Серебряные фонтаны

Глава сорок вторая

Как я могла любить двоих мужчин? Но я могла. И как мне написать Лео о том, что Фрэнк приезжал навестить меня — но я должна была написать. Это письмо было очень трудно писать, хотя нового в нем, было немного. Пусть даже Лео знал, что я все еще люблю Фрэнка, но мне незачем было рассказывать ему об этом. Наконец я написала обычное письмо, с новостями о детях, об урожае, а в конце просто добавила: «Лорд Квинхэм в отпуске. Он оставался на ночь в Белинге и заезжал в Истон». Я описала, как он в течение часа помогал на сноповязалке, а затем остался на ужин. «Он сказал, что утром уедет в город, а оттуда в Шотландию. Мне, будет очень жаль, если ты придашь излишнее значение его приезду». Мне больше нечего было сказать, поэтому я подписалась, как обычно: «Твоя покорная и преданная жена, Эми». Наутро я послала это письмо.

Наконец, пришел ответ. С дрожью в сердце я открыла конверт. Поблагодарив меня за новости о детях, Лео написал:

Без сомнения Арнотт благодарен, Фрэнсису за временную помощь. Надеюсь, погода в Шотландии не хуже той, что стоит сейчас в Уилтшире. Эми, я доверяю тебе. Тебе незачем извиняться, потому что я уверен, что ты не сделала ничего, что вызвало бы мое недовольство. Знаю, что в прошлом я часто беспричинно раздражался, но ты никогда не заслуживала моего недоверия, и я уверен, что ты не подведешь меня ни сейчас, ни в будущем.

Прочитав эти слова, я расплакалась от облегчения и благодарности.

Погода стояла прекрасная, уборка урожая продвигалась хорошо. Каждое утро я вспоминала, что Лео пока еще в Англии, а Фрэнк в отпуске. Первая, утешительная мысль не оставляла меня весь день, пока я присматривала за тем, как идут дела.

Больше всего мне нравилось посещать классную комнату, и я нередко задерживалась там. Сначала Роза и Флора делились со мной новостями дня, затем я сидела и наблюдала, как они играют с другими детьми, а порой и задремывала на несколько минут. В эти дни мне все время хотелось спать, а в классной комнате было так мирно, если не считать голосов играющих детей.

Как-то меня разбудил голос Мод Винтерслоу:

— Ее светлость очень утомилась за эти дни, а все из-за забот об урожае.

— Дело не в урожае, — понизила голос бабушка Витерс. — По-моему, его светлость кое-что оставил ей на память. Ох уж эти мужчины! — фыркнула она.

— Подозреваю, что ты права, Марта, — хмыкнула Мод. — Таковы мужчины — развлекаются и уходят, а женщины расплачиваются. Эй, Джем, прекрати это... — прикрикнула она на одну из расшалившихся девочек.

— Это Мэгги, Мод. Ты ничего не видишь... — редкое мгновение единодушия сестер развеялось. Я поднялась на ноги, очень надеясь, что Марта права.

После обеда я поехала на поля. Сегодня начинали жать у Стовелл Энд. Я стояла в воротах и наблюдала, как мерно вращаются красные крылья жатки, оставляя за собой, скошенные бледно-золотистые стебли овса, которые подбирала команда женщин и солдат. Ближайшая девушка нагнулась, чтобы связать очередной сноп, ленты ее панамы развязались. Я увидела, что это Хильда, хорошенькая темноволосая дочка Джаэль. Подняв голову и поймав мой взгляд, она улыбнулась. Я улыбнулась в ответ, и ее сильные, покрытые темным загаром руки вернулись к работе.

Захватив щепотку стеблей, она завязала прочный узел, и новый сноп лег перед ее помощником. Солдат сзади нее подбирал снопы в охапку, несмотря на то, что они кололись. Набрав снопов, он шел через поле с легкой, расслабленной юношеской грацией. Одним размашистым движением он нагибался и укладывал их в скирду, а затем возвращался за новой порцией. Хильда взглянула на солдата, я услышала ее мягкий, насмешливый голос и его ответный смех. Они оба были так молоды и беззаботны, что мне было тяжело смотреть на них. Через несколько недель урожай будет убран. Что тогда ждет его, этого солдата с размашистой походкой и жизнерадостным смехом?

