наш разговор о сравнительных достоинствах ЭВМ и человека?

Лева морщит лоб:

— Помню. А что?..

Да, он прекрасно помнил этот разговор, который, кстати сказать, сам и начал. Он тогда принялся доказывать Хрупову преимущества человека над роботом. Человек лучше, чем машина, обнаруживает слабые звуковые и световые сигналы, превосходит ее в осуществлении гибких операций управления и даже в хранении большого количества информации в течение длительного времени. И в ее использовании, разумеется, в нужный момент.

— Этого мало? — спросил он главного инженера.

Тот усмехнулся:

— Но ты не можешь не согласиться, Злотников, что машина, в свою очередь, обладает рядом очевидных преимуществ перед человеком. Она работает быстрее и с большим единообразием, за один день может выполнить такой объем работы, с которой целой команде вычислителей не справиться и за год. При этом допускает меньшее количество ошибок… Как бы там ни было, человеку придется научиться работать вместе с машиной, знать и понимать ее, как себя самого!

Сейчас Хрупов напоминает Леве этот разговор. И говорит:

— Я хочу поручить тебе принципиально новое дело — наладить диалог человека с машиной. Нужно сделать так, чтобы ЭВМ можно было подключить к обыкновенному телефонному аппарату и отдавать ей приказы обычным человеческим голосом. И чтобы машина тоже отвечала по-человечески.

Хрупов не ошибся. Новая задача явно увлекла Леву. Он стоял перед ним в своих вытертых до белизны джинсах, выставив вперед ногу и поигрывая связкой ключей, которые согласно последней моде болтались у пояса на никелированном карабине.

— Легко сказать — «наладить диалог». Нужны анализаторы и синтезаторы речи. — Лева, уже увлекшийся новой идеей, тер переносицу — верный признак интеллектуальной деятельности. — Вы себе представляете, какая предстоит работа?

— А зачем мне представлять? — ухмыляется Хрупов. — Мое дело приказывать. И выбить для вас, архаровцев, премии в размере полугодового оклада, когда разработка будет закончена.

— Так-то это так, — задумчиво бормочет Лева. Выглядит он неважно: лицо одутловатое, под глазами темные мешки. Рука непроизвольно массирует на пуловере то место, где расположено сердце. «Ну ничего, — думает Хрупов, — увлечется новой работой, перестанет кукситься и усталость как рукой снимет».

— Жмите, ребята, на всю железку. Мы ему еще покажем!

— Кому?

— Этому выскочке Беловежскому!

А вечером дома у Левы скандал. Обычно спокойная и выдержанная, Таня с шумом бросает на пол чемоданы и хлопает дверьми, Тема рыдает, прижимая к груди бесценного Буратино, который, оказывается, не поедет отдыхать. Васька тоже ревет, за компанию, ему только полтора года, и он еще не разбирается в вопросах создания автоматизированных систем и говорящих человеческим голосом машин.

На другой день бледный, то ли от недомогания, то ли от собственной решимости, Лева является в кабинет к главному инженеру и кладет к нему на стол лист бумаги.

— Что это? — не поднимая головы, спрашивает Хрупов. — Опять заявление об отпуске? Но я уже сказал, что в отпуск ты сейчас не пойдешь.

— А вы прочтите! — петушиным голоском вызывающе говорит Лева.

Хрупов с удивлением смотрит на него. Потом берет бумагу. Это заявление, в котором Лева просит освободить его от обязанностей начальника специальной конструкторской группы и перевести в технологический отдел рядовым инженером.

— Чепуха! — говорит Хрупов и спокойно рвет бумагу. — Ты нужен только в том качестве, в котором мы тебя используем. Хочешь — работай, а не хочешь — катись на все четыре стороны!

Лева собирается что-то сказать, но из раскрытого рта вылетают нечленораздельные звуки. Он, как лунатик, нетвердо ступая по паркету, бредет в угол, берет графин и, звякая им о стакан, наливает себе воды и пьет.

