Семейная тайна

ЗАГАДКА ЗЕЛЕНОГО СЕЙФА

У Игоря не шел из головы сейф, похищенный из дома ювелира. На вопрос, почему он не сообщил об этом в милицию, ювелир ответил: «А зачем? Он был пустой… В нем не было ничего, кроме ненужных бумаг».

Игорь усомнился тогда в искренности Христофора Кузьмича. В его дом забрались грабители. Как же не поставить в известность милицию? Да и сейф жалко. Старинный сейф немецкой работы. Еще крепкий. Старик им явно дорожил. А иначе не держал бы его в комнате на видном месте, словно какую-то ценность.

Сейф был пустой? В нем не было ничего, кроме ненужных бумаг? Но, может быть, эти бумаги все-таки были кому-то нужны? Ну, прежде всего самому ювелиру, иначе он не хранил бы их в стальном ящике.

Вполне можно предположить, что у ювелира есть своя тайна. Только, в отличие от Игоря, который старается свою тайну разгадать, Христофор Кузьмич ее прятал. И вот его тайна оказалась похищенной вместе с зеленым сейфом фирмы «Остер-Тага».

Но зачем понадобился сейф? Что вообще могло потребоваться грабителям от старого ювелира? Ответ ясен: конечно, драгоценности, деньги. Почему же тогда они остались спокойно лежать в доме Христофора Кузьмича, а пустой и вроде бы ненужный сейф украден?

Игорь чувствовал, как им овладевает азарт человека, идущего по верному следу. Может быть, это в нем наследственное? Когда-то дед Иван Коробов был милиционером в родной деревне и тоже разгадывал запутанные истории.

Игорь вовсю вел свой поиск и вдруг… Его азарт как рукой сняло. Парнем овладели апатия, вялость. Навалилась стопудовая тяжесть, не дает двигаться, дышать, жить. Где уж тут разгадывать чужие тайны. Взять бы и удрать из этого городка. Куда? Да куда глаза глядят.

Виной всему директорская жена Медея Васильевна.

Он вовсе не собирался поднимать завесу над личной жизнью Лины. С тех пор как полюбил девушку — собственное прошлое и прошлое Лины словно бы перестали для него существовать. Важным казалось только настоящее и будущее. Но Медея Васильевна со змеиной ловкостью проникла не только в комнатушку под крышей клуба, где жил Игорь, но и в его душу, отравила ее губительным ядом подозрений. Как он ни уговаривает себя, что все сказанное Медеей о Лине, — лишь наветы недоброй женщины, не помогает.

…В тот день, когда Роман Петрович Беловежский захотел навестить дома заболевшего слесаря Примакова, за рулем директорской «Волги», как всегда, сидел Игорь. Был мрачен и замкнут. Беловежского, который понимал, что может встретить в доме не только Дмитрия Матвеевича, но и его дочь, тоже одолевали невеселые мысли.

Так, молча, они и доехали до примаковского дома.

Стоял солнечный августовский день, такой же жаркий и душный, как год назад, когда Игорь впервые появился в Привольске. Оставил Москву, сорвался с места, бросился очертя голову в далекий приморский городок и вот живет здесь. Зачем? Кому это нужно? В Москве у него квартира, жена. Хотя и бывшая, но все-таки. Юлька регулярно пишет ему. Напрашивается в гости. Намекает: она не прочь, чтобы он вернулся. А может, и впрямь — рассказать все, что удалось узнать о лысенковских художествах, дотошному следователю Толокно и махнуть назад, в Москву, к Юльке?

На крыльцо выбегает Лина. Игорь и хотел бы не глядеть в ее сторону, а взгляд будто сам собой охватывает ее всю, от светлых волос, пропущенных сквозь алое пластмассовое колечко и заброшенных за спину, до голых ног в немецких пляжных босоножках, украшенных двумя большими желтыми ромашками. «Желтый цвет — цвет измены», — мелькает у него в голове. Хотя в данном случае кто и кому изменил, неизвестно.

Лина прикладывает ладошку ко лбу козырьком и негромким голосом, чтобы не услышали в доме, окликает: «Игорь, это вы?» Ему хочется выскочить из железной душегубки на волю и во весь голос крикнуть: «Да! Это я! Неужели ты не понимаешь, как мне тяжело? Почему я должен так страдать?» Но он ничего не говорит, отворачивается, делает вид, что не слышит Лининого голоса и не видит ее. «Ишь ты… Еще Лысенкову смотрины устраивали! — говорит он себе, еще более растравляя свою сердечную рану. — Им главное, чтоб с положением…» Жестокая несправедливость этих слов становится ему ясной в то самое мгновение, как они рождаются в нем. Но Игорь заглушает в себе угрызения совести. Сейчас он не способен критически оценивать движения своей души. У него такое ощущение, будто Лина обидела, оскорбила, даже предала его.

