Серебряные фонтаны

Глава сорок пятая

Все утро, работая в кабинете имения, я старалась оставаться спокойной. Однако, когда я пошла умыться и прибрать волосы перед обедом, то почувствовала себя ребенком, отпущенным со школьных занятий, а когда я услышала шаги Фрэнка в холле, даже холодная гостиная показалась мне теплой и жилой.

За обедом мы болтали легко и непринужденно, словно старые друзья. После еды Фрэнк закурил сигарету и сказал:

— С тобой отдыхаешь, Эми. Незачем вести себя напоказ или притворяться, — он улыбался, много говорил, но вскоре, погасив вторую сигарету, стал серьезным. — Я хочу кое-кого повидать после обеда. Ты пойдешь со мной, Эми?

— И Флора?

— Да, верно, — сказал он. — Мы возьмем ее с собой. Когда мы вышли из дома, я свернула к селу, но Фрэнк остановил меня.

— Нет, Эми, не сюда.

Он повел нас к дубовому лесу. Мы пошли по главной дорожке, но от купальни Фрэнк пошел по левому ответвлению, а затем свернул на узкую тропинку, и я догадалась, куда он нас вел. Хотя было чуть за полдень, меня пробрала дрожь, мертвые листья сухо шуршали под моими ногами. Мы дошли до колючей изгороди, и Фрэнк пошел вдоль нее, высматривая лазейку. Найдя ее, он тщательно оттянул кусты шиповника, чтобы мы с Флорой могли беспрепятственно проникнуть внутрь. Розы «Блэйри», посаженные Лео, сейчас были только оголенными стеблями, вьющимися по каменным стенам разрушенного дома. Флора крепко ухватилась за мою руку, и мы прошли по тропинке под выгнутую арку дверного проема. Мы последовали за стройной, затянутой в хаки фигурой Фрэнка через развалины дома во внутренний дворик.

Она все еще была там, ее голова покровительственно склонилась над младенцем на ее руках — ребенком, которого она так и не дала Лео. В это мгновение ребенок, которого я вскоре собиралась дать Лео, дернулся в моем чреве, словно почувствовал мой гнев. Но я, ничего не сказала идущему рядом со мной Фрэнку — ведь он был ее сыном и любил ее.

Фрэнк стоял и долго глядел на нее, а Флора бегала вокруг него и тянула за руку.

— Дядя Фрэнк, дядя Фрэнк...

Он взглянул на нее и поднял на руки, чтобы она могла разглядеть спокойные черты лица скульптуры.

— Voici, ma petite. C'est ta grand-mere.

Флора недоуменно взглянула на него, но затем потянулась и погладила младенца на мраморных руках статуи.

— Малыш — я хочу малыша. Фрэнк улыбнулся.

— Тебе еще рано, моя Флора, — он осторожно поставил ее на землю, и она тут же убежала, спеша исследовать это новое и волнующее место. Но Фрэнк не двигался. Он остался стоять, не сводя глаз со статуи своей матери. Когда, он наконец заговорил, его голос был нежным и тихим:

— Мне хотелось увидеть ее перед отъездом. Сходство необыкновенное. Старик, должно быть, дал скульптору все фотографии, какие у него были, — Фрэнк обернулся ко мне. — Я нашел ее, когда был еще школьником. Я подумал, что он заказал скульптуру под первыми впечатлениями женитьбы, а когда маман уехала, убрал ее сюда в ссылку. Но когда я расспросил старую Терезу, горничную маман, она сказала, что он, наверное, велел ее сделать уже после отъезда. Тереза попросила меня не рассказывать маман о скульптуре, и я не рассказал, но никогда не забывал про нее, — Фрэнк понизил голос так, что я едва слышала его. — Старик, не мог удержать ее во плоти и вместо этого сделал ее мраморное изображение здесь, чтобы она не могла убежать от него. Но у нее на руках ребенок — это ведь, конечно, не я?

— Это ребенок, которого она обещала ему, но так и не дала.

Фрэнк задумался на секунду и сказал:

— Да, Эми, ты права — я уверен, что ты права, — он повернул голову туда, где Флора лазила по каменным плитам, исследуя, что интересного там можно найти. — Так вот почему он захотел взять себе Флору! Каким же я был дураком, — никогда не понимал этого. Аннабел утверждала, будто он этого хотел потому, что она — его внучка. Теперь я понял, что это не совсем так — потому что она не его, а ее внучка — женщины, которую он любил. — Фрэнк оглядел розовые кусты, которые были обильно насажены в дворике и вились по стенам, каменную скамейку, поставленную так, чтобы можно было сидеть и смотреть на статую. — Это похоже на молельню. Как он, наверное, любил ее, — он запнулся. — Я всегда осуждал старика за то, что он огорчил маман, настояв, чтобы я вырос протестантом, но... — он взглянул на статую, — мне казалось естественным, что он хотел наказать ее за то, что она бросила его, хотя он так любил ее.