Николай Григорьевич с холодной усмешкой наблюдает за ним. Куда денется этот рохля Лева, да еще с двумя детьми на руках? Где, кто будет нянчиться с ним так, как это делает он?

…И вот ошеломленный Хрупов держит в руках докладную записку Злотникова на имя директора. Он полагал, что Лева не способен на решительный шаг, на поступок. И вот — ошибся.

Горько, тяжело. Как мог Лева, правая рука главного инженера, пойти на такое? Ему ли не знать, сколько сил вложил Хрупов в заводскую АСУ! Обрушиваться с критикой на созданную систему — это все равно, что копать яму под главного инженера, неужели это Леве не ясно?

Справедливость требовала признать, что Злотников и прежде высказывал сомнение в правильности избранного ими пути автоматизации управления производством. Совсем недавно, вернувшись из командировки в Сибирь, он вошел в кабинет главного инженера и, как всегда, начал речь не с начала, а с середины.

— Я был в Сумгаите… Там есть главный инженер… Волевой товарищ… Он прямо сказал разработчикам из отдела АСУ: «Вот вам две пиролизных печи… Одной управляет оператор, второй — автоматизированная система. Завтра дадите со своей системой на два мешка больше этилена, признаю ее… Нет, катитесь вместе с нею к чертовой бабушке».

— Ну, и что дальше?

— Ребята, конечно, понимали: производственники нравы, им отдачу давай… И они были готовы себя показать. Из кожи лезли. Немного побаивались вычислительной машины, им казалось, что она несовершенна. Но ЭВМ как раз не подвела. А подвел паршивый хроматограф. Они не смогли снять точный анализ содержания продукта, и поэтому им не удалось выйти на оптимальный режим. Но о хроматографе они догадались после, когда один из них побывал в Новополоцке. И с болью увидел, чего им не хватало. Он попросил сорвать ему ленту с информацией, привез домой и показал товарищам, вот, смотрите, на чем сели. Не на системе, а на первичном приборе. Так была похоронена хорошая идея. АСУ у них не пошла…

— Я не пойму, о чем это ты?

— Неужели непонятно? — Лева сидел, понурив голову. — У нас еще хуже, чем у них. Там подвел какой-то прибор… А у нас — вся система не та… нужно что-то другое.

Хрупов вскочил из-за стола, крепкий, жилистый, резкий. Стал быстро шагать из угла в угол, разрубая воздух правой рукой и роняя короткие, тоже рубленые фразы.

— Как это «не та»? В вычислительном центре три ЭВМ среднего класса! В цехах двести двенадцать датчиков, которые снимают информацию о ходе изготовления продукции. Восемьдесят восемь — докладывают о состоянии оборудования. Не более чем за сорок минут мы можем получить любые интересующие нас сведения.

Лева ответил кисло:

— Да, информация есть…

Хрупов продолжал:

— Да разве только в информации дело? А разве не облегчилось принятие оперативных решений?

Лева надул губы.

— Вот именно — оперативных… Можно подумать, что без нашей АСУ никогда не принималось оперативных решений. Работал завод, и, говорят, неплохо.

Хрупов так резко затормозил свой бег по кабинету, что даже покачнулся.

— Ты куда, собственно говоря, гнешь?

Лева еще ниже склонился над столом. Голос его звучал монотонно и глухо. Казалось, слова, вылетая из Левиного рта, резонировали о поверхность стола, а потом уже облетали комнату, достигая ушей главного инженера.

— Дорогостоящая игрушка. Она ткет невидимую ткань для голого короля.

Хрупов свирепо посмотрел на своего молодого помощника.

— Ты что — дурачок?.. Или только прикидываешься? У тебя есть другое решение?

Лева пробормотал:

— Не знаю… Не знаю… Мы усиливаем централизацию управления… А может, нужна децентрализация? Нужен принцип наименьшего взаимодействия? Возмущение должно быть подавлено в границах местной системы. Зачем лезть наверх? А централизованная система заставляет. В конце концов, есть границы масштабности системы… Требуются какие-то ограничения. Локализация. И еще…

— Все, хватит!

