Сеть паладинов

Глава 21

Фуста, на которой плыли Елена и её спутники, вошла в воды Венецианского залива после трёх недель утомительного, но удивительно тихого морского путешествия. Без приключений удалось увильнуть от всех кораблей Турецкой империи и покинуть её воды, а также, Бог миловал, избежать штормов и встреч со всевозможными разбойниками и корсарами, промышлявшими в неспокойных водах Ионического моря у восточного побережья Италии и южных берегов Греции. Ещё через несколько дней корабль входил в гавань Спалато.

Вид города, приближающегося к ним с воды, завораживал. Сначала издалека возникла могучая колокольня. Затем перед их взорами поднялись величественные руины длинной высокой стены — фасад древнего дворца, который за тысячу с лишним лет до описываемых событий император Диоклетиан построил себе на берегу моря в местах, откуда был родом. Множество домишек облепили стену спереди, сбоку и даже сверху. Огромный дворец был сам по себе как город: с храмами, термами, мавзолеями и покоями членов императорской семьи. Позже, после смерти властителя, местные жители поселились в заброшенном дворце среди аркад, галерей, колонн, используя развалины в качестве строительного материала для своих жилищ, лавок и мастерских, а стены не раз спасали их от нашествия захватчиков.

Елена, вместе с венецианцем стоявшая на носу фусты, наблюдала, как стена древнего дворца все увеличивалась, приближаясь, словно город вырастал из моря, и с нетерпением дожидалась, когда же наконец она ступит на землю.

— Доктор Еросолино говорил, что здесь живёт его брат. Купец. Синьор Мендерес. Мы должны немедленно разыскать его, так как он наверняка знает, где мой сын. Тогда мы сразу узнаем, где Илья! — не умолкая, говорила она, вглядываясь в живописные очертания берега.

— В этом нет необходимости, — глухо проворчал венецианец.

— В чём? — Елена, не понимая, оглянулась.

Венецианец исподлобья продолжал глядеть на гавань. Его смуглое обветренное лицо было мрачным, обозначились глубокие морщины. Ветер трепал густую, с проседью, бороду.

— Нет необходимости разыскивать брата синьора Еросолино, — повторил он ещё глуше и скосил взгляд на женщину. Их взоры встретились. Венецианец тут же отвёл глаза, но она поразилась их холодному отчуждённому выражению, хотя, впрочем, приняла это за усталость от путешествия.

— Почему? — горячо спросила она. — Вы уже знаете, где Илья?

— Нет, пока не знаю.

— Тогда почему мы не можем обратиться к Мендересу?

И женщина, и этот бессмысленный спор, и все эти нескончаемые разговоры о мальчишке изрядно утомили венецианца. Он досадовал, что вступил в разговор.

— Давайте сначала причалим, — уклончиво пробормотал он и отвернулся.

Эта женщина, охваченная только одной единственной мыслью — конечно, надо отдать ей должное, — стойко и мужественно перенесла все лишения долгого морского путешествия. Но в ней была та неприятная одержимость и навязчивость, которую он встречал много лет назад в паломницах, стремившихся во что бы то ни стало попасть в Святую землю. Она, вероятно, тронулась умом, подумал венецианец.

Корабль вошёл в порто ди Спалатро — удобную гавань, подходящую прямо к стенам города-дворца. Кругом на пристани стояли палатки торговцев — греков, славян, турок, албанцев.

Пришвартовавшись, они сошли на берег. Елена порывалась немедленно отправиться на поиски купца, но венецианец твёрдо заявил, что сначала необходимо устроиться с жильём и осмотреться. Переговорив с каким-то человеком в длинном халате, он пошёл за ним, распорядившись всем остальным двигаться в город.

Слуги венецианца посадили Елену и служанку Хафизу в носилки, окружили их плотным кольцом и быстро унесли с пристани, заполненной толпой, с любопытством разглядывавшей вновь приплывших.

