Серебряные фонтаны

Глава сорок седьмая

Я сидела в тишине своей гостиной. Темнело, но я не включала свет. Я снова вспоминала женщину, о которой рассказывала мне медсестра — она любила двоих мужчин, но ей было легче, потому что тогда не было войны.

Наконец во мне зашевелился ребенок, энергично толкаясь, напоминая о своем присутствии. Мой ребенок — ребенок Лео. Я встала на дрожащие ноги и пошла в детскую. Роза вышла мне навстречу на своих пухлых, крепеньких ножках, и я привлекла её к себе, ища утешения. Затем подошла и Флора, требуя внимания, и так прошел вечер.

Прибыло письмо от Лео — оно все еще было написано чернилами, и я почувствовала, что ослаб один из обручей сковывавшей меня тревоги. Позже пришла почтовая карточка на имя Флоры: «Вернулся в резерв, в довольно-таки милую деревню, правда, в это время года здесь чертовски холодно». Второй обруч тоже немного ослаб. Фрэнк, видимо, вспомнил, что обращается к пятилетнему ребенку, и вычеркнул слово «чертовски», но очень тонкой линией, и я легко прочитала его. Затем он добавил: «Передай маме, что я очень признателен ей за гостеприимство. С любовью, дядя Фрэнк». Однако, «дядя» было написано мелко и без нажима. Мне хотелось написать ответ, но я сознавала, что не должна этого делать. Я поцеловала Фрэнка на прощание, этого должно быть достаточно.

Еще одна телеграмма пришла в село — кузен Джима Лен был ранен. Его привезли в Бристоль, и мать поехала навестить его. Назад она вернулась ободренной:

— Могло бы быть и хуже, моя леди. У него ранена только рука — вся перевязана, и он говорит, что очень больно, но так рад вернуться домой, что не придает этому значения.

Все вокруг говорили друг другу: «Вы слышали хорошие новости о Лене Арнольде?» Я подумала, как бы все были потрясены, если бы это случилось два года назад — но теперь мы были просто счастливы, что он жив и не искалечен.

Восемь солдат-пахарей, приехавших вскоре, тоже были очень жизнерадостными: «Лучше, чем во Франции, а, ребята?» Однако мистер Арнотт был не так доволен, потому что они уже пропустили лучшую часть пахотного сезона. Он горько жаловался как на их позднее прибытие, так и на неопытность.

— Разве это пахари? — говорил он. — Один из них цирюльник, а другой лотошник — продавал карандаши и ручки, как он мне сказал.

— В таком случае, может быть, и неплохо, что они не прибыли раньше?

Мистер Арнотт уставился на меня, а затем хмыкнул:

— Да, пожалуй, — он покачал головой. — Не знаю, как бы мы справлялись, если бы у нас не было паровых плугов. Дочка Батти Вильямса работает как собака, так-то.

Я взглянула на Неллу, сидевшую рядом со мной.

— Вы хотели сказать, что работает очень хорошо, мистер Арнотт?

— Нет управы на вас, женщин, — проворчал он. — Теперь вы потребуете права голоса.

— Только не я, мне еще не скоро будет тридцать, — отмахнулась я.

Мистер Арнотт на мгновение удивился.

— А я было подумал, что захотите. Я и забыл, что вы еще совсем девчонка, — наверное, я выглядела оскорбленной, потому что он добавил: — Я не имел в виду, что ваше лицо выглядит старым, моя леди, просто у вас старая голова на плечах. Должен признать, когда его светлость сказал, что оставляет вас вместо себя, я подумал, что он немного того, но вы неплохо ведете дела, это все признают.

Я расцвела от гордости, но только на мгновение, потому что он сказал:

— А теперь, моя леди, вам нужно переселить тех двоих солдат. Вы поселили их у жены Джека Невитта, а это не годится.

— Но миссис Невитт сказала, что будет рада компании.

— Это точно, моя леди, — уставился он на меня. — Невитт хороший молочник, но сделал глупость, женившись на этой женщине. Мне не хотелось бы, чтобы он, вернувшись, нашел в гнезде кукушонка, а так и случится, если вы срочно не переселите этих парней.

— Но...

— Элси, выйдя замуж, родила семь месяцев спустя, и никто не уверен, что это ребенок Джека — даже сам Джек. Поэтому уберите их оттуда, моя леди, пока греха не вышло.