Я не ответила.

— Я виделся со старой Терезой перед Рождеством, — немного помедлив, сказал Фрэнк. — Меня отпустили на пару дней в Париж, и я зашел навестить ее. Я хотел поговорить с ней о том, о чем говорил бы с маман, если бы она была жива. — Фрэнк повернулся ко мне, его голубые глаза встретились с моими. — Я зашел, чтобы рассказать ей о тебе. Что я люблю тебя, что когда-нибудь уговорю тебя оставить старика и прийти ко мне.

— Но...

Фрэнк проигнорировал мою попытку прервать его.

— Я рассказал ей о своих мечтах, о своих надеждах, о том, какая ты ласковая и добрая, как ты умеешь прощать. О том, что ты так добра, что несмотря на любовь ко мне, все равно прикладываешь все силы, чтобы быть хорошей женой старику, и никогда не позволишь себе измены, даже если он об этом никогда не узнает, — он улыбнулся. — Ты знаешь, как это бывает, когда влюблен — все время хочется говорить о том, кого любишь. Поэтому я восхвалял твои добродетели, как влюбленный мальчишка.

Затем улыбка Фрэнка увяла. Когда он продолжил, в его голосе слышалась насмешка над собой.

— Потом мы заговорили о маман, и я сказал Терезе: «Лучше бы маман не выходила замуж за старика — из-за него она стала несчастной». Но она отпарировала: «А он, ее муж? Какое несчастье принесла ему она!» Я не поверил своим ушам — Тереза всегда была так предана маман — а она продолжила: «Ты думаешь, мужчине легко узнать, что любимая женщина обманула его — и все-таки простить и признать ее ребенка своим, понимая, что она все еще любит своего соблазнителя? Подумай, что ты сам чувствовал бы в таких обстоятельствах, Фрэнсис». — Фрэнк замолчал, я увидела страдание в его голубых глазах. — Затем она рассказала мне о том, что случилось до моего рождения — я не хотел этому верить, но это было правдой, Эми. Тебе приходилось смотреть в прошлое и осознавать, что оно не такое, как ты считала до сих пор?

— Да, это все равно, что вращать калейдоскоп. Осколки стекла те же самые, но узор другой — совершенно другой.

Фрэнк взял меня за руку и сжал мои пальцы.

— Да, ты понимаешь — ты всегда все понимаешь, — его голос был тихим и печальным. — Открыть, что те, перед кем ты преклоняешься, поступают дурно — нет, еще хуже, виновны в предательстве — это большое потрясение.

Мне было очень жаль Фрэнка — и я злилась на нее, а ее лживое мраморное лицо спокойно глядело на нас с того места, куда ее поставил Лео. Она предала его, а теперь предала и своего сына, даже после смерти.

— Лучше бы Тереза ничего не рассказывала мне! — внезапно воскликнул Фрэнк. Затем, отвернувшись к статуе, он добавил: — Если ты кого-то любил всю жизнь, от этого трудно избавиться. Даже если презираешь.

Он казался мальчиком, потерявшим мать, и я попыталась утешить его:

— Но если к тебе всегда были добры и делали для тебя все наилучшим образом, почему ты должен переставать любить?

Фрэнк ответил не сразу.

— Как мудро ты говоришь, Эми — я так люблю тебя, — он пожал плечами: — Да и кто я такой, чтобы осуждать — если вспомнить собственное поведение? — Он резко отвернулся от статуи и позвал: — Флора, иди сюда. Нам пора возвращаться.

Она удивленно оглянулась через плечо, но подбежала к нему и послушно взялась за протянутую руку. Когда мы вернулись, Фрэнк отвел Флору в детскую. Она протестовала, но он был настойчив.

— Для того и существуют детские, Флора — чтобы дать взрослым хоть немного тишины и покоя, — он усмехнулся. — Ты это поймешь, когда вырастешь, и у тебя появится ребенок, которого тебе недавно хотелось.

Внизу он тихо сказал:

— Не знаю, увижу ли я детей Флоры.

— Я уверена, что Лео, не будет возражать... — быстро ответила я.

— Я не это имел в виду, Эми, ты и сама понимаешь. Забавно, в прошлом я всегда думал, что впереди у меня бесконечные годы, хотя предполагал, что их легко может оборвать несчастный случай. В последнее время мне кажется, что он не обойдет меня. Эми, если что-нибудь... случится... ты обещаешь мне сделать одну вещь?