Повернувшись, я пошла на домашнюю ферму. На гумне я нашла мистера Арнотта. Здесь тоже работали солдаты. Подвода была наполовину разгружена, фигуры в хаки балансировали на вершине груды золотых колосьев, выгружая снопы. Я смотрела то на гладкие загорелые руки, работающие вилами, то на золотые вспышки вытаскиваемых из кучи снопов. Руки расслаблялись на мгновение, затем сильные мускулы снова напрягались, и очередной сноп взлетал в воздух.

— Они — большое подспорье, не правда ли? — спросила я мистера Арнотта.

— Да, — ответил он, не отводя от них взгляда. — Бедняги...

Вечером я читала газеты — под Ипром все еще шли бои. Списки военных потерь снова стали длиннее. На следующий день я осталась в особняке, потому что прошло уже девять дней с тех пор, как уехал Фрэнк. Я догадывалась, что он появится здесь сегодня или завтра. Он приехал после обеда, сказав мне:

— Я уеду на поезде в восемнадцать десять, поэтому не пробуду здесь долго. Давай погуляем с Флорой.

Мы взяли из классной комнаты Флору, и пошли с ней в лиственную рощицу за церковью. Лицо Фрэнка было осунувшимся и усталым, он мало разговаривал, но, когда я замолкала, требовал:

— Говори, Эми. Я хочу запомнить твой голос. И я рассказывала ему об уборке урожая.

После прогулки мы отвели Флору в детскую. Она протестовала, но Фрэнк настоял:

— Нет, Флора, теперь мне нужно поговорить с твоей мамой.

— О чем ты хотел поговорить со мной? — осторожно спросила я за чаем.

— Это просто предлог, — улыбнулся он в ответ на мой вопрос. — Я хотел побыть с тобой.

— Тебя пошлют в ту битву под Ипром? — спросила я.

— Господи прости, надеюсь, что нет, — Фрэнк сделал гримасу. — Знаешь, когда я шел в первое сражение, то думал, что веду людей к победе, словно средневековый рыцарь. Теперь я разбираюсь в этом лучше. В современных битвах нет победителей — это всего лишь способ умереть.

— Фрэнк, как ты думаешь — если с тобой что-нибудь случится, мисс Аннабел сообщит мне?

Фрэнк удивился.

— Она сама не узнает об этом. В армии известно, что я больше не женат. В этом отпуске я уведомил руководство о своем семейном положении, а они спросили меня, кто теперь мой ближайший родственник — ну, ты знаешь, кто это официально.

— Лео! Но его здесь нет.

— Но его жена здесь, — взглянув на мое лицо, он тихо добавил: — Не расстраивайся, Эми. Я подумал о том, чтобы ты не получила эту телеграмму неподготовленной, и в прошлый приезд поговорил с Селби — она придет к нему. Поэтому... если что-нибудь случится... ты будешь первой, кто об этом узнает, после Селби, конечно. Перестань плакать, Эми, а то люди подумают, что я опять обошелся с тобой невежливо.

— Я не могу сдержаться.

Фрэнк взял мою руку и нежно сжал ее.

— Спасибо, милая. Неизвестно, может, это будет небольшое ранение, как в прошлый раз. Тогда ты будешь каждый день приезжать ко мне в город и кормить виноградом.

— Ты хорошо провел отпуск? — спросила я его, наливая чай. Затем я вспомнила про актрису, и мои щеки загорелись.

— Не совсем тактичный вопрос, но если ты спрашиваешь — да, приятно. Охота мне тоже понравилась, — рассмеялся Фрэнк, но затем его лицо стало серьезным. — Эми, тебе незачем ревновать к ней. Мужчины совсем не такие, как женщины, запомни это. Для мужчины физическая связь — это пустяк, и больше ничего, — он начал рассказывать, сколько куропаток подстрелил на охоте.

Скоро Фрэнк поглядел на часы.