Лина скрывается в доме. А потом снова появляется, на этот раз вместе с Беловежским. Они о чем-то говорят, потом директор подходит к машине. Игорь рывком трогает «Волгу» с места. Мчится по тихим улицам, разгоняя гусей и пугая собак. Погруженный в свои мысли, Беловежский словно бы не замечает этой бешеной гонки.

Доставив директора к дому, Игорь на обратном пути останавливается у почтамта и отправляет в Москву телеграмму, Юльке. В ней только одно слово: «Приезжай».

Последний раз Игорь видел свою бывшую жену месяца два назад, когда был в командировке в Москве. Она показалась ему повзрослевшей. С удивлением узнал, что девчонка взялась за ум, поступила на вечернее отделение юридического института. Юлька — и вдруг в институте! Это показалось ему странным, необъяснимым. Похоже, что она попала под чье-то сильное и, видимо, доброе влияние.

Не выдержал, задал ненужный вопрос:

— У тебя кто-то есть?

Она взглянула насмешливо:

— Хочешь, чтобы раскрыла тебе всю душу?

Игорь смутился:

— Не надо, не отвечай… Я просто так, из любопытства.

Они вместе побывали на кладбище у Бабули. Юлька вся в черном, даже колготки и те черные. Лицо без румян, помады и туши выглядело почти детским.

Игорь ощутил болезненный укол вины и жалости. Бабуля успела привязаться к непутевой Юльке, хотела заменить ей мать, поскольку с настоящей матерью у девчонки контакта не было. Игорь был обязан сделать для Юльки то, что Бабуля не успела, а он взял и укатил в приморские края. Только сунул бывшей жене ключи от квартиры: мол, живи, пользуйся. А ведь отдельная квартира для Юльки, при ее прежнем образе жизни, могла обернуться злом. Хорошо, если этого не произошло.

Двинулись в глубь кладбища. Наглядевшись по дороге на массивные, из мрамора и камня, надгробия, на затейливые железные да чугунные решетки, Игорь со стесненным сердцем шел к Бабулиной могиле, ожидая увидеть осыпавшийся, размытый дождями могильный холмик, бурьян, чертополох, запустение. И не смог сдержать возгласа удивления, когда Юлька остановилась у зеленой ограды:

— Вот…

Могила была скромная, но ухоженная. На сером, с неровными краями камне золотом выбиты слова: «Дорогой Бабуле от Игоря и Юли».

— Это все ты? — спросил Игорь, хотя и так все было ясно. Конечно, Юлька, а кто же еще? — А деньги?

— Ты же мне оставил на прожитье. Вот я и решила…

Игорь виновато повесил голову:

— А я могилу деда еще не нашел.

— А когда найдешь, вернешься?

Юлька, не глядя на Игоря, что-то молча чертила мыском кроссовок на песке. Он присмотрелся: большой-пребольшой вопрос. Вопрос, на который ему нечего ответить.

Дома они помянули Бабулю.

— Я останусь? — спросила Юлька.

— Конечно! Тахта в твоем распоряжении. А я — на кухне, на раскладушке.

Пока он укладывался, Юлька несколько раз забегала в кухню — то наливала в стакан воды из-под крана, то зачем-то хватала кухонное полотенце. На ней был шикарный розовый пеньюар, отделанный кружевами. Игорь повернулся к стене и закрыл глаза. А когда утром проснулся, Юльки в квартире уже не было.

…Юлька приехала в Привольск через два дня после того, как он дал телеграмму. Выглядела немного чудно. Волосы завиты мелким бесом, то тут, то там с головы свисают ниточки бус. Вместо туфель — шелковые тапочки без каблуков, привязанные ленточкой к щиколотке.

— Ну, как я?..

— Как с модной картинки.

— Знай наших. Фирма Джипсон…

— Веников не вяжет, — с улыбкой закончил Игорь.

Скептически осмотрев комнатенку Игоря, сказала:

— Могло быть и лучше. Ты ради этих хором покинул столицу?

— Быстро ты прикатила, — сказал Игорь.

— Мне надо с тобой посоветоваться. Как с другом. Помнишь, ты как-то спросил: есть ли у меня кто? Так вот появился один человек… У него, как писали раньше в романах, серьезные намерения.

— А у остальных были несерьезные?

— На грубость, парниша, нарываешься…

— Кто он?

— Золотопромышленник.

— Что?!

— Не знаю, как сказать… Золотоискатель, что ли? В общем, он начальник прииска.

— Тогда все-таки скорее золотопромышленник. Зубов золотых много?

— Нет. Все свои. Еще не старый. Да я за старого и не пошла бы.

— Так за чем же дело стало?

— Хочу узнать твое мнение. Советуешь?

Игоря новость огорчила. Вот и Юлька уходит. Теперь совсем один останусь. Он пожал плечами.

— Ну, если человек хороший…

— Очень хороший. Мать от него без ума. Двоюродные братья тоже. Вернее, сначала были без ума… Побросали работу, кинулись к нему на прииск. Думали, там золото лопатой можно копать. Месяца два погорбатились, и их как ветром сдуло. Теперь они к нему с прохладцей…

— А жить где будешь? На прииске или в Москве?

