Сеть паладинов

ПРОЛОГ

Стоял яркий день. Над живописной бухтой, равной по красоте которой не сыщешь во всей Италии, а уж о других странах и говорить нечего, на вершине холма с самого рассвета в одиночестве сидел молодой мужчина. Внизу, вправо и влево от него, по берегу тянулась блаженная Ривьера с изумрудной водой, позади виднелись покрытые снегом громады лигурийских Альп.

И внешность молодого человека — его гладко выбритое лицо с приятными правильными чертами и выразительными тёмными глазами, — и его одеяние — белая полотняная рубашка, тонкие замшевые чулки, пристёгнутые застёжками к коротким штанам, и густая шевелюра аккуратно постриженных каштановых волос, с кокетливой небрежностью надвинутым набок лёгким беретом с пером — всё указывало на то, что это не простолюдин, не воин и не лицо духовного звания, а скорее придворный или человек, посвятивший себя какому-нибудь изящному ремеслу.

Случайный наблюдатель, бросив взгляд на склон холма, ни на мгновение не усомнился бы в занятии молодого человека. Очевидно, что он принадлежал к сословию художников, которых во множестве рождала Итальянская земля. Не уступая ни в таланте, ни в усердии, а лишь в скромности и удаче титанам Микеланджело, Рафаэлю, Леонардо, Тициану, они тысячами трудились в городах христианского мира, строя и украшая соборы и дворцы, высекая статуи, создавая полотна. Перед ним, опираясь треногой на кочки, стоял складной мольберт с закреплённым на доске листом рисовальной бумаги. Ещё несколько листов валялись рядом, придавленные камнем. Устремив взор вниз, на бухту, мужчина лебединым пером бойко набрасывал на бумагу раскинувшийся под ним пейзаж: великолепный город, полный мраморных дворцов и обнявший бухту обширным амфитеатром по равномерно спускающемуся склону гор. Время от времени он макал перо в маленькую склянку тёмного цвета для хранения чернил, что стояла у него в ногах; иногда менял перья, доставая их из небольшого футляра.

Но если бы сторонний наблюдатель встал у художника за спиной, чтобы поглазеть, как тот рисует, и восхититься его талантом, то, мягко говоря, он бы обомлел! Дело в том, что от вождения пером на листах ничего не появлялось! Ровным счётом ничего! Кроме влажных бесцветных линий и пятен, которые к тому же весьма быстро подсыхали.

Перо ходило взад-вперёд. Раз! Художник подвёл черту. Затем, бросив внимательный взгляд на бухту, что-то подрисовал. Высунул язык, нахмурил брови. Но перо по-прежнему не оставляло следов! Пусто! К чему это усердие? Что за странное баловство — симулировать рисование?

Тем не менее, вопреки видимой бесполезности своей работы, молодой синьор, напротив, ещё усерднее и чаще макал перо в пузырёк и ещё старательнее водил им по бумаге. Более того, он время от времени брал линейку и что-то замерял то на листе, то в воздухе, прикладывая линейку к глазу по вертикали и по горизонтали, щурился, что-то бормотал себе под нос.

Так продолжалось долго. «Симулянт-художник» менял листы и делал новые невидимые зарисовки одного и того же пейзажа. Изредка поднимал лежавшую у ног круглую флягу и, поднеся её ко рту, делал большой глоток.

В середине дня он ненадолго прервал своё странное занятие и, улёгшись на спину, уставился в голубое небо, лениво пожёвывая белую хлебную корку. Отдохнув, поднялся и обошёл вершину холма, удостоверяясь, что кругом по-прежнему безлюдно. Солнце ещё стояло высоко, но уже не так припекало. Он решил поторопиться, чтобы успеть закончить рисование до наступления сумерек.

Молодой человек вернулся к мольберту, пошарил в большой потёртой кожаной сумке, извлёк из неё свинцовый карандаш и снова принялся за дело. С теми же листами. Но на этот раз на них стало кое-что проявляться. Вот большая удобная гавань, со стороны моря защищённая молами. Гавань заполнена множеством парусников, галер и лодок. Вот маяк. Вот узкие маленькие улочки возле гавани. Купол Сан Сиро, башня главного собора, череда дворцов.

В зарисовках тем не менее отсутствовали некоторые детали, которые чётко просматривались в живом пейзаже. Двойная линия укреплений окружала город. Высокие пункты возвышенности защищены башнями и редутами, многие из них покрывали строительные леса. На западе от маяка начинался и шёл по возвышенности на восток широкий вал. Поднимаясь и опускаясь, он тянулся вокруг города на полтора десятка километров. В некоторых его точках строились мощные форты. Рядом с гаванью расположилась обширная «дарсена» — арсенал, в котором стояли боевые галеры. Но молодой человек упорно не желал всё это замечать, будто вид укреплений оскорблял его эстетические чувства.