Я сразу же пошла и сказала миссис Невитт, что солдат нужно переселить в хибарку садовника в Истоне. Ее улыбчивое лицо потускнело:

— Так скучно по вечерам, пока Джек в армии — а их двое, и они такие веселые, — ее голос стал льстивым. — Почему бы им не остаться здесь и дальше? Некоторые женщины рады, что сейчас мужья оставили их одних, ну... вы понимаете, о чем я говорю, моя леди, — она подмигнула мне. — В конце концов, молодой его светлость заезжает сюда почаще, чем старый, — взглянув на мое лицо, она быстро добавила: — Это же естественно, моя леди. У женщин, как и мужчин, есть свои потребности...

Я резко оборвала ее слова:

— Немедленно переселите их в хибарку садовника. И если хоть один из них переступит ваш порог, вы сами окажетесь за дверьми этого коттеджа, с вещами и багажом.

Ее лицо помрачнело.

— Как прикажете, — обиженно проворчала она, с ехидным смешком присев в реверансе, — моя леди...

Мое сердце стучало, как молот, когда я возвращалась к машине — как она посмела? Как она посмела? Я, дрожа, сжалась на сиденье. Неужели другие женщины Истона думают то же самое, только не смеют сказать? Все-таки я тоже вышла замуж на девять месяцев позже, чем полагалось, и не за отца моего ребенка. Но теперь я носила ребенка Лео и чувствовала, как он двигается внутри, помогая мне успокоить дрожащие ноги. Наконец я оказалась в состоянии вылезти из машины и найти кого-то из мужчин на току, чтобы опереться на его руку.

Клара поворчала немного о том, что в хибарке будет теснота, если туда втиснуть еще две кровати.

— Однако вы правильно перевели их туда, моя леди, — признала она. — Едва я услышала, что их поселили к ней, то сразу подумала, что выйдут неприятности, — она нагнулась к моему уху и прошептала: — Она была такой еще в школе — заходила за сараи и за фартинг позволяла парням заглядывать к себе под юбку. — Клара понизила голос: — А став постарше, она уже не спрашивала с них и фартинга!

— Я не знала, что у нее такие склонности.

— Откуда вам знать, моя леди, вы же не здешняя. От простого заявления Клары меня бросило в дрожь — я до сих пор была здесь чужой. И деревенские женщины гадали, давала ли я парням за фартинг заглядывать себе под юбку — или что-нибудь похуже? Что они говорили за моей спиной, когда я появилась здесь с Флорой? Если бы это случилось где-нибудь еще, но здесь невозможно было что-либо скрыть, каждый знал про всех все.

Немного спустя в Истон прибыли двадцать немецких пленных, под охраной двоих британских солдат. Мы разместили их в паре пустых коттеджей за водонапорной башней, один из пленных стал поваром. Они привезли с собой казенные рационы, но мы с мистером Арноттом подумали, что этого мало для мужчин, целый день работающих в поле, поэтому дали им на расплод несколько пар живых кроликов и проволочную сетку для клеток. Кроме того, я попросила мистера Хикса посылать им все лишние овощи из сада. Нам повезло — пленные оказались из саксонских сел, поэтому они были хорошими работниками. Однако мистера Арнотта раздражало, что двое британских охранников целыми днями бездельничают, сидя под забором.

Порой и мне хотелось немного посидеть под забором и побездельничать. Теперь я плохо спала по ночам. Ребенок, казалось, просыпался в это время, а когда он наконец успокаивался и мне удавалось заснуть, мне снились кошмары. Лео снова писал карандашом, и я стала видеть его во сне. Он шел по грязи с носилками, а грязь хлюпала и засасывала его — я знала, что немецкие пушки готовы открыть огонь, а он был на виду, слишком тяжело нагруженный, чтобы бежать, и медленно волочил ноги по скользкому настилу... Я пыталась кричать, чтобы предупредить его — открывала рот, но не издавала ни звука, словно рыба, выброшенная на берег. Я хотела подбежать к нему, но не могла сдвинуться с места и только в ужасе наблюдала за ним...

Я просыпалась в ознобе и испарине, мои ноги сводило судорогой. Лежа в темноте, я словно слышала голос Альби: «В августе мы заняли Дайкбуш — жалкие развалины посреди моря грязи... дорога на Менен была так разбита снарядами, что по ней было невозможно ехать. Я вынул офицерский револьвер, потому что капрал попросил меня застрелить мула, увязшего в болоте. Бедная скотина, ее глаза были полны ужаса. Некоторые солдаты тоже оказывались там. Стоило соскользнуть с дощатого настила... Это место называлось лесом Шато — наверное, прежде тут рос лес, а теперь остались только обгорелые пни, торчащие из вонючей трясины. Снаряды летели так часто, что скосили остатки деревьев. Во Фландрии даже деревья терпят мучения».