— Мне пора, или я опоздаю на поезд, — он встал. — Я прогуляюсь до станции. Надень шляпку, Эми, проводи меня до ворот. — Фрэнк не сказал ни слова, пока мы шли к воротам, но остановился там. — Нам лучше расстаться здесь, Эми. Я не хочу, чтобы эти старые деревенские мымры, точили об тебя языки.

Фрэнк протянул мне руку, я приняла ее, и мы обменялись формальным рукопожатием, но он не выпустил мою руку. Его голубые глаза серьезно смотрели на меня.

— Не забудь, Эми, я люблю тебя. Даже если я буду брать в постель хоть тысячу актрис ежедневно, все-таки любить я буду тебя, — он блеснул улыбкой. — И имей в виду, что я только пока не решаюсь демонстрировать это, по крайней мере, в этом году! — он нежно провел по моей щеке кончиком пальца. — Береги себя, милочка.

В последний раз, махнув рукой на прощание, он пошел по дороге, ведущей в село и на станцию. Я смотрела ему вслед — гибкому и стройному в своей военной форме — солдату, уходящему на войну.

Две недели спустя солдаты, работавшие на полях, тоже собрались уезжать — их вызывали к месту службы. Теперь их лица были серьезными — передышка закончилась. Мы с мистером Селби спустились к ним во время их последнего завтрака в Истоне и лично поблагодарили каждого за помощь, пожали каждому крепкую, горячую руку. Затем сержант выкрикнул приказ, мужчины надели на плечи вещмешки и построились в колонну, они больше не были сборщиками урожая. Прозвучала команда, они развернулись и ушли по дороге на станцию.

Этим вечером в своей гостиной я наревелась до того, что мои глаза покраснели и опухли — я плакала о Фрэнке, о солдатах, собиравших урожай, о всех молодых мужчинах Англии, уходящих на войну.

Скоро я заплакала снова — о молодых истонских мужчинах. Так как сражение во Фландрии продолжалось, снова начали прибывать телеграммы. Трижды я приходила в село, и сидела в светлых кухонках, плача с матерями и вдовами. Четвертая телеграмма была о Джо Демпстере. Я приехала навестить его мать в разгар осени, когда терновник ломился от ягод, а листья клена у ворот фермы золотились на солнце. Мать Джо вела себя сдержанно и замкнуто — она помнила, я тоже. Но я должна была приехать — его отец был нашим арендатором, кроме того, я знала, что Лео одобрил бы это, потому что Джо умело ухаживал за розами.

Еще двое истонских мужчин были ранены. До нас дошли слухи, что мистер Парри, агент из Пеннингса, потерял правую руку. Мы с тревогой ждали новостей. Вскоре пришло следующее письмо от Лео — он снова был во Франции. Я ожидала этого, потому что списки военных потерь снова стали длиннее, и Лео мог потребоваться там, но все-таки это оказалось для меня потрясением. Однако сейчас было не время для претензий. В заголовке письма Лео написал полностью: «2-й полевой санитарный пункт, 51-я дивизия». Он сдержал обещание, а вскоре и я должна была сдержать свое. Я еще не была уверена, потому что кровила и в сентябре, но очень немного, и написала ему об этом. Теперь я знала, что Лео будет ждать, как и я.

Следующее письмо Лео было короче и формальнее — как я догадывалась, из-за того, что он не любил цензуры. Я ломала голову над его письмом, пытаясь представить, как он живет там. Хотелось бы мне, чтобы Лео писал мне такие же письма, как Альби — Элен. Альби рассказывал ей все, без имен, конечно, но в остальном, он рисовал словесную картину, живую и наглядную, прочитанное словно бы вставало перед глазами. Альби писал и о любви, не обращая внимания на цензуру — мне было известно, что Элен всегда тщательно выбирает страницы прежде, чем показать их. Но Лео писал только о детях, о хозяйстве имения — и о розах.

Я беспокоилась и о нем, и о Фрэнке — я любила двоих мужчин, и оба были в опасности. Однажды мистер Селби пришел ко мне с телеграммой в руке, которую прислал сельскохозяйственный комитет, а я в первое мгновение я подумала, что в ней имя одного из них. Не было никакого спасения от этого кошмара.