— То здесь, то там… Он сказал: «Как ты хочешь, так и сделаем. А скажешь, так я в Москву переведусь. Меня давно в главк приглашают».

— Ну, будь счастлива, Юлька!

Заметив, что ее рассказ про золотопромышленника явно неприятен Игорю, Юлька приободрилась. С довольным видом уселась на диван, поджала ноги. Еще раз критически оглядела комнату.

— Дыра. Единственное, что тут стоящее — это зеркало. Вещь! Видно, с доисторических времен.

Игорь тяжело вздохнул. После визита директорской жены он в сторону зеркала не смотрел. Даже брился на ощупь. Юлька вскочила, подбежала к зеркалу и стала вертеться возле него, принимая разные позы.

— Что-то в горле пересохло. Сейчас воды принесу, — Игорь взял из шкафа чашку, вышел.

Когда вернулся, Юлька стояла перед зеркалом в одном купальнике из блестящей ткани. Ее голову украшал тюрбан. Золоченая рама красиво обрамляла Юлькино отражение в овале зеркала.

— Индриани Рахман дочь Рахни деви, — объявила Юлька. В движение пришло все, не только ноги, но и руки, плечи, голова. — Исполняется танец «Одасси»!

— Я и не знал, что ты умеешь так хорошо танцевать индийские танцы. Только не мешало бы прикрыться. А то неудобно…

— Дай мне косынку. Она в сумке. Я оберну ею бедра.

Но Игорь не успел передать Юльке косынку. Отворилась дверь, и на пороге появилась Лина. Широко распахнутыми глазами она смотрела на полуголую Юльку, на смущенного Игоря.

— Я, кажется, не вовремя? Извините! — сухо сказала Лина и скрылась за дверью.

…Наступил вечер. Помрачневший, замкнувшийся в себе Игорь постелил Юльке на диване, сказал:

— Ложись спать. А я переночую в другом месте.

— Все ясно, — проговорила Юлька.

Игорю показалось, что она сейчас заплачет. Но, честно говоря, ему было не до Юльки. Он видел, какое впечатление на Лину произвел вид Юльки, в полураздетом виде изображавшей индийскую танцовщицу. Выходит, он, Игорь, не совсем ей безразличен. Он чувствовал потребность немедленно объясниться с девушкой, выложить все, что волновало его.

Объяснения не состоялось. Примаковы уже спали. Побродив вокруг погруженного в темноту дома да потаращив глаза на окно Лининой комнатенки, — а вдруг она каким-то чудесным образом ощутит его присутствие и выйдет на крыльцо? — Игорь направился в дальний конец участка, к сараюшке.

Недели две назад Игорь с разрешения Беловежского переправил из цеха в этот сарай примаковское изобретение. Вечерами с разрешения хозяина дома подолгу возился со сложным механизмом, стараясь вдохнуть в него жизнь. Нередко к нему присоединялась Лина. В накинутой на плечи старой кофте и тапочках на босу ногу стояла, прислонившись к притолоке, перебрасывалась с парнем многозначительными фразами. В ее присутствии работа у Игоря особенно спорилась.

Однако в этот душный августовский вечер ему меньше всего хотелось думать о железяке. Подошел к сараю, потянул на себя дверь. Несмазанные петли громко заскрипели. В помещении было темно, пахло деревом, металлом.

Игорь на ощупь пробрался к топчану и улегся на жесткое ложе, подложив под голову снятую с гвоздя примаковскую телогрейку. Он вдруг подумал, что безвозвратно потерял Лину, она теперь и разговаривать с ним не захочет. Как странно устроен человек. Два дня назад он, сидя в машине, не откликнулся на ее зов. А теперь страшился, что она останется глуха к его призыву.

Тихий скрип прервал его размышления. На пороге, на фоне набирающего ночную густоту неба, появилась легкая фигура. Дверь закрылась. Сердце у Игоря забилось так, что, казалось, его стук разбудит все вокруг. Он привстал. Теплое, душистое дуновение коснулось его. Голос Лины, дрожащий, трепетный, произнес:

— Игорь, милый, господи, как я тебя люблю! Если бы ты знал… если бы знал…

Ей не хватало слов. Но слова были и не нужны.

На рассвете Лина сказала:

— Было время, когда я, глупая, думала, что самое главное у меня в жизни уже позади. Нет, я не отрекаюсь от прошлого. И ты, пожалуйста, не отрекайся. Без того, что было, мы, наверное, не были бы сейчас такими, какие есть. А значит, не смогли бы любить друг друга так, как любим. Могли бы проворонить свое счастье. Вот был бы ужас!

На другой день Игорь отправился на вокзал, чтобы проводить Юльку. Она вспомнила, что у нее в Москве есть неотложное дело. Игорь догадывался, что Юлька это «дело» выдумала, но не удерживал ее. Зачем? Еще вчера днем он был один на целом свете. А сейчас у него Лина!

