Серебряные фонтаны

Глава двадцать девятая

Фрэнк прибыл в Истон прямо перед вечерним чаем. Я сидела в своей гостиной с Розой, когда он вошел, розовощекий от холода и движения.

— Слава Богу, старина Джордж еще держит в конюшне одну-двух приличных лошадей, — усевшись на стул у камина, он протянул руки к огню. — Я скакал галопом всю дорогу сюда.

Я смотрела на Фрэнка, а он не сводил глаз с пляшущего пламени. Его лицо стало суше, нежность молодости уступила силе возмужания — навсегда исчез смеющийся юноша, бегавший со мною в парке. Меня забила дрожь, я спросила наудачу:

— Ты все еще общаешься с французами?

Фрэнк повернул лицо ко мне, и я увидела тонкие морщинки вокруг его голубых глаз.

— Неофициально. Теперь я снова на линии фронта, со старым батальоном. Правда, старого батальона больше нет, а с ним и многих хороших парней, — тут он заметил, что я дрожу. — Не смотри на меня так, Эми. Кому повезло, тому повезло, — он откинулся на стуле и протянул к огню свои глянцевые кожаные ботинки, огненные блики заиграли на кончиках стальных шпор. — А где Флора?

— Она скоро спустится к чаю. Послать за ней сейчас?

— Пожалуйста, Эми.

Весь чай Фрэнк любовался дочерью, а она буквально прилипла к нему. Роза спала рядом со мной на диване, а я сидела тихо, глядя на эти две белокурые головы, бывшие так близко друг от друга. Но как только поднос с чаем убрали, Фрэнк настоял:

— А теперь вам пора в детскую, юная леди.

Я позвонила, и Элен увела протестующую Флору. Едва за ними закрылась дверь, Фрэнк внезапно сказал:

— Я видел Аннабел по пути в Англию. Она была в бесформенной синей спецовке, ее великолепные волосы были запиханы под какой-то тюрбан, а прелестные руки покрыты отвратительной смазкой. Она копалась в моторе своей санитарной машины. Мы постояли и культурно поговорили о маховиках и свечах зажигания — не имею ни малейшего понятия, что это такое, я не инженер. Мы даже выпили вместе по чашке кофе в одном из богомерзких булонских кафе — когда Аннабел вытерла с себя смазку. Она погубила свои руки, просто погубила! — Фрэнк повысил голос, в котором слышался гнев. — Аннабел сказала мне, что пребывание во Франции заставило ее изменить взгляды. Она поняла, что жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на бесполезные сожаления, и поэтому решила простить меня.

— Я рада... очень рада, — прошептала я.

— Нет, Эми, ты не поняла. Ее прощение означает, что теперь она хочет предоставить мне свободу. Она уже переговорила со своим юристом о возбуждении бракоразводного процесса. Я, конечно, не могу отрицать супружескую неверность, но в своем заявлении она указала также и на жестокое обращение.

— Ты никогда не обращался с ней жестоко! — воскликнула я.

— Но так получилось, Эми, по иронии судьбы. Перенос венерической болезни от одного супруга к другому входит в юридическое определение жестокого обращения. И юристы правы — это самая большая жестокость, которую я мог причинить Аннабел. Мне нельзя это отрицать — и я не могу отрицать этого. — Фрэнк замолчал на мгновение. — Аннабел держалась вполне доброжелательно, сказала, что напишет мне, если меня не будет поблизости. Она даже повидалась со стариком — бог знает, как она это сумела, но сейчас, кажется, она сумеет все, что угодно. Она хотела получить его согласие на наш развод, чтобы, когда я женюсь снова, мой сын унаследовал титул и поместье Ворминстер. Он сказал ей, что его это не волнует, потому что он обещал маман, что признает меня наследником, и никогда не откажется от своего слова. А что касается Истона, то имение досталось ему от матери и он им распоряжается по своему усмотрению, поэтому ты с девочками будешь хорошо обеспечена.

Фрэнк взглянул на меня, его голубые глаза светились гневом и болью.