Хрупов вернулся за свой стол. Голос его звучал резко, начальственно.

— Я тебя выслушал. Теперь иди и работай. И не вздумай трепать языком! Оставь свои гениальные идеи при себе. Не смущай людей. Они работают. Причем за одну зарплату. А не за полторы, как некоторые… Иди.

Скрипнула дверь, и на пороге появился Лева Злотников. Увидел в руках у главного инженера докладную записку, смутился. Его виноватый вид подстегнул Хрупова, и он без оглядки предался овладевшей им ярости.

— Что это такое? Я спрашиваю! — гаркнул он, потрясая в воздухе листами, сколотыми большой канцелярской скрепкой.

Лева, который, видимо, уже успел взять себя в руки, ответил:

— Докладная записка… директору… я ему обещал.

— А мне ты ничего не обещал?! — крикнул Хрупов.

С неожиданной твердостью Лева Злотников ответил:

— Все, что я вам обещал, я выполнил… Что я сделал плохого?

— Предатель! Неблагодарный сопляк! — выкрикнул Хрупов и, грохнув дверью, выбежал из Левиного кабинетика.

Он не слышал, как испуганно вскрикнул Лева, схватившись рукой за грудь, и как загрохотал стул, задетый им при падении.

Тревожные мысли о Леве Злотникове, неподвижно лежавшем с иссиня-бледным лицом там, в реанимационной (Хрупов не видел Левы, но мысленно представлял его себе сейчас именно таким — неподвижным, с иссиня-бледным лицом), не шли у него из головы. Попробовал заняться делами, надо было срочно подготовиться к оперативке, но все валилось из рук. Кольнуло сердце. Он прижал руку к груди. «Лучше бы у меня был приступ, а не у Левы».

Зазвонил телефон. В трубке послышался голос секретаря парткома Славикова:

— Я слышал, ты был у Злотникова?

— Был.

— Это хорошо, что внимание проявил. Как он там?

— В реанимации. Положение тяжелое.

— В реанимации? Худо. Такой молодой и… Говорят, ты их совсем загнал. Они у тебя чуть ли не по ночам работают. Это — правда?

— Правда.

— И еще. У тебя что — вчера был с Злотниковым крупный разговор?

Хрупов молчал. На лбу у него выступила испарина.

— Ты чего молчишь?

— Да вот думаю, куда ты клонишь.

— Никуда я не клоню. Просто выясняю. Не может же молодой человек ни с того ни с сего…

— Да у меня каждый день крупные разговоры! — сорвался Хрупов. — Я сам каждый день за полночь у кульмана сижу! А как прикажешь выполнять план, перевооружать производство? Без крупных разговоров крупных дел не сделаешь.

— Все дело в том, как разговаривать с людьми. Я думал, ты только на директоров бросаешься… А оказывается, и на подчиненных.

Он тотчас же понял, что имеет в виду Славиков — безобразную сцену в директорском кабинете, когда Хрупов с месяц назад в состоянии возбуждения, не найдя, что и как ответить на упрек Беловежского, бросил ему в лицо пачку денег.

— Ты бы все-таки, Николай Григорьевич, того… помягче с людьми. Хорошо, что ты так любишь машины… Но ведь мы их для кого делаем? Для людей! Чтоб им легче было. Чтобы они производительнее работали, лучше жили. Нельзя, чтобы машины заслонили людей. Так недолго и самому превратиться в бесчувственного робота. Ну, мы еще поговорим… — сказал Славиков и положил трубку, оставив главного инженера погруженным в глубокую и мрачную задумчивость.

Рассуждения Славикова странным образом пересеклись в сознании Хрупова со словами, сказанными ему давным-давно, лет десять назад, его институтским учителем, бывшим фронтовиком, профессором Андреем Андреевичем Ярцевым.