— Да, если смогу.

— Ты расскажешь Флоре правду — кто был ее отцом? — Я не ответила сразу, и он решительно заявил: — Нужно, чтобы это сделала ты, или она узнает от кого-нибудь другого. Ее происхождение — не секрет, разве не так? Мне будет приятно знать, что иногда она будет вспоминать обо мне. Но это нужно не только мне, но и ей тоже. Ребенок должен знать, кто его отец. Я понимала, что Фрэнк прав.

— Да, я расскажу ей, — кивнула я, соглашаясь. — Спасибо.

— А мать — рассказала тебе? — не удержалась я от вопроса.

— Да. Исповедник сказал ей, что она должна это сделать, или не получит отпущение грехов, и она рассказала. Когда она умерла, я пошел к своему настоящему отцу и сказал, что узнал правду. Он обрадовался, что я наконец узнал о этом, но попросил никому не рассказывать о нашем подлинном родстве. Он сказал: «Пусть это будет нашим секретом, Фрэнсис», и я согласился. Теперь я понимаю, что это никогда не было секретом. Все знали, даже его мать. Но в те времена я дал ему слово и никому не рассказывал об этом. Но зачем мне скрывать его секрет и дальше, особенно от тебя? — Фрэнк чуть запнулся, затем сказал: — Это был мамин кузен, дядя Жан-Поль, сын тетушки Клотильды, — Фрэнк словно бы смотрел внутрь себя, рассказывая об отце. — Я знал его с пеленок. Можно сказать, он был героем моего детства — да, пожалуй. Он научил меня всему, что требуется знать юношам, и фактически заменял мне отца — я тогда считал, что это потому, что жена приносила ему одних дочерей...

— Жена?

— Эми, он не женился, пока брачные узы не связали маман со стариком. В общем, мне следовало бы догадаться раньше, что он мой настоящий отец — я знал, что маман всегда любила его.

Мой бедный Лео... я почувствовала вспышку ненависти к этой женщине, но не выдала своих чувств ее сыну, а он продолжал:

— Маман с детства любила Жана-Поля и никогда не переставала любить его. Даже перед смертью ее лицо осветилось, когда он вошел в комнату... — Фрэнк прервался. — Что-то не так, Эми? Почему ты так смотришь?

— Он отвечал ей взаимностью, твой отец?

— Он сказал мне в день похорон: «Она была единственной женщиной, которую я любил, Фрэнсис».

— Тогда почему он не женился на ней?

— Не было денег, — объяснил Фрэнк. — «Деньги — корень всех зол», говорится в Библии, но, по-моему, их недостаток — корень еще больших зол. Денег не было ни у дяди Жан-Поля, ни у маман — вот почему ее повезли в Лондон. Она была из очень древнего рода, но ее приданое было просто жалким, а на приданое во Франции смотрят, даже если женщина так знатна и красива, как маман. Поэтому тетушки повезли ее в Англию, где приданое не так важно, в надежде, что она приглянется какому-нибудь богатому джентльмену. И она приглянулась — старику. Правда, тогда он не был стариком, он был молодым, только что из Кембриджа.

Тетушки не поверили своей удаче, когда он предложил ей руку и сердце — а с ними всю землю и деньги. Затем раскрылась тайна моего зачатия, и они увидели, что им повезло вдвойне, потому что в это время как раз пошли переговоры о помолвке дяди Жан-Поля с единственной дочерью богатого фабриканта, производителя жестяной посуды, — Фрэнк вздохнул. — Если бы маман была девушкой другого сорта, или если бы монахини учили ее более практичным вещам, таким, как неизбежный девятимесячный период между зачатием и рождением, вместо хороших манер и вышивания... — он пожал плечами. — Но маман, какой была, такой и была, и она вышла замуж за старика.

Наверное, мне грех жаловаться, потому что я унаследую гораздо больше, чем мог бы от дяди Жан-Поля. Боже, как, наверное, старик любил ее, если признал ее ребенка как собственного, особенно сына, наследника. Тем не менее, он сделал это. Но неудивительно, что я всегда чувствовал, что он недолюбливает меня. Однако он был верен долгу, в своей топорной манере. Он время от времени заезжал в Итон, чтобы пообедать со мной. Он как-то даже приезжал на День Независимости. Маман тогда написала ему, что не может приехать в том году, но все-таки приехала, — Фрэнк на мгновение зажмурился. — Боже, что это был за день! Закончилось тем, что старик наорал на нее на Виндзорской станции. Она плакала, а я готов был убить его. Поэтому я не слишком прикидывался опечаленным, когда по настоянию священника она раскрыла мне тайну моего рождения — по крайней мере, я был избавлен от обязанности, разыгрывать перед стариком послушного сына. Но... — его голос смягчился, — бедная маман, она была так больна, что я пообещал бы ей что угодно.