Так он работал над дюжиной листов, пока не стало смеркаться. Тогда он встал, выдолбил в земле ямку и вылил в неё остаток жидкости из пузырька. Затем уложил листы в большую папку, собрал вещи и побросал их в сумку. Мольберт сложил, перекинул его на ремне за спину и, бросив последний взгляд на бухту, двинулся по вершине холма к тропинке, по которой спускался проворной, пружинящей походкой хорошо натренированного человека. Он был высок, прекрасно сложен, широкоплеч. Свои странные зарисовки художник делал уже не в первый раз и в разных местах. С переносным мольбертом за спиной, с неизменной кожаной сумкой, он появлялся и в Неаполитанском вице-королевстве, и в Сицилийском, и в Ливорно, и в Пьемонте, забирался даже во Францию и Швейцарию — всюду, где сооружались новые крепости и форты.

На границе города художнику преградил путь пост стражи. Плотный коренастый солдат со шпагой на боку, с пикой в левой руке остановил его.

— Откуда следуешь?

— С холма. — Художник неопределённо махнул рукой куда-то вверх.

— Что делал?— спросил стражник. Его круглое лицо блестело от пота.

— Писал.

— Ну-ка, дай посмотреть! — буркнул солдат грубо, тыча пальцем в сумку и недоверчиво заглядывая в ясные глаза художника.

Молодой человек раскрыл папку, и стражник, перебирая листы один за другим, все подробно просмотрел. Пальмы, горы, бухта, корабли, лодки рыбаков, церкви, набережная, силуэты дворцов. Солдат удовлетворённо кивнул.

И вдруг большая капля пота выкатилась из-под его шлема на висок и упала на рисунок. А вслед за ней и другая капля, со лба. Живописец что-то буркнул, протестуя, и хотел быстро захлопнуть папку, но стражник помешал, брякнув на лист свою волосатую влажную нечистую лапу.

— А ну, постой-ка! — рыкнул он, отодвигая художника. — Что тут такое? А?

Он провёл ручищей по бумаге, и на листе, — о, колдовство! о, ужас! — на фоне пальм и кустов проявились тёмные очертания военного форта с солдатами и изображением масштабной линейки. Стражник тупо уставился на живописца, не в силах понять эту чертовщину. На грубом лице появилась недоверчивая ухмылка.

— Ты, что же это, сукин сын! Как это тебе удалось? Ах ты сукин сын!

Солдат одной рукой сгрёб лист, а другой наставил пику на молодого человека.

— Эй, Джа... — хотел было позвать товарища стражник, но не успел. Видя, что дело принимает нежелательный оборот, художник быстро поднял свою изящную руку и двинул стражника сверху вниз по шлему, да так крепко, что тот тут же рухнул ему под ноги. Более не мешкая и убедившись, что и дорога пуста, и на зов стражника никто не появился, он схватил свою папку под мышку и сиганул прямо в темнеющие с краю дороги кусты. Он мчался не разбирая дороги и остановился лишь тогда, когда тьма полностью накрыла и холмы, и город, а шум возможной погони, если она была, давно стих...

В продолговатой комнате, среди склянок и реторт, книжных стеллажей и пюпитров, бумажные листы были установлены на большом мольберте. Высокий старик с окладистой седой бородой, облачённый в длинное тёмное одеяние, внимательно рассматривал карандашные зарисовки. Затем, вооружившись толстой кистью, более уместной в руках цирюльника, он окунул её в склянку с серым порошком и, вытянув подальше руку и отвратив от мольберта лицо, морщась, принялся мазать ею рисунки.

На бумаге стали проявляться башни с амбразурами, военные корабли и солдаты, таинственные чертёжные отметины и цифры.

Старик снова наклонился к рисункам.

— Ты смотри-ка, смотри-ка!— радостно восклицал он, разглядывая изображения и придерживая одной рукой на носу очки. — Они явно обновили и перестроили маяк! Второй вал почти дотянули! А форты! Раз, два-а, три-и, четы-ыре... семь... их скоро будет до десятка! А это что? Ты зарисовал высадку испанского десанта?

— Да. Я находился там, когда как раз пришёл большой транспорт из Барселоны. Я насчитал, что испанцы высадили около двух тысяч солдат. Через несколько дней они были отправлены в Милан, — пояснил молодой человек, стоя за спиной старика.