— Автомат и человек… Кто господин и кто слуга? Не умаляет ли достоинство человека то, что он «обслуживает автомат», а не автомат — его самого? Ответ не так прост. Надо признать, что человек вынужден в какой-то степени подчиняться вещам, которые сам же создал. Мы же обычно ходим по тротуарам, а не по крышам… Машина-автомат в этом случае не налагает на нас принципиально новых ограничений. Но должно позаботиться о создании таких условий, чтобы в каждом отдельном случае и в целом в выигрыше оказывался человек.

…Николай Григорьевич вышел из кабинета и пошел по заводоуправлению. В полутемном коридоре от стены отделилась женская фигура и метнулась навстречу ему. То была чертежница Надежда Семеновна, худенькая женщина с миловидным, немного птичьим лицом. Похожей на пичужку ее делали острый, как клювик, носик, и круглые блестящие глаза. Надежда славилась в заводоуправлении самой тонкой талией и красивой, как у Мэрилин Монро, грудью. Она всегда носила водолазки и свитера, перехваченные широким кожаным поясом с огромной пряжкой.

Надежда Семеновна в частном порядке выполняла для Хрупова кое-какие чертежи. Время от времени он заезжал к ней домой. У нее была большая светлая комната с эркером в коммунальной квартире. Так получилось, что однажды Хрупов остался в этой комнате на ночь. С тех пор он регулярно навещал Надежду даже тогда, когда у него не было заказов на чертежные работы. Она была тихой, послушной, никогда от него ничего не требовала. Он и не давал ей ничего, кроме этих, ставших постоянными посещений.

Надежда схватила Хрупова за руку своей маленькой, похожей на лапку рукой с длинными и ярко накрашенными ногтями.

— Коля!.. Я хочу сказать, что этому не верю…

— Чему не веришь?

— Я ничему плохому не верю, что о тебе иногда говорят. Я знаю, что ты добрый и хороший. И хочу, чтобы ты знал, что я это знаю.

Хрупов растрогался. Во время его посещения комнаты в коммунальной квартире они никогда не говорили о своих отношениях. Хрупов знал, что когда-то у нее был муж, об этом можно было догадаться по некоторым предметам убранства комнаты — двум скрещенным саблям на ковре, войлочным тапкам сорок третьего размера, бирманской сигаретнице из папье-маше — золотая роспись на черном фоне (сама Надежда не курила), бритвенному станочку и помазку на туалетной полочке и большому аквариуму с подведенной к нему сложной системой подогрева и освещения. Сейчас аквариум был пуст, на высохшем дне лежали морской песок и ракушки… «Это ты рыбками увлекалась?» — как-то спросил Хрупов. «Нет, это он», — сказала Надежда и осеклась.

Куда «он» делся, Хрупов не знал. Не спрашивал, и Надежда не говорила.

— Ну, я побежала. А то кто-нибудь увидит, — сказала она и добавила: — Ты уж давно не был… Я вечером дома.

Когда бы он к ней ни заходил (а делал это Хрупов нередко без предупреждения), Надежда всегда была дома. Ему это прежде как-то не приходило в голову, а сейчас он вдруг понял: она его всегда ждала, боялась уйти из дому, вдруг он придет, а ее нет.

И опять глаза Хрупова предательски повлажнели. Он провел рукой по ее плечу, темно-зеленая водолазка с люрексом зашуршала и дала искру.

После работы Хрупов поехал на квартиру Злотникова. Тани не было дома: дежурила в больнице. Маленький Васька в углу с потрясающей настойчивостью нанизывал на стержень разноцветные — красные, зеленые, желтые — колесики пирамидки. Хрупов позвал Тему.

— Ну, старичок, проблемы есть?

— Есть. Я сейчас, — ответил Тема и сломя голову бросился на кухню.

Через минуту он появился снова, с трудом таща здоровенное полено.

— Дядя Хрупов, оно деревянное?

— Вполне.

— Тогда почему же из него не получается Буратино?

— Ну, брат… Чтобы из полена сделать Буратино, нужны как минимум две вещи.

— Какие? — Хрупов заметил, что глаза у Темы такие же, как у его отца Левы, — большие, серые, в желтую крапинку.