— Как все чертовски цивилизованы в наши дни! Все говорят об имениях, собственности, «добропорядочном поведении». Больше никто не говорит о любви и ненависти, вине и гневе, и тому подобном. Хладнокровные англичане — они заставляют меня чувствовать, до какой степени я француз. Мне хотелось схватить ее за покрытые спецовкой плечи, встряхнуть и закричать до небес о своей любви и страсти! Мне хотелось прокричать на весь мир о том, как я полюбил ее с первого взгляда! — голос Фрэнка упал. — Мир, может, и выслушал бы, но она бы не стала, — его лицо вздрагивало от боли и сожаления, его глаза безотрывно смотрели в мои. — И вот, вместо нее я рассказываю это тебе, моя верная маленькая Эми. Я помню вечер, когда впервые встретил ее — это было на балу в Донкастере. Я взглянул на ее блестящие темные волосы, сверкающие карие глаза, нежный отсвет ее улыбки — и мгновенно влюбился, еще не заговорив с ней. Я был там с Томом Верни, который тоже положил на нее глаз — он очень неохотно представил нас друг другу! А когда музыка заиграла снова, я пригласил ее танцевать, впервые заключив в объятия. Я был вне себя от волнения, и после этого уже не мог выкинуть ее из мыслей. Я не собирался жениться, пока не состарюсь и не поседею — мне слишком нравилась моя свобода, — но тогда я понял, что должен сделать решительный шаг, потому что мне была невыносима мысль о том, что я могу потерять ее.

В тот день, когда я увидел вас обеих в парке, я сгорал от любви. Когда я понял, что она забыла зонтик, то взял его под охрану, удерживая как залог еще одного взгляда, еще одного слова или хотя бы легчайшего прикосновения ее руки в перчатке. Итак, я стоял там и ждал, когда вернется Аннабел. Но вместо нее появилась ты, — он поднял на меня взгляд. — Ты подбежала ко мне, золотые пряди твоих волос развевались под ветерком, а твое милое личико было розовым и взволнованным — и мои глаза сами пробежались по твоей фигурке, такой кругленькой и приятной.

Фрэнк запнулся на мгновение и едва слышно продолжил:

— Эми, я был влюблен в девушку Моих грез — но я был молодым мужчиной, а ты знаешь, каковы молодые мужчины. Да, в ту минуту, когда я увидел Аннабел, я влюбился в нее, но в ту минуту, когда я увидел тебя, я захотел и тебя тоже. Я не считал, что это невозможно — я даже не считал, что это дурно. Вы были, совершенно различны. Аннабел была девушкой моего класса, женщиной, которую, я уже выбрал себе в жены, ну а ты — просто Эми, ее горничной. Когда я ухаживал за тобой, то предполагал, что ты понимаешь разницу. Мне никогда даже и в голову не приходило, что ты ждешь от меня большего, чем я собираюсь дать тебе.

— Но...

— Знаю, Эми, знаю — но таковы молодые мужчины.

Они верят в то, во что хотят верить. А верят они в то, что должны получить, что им хочется. Говоря прямо, я хотел жениться на Аннабел и был готов хранить ей верность, насколько возможно. Но потом, когда стал намечаться ребенок, и она... так сказать, не всегда была доступна... я захотел и тебя тоже.

— Но это же супружеская неверность — она запрещена Богом!

— Ну, да, — криво улыбнулся Фрэнк, — но не могу сказать, что я подумал о десяти заповедях, когда впервые увидел тебя в парке, — он слегка пожал плечами. — Наверное, если бы кто-то обратил мое внимание на их существование, я бы просто процитировал некий библейский эпизод. Разве Сара не предоставила Аврааму услуги своей служанки?

— Это не одно и то же! — воскликнула я. — Там все понимали, что делают — и Сара, и ее служанка! Это отличается от нас с мисс Аннабел. Если бы я знала, с кем встретилась в тот день в парке, то даже и не начала бы мечтать о тебе.

— Бедная моя Эми, — улыбка Фрэнка стала натянутой, — боюсь, печальная правда такова, что я не заслуживал твоих мечтаний. Я просто развлекался, искал острых ощущений от ухаживания за двумя девушками, живущими в одном доме и так много времени проводящими вместе. Как я наслаждался этим — запахом интриги, привкусом опасности! Для меня это было чудесное лето — любезничать с Аннабел под неодобрительными взглядами половины лондонских матрон и урывать момент, чтобы поворковать и с тобой тоже.