Юлька была бледная и тихая. Перед расставанием сказала:

— Вот и все. Скорее всего, мы с тобой сегодня видимся в последний раз. Нет, не думай, я на тебя не сержусь. Не за что. Ты хороший парень. Правда, для меня, наверное, было бы лучше, если бы ты был похуже. Помнишь, ты меня спросил, есть ли у меня кто? Я думала, что есть. Ты. Но выяснилось, что ты любишь другую. Нет, не спорь. Я видела вчера ваши лица… И мне все стало ясно. А про золотопромышленника я выдумала. То есть не совсем так… Он есть и действительно сделал мне предложение. Но я за него не пойду. Потому что люблю не его… — Юлька замолчала, сглотнула слезы. — Я знаю, ты удивлялся: почему Юлька так переменилась? Взялась за ум, поступила в институт, наверное, на нее кто-то повлиял. Да, такой человек есть. Это — ты. Думала, стану другой и он меня полюбит, по-настоящему… В общем, сказка для младшего возраста. Спокойной ночи, малыши. Сказок в жизни не бывает. Но ты меня не жалей. И себя ни в чем не упрекай. Я уже обязана тебе многим, очень многим. Спасибо за все. Прощай.

— До свидания, Юля. Я думаю, что ты еще будешь счастлива.

Поезд унес Юльку в Москву, а Игорь остался здесь в Привольске. Апатии и уныния последних дней как не бывало. Он горы готов сейчас своротить.

…Поднявшийся к ночи предгрозовой ветер раскачивал железный фонарь у лысенковского дома. Тот скрипел, желтые пятна света скользили по засыпанному гравием заулку, по большой, выше роста человека, каменной ограде.

Сопровождающий, незнакомый Игорю мрачный мужчина, нажал кнопку звонка. Из-за стены раздался бешеный лай собаки. Дверь распахнулась. На пороге стоял Лысенков. Свет фонаря выжелтил его лицо.

— Игорь? Заходи. Гостем будешь.

Они прошли на участок. Дурманящий цветочный дух ударил в нос.

— С дорожки не сворачивай, розы потопчешь. Их тут у меня знаешь сколько? Триста кустов!

Лысенков держался так, будто Игорь по собственной воле завернул к нему на огонек, а не прибыл по его приказанию в сопровождении незнакомца.

Они вошли в дом. Незнакомец остался в передней.

— Садись.

На Лысенкове был темно-бордовый халат, надетый поверх шерстяного свитера. Он походил на старого жуликоватого тренера из кинофильма о спортсменах.

— Что скажешь?

И снова Лысенков себя вел так, как будто встреча состоялась по инициативе Игоря.

Тот запустил руку в карман курточки, извлек из нее деньги, протянул Лысенкову.

— Вот остаток долга. Больше работать на автовокзале не буду.

— Почему?

— Надоели левые рейсы. Того и гляди, загремишь на несколько лет. А я свободу люблю.

— Свободу все любят. Не ты один, — заметил Лысенков. — Значит, выходишь из игры?

— Выхожу.

— А почему остаток долга принес не Автандилу, а мне?

Игорь взглянул в лицо Лысенкову:

— Потому что Автандил — пешка. А король — другой.

Завгар вытащил из квадратной, темно-зеленой с золотом, пачки тонкую и длинную сигарету, закурил. Рукой отогнал дымное облако.

— Ну, а кто же, по-твоему, король?

— Вы, Адриан Лукич.

Наступило молчание.

Лысенков, скрестив руки на груди, пристально смотрел на Игоря. Что было в его взоре? Удивление, страх? И то и другое. И еще что-то — страшное, темное. Будто разверзлись такие бездны, в которые даже ему, мужику не робкого десятка, заглядывать жутко.

Перед ним стоял внук Ваньки Коробова. Его семя. Он, Лысенков, пытался его сломать. Не вышло. Вон парень какой вымахал! И на Ваньку похож. Та же сила в нем.

На Ваньке Коробове Лысенков в свое время сосредоточил всю силу своей ненависти. Почему именно на нем? Разве Ванька раскулачивал его отца, лишал Адриана его законного богатства? Нет, не он. Но, рожденный в семье горемычного бедняка и сам обреченный быть бедняком, довольствоваться жалкими крохами со стола жизни, Ванька повел себя так, будто был ее хозяином, увел из-под носа Лысенкова девку. Стал служителем нового закона, который сделал Адриана нищим и которого признать он не мог. Разве мало причин для ненависти?

Лысенков мстил Ваньке как мог. Спалил его дом. Покусился на его жизнь. И все же Ванька выжил, выстоял. А Лысенкову пришлось уйти из родных мест. Как неприкаянный мотался по белу свету, менял обличия, заметал следы, ускользал от возмездия. Жизни не было. И виноват был во всем он — Ванька Коробов.

Лысенков думал, что они уже не встретятся. Но судьба свела их на войне. Оба были солдаты, и оба оказались в окружении.