Войдя в город, они попали в запутанный тёмный лабиринт узеньких улочек, соединённых узелками крошечных тесных площадей. Повсюду торчали арки развалин, создавая тень, нависали вторые этажи с окнами, забранными решётками. Высокие аркады дворца за века обросли стенами домов, которые стали его частями.

Они устроились неподалёку от рыночной площади как раз в таком небольшом домишке, прилепившемся к обломку древней дворцовой стены. Обрубок древней колонны почти прислонился к чердаку здания, находясь от него в метре-полутора.

Бедная женщина, едва ступив на твёрдую землю, пришла в такое возбуждение, что не могла усидеть ни минуты. Она отказалась от трапезы, требуя немедленно начать поиски сына. Вернулся венецианец, молча и мрачно слушал её, задаваясь вопросом, уж не спятит ли она окончательно, когда достигнет своей цели. Потом объяснил ей план их поисков.

— Здесь на многие городки и селения имеется всего один православный монастырь. На острове. В нём живут мальчики-послушники, и среди них наверняка находится ваш сын. На остров надо плыть. Если на рассвете мы двинемся отсюда, то приплывём на остров ещё до вечера. Если вы сию же минуту не замолчите, то я прикажу запереть вас наверху в чулане. И мы уплывём на остров без вас!

С этими словами венецианец ушёл к себе и хлопнул дверью.

Его слова ненадолго привели Елену в чувство. Она сникла и поднялась в свои комнаты, которые занимала вместе с Хафизой. Это была первая её размолвка с венецианцем, который всё путешествие вёл себя с подчёркнутой, как она говорила про себя, европейской вежливостью, ничем не напоминая ей, что она бывшая невольница.

Елена улеглась, дожидаясь утра. Ей то грезилось, что её сын смертельно болен, то она представляла, как он, должно быть, изменился за то время, что она не видела его. А с тех пор минул почти год. Она все пыталась представить его себе выросшим, окрепшим, изменившимся. И не могла. Она видела его таким же, как в последний раз, когда Еросолино уводил его. Щуплый, как маленькая обезьянка, черноволосый мальчишка с испуганными огромными глазищами.

Утром они пришли на пристань. Венецианец взял с собой только двух слуг и Елену. Сев в довольно крупную лодку с гребцами и хозяином, они отплыли из Спалато. Всё море было покрыто множеством островов. Они плыли словно по большим каналам от острова к острову и поздно после полудня наконец появился их остров. Большой, с крупным городом и гаванью, в которой было много торговых судов и ещё больше военных галер. Их лодка причалила в стороне от главной гавани. После этого, наняв телегу и лошадей, они ещё долго поднимались вглубь острова, пока, наконец, не оказались на окраине селения перед стенами монастыря.

Здесь всадники спешились, а Елена слезла с телеги. Она и венецианец остановились перед запертыми воротами и постучались. Открылось оконце. Елена сказала по-гречески, как научил её спутник. Тогда открылась калитка. На пороге перед ними вырос калуджер[100] в чёрной рясе, в высокой шапке на голове и с длинной бородой. Елена просила его отвести их к настоятелю, объяснив, что пришла за сыном.

Она говорила по-гречески. Венецианец также владел этим языком, но предпочёл, чтобы переговоры вела Елена. Калуджер с удивлением оглядел гостей и жестом велел следовать за ним. Они прошли небольшой ухоженный дворик. Монах провёл их в приёмную галерею, открытую, но с крышей. За галереей начинался сад. Здесь калуджер оставил их и отправился сообщить настоятелю. Венецианец с любопытством оглядывал чуждую ему обстановку.

Вышел настоятель, дородный, высокий, бородатый монах с крупной головой, ещё вовсе не старый. Елена преклонила колени, и он дал ей поцеловать свою руку. Венецианец, отступив, лишь холодно поклонился. Иеромонах предложил всем сесть на одну из скамей, стоявших по периметру галереи, и, не перебивая, выслушал просьбу. Время от времени он степенно кивал, украдкой изучая женщину, говорившую с резкой взволнованной жестикуляцией и быстрой речью, и её спутника.