Однако этой осенью никого из нас не обошли тревоги. По вечерам я сидела с Элен и разговаривала о ее младшем брате и Альби. К нам забегала Клара и мы говорили о ее братьях и о Джиме. Теперь он был дома, но мало чем напоминал прежнего Джима. Угрюмый и злой, он никак не мог примириться с потерей своей ноги. Он получил протез из Рохэмптона, но не носил, жалуясь, что тот натирает культю и слишком тяжел.

— Он хочет снова скакать верхом и бегать, открывая ворота, — вздыхала Клара. — Он никак не привыкнет, что больше не может этого.

Джим ворчал на Клару и злился на каждую мелочь, но если она не заходила к нему, через день-другой его мать встречала меня на улице:

— Джим спрашивает Клару, моя леди.

— В последний раз он прогнал ее, миссис Арнольд, — говорила я.

— Знаю, — огорчалась она, — но все равно он неравнодушен к ней, даже если ведет себя ужасно. Клара — хорошая девушка, больше никто не стерпел бы такое.

Клара терпела, потому что любила его.

— Иногда он все же бывает похожим на прежнего Джима, поэтому я надеюсь, — говорила она. — Я отдала бы все на свете, чтобы он чувствовал себя лучше — ведь я люблю его, моя леди, — и она снова надевала пальто и шляпку и шла навестить Джима.

Я предполагала, что Джим вернется на прежнюю работу в конюшне. Я сказала ему, что мистер Тайсон уже стареет и становится забывчивым, а его парнишке-помощнику только четырнадцать, поэтому Джим нам понадобится.

Лицо Джима замкнулось.

— Нет, спасибо, моя леди. Я, буду бесполезен в конюшне. Я — калека.

Клара пыталась убедить его, но он не слушал. Домой она вернулась в слезах:

— Джим сказал, что лучше бы этот снаряд убил его. Я не знаю, что делать, моя леди, совсем не знаю.

Я тоже не знала, что делать. Я пошла к доктору Маттеусу, спросить, не нужно ли Джиму вернуться к военным докторам, но тот покачал головой:

— Тело Джима здорово — болен его разум. Человеческая натура не выдерживает того, с чем приходится сталкиваться молодежи на войне, — когда я поднялась, чтобы уйти, он спросил: — А как дела у вас, леди Ворминстер?

— У меня... все прекрасно, — вспыхнула я. — Может быть, на следующей неделе я зайду к вам.

Я выждала целую неделю, но крови в этом месяце у меня так и не пришли. Я собиралась пойти к доктору Маттеусу, но он зашел сам и сказал:

— Я получил письмо от лорда Ворминстера, он хочет, чтобы я осмотрел вас.

— Я не уверена, поэтому не хочу его беспокоить.

— Он уже беспокоится, — доктор Маттеус расспросил меня, а затем я позвонила Кларе и провела его в спальню, чтобы он осмотрел меня. — Думаю, можно не сомневаться, — улыбнулся он, уходя. — Я напишу ему, что вы в добром здравии. Но если я подожду денек-другой, может быть, вы сами сообщите ему хорошие новости?

— Да, спасибо, доктор Маттеус. Я напишу ему сегодня.

Едва он вышел, я поспешила в детскую, чтобы все рассказать Элен, но Клара опередила меня. В кратчайшее время об этом узнали все. Мистер Селби встретил меня улыбкой: «Я был так рад услышать ваши новости, леди Ворминстер». Мистер Арнотт энергично потряс мою руку: «На этот раз пора быть мальчику, а, моя леди? Вот уж обрадуется его светлость!», а когда я поднималась по ступенькам фермы, он поддержал меня под руку: «Теперь вам нужно быть осторожнее». Когда я приходила в село, женщины подходили ко мне, чтобы сказать словечко на эту тему.

— Все так довольны, — сказала мне Клара, — все только и говорят о вашем состоянии. Наконец, кажется, есть чего дожидаться. А теперь, моя леди, давайте я уберу этот коврик. За его бахрому можно запнуться, а мы не хотим, чтобы вы попались на это, — она улыбнулась. — Бабушка Витерс сказала, что, судя по вашему лицу, будет мальчик. Конечно, когда его светлость вернулся, мы все предполагали, что это случится, но так приятно иметь уверенность.