Я думала о Фрэнке с его начищенными ботинками и безукоризненной формой посреди этого опустошения — и о Лео. Каждый раз, когда Альби упоминал о носилках или полевых санитарных пунктах, мои уши настораживались. Я слушала, представляя Лео бок о бок с другими санитарами на мененской дороге под Хугом, где подобрали Альби. Я представляла его в том конкретном укрытии, которое описывал Альби — оно было построено немцами, но теперь использовалось как пункт первой помощи солдатам, подобранным на полях сражений. Альби говорил, что это сооружение казалось огромной жабой, обозревавшей из кратера окружающую его темную воду. Мертвая вода, мертвая, как тела, которыми усеяна земля вокруг этого отвратительного кратера.

Я спросила у Альби, видел ли он Лео, но он, конечно, не видел, иначе с порога сказал бы мне об этом. «Но он недалеко оттуда, Эми, я знаю, где была Пятьдесят первая дивизия с конца сентября. Мне повезло больше, нас перевели оттуда в последнюю неделю августа. Нас осталось так мало, что мы были там бесполезны».

Я лежала в темноте, ребенок Лео ворочался в моем чреве, а я думала о Лео, бредущем по этой дороге с тяжелыми носилками и слушающем стоны раненых, представляла, как липкая грязь хватает его за ноги, а над головой визжат снаряды. Я содрогалась, хотя лежала в теплой постели — наверное, но как же, должно быть, он содрогался там.

Однако следующее письмо было написано чернилами. Лео написал, что его подразделение выведено в тыл, на отдых, и они целыми днями играют в регби.

Все мои сослуживцы могут играть в футбол, но единственный имеющийся мяч, забытый кем-то из офицеров, оказался мячом для регби, поэтому они настояли, чтобы я показал им, как играть в регби. В результате я снова играюзащитником. С какой неохотой я занимался этим в молодости — я поклялся, что, выйдя из школы, не буду играть в подобные игры, — и вот теперь играю как дурак! Однако, это укрепляет здоровье, и, должен сказать, я предпочел бы эти легкомысленные занятия спортом тому, чем занимался перед этим.

Положив руку на живот, я сказала младенцу:

— Твой папа играет в регби! — у меня потекли слезы, но они были слезами облегчения.

Вскоре я пролила еще больше таких слез, потому что на следующей неделе пришла открытка от Фрэнка, для Флоры: «Мы на постое в тихом и приличном месте. Здесь скучновато, но есть хорошие места для верховых прогулок». Значит, они оба были в безопасности, хотя бы на время.

В начале марта Альби удалось ненадолго выбраться к нам. Элен увела детей на прогулку, а я не знала, куда они пошли.

— Они скоро вернутся, — сказала я. — Подождем их наверху.

Я привела Альби в свою гостиную. Он сел на стул напротив меня, выглядя степенно и непривычно в своей новой форме. Я стала расспрашивать его о братьях и дяде Альфе.

— Отец в тылу, в базовом лагере — у него, слава Богу, обострение ревматизма, а Джорджа скоро призовут в армию.

— Джорджу еще рано в армию.

— Ему в декабре исполнилось девятнадцать, Эми.

— Рождественский подарок тети Агнес, — улыбнулась я.

— Да. Кажется, это было совсем недавно, правда? Мы жили хорошо, пока папа не потерял работу, а мама не заболела, — он вдруг спросил: — Эми, а когда умерла твоя мама?

Я открыла рот и снова закрыла.

— Одновременно с моей матерью, — тихо сказал он. — Разве не так, Эми?

— Я... я никогда не сказала бы тебе об этом... Тебе сказал дядя Альф?..

— Нет, я сам догадался. Но Нед всегда говорил, что ты — дочка двоюродной сестры нашей матери. Он не хотел верить... что она... — Альби выглядел очень печальным.

— Это потому, что она очень любила, — поспешно сказала я. — Они с моим отцом хотели пожениться, но...

Я запнулась, и Альби закончил за меня:

— Но он умер, — небольшая ирония и горечь сожаления, прозвучавшие в словах, говорили сами за себя. Альби тихо сказал: — Бедная мама, — а затем мы услышали голоса детей, поднимающихся по лестнице.