В тот день Лысенков, пользуясь своим особым положением при командире части, сам напросился вместе с Ванькой в разведку. Расчет у него был поначалу простой: воспользовавшись моментом, скрыться, бежать и таким образом спастись, выбраться из окружения. Этот план изменился под влиянием обстоятельств.

На шоссе им попалась идущая в сторону города немецкая легковая машина «мерседес». Вспыхнул короткий бой. Ванька полез на рожон и погиб, а Лысенков, не торопившийся вылезти из укрытия, не только уцелел, но и стал обладателем огромных ценностей. В покореженной взрывом гранаты машине обнаружился плоский железный ящик. В нем были награбленные гитлеровцами сокровища: золото, бриллианты, камни. Неизвестно, что фрицы очистили — музей или банк. Скорее всего, музей. Впрочем, Лысенкова прежние хозяева драгоценностей не интересовали. Превратности смутного времени сделали его обладателем редких сокровищ. Вот что главное!

Он понимал, что нельзя оставаться дальше на дороге, надо скорее спрятать зеленый ящик, зарыть в приметном месте и убираться подобру-поздорову. Но нахлынувшая радость на некоторое время лишила его сил. Сапоги налились свинцовой тяжестью, он не мог их стронуть с места, они будто прилипли к мокрому асфальту шоссейки. Сбылась давняя мечта Лысенкова. Судьба послала ему желанное богатство!

Огляделся. Шоссе было пусто. Он прижал железный ящик к груди, отнес по ту сторону шоссе и закопал под приметной сосной. Призадумался. Если он убежит, станет дезертиром, то не видать ему сокровищ как своих ушей.

Доброе имя, хорошая репутация — вот что сейчас ему нужно! Где их взять? Как? Только одним путем: лишив доброго имени Ваньку Коробова, присвоив себе его заслуги. Благо свидетелей у Лысенкова сейчас не было.

И тут он вспомнил о мальчишке-проводнике. Стал окликать его. И тот отозвался из кустов. Лысенков стал подманивать мальца. Но что-то в выражении его лица, видимо, насторожило парня. Он бросился бежать и — снова Лысенкову повезло! — подорвался на мине.

Вернувшись в часть, Лысенков превознес свои заслуги в бою на шоссе и очернил Ваньку Коробова. Правда, ему не поверил старший лейтенант, но майор принял сторону Лысенкова. Адриан готов был окончательно уверовать в свою счастливую звезду. Но, увы, она оказалась ненадежной, переменчивой, то светила вовсю, то скрывалась в черных лохматых тучах, повергая в отчаяние.

Такое отчаяние охватило Лысенкова в тот день и час, когда, раскопав яму под высокой сосной, он обнаружил: сейфа нет, сокровище кем-то похищено. Это был удар!

Сейчас, оценивая задним числом то, что произошло почти сорок лет назад в двухстах метрах от шоссе, Лысенков усматривал в этом направляющую руку судьбы. Открытие, что сказочным путем доставшееся ему столь желанное богатство пропало, похищено, пробудило в нем такую бешеную злость, вызвало к жизни такие неукротимые силы, которые позволили ему с лихвой восполнить свою потерю. Как? Колоссальным трудом, небывалым напряжением ума и воли. Сколько блестящих комбинаций задумано и проведено Лысенковым, сколько глупых, слабых и жадных вовлечено в орбиту его махинаций. Сколько добра накоплено и сбережено!

Он богат. Почему же такое страшное возбуждение охватило Лысенкова, когда подробно рассказывавшая ему о своем посещении дома ювелира Галя, сожительница Заплатки, упомянула о плоском железном ящике темно-зеленого цвета? Неужели это тот самый ящик, который он, Лысенков, собственноручно закопал в землю у высокой сосны? Неужели наконец отыскался след утерянных сокровищ?

Он было протянул руку, чтобы завладеть этими сокровищами, как на его пути встал внук Ваньки Коробова. Вот он перед ним, крепкий, цыганский, похожий на деда. Смотрит на Лысенкова тем же спокойным, исполненным внутренней силы взглядом. Говорит как равный с равным. Хотя он, Лысенков, баснословно богат, а Игорь Коробов беден, как и его дед. Это не смущает парня. Он держится и разговаривает так, как будто ему дано право судить Адриана Лысенкова и даже вынести ему приговор.

Проклятое семя.

Лысенков заходится в нервном смехе, обнажая крепкие желтые клыки.

— Молодец, Игорь! Хвалю. У тебя возникло подозрение, и ты взял на пушку Толстого Жору. Дуралей напился как свинья и подтвердил, что шеф, или король, как ты говоришь, — это я. Мне нетрудно было бы отказаться, но я темнить не буду. Почему? Потому, что давно успел понять, чего ты стоишь. И хочу тебе сделать предложение. Слушай сюда… Долг, что ты выплачиваешь Автандилу, липовый. Да, да, не удивляйся. Никакой аварии не было. Акт я порву. Уловил?