— Нужна адская сила и острый ножик.

Тема задумчиво ковырял полено розовым пальчиком.

— Ну адская-то сила у меня есть… А где взять острый ножик?

Хрупов рассмеялся.

— Говоришь, адская сила у тебя есть? Ах ты мой милый. Ну, пойдем поищем острый ножик.

Заглянув в ящик кухонного стола, Хрупов обнаружил целый набор острых ножей с деревянными ручками, но вовремя спохватился.

— Послушай-ка… А если я тебе дам вместо острого ножа вкусную вафлю, это тебя устроит?

Тема быстро ответил:

— Устроит!

Пока Тема лихо расправлялся с шоколадной вафлей, Хрупов, присев на маленький табуретик, внимательно оглядывался вокруг. Здесь, в этой квартире, много было сделано его руками. Лева был не способен забить гвоздь, не поранив себе при этом руку, и Таня к хозяйственным делам его не подпускала. Нет, адской силы у Левы не было. Было другое, неизмеримо более ценное…

Сейчас хозяин квартиры с приступом лежал в реанимации, а жена металась по больничному коридору, перехватывая врачей в надежде услышать слова успокоения.

Хрупов потоптался на месте, не зная, как занять и развлечь детей, потом пожал руку Теме, взъерошил светлые волосы карапузу Ваське, не расстававшемуся со своей пирамидой, и покинул квартиру.

Куда идти дальше, он не знал. Домой — не хотелось. Что там ждет его: постылое одиночество? Решил прихватить в гастрономе бутылку шампанского и отправиться к Надежде.

В гастрономе, как всегда, толпился народ. Хрупов, ощущая чувство безнадежности, пристроился в конец очереди.

Высокая женщина в белой шляпе, закрывавшей лицо, подошла к прилавку и протянула продавщице деньги. Та, обычно строго соблюдавшая правила очередности (все остальные правила торговли она, судя по всему, нарушала), на этот раз с готовностью нырнула под прилавок и извлекла оттуда несколько бутылочек дефицитного в Привольске напитка «Фанта». Хрупов, которому надоело стоять в очереди, не выдержал, громко сказал: «Почему отпускаете из-под прилавка и без очереди?»

Продавщица обдала Хрупова презрением: «Ишь разпочемукался, алкаш! Да я возьму и вообще тебе ничего не дам!» Женщина в шляпе оглянулась, и Хрупов узнал Медею, жену Беловежского. Он круто повернулся, вышел из магазина. Постоял на углу.

— Что, денег нет? — толкнул его под локоть испитой тип.

— Не в этом дело… очередь. Стоять некогда.

— А ты дуй в «Рюмочную», за углом, напротив детской музыкальной школы. Только учти, там дорого, с бутербродами!

— А шампанского там, случаем, нет?

— Там все есть!

Хрупов в «Рюмочной» шампанского, естественно, не обнаружил. Почувствовал голод, попросил подать бутерброд.

— А этого не надо, — сказал он продавцу, указывая на рюмку.

— Что-о-о?! — гаркнул, наливаясь злостью, продавец. — Ты что, жрать сюда пришел?

— Ладно, я заплачу, но мне рюмки не надо, — поспешил успокоить его Хрупов.

Вид бутербродов с сыром, продававшихся в неразрывном единстве с рюмкой водки, навел мысли Хрупова на другое. Технику для заводского АСУ японская фирма поставляла в комплекте, запросив за нее довольно-таки приличную сумму. Напрасно доказывали, что некоторые «игрушки» им не нужны. Поставщики были неумолимы — или все, или ничего. Хрупов усмехнулся: чем не рюмка с обязательным бутербродом!

А ведь Злотников прав: слишком много дорогостоящих бирюлек, слишком много игры в цацки НТР и слишком мало настоящей работы. Но если он прав, то за что он тогда на него вчера накинулся? И были ли у него основания сравнивать инженера с гетевским учеником чародея, бездарным честолюбцем, ослушавшимся своего учителя и едва не наделавшим бед?