Когда она умерла, Тереза попросила меня послать сюда телеграмму, чтобы старик мог приехать на ее похороны, — голос Фрэнка звучал глухо. — Я сказал, что сделаю это — но не сделал. Маман умерла в таком расстройстве, и все по его вине. Она была верной католичкой и считала, что из-за религии, в которой меня воспитали, мне суждено вечное проклятие. Поэтому мне не хотелось, чтобы он присутствовал на ее похоронах. Я не посылал телеграмму, пока не стало слишком поздно, а затем явился сам и сказал ему, что, умирая, она до последнего вздоха в отчаянии молилась за мою бессмертную душу. Я дал ему понять, что он сделал с ней, и был рад увидеть виноватое выражение его лица, — он взглянул на меня. — Знаешь, теперь мне хотелось бы никогда не совершать этого поступка, но слишком поздно жалеть об этом.

Лео, мой бедный Лео.

— Не плачь, Эми, — продолжил Фрэнк. — С тех пор прошло много времени. Маман умерла, а дядя Жан-Поль чудесно проводит время в Париже, привлекая девочек, словно горшок с медом — ос. Он выглядит в высшей степени элегантно в своей щеголеватой форме — я не сомневаюсь, он так и просидит всю войну на том местечке в снабжении, которое себе выхлопотал. Грязь, кровь, зловоние не для дяди Жан-Поля — все эти прелести оставлены для меня... и для старика. Единственная любезность, которую я могу оказать старику — держать руки подальше от его жены, пока не закончится эта кровавая заварушка. В конце концов, я обязан сделать ему это одолжение. Но в ту же минуту, когда она закончится, я буду здесь, у двери, готовый сражаться за тебя, и тоже одержу победу. Единственное, что меня поддерживает — это мысли о тебе, Эми, — Фрэнк закрыл глаза, его лицо было изможденным и осунувшимся. Я не могла говорить.

Дети спустились вниз к чаю. Фрэнк с интересом наблюдал за ними, снисходительно улыбаясь, но, полчаса спустя сказал, что хочет остаться со мной наедине, и я отослала их наверх. Фрэнк сбросил ботинки и растянулся на диване напротив меня.

— Поговори со мной, Эми, я хочу послушать твой нежный, воркующий голос.

Я говорила очень тихо, и вскоре Фрэнк уснул. Когда он проснулся, его лицо посвежело и вновь стало лицом молодого человека.

— Боже, сколько времени? — подскочил он. — Мне пора, я должен встретиться кое с кем в городе.

Фрэнк натянул ботинки и подошел ко мне.

— Оставайся здесь, в тепле, милочка моя. Меня проводит Тимс. Дай мне руку, — когда я протянула ему руку, он нежно поцеловал ее. Затем, не отпуская, он перевернул ее и поцеловал в ладонь, и я почувствовала быстрое прикосновение его мягкого языка. Фрэнк, смеясь, выпустил мою руку.

— Ты приедешь сюда еще перед возвращением на фронт? — спросила я.

— Наверное, приеду, Эми. Все-таки мой горшок с медом — это ты, — голубые глаза Фрэнка блеснули живой улыбкой. Он помахал мне на прощание и вышел из гостиной.

До переодевания к ужину еще оставалось время, и я задумалась о женщине, которая сидела в этой гостиной много лет назад. Как она могла так поступить с Лео? Я могла понять отчаяние женщины, отвергнутой любовником, но французская графиня не была отвергнута. Ее любовником был кузен, который тоже любил ее. Но он был беден, и она оказалась слишком корыстной и эгоистичной, чтобы выйти за него замуж, несмотря на то, что он был отцом ее нерожденного ребенка. Вместо этого она вышла замуж за Лео из-за его денег и титула, а затем, после замужества, отказалась заплатить за это. Она бросила Лео и вернулась к любовнику.

А Лео опустошенный, преданный любимой женщиной, погрузился в переживания о своих недостатках, об этих несущественных физических отклонениях, пока не поверил, что они отпугивают всех женщин. Но меня они не отпугивали и не отпугнут никогда. И когда Лео вернется домой, я обниму его и докажу ему это, я покажу ему, как люблю его. А теперь я должна сесть за письменный стол и написать ему, что сюда приезжал Фрэнк. Только на этот раз я не буду беспокоиться о том, что ответит Лео, потому что знаю, что он доверяет мне.