— Джироламо! Мальчик мой! — восторженно воскликнул старик. — Ты вырос в настоящего маэстро! Как рассчитан масштаб, уловлена перспектива! Я думаю, в рисунках, в портретах, панорамах ты вскоре если не превзойдёшь, то станешь так же знаменит, как старик Вечеллио[1]! В нашем узком кругу, конечно.

Последняя фраза была произнесена заговорщически лукавым шёпотом.

Молодой человек усмехнулся и молитвенно сложил руки.

— Благодарю вас, падроне! Главное для меня — не приобрести при этом вторую славу Микеланджело Меризи[2].

— Хм... — крякнул старик и неодобрительно поглядел на Джироламо, недовольный его шуткой. — Этого бесстыжего Меризи из Караваджо? Который прославился своими скандальными картинами и беспутным поведением? Это какую же его вторую славу ты имеешь в виду? То, что он приобрёл репутацию браво[3]? Ну, знаешь ли! Если ты — браво, то кто же, по-твоему, я? Главарь банды, что ли? О, нет! Нет! Впрочем... впрочем, теперь обо всём придётся забыть, — проговорил старик уныло. — Жаль! Именно тогда, когда это пригодилось бы больше всего!

— О чём вы? — живо откликнулся Джироламо.

— О сборе сведений, планах крепостей и прочих приключениях. Иначе мы прямиком загремим в объятия к сбирам[4], а там и до гаротты[5] недалеко.

— Падроне, отчего такие мрачные мысли?

— Потому что «тимор туркорум»[6] вернулся. Три дня назад в Венецию приплыл срочный курьер из Стамбула, а два дня назад прискакал курьер из Праги. Султан Мурад объявил войну императору Рудольфу! Османы снова двинули свои полчища за Дунай, на Венгрию и Австрию! А там, где проскачет турецкий всадник, там больше и трава не растёт, как говорится в известной поговорке. Посол императора в Стамбуле фон Креквитц заключён в Семибашенный замок. Скоро, как ты понимаешь, в войну вступит вся Италия. Его святейшество папа Климент VIII объявит крестовый поход — уж я-то знаю!

— Но наш сенат проявит твёрдость, и мы не вступим в войну!

— Да! Мы объявили о нейтралитете. Но сумеем ли удержаться?

— Что ждёт нас, падроне?

— А ну-ка, забирайся на стеллаж! — коротко приказал старик, немного поразмыслив и хитро прищурившись.

Джироламо приставил к книжным стеллажам тяжёлую лестницу и проворно взобрался по ней на самый вверх, под потолок, где на последней полке стоял большой мраморный бюст Аристотеля.

— Аккуратней, не опрокинь его!

Джироламо, кряхтя, раскачивал массивную скульптуру. Наконец он сумел достаточно сдвинуть её в сторону, чтобы извлечь из стены объёмный ларец тёмного дерева с латинской надписью и инициалами, вырезанными на крышке: «Odi profanum vulgus»[7] и MA.Lu., N.U., С. Облако пыли поднялось под потолком. Джироламо так расчихался, что вынужден был на время оставить ларец и прислониться к лестнице. Спустившись, он протянул ларец старику.

— Неосторожно! — заметил молодой человек, указывая на надписи на крышке.

И он был прав, ибо всякому становилось ясно при взгляде на инициалы, кому ларец принадлежал. Они были просты и красноречивы, как принято у венецианцев. Буквы MA.Lu., N.U., С. означали — Маркантонио Лунардо, нобиль уомо[8]. Так звали хозяина. Статус кавалера указывал, что его обладатель имел право представлять дожа и его республику перед королями и императорами.

— Отчасти ты прав, — согласился мессер Маркантонио. — У меня просто не было под рукой другого ларца. Но какая разница? Те, кому надо знать, — и так знают, что ларец мой. А кому не надо — явятся сюда без моего приглашения, а значит, для них неважно, указаны ли на ларце мои инициалы!

Джироламо насмешливо наблюдал, как хозяин торжественными, осторожными, почти нежными движениями, словно касался какого-то сокровища, приоткрыл крышку ларца. Внутри лежали большие плоские папки из плотной серой бумаги. Старик принялся перебирать их с видимым удовольствием. Джироламо хорошо знал эти папки и неплохо — их содержание: они были заполнены исписанными листами, бумажными клочками с пометками, зарисовками (многие, кстати, сделанные его собственной рукой) — словом, всем, что многие годы тщательно собиралось по деликатным темам: выписки из секретных документов европейских правительств, письма, анекдоты, замечания и конспекты подслушанных тайных разговоров. Это был клад! Иностранные деятели и шпионы с восхищенным трепетом завладели бы любой из этих папок. А сбиры и государственные инквизиторы Венецианской Республики за эти же папки без всякого трепета перед столь уважаемой персоной утопили бы достопочтенного мессера Маркантонио Лунардо в бухте Святого Марка!