Да, было приятно иметь уверенность. Я надеялась, что Лео, не слишком разволнуется. Я вздохнула — как было бы хорошо, если бы он остался здесь, — не сомневаясь, что ему приходят в голову точно такие же мысли.

Ответ Лео пришел очень быстро. Он был в одном из тех особых, зеленых конвертов. Я с волнением распечатала его.

Моя дражайшая Эми!

Спасибо тебе за письмо, которое я получил сегодня. Хотя твои новости были не совсем неожиданными, услышать подтверждение догадок было просто потрясением. Эми, я нелогичнейший из мужчин. Несмотря на то, что я так сильносопротивлялся зачатию следующего ребенка, прочитав твое письмо, я почувствовал огромную гордость. Мои опасения были и остаются искренними, а к концу твоего срока они обострятся, но сейчас я наслаждаюсь сознанием того, что исполнил примитивнейшее мужское желание, зачав ребенка от любимой женщины.

В общем, мое радостное настроение основано на самой обычной гордости. Эми, ребенок, которого ты носишь — символ нашего будущего. Странный парадокс — после стольких лет безнадежности в мирное время, теперь, в разгар войны, у меня появилась надежда, надежда, которую дала мне ты. После стольких лет беспросветного прозябания я снова радостно смотрю вперед. Я даже мечтаю, мечтаю о нашем будущем. Это очень простые, домашние мечты. Это — лето, мы с тобой гуляем по парку, а наши дети, словно щенята, копошатся вокруг нас. Ты идешь рядом со мной, нежным голосом рассказывая о своих делах.

Вот и все, Эми, я не требую, от жизни большего. Но даже такая простая мечта пока несбыточна, и я должен довольствоваться воспоминаниями — о твоей улыбке. Когда ты наливала мне кофе за завтраком, о твоем сосредоточенном выражении лица за шитьем, о мгновенной вспышке понимания в твоих глазах, когда ты усваивала что-то новое, о твоем лице, когда ты впервые поднесла к груди Розу.

Ты дала мне так много воспоминаний, живых и ярких, что мне их почти достаточно. Почти, но не полностью. Если бы у меня было волшебное зеркало Зверя, чтобы я мог видеть тебя сейчас— но нет, я сам себя обманываю. Мне мало даже смотреть на тебя, я хочу большего. Я хочу снова держать тебя в объятиях, чувствовать, как твои руки обнимают мою шею, как твои губы гладят мою щеку нежнейшей из ласк, как твое теплое, нежное тело раскрывается мне навстречу— я не могу продолжать. Нет гарантий, что даже этот конверт не распечатают, а я не хочу, чтобы чужие глаза читали, как мы занимаемся любовью. Это, слишком драгоценный секрет, чтобы доверить его словам.

Я люблю тебя, Эми, я люблю тебя. Ты пришла ко мне много лет спустя после того, как я потерял все надежды. Не только надежду быть любимым, но и надежду любить, и я жил во тьме. Я жил калекой, а ты вернула мне целостность, достаточную, чтобы любить тебя.

Но ранам нужно время, чтобы зарубцеваться, поэтому я отверг твою любовь, когда ты предложила ее мне. Я ужасно сожалею об этом, Эми, ужасно сожалею. Я заявлял, что понимаю, но ничего не понимал. Вернее, я понимал разумом, но не сердцем — и отверг тебя. Как я сожалею об этом сейчас! Теперь моя голова в согласии с сердцем, и я прошу тебя, умоляю, отдай мне свою любовь. Я не отвергну ее во второй раз.

Двумя часами позже.

Когда я писал это письмо, то не знал, пошлю ли его. Но я посылаю его — считай это мерой моего доверия тебе. Я снимаю защиту, Эми, я убираю последний кирпич той стены, которую много лет назад выстроил между собой и миром. Теперь я перед тобой, открытый и беззащитный, верящий в твою любовь.

Я люблю тебя, Эми, я люблю тебя.

Лео впервые подписался полностью, всеми тремя именами, которые, как я знала, он ненавидел: «Леонидас Артур Гектор, которому Эми принесла свою брачную клятву».