Николай Григорьевич, совсем забыв, что собирался отправиться к Надежде, зашагал домой. На лавочке у своего подъезда увидел сгорбившуюся женскую фигурку. «Надежда!» — подумал он. Женщина обернулась на шум шагов, и он увидел, что ошибся. То была Таня, жена Злотникова.

Он с тревогой спросил:

— Как Лева? Выкарабкался?

— Да. — Радости в ее голосе не было.

— Ну, слава богу! — с облегчением воскликнул Хрупов, обнял Таню за плечи, притянул к себе.

Она вырвалась из рук и теперь стояла поодаль, тяжело дыша.

— Да ты что?.. Мне Левку жалко…

— Он лежит в реанимации, а вы гуляете. — В ее голосе была такая сила отчуждения, что Хрупов вздрогнул. — Вы загнали его, как загоняют лошадь. Вперед, вперед! А ради чего? Для того, чтобы доказать, что вы сильны, что вы все можете. О, я вас вижу насквозь!

— Таня, что ты говоришь? Одумайся. Я ваш друг. В вашем доме каждый второй гвоздь прибит моими руками.

Она расхохоталась — зло и непримиримо.

— Да, вы прибили кухонные шкафчики… А сколько разрушили? Мы были вдвоем — я и Лева… потом появились дети, но все равно — мы были вдвоем. Но вас это не устраивало. Вы встали между нами, Кто вас просил? Мы вас звали к себе?

— Что ж, я сам набивался к вам… в гости?

— Если бы вы приходили в гости! Вы шли как к себе домой… Нет, не домой, у вас нет дома. Как в свой кабинет. Командовали, приказывали… Стоило нам собрать друзей, чтобы посидеть, поговорить повеселиться, как являлись вы и начинали разговор об автоматизации. Ведь это вы заставили Леву поставить у себя дома чертежную доску! Вам мало было, что он по десять часов торчал на заводе. Вам было нужно, чтобы он не терял время дома… мог дочертить, дорисовать, досчитать… Вы сказали, что он отдохнет в бархатный сезон. Вы издевались над ним, над нами… Но я больше не буду это терпеть. Я его защищу!

Хрупов молчал, склонив голову. Что это — стихийный, мгновенно вспыхнувший бунт или зрелая, давно сложившаяся позиция?

Он протянул руку, она повисла в пустоте.

— Я понимаю, ты расстроена. Сама не отдаешь себе отчета в том, что говоришь. Пойдем ко мне. Посидим, поговорим. Ты успокоишься!

Она вскрикнула:

— Господи!! Как вы слепы! Неужели вы воображаете… Что вы… Что я… Вы для меня давно не существуете… как близкий человек. Потому что я знаю: вы никого не любите. Вы — эгоист. Да, вы помогали Леве, а теперь вы его губите!

Не желая больше слышать этого искаженного гневом голоса, Хрупов повернулся и пошел к лестнице. Круглый матовый абажур фонаря был разбит, из рваной раны сверкала раскаленной нитью лампочка.

— Постойте!

Он притормозил движение, но не обернулся.

— Я к вам пришла, чтобы предупредить. Я написала письмо директору Беловежскому и в партбюро. Вы социально опасный человек. Пусть они знают!

Хрупов, забыв, что существует лифт, пешком поднялся на пятый этаж. Открыл дверь, прошел на кухню. Это было единственно обжитое место в квартире. Но сейчас оно ему не понравилось. Раковина была заполнена грязной посудой. Из плохо прикрученного крана капала вода. Она попадала в чашку с недопитым кофе, вокруг летели коричневые брызги. Посередине кухни на полу стояло помойное ведро. Утром он вытащил его, чтобы выбросить содержимое в мусоропровод, но заторопился в больницу к Леве и бросил ведро на полдороге. Рядом валялся веник.

Всплывшие в памяти стихотворные строки прозвучали жестокой издевкой над ним, Хруповым.

Менее всего он ощущал сейчас себя «умелым колдуном», всесильным учителем, владеющим Властным Словом.