— Итак, давай посмотрим расклад сил. — Лунардо, покопавшись, вынул из ларца папку с надписью «Кастилия» (зачёркнуто), приписано: «Испания» — и отложил.

— Падроне! Но Испания не участвует в войне!

Лунардо посмотрел на помощника поверх очков. Взгляд его светился снисходительным презрением.

— Пока не участвует! Не забывай, что Филипп II Испанский и германский кайзер Рудольф II[9] приходятся друг другу дядей и племянником и оба они — Габсбурги!

Затем он выудил папки, озаглавленные: «Священная Римская империя германской нации», «Османская империя» и «Папское государство».

— Ну вот, пожалуй, главных участников я вынул, — проговорил он удовлетворённо. — А теперь давай посмотрим.

Из папок Маркантонио Лунардо (1593):

«...Турецкая Османская империя, или Блистательная Порта.

Основатель: Осман (ок. 1300). Вождь знаменитых «четырёхсот шатров». Превратил отряды разбойников, живших набегами, в грозную армию.

Столица: Стамбул (греческий Константинополь, захваченный потомками Османа у византийцев в 1453 году).

Нынешний правитель: султан Мурад III[10], сын Селима Пьяницы и мудрой Нурбану (венецианка!).

Хасеки (любимая жена), Сафие — албанка (надпись зачёркнута), приписано: сейчас Береджи — старшая жена.

Наследник: Мехмед (род. 1566), губернатор Маниссы.

Владения: в Европе империя прорвалась за Дунай и подступает к Вене, на севере подчинила крымского хана, на юге превратила Средиземное море в турецкое озеро и упирается в пустыню Сахару, на юго-западе омывается водами Атлантического океана, на юго-востоке выходит к Индийскому океану. Включает в себя двадцать королевств и сорок пашалыков[11]! Расширяет свои владения по всем направлениям. Главный враг, занимающий умы европейцев и представляющий страшную опасность для всей христианской Европы.

Захватив Константинополь, султаны считают себя преемниками Римской империи, римскими императорами! Насмехаются поэтому над Габсбургами, не признают их императорский титул и величают венскими королями.

Религия: ислам. Захватив при Селиме Грозном (1517—1519) Египет, а с ним и священные магометанские города Мекку и Медину, султаны провозгласили себя защитниками ислама, получили священный титул халифа и перевезли в Стамбул главные мусульманские реликвии. Поэтому войны с европейцами представляют собой принципиальную схватку ислама и христианства — полумесяца и креста. Для османов эти войны имеют вид джихада — священной войны мусульман против «неверных» христиан. Местом действия этой борьбы, не прекращающейся вот уже 200 лет, то превращающейся в настоящие войны, то в приграничные стычки, то в пиратские набеги, является огромное пространство: все побережье Средиземного моря — Испания, Италия, Греция, Северная Африка от Марокко до Аравии, Египет, Палестина. На суше главный театр военных действий — в Венгрии и Австрии...»

«...Священная Римская империя германской нации.

Создана в 962 году как наследница империи Карла Великого и Римской империи Константина при содействии римских пап, которые хотели иметь могучего светского помощника для управления христианским миром. Папы просчитались, так как создали себе могучего соперника.

Владения: все германские земли, а также Чехия, Австрия, Венгрия (та часть, которая не захвачена османами), Хорватия.

Нынешняя столица: Прага.

Император: Рудольф II Габсбург. Семейство Габсбургов владеет императорской короной вот уже более 300 лет (с 1274). Габсбурги — самая могучая династия в христианском мире. Дед Рудольфа, император Карл V, имел огромные владения в Европе и Новом Свете и называл империю Всемирной монархией...»

«...Папское государство.

Основатель: франкский король Пипин Короткий, подаривший в 756 году Папе римскому завоёванные им в Италии Ломбардские земли. С тех пор папы существенно расширили свои владения и владеют Равенной, Феррарой, Болоньей, Умбрией и землями в Средней Италии.

Столица: Рим, наследие Святого Петра.

Нынешний Папа: Климент VIII (Ипполито Альдобрандини, знатный флорентинец). Избран понтификом в 1592 году.