И чем больше настоятель слушал их, тем недоверчивее и подозрительнее становился его взгляд. Потом он, говоря немного нараспев, стал обстоятельно расспрашивать женщину, кто она, откуда и как здесь очутилась. Елена что-то объясняла, ничего не могла сказать наверняка, только путалась, пока не смешалась окончательно. А монах всё кивал и кивал, не споря и не перебивая.

— Мне жаль, госпожа. В этой обители для вас никого нет, — наконец подытожил он красивым низким голосом и поднялся со скамьи.

Елена в отчаянии поглядела на своего спутника. Пришлось выкручиваться венецианцу, который стал убеждать монаха, что Елена — знатная дама из Венеции, гречанка, замужем за купцом, и что они потеряли сына, которого, как она подозревает, отдали в монастырь без её ведома, словом, принялся повторять эту придуманную наспех легенду, которую они сочинили и выучили по дороге на остров. Но настоятель становился всё подозрительнее и только качал головой, не желая ни слушать их, ни менять своего решения.

Потеряв терпение, венецианец повысил тон.

— Но нам известно, святой отец, что в вашем монастыре есть мальчики-послушники!

Монах сверлил их взглядом. На мясистом лице выступил пот. Он пожал крупными плечами. Он не мог лгать, следуя святой и праведной жизни, но не собирался уступать этим подозрительным незнакомцам.

— Послушники у нас есть, — сказал он. — Но это дети, родители которых, как бы далеки они ни были, нам известны. А вы же ищете... сироту? Не так ли? У нас нет такого мальчика, которого вы разыскиваете.

Елена глубоко вздохнула и предприняла последнюю попытку.

— Ну хорошо, — сказала она, поднявшись, и встала перед монахом, стиснув руки. Она смотрела на него снизу вверх. — Меня зовут Елена Комнина. Я действительно разыскиваю своего сына, с которым разлучилась год назад и о судьбе которого очень тревожусь. Он может быть здесь, у вас, в этом монастыре. Я приехала издалека. Я не могу сказать вам, откуда. Мы разлучились не по доброй воле. Нас вынудили к этому обстоятельства. И я знаю, что мой сын так же тоскует без меня, как и я по нему. У него могут быть или могли быть затруднения... с верой. Он был... другой веры... нехристианской. Хорошо, пусть... — Она сделала паузу и видя, что монах продолжает глядеть тяжёлым внимательным взглядом, с дрожью в голосе продолжала: — Вы не хотите показать мальчиков нам, но тогда, я умоляю вас, дайте хотя бы возможность им взглянуть на нас... на меня. Сделайте так, что мы не увидим их, но чтобы они увидели нас! Не отказывайте, батюшка, в этой просьбе во имя Христа!

И она с мольбой опустилась перед монахом на колени.

От священника не укрылось, что женщина, в отличие от мужчины, войдя в пределы монастыря, истово и искренне молилась на иконы, что она говорила на чистом греческом языке. Монах смягчился, поднял её с колен.

— Хорошо, — сказал он, подумав. — Я верю тебе, женщина. Ты действительно разыскиваешь своего сына. Посидите здесь. Мальчики увидят тебя.

— Скажите им, что приехала Эрдемли.

— Эрдемли? — брови на лице настоятеля полезли вверх.

— Да, Эрдемли. Если среди мальчиков есть мой сын, он знает, что это означает. Если он согласится посмотреть, сделайте так, чтобы он увидел меня, а потом поступайте, как знаете.

— Если среди них твой сын, он сам об этом скажет.

С этими словами настоятель степенно вышел и отдал какое-то распоряжение своим монахам. Через некоторое время он вернулся и продолжил беседу, предложив им немного прогуляться по монастырскому саду. Они вышли в сад и двинулись по аллее, обрамленной цветущими кустами. Монах что-то говорил, но женщина, с бьющимся сердцем, почти не слушала его. И ещё через несколько минут истошный крик разрезал воздух.