Игорь ушам своим не верил. Неожиданно Лысенков выложил перед ним все свои карты. Как объяснить эту странную откровенность? Уж не считает ли Лысенков Игоря и впрямь своим человеком? Конечно, нет. Просто он ведет какую-то темную игру и сообщает Игорю лишь то, о чем тот и сам уже догадался.

— Ну, как? По сердцу тебе мое предложение?

Игорь сделал вид, что колеблется.

— Сначала бы хотелось прояснить одну вещь, — говорит он. — Вы знали моего деда? Воевали вместе с ним?

По лицу Лысенкова скользит тень. Он молчит, обдумывая ответ. Что сказать пащенку Ваньки Коробова?

— Откуда ты взял?.. Ну, что мы вместе с ним воевали? Не знал я никакого Коробова. Он что — тоже в наших местах пулю искал? Знаешь, сколько нас там было? Тыщи! А остались сотни. Вот потому и не люблю в тех местах бывать… Тяжело вспоминать.

— Припомните, — говорит Игорь. — Однажды в окружении вы вызвались пойти в разведку. Кто с вами в паре был?

— Николаем звали. Имя помню, а фамилию забыл. Сколько лет прошло.

Лысенков говорит, а в мозгу у него теснятся беспокойные мысли.

Пока Коробов рыщет по Соленым Ключам да расспрашивает диспетчершу Клавку, еще жить можно. А если раньше его, Лысенкова, отыщет того парня, проводника Тимоху? Быть беде. Хорошо еще, что судьба вовремя привела Лысенкова в дом на Разгуляе и состарившаяся жена Ваньки Коробова по собственной воле сунула ему тогда в руки письмо от Тимохи! Лысенков прихватил это письмо с собой. Теперь он настороже. Нет, он, Лысенков, и пальцем до Марьи не дотронулся. Перед ним сидела пожилая женщина, лишь отдаленно напоминавшая ту молодую и пригожую девушку, к которой когда-то присохло его сердце. Жизнь ее позади, по всему видно, не долго осталось. Он так и сказал ей. Не сразу, а потом, когда она разозлила его своей упрямой верой в то, что ее Ваня погиб героем. Он пытался вдолбить ей, что Ванька никаким героем не был, что она насочиняла о нем себе невесть что и сама же верит. Выходить ей надо было не за Ваньку, а за него, Адриана, тогда бы прожила всю жизнь в довольстве, а не мыкалась одна-одинешенька на закате дней. Что же получилось из-за ее глупого упрямства? Ванька уже сорок лет лежит в сырой земле, даже могила его — и та неизвестна. Он, Лысенков, сколько лет мыкался по белу свету как неприкаянный. А она стара, больна и скоро, видать, помрет.

Он выкрикнул ей эти слова в злобе и гневе, а она взяла и померла.

Он ушел, унося с собой письмо Тимохи, увы, без обратного адреса.

Надо же так случиться, что этот чертов парень Игорь Коробов не только разведал его настоящее, но и разворошил прошлое. Если настоящее и прошлое Адриана Лысенкова соединятся, получится взрыв почище ядерного, одни ошметки полетят. Нельзя этого допускать.

— Сейчас я тебе твои деньги принесу, — сказал Лысенков.

Вышел в соседнюю комнату. Зазвенела связка ключей, со скрипом открылась тяжелая дверца, потом с грохотом упала вниз. «Значит, не шкаф, а ящик», — подметил про себя Игорь. И перед его взором тотчас же возник четырехугольный ящик с медной табличкой фирмы «Остер-Тага», который он не раз видел на серванте в доме ювелира. Неужели выкраденный у ювелира сейф Лысенков держит у себя? И не боится? Почему-то завгар уверен, что Христофор Кузьмич не обратится в милицию с заявлением о пропаже. Почему, интересно?

Вернулся Лысенков. Протянул толстую пачку денег.

— Держи. Твои кровные. Скоро их у тебя будет вдоволь. Сначала поработаешь у Толстого Жоры помощником, будешь на подхвате. Переймешь опыт, а потом мы тебя, повысим, а его уберем. Войдешь в долю. За два года себе такой же домище отгрохаешь. Будешь в достатке жить-поживать со своей ненаглядной Линой.

Звук знакомого имени заставил Игоря сжать кулаки:

— Вы бы ее не трогали! Я ведь знаю, как вы к ней сватались…

На лице завгара появилась гримаса неудовольствия.

— Это старый дурак тебе трепанул? Или она сама? Чушь! У меня есть другая. Женщина моей мечты…

Лысенков пристально взглянул на Игоря, усмехнулся.

— Впрочем, ты с нею скоро познакомишься.

— Мне ни к чему. Не собираюсь ни с кем знакомиться.

— А ты не зарекайся! Жизнь заставит. Она, жизнь, такие кренделя выписывает, что только диву даешься. Вот почему я уверен, что мы с тобой, Коробов, сговоримся. Предчувствие у меня такое, понимаешь?

Вручив Игорю деньги, Адриан Лукич успокоился. Не раз убеждался: купить за деньги можно многое. А не помогут они, у Лысенкова припасена для парня другая крепкая сеть.