Я не могла выговорить ни слова. Глядя на мое лицо, Фрэнк ласково сказал:

— Видишь ли, Эми, для меня это была только игра — я никогда не думал, что ты воспримешь ее серьезно, — он на момент запнулся. — Нет, если честно, я вообще ни о чем не думал, все время, пока вел эту игру. Но позже, в Истоне, Аннабел посмела устроить мне скандал, назвала меня эгоистичным и невыносимым, заявила, что не вышла бы за меня замуж, даже если бы я остался последним мужчиной на земле. Я был так зол и обижен на нее. Но здесь была и ты, совсем не похожая на нее, ловившая каждое мое слово, с обожанием глядящая на меня своими нежными глазками. Ты была бальзамом для моей уязвленной гордости. Она могла с презрением отталкивать меня, но вместо нее была ты, доступная — и предлагающая себя каждым взглядом, каждым жестом.

— Нет! — закричала я. — Я не была легкомысленной женщиной, я любила тебя! А ты — я же спросила, любишь ли ты меня, и ты сказал — да! Ты сказал — да!

Фрэнк взглянул на меня из-под нахмуренных бровей.

— Ветхозаветная ложь, — затем он добавил, так тихо, что я едва услышала его, — впрочем, уже не ложь. — Мое сердце забилось в груди, я напряглась, чтобы расслышать его голос. — Аннабел права — война меняет людей, заставляет их думать иначе, чувствовать иначе, и люди становятся другими. Вот что я пытаюсь рассказать тебе, Эми — я теперь стал другим. Когда я в последний раз виделся с Аннабел, я уважал ее, восхищался ей, но больше не любил ее. Возможно, потому что увидел ее в мужской униформе, выполняющей мужскую работу — за последний год она стала жесткой, неженственной. Признаю, причина моего охлаждения кроется и во мне — наверное, я чувствовал себя виноватым перед ней, и сознание этой вины задушило мою любовь. Не знаю. Но знаю одно — это случилось к лучшему. Поэтому я решил приехать сюда, не только для того, чтобы навестить Флору, но и для того, чтобы увидеться с тобой. Чтобы посмотреть, не изменился ли я и по отношению к тебе тоже.

— И как же? — не удержавшись, шепотом спросила я.

— Не знаю. Может быть, изменился, может быть, это всегда было здесь, в глубине сердца, а я просто не осознавал. Но теперь я уверен, — он запнулся, но затем произнес громко и отчетливо. — Эми, я люблю тебя, и буду любить всегда.

В комнате наступила тишина. Ее нарушало только потрескивание огня в камине и тихое дыхание дочери моего мужа, спящей рядом со мной.

Когда Фрэнк, наконец заговорил снова, его голос звучал очень устало:

— Не бойся, я не собираюсь уговаривать тебя нарушить одну из твоих драгоценных заповедей. Я думаю и надеюсь, что стал не таким эгоистичным, — он ласково рассмеялся. — Я был бы рад от души сказать тебе, что не хочу тебя физически, но это было бы неправдой. Я очень хочу тебя, очень. Но я не хочу соблазнять тебя, потому что знаю, что потом тебя загрызет совесть. Я только хочу сказать тебе, что если бы мы оба оказались свободными, я на коленях просил бы тебя выйти за меня замуж.

Внезапно он встал:

— Мне пора уезжать. Я не хочу вредить твоей репутации. Кроме того, я предвкушаю один из превосходных ужинов Этти Бартон и целую ночь в приличной постели.

— Ты приедешь завтра? — спросила я, не сводя с него глаз.

— Да. Не могу точно сказать, когда, но ты ведь будешь ждать меня? — я наклонила голову в знак согласия. — Даже если тебе придется ждать меня весь день?

— Да.

— Эми, чья любовь не ставит условий, — Фрэнк подошел ко мне, такой высокий и стройный. — Дай мне руку — я же француз, помнишь? — он наклонился и прикоснулся к моей руке губами, затем перевернул ее и поцеловал в ладонь. — До свиданья, Эми, моя сладкая.

Дверь тихо закрылась за ним. Я еще долго сидела, прижав ладонь к щеке, а голос Фрэнка все звучал и звучал у меня в голове: «Эми, я люблю тебя, и буду любить всегда». И при воспоминании об этих словах мое сердце пело от радости.