Папа совмещает в себе власть светскую (княжескую) и духовную (главы всех католических христиан), благодаря чему его роль в христианском мире трудно переоценить...»

«...Светлейшая республика Венеция.

Основана: в IX веке.

Столица: Венеция.

Покровители: святые Теодор и Марк-евангелист.

Дож: Паскуале Чиконья, избран в 1585 году.

Владения: Терра-ферма (материк) в Италии, Далмация в Венецианском заливе, острова. Наши земли смехотворно малы, но мы великая морская держава...»

Из папок мессера Маркантонио Лунардо, патриция (записи сделаны осенью 1593 года):

«...Приближается тысячелетие Хиджры[12], которое по христианскому календарю приходится на самые последние годы нашего века. По сему случаю по всей Европе поднялось множество пророчеств и слухов о близком конце ислама и близкой новой войне. Конец ислама означает, прежде всего, крушение Великого турка — султана османов, главного гаранта и защитника всех мусульман и главного врага христианской Европы.

Пожалуй, самое важное во всех этих пророчествах и слухах, какими бы фантастическими они не были, — одно. Османы вот уже 150 лет, с тех пор как они захватили Константинополь (1453), назвали его Стамбулом и сделали столицей своей империи, воспринимаются христианами как гнев Божий, наказание Господне, которое ни осилить, ни победить нельзя, а их кровавое и опустошительное продвижение в сердце нашей Европы сродни эпидемиям чумы. Но теперь ужас перед османами стал ослабевать, в них видят сильного, но одолимого врага.

Предчувствие новой, возможно последней, войны с огромной империей, охватившей кольцом Европу, разлилось в воздухе уже в 1590 году. В том году султан Мурад III заключил очередной мир со своим вечным восточным врагом — Персией, значит, новое нападение османов на Европу не за горами. Вот только откуда?

Турки могли ударить с моря, высадившись в Сицилии или Калабрии с эскадры галер, по своему самому сильному и принципиальному врагу — Его Католическому Величеству Филиппу II, королю испанскому.

Или мишенью османов снова могли стать разбросанные по Адриатике, Средиземноморью владения Венецианской республики, которые османы уже полтора столетия с кровью выдирают у нашей Светлейшей.

Турки также могли возобновить своё наступление на континенте, на Балканах — в Венгрии и Австрии, объявив войну германскому императору Рудольфу II.

Европа замерла в тревожном ожидании.

Между тем из Персии в Стамбул перебирались толпы ждущих оплаты, ропщущих и изнывающих без дела турецких солдат. Великий визирь произнёс перед ними знаменитую фразу: “Идите на север! Там все ваши сокровища!” Полки отправились на Балканы.

Так в 1593 году разразилась новая турецкая война[13], и по всем имперским городам Германии каждый день, ровно в полдень, тревожно звонят “тюркен глокке” — турецкие колокола, и так будет до последнего дня победы или поражения.

В Риме Папа Климент VIII[14] провозгласил своей целью собрать крестовый поход против Великого Турка. Идея объединить для этого Европу захватила понтифика целиком и полностью. Святой престол призвал государей помочь кайзеру Рудольфу деньгами и солдатами.

Кое-кто в Европе (это французы и англичане, злейшие враги испанской короны), правда, утверждает, что это всего лишь новая война между династиями Османов и Габсбургов. Ибо кто такие Филипп II Испанский и германский кайзер Рудольф II? Сын и внук императора Карла V[15], объединявшего огромные владения в Европе и Америке, мечтавшего создать Всемирную монархию и противостоявшего такому же великому турецкому правителю Сулейману Великолепному[16].

Итак, на призыв понтифика откликнулась почти вся Италия.

Принцы и герцоги отправили отряды в Венгрию, генуэзцы и испанцы помогли деньгами. Возлагаются надежды на поддержку Польши, отправились послы в далёкую Московию.

Между тем рассказывают, в мечетях Стамбула муллы вновь молятся о возгорании религиозной ненависти среди христиан! Англия, Франция, мятежные Нидерланды, лютеране в Германии — словом, все еретики и враги его католического величества короля Испании и Святого престола — не только не пожелали присоединиться к союзу, но и почти открыто науськивают турок на своих католических недругов.

Что касается нашей Светлейшей Венецианской республики, то она, оставаясь среди католиков, объявила о своём вооружённом нейтралитете! Продолжая признавать Великого Турка своим главным историческим врагом, венецианцы неукоснительно отклоняют все предложения о христианском союзе и просьбы о помощи...»