Из нее не вырваться.

А у Игоря свои мысли. Засовывая в куртку переданные Лысенковым деньги, он говорит себе: надо ускорить развитие событий. Он импровизирует:

— Вот хорошо, что деньги появились. Смогу с ювелиром расплатиться. Он ведь уезжает.

По тому, как встрепенулся Лысенков, понял: удар попал в цель.

— Как уезжает? Куда?

— К зятю. Он у него военный. Будет с ним жить. Внучонка нянчить. А дом продает, — продолжает фантазировать Игорь.

— Это дело не одного дня — дом продать, — успокаиваясь, говорит Лысенков.

— Я и сам не понимаю, чего он так торопится. Подхватился и уезжает. В конце недели.

Лежащая на столе рука Лысенкова сжимается в кулак.

— Так, — угрожающе произносит он.

Игорь думает про себя: Лысенков наверняка тотчас же сделает следующий ход. И тогда прояснится загадочная роль пустого зеленого сейфа, похищенного у ювелира по приказу завгара.

Игорь хотел на другой же день посетить Христофора Кузьмича, но не удалось. Пришлось вместе с директором съездить в подшефный колхоз. Всю дорогу — туда и обратно — волновался: не случилось бы чего с ювелиром в его отсутствие?

Выбрался на Садовую только следующим вечером. Однако разговора не получилось, ювелиру было не до него. Христофор Кузьмич нездоров. Щеки ввалились. В красных веках прячется испуганный взгляд маленьких глаз.

— Оставьте меня в покое! — с непривычной резкостью говорит он. — Я знаю: вы все хотите меня погубить. Уйдите! Оставьте меня, наконец, одного. Я болен. Я жду врача! У меня нет ни минуты времени!..

Игорь так и не решился признаться в своей выдумке. Ювелир явно торопится выставить его из дому. Огорченный, медленно спустился с крыльца. Медлил, не уходил. Ювелир кого-то ждет.

Игорь принял решение. Сделав несколько шагов в сторону, подпрыгнул, уцепился за край забора и рывком перебросил тело по ту сторону. Подобрался к окну. Что это?.. Треньканье колокольчика у входной двери. К Христофору Кузьмичу кто-то пришел. Врач? Сейчас посмотрим. Он приник к стеклу.

Дверь в комнату отворилась. Вошел Адриан Лукич Лысенков. Христофор Кузьмич, шагнувший ему навстречу, выглядел испуганным и растерянным. Лысенков, наоборот, был хмур и властен.

Надо обязательно узнать, о чем они будут говорить. Игорь метнулся к задней двери. На его счастье, она оказалась незапертой. Он отворил ее и оказался в темном коридорчике, примыкавшем к залу, где беседовали двое, ювелир и завгар.

— Вы мне звонили… угрожали. Вам что-нибудь известно о судьбе моего сейфа?

— Вашего? — в голосе Лысенкова прозвучало негодование.

— Да, а чей же он?

— Вы еще спрашиваете — чей? Мой!

У Христофора Кузьмича от удивления отвисла челюсть. Он с трудом овладел собой.

— Послушайте! Вы приходите сюда и откровенно признаетесь, что забрались в мой дом и похитили сейф с важными документами. Для чего они вам? Что вы собираетесь с ними делать? Я понял, вы хотите погубить меня. Но зачем? Что я вам сделал плохого?

— Это уже другой разговор. Поговорим спокойно, Христофор Кузьмич. Да, откровенно признаюсь, я завладел вашим сейфом! Теперь и вы столь же откровенно признайтесь: куда вы дели мои драгоценности, которые в этом сейфе находились?

Христофор Кузьмич с ужасом смотрел на Лысенкова. Руки его тряслись. Мелко тряслась и седая борода клинышком.

— Вы молчите? Тогда я вам скажу: вы их присвоили!

Ювелир еще сильнее затряс головой. Дар речи вернулся к нему.

— Нет-нет! Я бы никогда… За кого вы меня принимаете? Я их передал представителям подпольщиков… Для целей борьбы с оккупантами. У меня есть расписка товарища Игумнова.

— То есть она у вас была, — криво усмехнулся Лысенков. — Теперь она у меня. Я ее прочитал. Там черным по белому сказано, что вы передали некоему Игумнову доверенное вам для эвакуации имущество артели «Красный ювелир». При чем тут сейф и драгоценности?

Христофор Кузьмич уронил голову на грудь. Долго молчал. Потом до Игоря донесся его тихий голос:

— Доверенное мне при эвакуации имущество артели было у меня украдено злоумышленниками. Позже я передал вместо него подпольщикам другие драгоценности, случайно попавшие в мои руки. Вот и все.

— То есть вы выдали мои драгоценности за те… артельные? — Теперь Лысенков выглядел растерянным.

Ювелир облизнул пересохшие губы.

— Да, признаю. Но откуда могли взяться эти богатства у вас? Сколько вам тогда было? Двадцать? Так кто ты такой? Сын Али-бабы? Или графа Монте-Кристо?