Лежа этим вечером в кровати, я сказала своему младенцу: «Может быть, скоро приедет твой папа». Мой ребенок энергично толкнулся в ответ — я была уверена, что это мальчик. По словам доктора Маттеуса, мой срок истекал на первой неделе мая, и червячок страха уже шевелился во мне, когда я вспоминала, как это больно — я была трусихой. Но, может быть, к этому времени Лео придет в отпуск и побудет со мной, чтобы успокоить и поддержать меня, как он это делал, когда рождалась Роза.

В следующем письме я ответила на его озабоченные вопросы о своем здоровье, а затем написала:

Было бы хорошо, если бы ты смог приехать домой до рождения ребенка. Все равно тебе скоро пора в отпуск. Мистер Арнотт признает, что мы справились со вспашкой в срок, хотя были проблемы из-за нехватки угля для паровых плугов. Мы заменили его брикетами овсяной соломы, поэтому Джудит Хокинс и ее отцу было достаточно топлива...

Закончив с новостями, я подписалась как обычно: «Твоя любящая и покорная жена, Эми». Затем моя ручка вывела сама: «Надеюсь, что скоро увидимся».

Но два дня спустя леди Бартон сказала мне, что все отпуска приостановлены. Ее щеки были бледными и впалыми, этого не скрывали даже два щегольских пятна румян.

— Немцы скоро начнут большое наступление, — объяснила она. Мое сердце заледенело. — Не говори никому, это секрет — хотя все его знают. Теперь, когда они побили русских, они собираются побить нас.

Ее руки дрожали. Я взяла их в свои.

— Они нас не побьют, леди Бартон. Нам помогут американцы.

— Они еще не прибыли — не успевают, — покачала она головой. — Им нужно подготовиться, понимаешь, и переплыть через Атлантический океан. Войска не могут маршировать по воде... — леди Бартон оборвала фразу и попыталась улыбнуться. — Я ведь только глупая старуха, так ведь? Но, дорогая моя, это так давно тянется, а я каждый раз, увидев разносчика телеграмм, думаю, что это о Джордже.

Это случилось 21-го марта. Сначала мы об этом не знали, но на следующий день в газетах напечатали, что началось большое сражение — враги атаковали на пятидесятимильном участке линии фронта. Там была приведена и карта, и мы с мистером Тимсом в тревоге углубились в нее.

В субботу мы узнали, что полмиллиона вражеских войск пытались прорвать линию британского фронта, а в воскресенье — Вербное воскресенье — военное ведомство прислало на почту бюллетень. Там было сказано, что наши войска удерживают позиции, несмотря на свирепые атаки врага. Однако, в понедельник «Таймс» мрачно сообщила: «Британцы отступили на линии фронта на Сомме. Париж подвергся бомбардировке». Ниже я увидела слова «51-я дивизия», и мое сердце застыло. «Здесь, как и по всей линии фронта, наши войска героически сражались, несмотря на постепенное отступление, но обстоятельства были против нас». И Лео, и Фрэнк — оба были в Пятьдесят первой дивизии.

Хотя срок еще не настал, я написала письмо Лео. Я не знала, дойдет ли оно, но должна была написать. После обычных новостей я приписала: «Береги себя, не забывай менять носки, когда они промокнут».

Затем я написала Фрэнку — это было короткое письмо, но я должна была написать его.

Дорогой Фрэнк!

Я каждый день вспоминаю тебя и молюсь за твое благополучное возвращение. Флора тоже часто говорит о дяде Фрэнке. Береги себя.

Твоя преданная Эми.

Вторник — еще одна карта, где большим черным пятном была отмечена территория, которую мы потеряли. В среду пятно увеличилось. В четверг было сказано, что мы стойко удерживаем линию фронта, но в пятницу, Страстную пятницу, я увидела, что пятно распухло, покрывая большой кусок Франции. Однако в субботу «Тайме» сообщила, что союзники держат линию фронта, а со второй почтой пришла открытка от Фрэнка: «Я оказался в чертовски неподходящее время в чертовски неподходящем месте — как всегда, моя милочка. Не беспокойся обо мне, это пустяки. Спасибо за письмо. Jet'aime, Aimee.[10]»

От Лео известий не было, и я почти заболела от тревоги, когда в понедельник наконец, пришла запачканная фронтовая почтовая карточка. Я читала ее и перечитывала, но там было всего лишь несколько шаблонных печатных фраз, говорящих, что все хорошо, и обещание написать при первой же возможности. Только подпись была сделана собственным почерком Лео, а дата указывала, что прошло пять дней со времени отправления. Я так долго смотрела на подпись «Лео Ворминстер», что у меня начало расплываться в глазах, а затем пошла наверх, чтобы вручить Розе подарки ко дню рождения.