— Мама! Мама! — это был крик радости и триумфа.

Елена обернулась и, холодея от счастья, увидела, как к ней бежит её Осман, её Илья, её ненаглядный мальчик! Ничто не могло сдержать их порыв. Они бросились друг к другу в объятия. Осман прижался к ней, схватил её за талию цепко и сильно. Она разрыдалась, гладя его голову и шепча слова радости. Он зарылся у неё в одежде и тоже всхлипывал.

Теперь они уже не расстанутся никогда! Ничто не разлучит их!

Они крепко держали друг друга, словно боясь расстаться. Даже растроганный настоятель что-то пробормотал дрогнувшему венецианцу. Мужчины отошли в сторону, чтобы не мешать матери с сыном. Однако оба не спускали с них глаз.

Через некоторое время настоятель зычно окликнул мальчика. Тот разжал объятия и подошёл к монаху.

— Илья, теперь тебе надо идти, — повелительно проговорил настоятель. Видя, что мальчик с мольбой смотрит на мать, он добавил: — Ты увидишься с мамой позже.

Было видно, что настоятель имел над мальчиком огромную власть. Осман-Илья, прижавшись губами к материнской руке, высвободился от неё и, низко опустив голову и больше не оборачиваясь, скрылся во внутренних помещениях монастыря.

Елена недоумённо глядела на монаха. По скулам её спутника гуляли желваки.

— Это почему ещё? — вспылил вдруг венецианец, сощурив глаза. — Почему вы услали мальчишку?

Монах, сложив вытянутые руки перед собой, глядел на Елену.

— Я ведь не сказал вам, что вы можете забрать мальчика.

— Это почему же? Мальчик узнал свою мать! Что вам нужно ещё? Почему вы не даёте ему уйти с матерью?

Калуджер был непреклонен и продолжал смотреть на Елену, обращаясь только к ней.

— Женщина, ты просила только, чтобы я показал тебе мальчика. Ты увидела его, ты нашла его. И теперь твоё сердце может возрадоваться, что он жив и здоров и под хорошим присмотром.

— Так отдайте его нам! — вскричал, потеряв терпение, венецианец.

— Но забрать его, женщина, ты не можешь. Сейчас не можешь.

— Почему? — прошептала Елена.

— Потому что не ты привела сюда своего сына. Я ничего не знаю о тебе. Я не знаю, откуда ты появилась и куда держишь путь. Я не знаю, что ты хочешь от своего сына. Куда ты его отправишь.

Елена молчала, обдумывая слова монаха. Венецианец сжимал кулаки.

— Что я должна сделать? — наконец спросила она.

— Приди сюда с тем человеком, который привёл к нам Илью год назад. Это не составит труда... если ты знаешь этого человека. Ведь ты знаешь его?

— Да. Знаю. Купец Мендерес?

Калуджер кивнул.

— Пусть он подтвердит, что добровольно передаёт тебе сына и что он снимает с себя всякую ответственность за него.

Однако такой поворот дела, как оказалось, совершенно не входил в планы венецианца. Он резко шагнул в сторону двери, за которой скрылся Илья.

— Так не получится! Что болтает этот монах! — свирепо прорычал он. — Мы плыли сюда целый месяц! Мы не будем искать этого Мендереса! Я сам приведу сюда мальчишку! И спросим у него, хочет ли он уйти с матерью или нет!

Монах шагнул к двери и преградил ему путь.

— Прочь! — Рука венецианца потянулась к шпаге. Лицо стало пунцовым от ярости.

Елена в испуге схватила его руку.

— Остановитесь! Что вы делаете, Зуан?

Монах не шелохнулся, не выказал ни волнения, ни испуга, ни злости.

— Успокойтесь, синьор млетак[101]! — сказал он по-итальянски. — Вы в святом месте!

— Святое место! — венецианец в ярости оскалился, то сжимая, то разжимая рукоятку шпаги. Он хотел сказать что-то ещё, но словно подавил в себе готовые сорваться слова. — Прочь, я сказал, монах!