В одну секунду Лысенков подскочил к ювелиру и схватил его за горло.

— Я вам покажу, кто я такой! Вы меня еще узнаете! Отвечайте лучше, несчастный старик, как к вам попал мой зеленый сейф? Кто указал вам место тайника?

— Мальчик… я подобрал его, тяжело раненного.

— Где?

— На сороковом километре Приморского шоссе… Он подорвался на мине. Я, по существу, спас его. И тогда он из чувства благодарности…

Лысенков вскинул жилистые руки, обхватил голову.

— Вы понимаете, что вы сделали? Я уже держал этот ящик в руках. Тяжелый! Невыносимо тяжелый! Но я держал, потому что это была тяжесть золота. Моего золота! И вот на днях мне приносят этот паскудный ящик. Я открываю его. Пустой! Вы понимаете, пустой! Все пусто. Вчера было, сегодня нет. Как в цирке, фокусник накрывает столик цилиндром и открывает. Есть! Снова накрывает. Нет! Есть — нет, есть — нет, есть — нет.

Лысенков, казалось, сошел с ума. Бессвязные слова слетали с его губ:

— Все пусто, пусто… Ничего!

Он упал в кресло напротив Христофора Кузьмича, бессильно откинулся на спинку. Трудно было сейчас сказать, кто из этих двоих выглядел наиболее разбитым, опустошенным. Два человека, чью жизнь разрушил не принадлежащий им зеленый сейф.

Лысенков первым пришел в себя:

— Вот что. Вы мне его наполните. Доверху. А иначе вам не жить.

Ювелир встрепенулся:

— Но откуда я возьму? Я бедный человек…

— Бедный ювелир? Это что-то новое! Никогда не поверю, что вы так просто, за здорово живешь, собственными руками отдали все богатство. Кое-что прилипло к рукам, не так ли? Теперь о мальчике. Этот щенок остался жив?

— Почему вы его так называете? Да, он жив.

— Я так и знал. Где он?

Ювелир покачал головой:

— Вам с ним лучше не встречаться. Он вас ненавидит.

— А мне его любовь не нужна. Просто хочу взглянуть на старого знакомого.

— Нет-нет, эта встреча кончится катастрофой. Я чувствую, я знаю!

— Он живет здесь? В этом городе?

Ювелир вскочил с кресла:

— Можете меня убить, но я вам его не выдам.

— Ничего. Я его сам найду.

Поняв, что беседа подошла к концу, Игорь выскочил во двор и поспешил скрыться.

Когда утром Игорь в своей комнатенке приводил в порядок записи, сделанные им за период работы на автовокзале, с тем чтобы позже передать их следователю Толокно, его занятие прервал стук. Он вышел из-за стола, подошел к двери. Отворил ее и замер от удивления. Кто только не навещал его здесь, в этой комнатенке, — Юлька, Медея Васильевна, Лина. Но меньше всего он ожидал увидеть у себя в Привольске женщину, которая с преувеличенно восторженным видом сейчас стояла на пороге. Лизка! Его мать! Откуда она здесь?!

— Игоречек! Сыночек мой! Наконец-то мы увиделись, — ребячливый, плаксиво-патетичный голосок избалованной девочки. Как хорошо он знаком ему!

Лизка уже давно не ребенок. Сколько сейчас ей? Сорок. Жизнь Лизку не баловала. Росла без отца, ребенка растила без мужа. Ее часто обманывали, унижали. Но это не мешало Лизке ощущать себя прелестным, неотразимо привлекательным существом, созданным для неги и радости. Годы не изменили ее.

— Какие ветры занесли тебя в этот городок? Кто тебе сказал мой адрес? — Игорь засыпал мать вопросами.

Лизка села, закинула ногу на ногу. Достала из сумочки золоченую коробку сигарет, крошечную зажигалку с болтавшимся на цепочке камнем-брелоком, закурила. Из сведенных в сердечко ярко накрашенных губ выпустила струйку дыма, проследила за ней взглядом подведенных глаз.

Ответ ее поразил Игоря.

— У меня здесь друг. Ты знаешь, у него роскошный особняк с бассейном, на участке триста кустов роз. Он говорит, что высадил их в мою честь.

— Как его зовут? — Игорь уже предвидел ответ.

— Лысенков Адриан Лукич. Это такой человек! Мы познакомились два года назад. В баре теплохода, здесь, в Привольске. Он уже тогда сделал мне предложение. Но я… была не одна. Вернулась на Дальний Восток. Но мы переписывались. Он меня уговаривал переехать. И уговорил! У него сильная воля. И страсть… Такую страсть редко встретишь в наше время.

У Игоря голова кругом шла.

— Слушай, а ему известно, что я твой сын?

— Конечно! Я ему сказала.

Так вот почему Лысенков с такой легкостью открыл Игорю свои сокровенные тайны! Итак, мать Игоря Лизка — «женщина его мечты». Игорь не знал, что делать: смеяться или плакать.