Во вторник газеты сообщили, что наступление немцев приостановлено, а после обеда прибыло письмо от Лео:

Прошу извинения за то, что не написал вовремя, и за то, что пишу карандашом, но мы были очень заняты и, кроме того, я потерял чернила. Я надеюсь, что у тебя все хорошо. Не работай много и не забывай каждый день отдыхать после обеда. Не тревожься, если следующее письмо опять задержится, — из-за недавних событий почта работает очень плохо.

Эти слова успокоили меня, на сердце у меня стало теплее. Затем я заметила под подписью два слова по-гречески и пошла в библиотеку за словарем, хотя уже догадалась, что они означают: «Я люблю тебя, Эми». Я поняла, почему он написал их, и содрогнулась.

В среду в газетах сообщалось, что сражение затихло. Однако солдатам, присланным на вспашку, пришло распоряжение вернуться на фронт, и они уехали во Францию. Альби тоже вернулся туда. Его отозвали так срочно, что письмо для Элен, сообщающее об этом, было написано им уже в поезде. От Беаты я узнала, что Джордж тоже ушел на фронт. В пятницу появились репортажи о новом наступлении немцев в Пикардии, и к понедельнику черное пятно на карте снова распухло.

Во вторник пришло письмо от Лео, написанное чернилами, и короткая записка от Фрэнка: «Плохой жребий выпал мне, но я молюсь и надеюсь на перевод, в местечко побезопаснее. Передай привет Флоре и пиши еще, моя милочка». Со вздохом облегчения я взяла ручку и написала ему короткое, простенькое письмо с новостями о детях, особенно о Флоре. Затем я написала Лео и отправила письма с одной почтой.

На следующий день мое спокойствие исчезло. «Бои на фронте расширяются к северу и к югу... Немцы продвигаются к Лису». Вторник принес новости о сражении под Армантьером, а под ними я увидела заголовок: «Сотрудники медицинской службы, пострадавшие во время выноса раненых из-под обстрела». Меня так затрясло, что я с трудом смогла поставить чашку на блюдце, не расплескав чай.

В течение следующей недели бои продолжались. Я сидела в кабинете имения за письменным столом, пытаясь сосредоточиться на подсчетах урожая овса и ячменя, но мое сердце и рассудок были поглощены событиями во Франции. В четверг, когда мне стало казаться, что я больше не могу выносить ожидание, с последней почтой пришла фронтовая почтовая карточка от Лео. Я, дрожа, протянула к ней руку. Я понимала, почему он послал ее — дать знать, что еще жив, хотя его рукой там была приписана только подпись и дата. Карточка шла четыре дня. Вечером я написала ответ и проследила наутро, чтобы он был отправлен с первой почтой.

Я плохо спала и пришла в кабинет имения усталой и вялой. Мистер Селби, увидев меня, озабоченно нахмурился:

— Леди Ворминстер, вы уверены, что вам не нужно отдохнуть?

— Я отдыхала всю ночь, мистер Селби.

— Но, в вашем положении...

— У меня еще есть недели две. Я только проверю для вас эти расчеты по Пеннингсу и просмотрю несколько писем...

Моя спина ныла, когда перед обедом я зашла в детскую. Мне было тяжело держать на коленях Розу, а она хныкала и капризничала, вопреки своему обычному веселому настроению.

— Шшш, шшш, моя Роза, мама утешит тебя...

Элен улыбнулась мне:

— По-моему, дети чувствуют, когда у их мамы плохое настроение.

Успокаивая Розу, я опоздала на обед, но это было неважно, потому что там снова был только тушеный кролик. Когда я перевернула его лопатку на блюде, чтобы достать мясо с другой стороны, дверь открылась, и мистер Тимс объявил:

— Моя леди, к вам мистер Селби.

Мистер Селби стоял у него за спиной. Пока я поднималась на ноги, мой взгляд упал на его руку — кошмар стал явью. Может быть, это только ранение, подумала я, но увидела выражение лица мистера Селби:

— Леди Ворминстер, боюсь, что новости очень плохие...

И я все поняла. Мистер Селби подошел к столу и вручил мне бумагу. Я прочитала: «Глубоко сочувствуем... умер от ран...» Буквы прыгали и расплывались у меня перед глазами, я смахнула слезы и дочитала телеграмму. Это был Фрэнк.