Калуджер продолжал невозмутимо преграждать дорогу.

— Бог для нас один... если вы веруете в Иисуса Христа. И я ещё не договорил. Это не просто святое место. Это крепость. Чтобы вывести отсюда ребёнка, вам придётся перебить здесь всех, не только меня. Но после этого вам не удастся покинуть остров.

Венецианец продолжал в ярости сжимать рукоять шпаги, но Елена почувствовала, что страшная вспышка ярости пошла на убыль. Наконец он отступил, развернулся и молча зашагал прочь через дворик к воротам монастыря. Бросив последний, испуганно извиняющийся взгляд на настоятеля, Елена засеменила следом.

Покинув монастырь, они медленно плелись по дороге к морю. Елена сидя в телеге, венецианец на лошади, понурив голову. На обратном пути в Спалато они не обмолвились ни словом.

Венецианец проклинал себя за вспышку ярости. Он чувствовал себя смертельно уставшим. Эти проклятые еретики ортодоксы[102] ничуть не лучше лютеран! Но почему же он так не сдержался! Он клял себя за это. Вспышки необузданного гнева случались с ним иногда и всегда вредили ему. Он погрузился в мрачные воспоминания...

Елена же испытывала странное чувство — изменение своего состояния. Всё безумное горячечное напряжение последних месяцев, связанное со страхом за сына, вдруг исчезло, сменилось чудовищной усталостью и апатией. И с этой усталостью стал возвращаться здравый смысл. Она даже начала озираться вокруг, словно бы впервые видела эту пыльную дорогу, этих людей. Боже, как она здесь очутилась? Она смотрела с лодки на длинные большие острова, поросшие густыми лесами, огромную стену, снова выросшую из воды. И этот человек, этот венецианец, перебросивший её через море. Кто он? Откуда он взялся? Что она знает о нём? Она не могла не заметить, что его взгляды, обращённые к ней, вовсе не излучали никакого дружелюбия. И его нежелание видеться с купцом было необъяснимым, если только... А был ли он другом Еросолино? Всему этому поведению могло быть только одно объяснение — венецианец лгал. Но если это так, то кто он? Что он хочет? Что он делает в её судьбе? И зачем ему её сын? Она чувствовала, что тот нужен венецианцу. Больше, чем она. Это подозрение вспыхнуло в ней внезапно в монастыре, во время той безобразной ссоры. И она почувствовала радость, что сын её, живой и невредимый, остался там под защитой настоятеля и монахов. В безопасности. Пока она не разберётся, что вокруг неё на самом деле происходит, её сын должен оставаться в монастыре!

Вечером Елена вошла в комнату венецианца, сидевшего мрачнее тучи, и молча положила перед ним на стол ожерелье чёрного жемчуга. Однако тот даже не взглянул на него.

— Я благодарю вас, синьор Зуан, за вашу помощь, — непринуждённо улыбаясь, проговорила женщина, и подтолкнула ожерелье к нему.

— Что это? — спросил венецианец.

— Ваши старания, ваши переживания за мою судьбу и судьбу моего сына глубоко тронули меня... — она старалась говорить дружелюбно, как будто между ними не было никакой размолвки.

— Это ни к чему, — мужчина резко поднялся.

— Как это? — женщина остановилась в удивлении.

Венецианец, словно усилием воли заставив себя смягчиться, протянул руку к ожерелью. Взял его, изучая и перебирая руками, проводя большими грубыми пальцами по чёрным зёрнышкам. Эта безделушка была великолепной работой восточных мастеров. Чёрные жемчужины блестели сероватым перламутром. Поиграв, он бросил ожерелье в ящик стола. Елена вздрогнула.

— Что мы будем делать теперь? — осторожно спросила она.

— Будем искать Мендереса. Должны же мы вернуть вам вашего Константина...

— Что вы сказали? — не поняла Елена. — Кого вернуть?

Лицо венецианца дрогнуло, он тряхнул головой и в смущении отвёл глаза.

— Я сказал, Илью...