Сеть паладинов

Глава 22

Страшно докладывать султану одну плохую новость, но когда их сразу несколько...

Бегство жены Великого господина из его сераля — неслыханное, чудовищное преступление, из-за которого полетят головы и после которого дворец будет трясти ещё не один месяц. Но использование жены и сына султана в качестве знамени антиосманского восстания! Это не только несмываемое оскорбление Повелителю двух миров, но и заговор, который может закончиться только объявлением войны.

Ибрагим-паша, новый великий визирь после смерти Синана, с ужасом читал пространный свиток, доставленный ему накануне поздно вечером специальным гонцом из Рагузы, с далёких берегов Далмации. Он больше трёх недель мчался в столицу империи, сначала по горным дорогам и тропам, затем по особо охраняемой стратегической дороге Стамбульол, соединяющей Грецию с Константинополем. Гонец был в накидке юзбаши — сотника турецкой армии, глаза воспалены от бессонных ночей, одежда испачкана. Вручив личное тайное донесение визирю от посланника в Рагузе, гонец, пошатываясь, отправился спать.

Он привёз объёмистую сумку, в которой лежал свиток, написанный зашифрованной арабской скорописью, а также приложенный к нему свёрток с двумя бумажными папками. В одной — полторы дюжины листов с текстом по-итальянски, в другой — почти столько же с текстом по-турецки. Содержание свитка и папок лишило Визиря сна.

Всё, что он прочитал, было слишком невероятным, чтобы принимать его на веру, и чудовищным, чтобы от него отмахнуться. Мысль о смертельном гневе, который может вызвать у султана доклад, приводила Ибрагима в ужас. Последствия такого гнева непредсказуемы. Особенно если учесть, что Ибрагим имел основание подозревать в причастности к исчезновению султанской жены некоторых людей, которым он был обязан своим возвышением. Ни для кого не секрет, Дадад Ибрагим-паша — ставленник матери султана Сафие, привыкший выполнять её требования и подчиняться ей. Теперь в покоях валиде за запертыми дверями обсуждались все дела империи. Назначались нужные люди и снимались с должности утратившие расположение и доверие Сафие.

Не сообщить? Но султан об этом может узнать из других источников, и визирь навлечёт этим ещё больший гнев. Если бы речь шла лишь о какой-то наложнице! А как умолчать о плане войны, который вынашивала и уже реализует коварная Венецианская Республика, лживо заверяющая о своём нейтралитете? Как скрыть, что на западе фактически уже возник новый союз извечных врагов Турции, которые могут ударить с Южных Балкан — прямо во фланг сражающимся в Венгрии и Австрии турецким войскам? Или запамятовать, что при этом венецианцы преследовали и убили курьера-разведчика, привёзшего этот план из Венеции?

С принятием правильного решения надо было торопиться, и Ибрагим захотел сначала уточнить некоторые сведения. У него имелись свои люди в гареме среди белых евнухов. Он вызвал одного и просил его навести кое-какие справки. К ужасу визиря, информация об исчезновении султанши частично подтвердились: жена по имени Эрдемли у султана Мехмеда была, но пропала больше двух месяцев назад. Правда, никто не утверждал, что она сбежала. Слухи ходили разные. Вроде бы заболела и умерла в гаремном лазарете. Её тихо похоронили, чтобы не создавать панику. Будто бы исчезновение Эрдемли по времени совпало с угрозой эпидемии, когда лекари спешно осматривали всех жён и наложниц, а также детей и служанок. Другие слухи утверждали, что Эрдемли тронулась умом после смерти сына и то ли повесилась, то ли её удушили, освободив несчастную женщину от душевных страданий, а обитательниц гарема от тягот общения с ней.

Словом, противоречивые слухи никак не проясняли ситуацию, а ещё более запутывали её. Рано утром Ибрагим без предупреждения явился в сераль и срочно потребовал аудиенции у валиде-султан. Евнух-управитель побежал к Сафие доложить о неожиданном визите великого визиря. Ждать пришлось долго. И он с бьющимся сердцем маялся в приёмной зале. В роскошном парчовом халате с золотым ремешком, переминаясь с ноги на ногу в своих бархатных туфлях со вшитыми жемчужинами, пытался успокоить себя, разглядывая повторяющиеся витиеватые узоры на покрытых голубым изразцом стенах.

Наконец Сафие вышла в халате и лёгком тюрбане, пышная и красивая в своей зрелой красоте. Но лицо её было отмечено лёгкими помятостями, с небольшими мешками под глазами и морщинками у глаз. Бледна, удивлена, раздражена. Появление визиря застало её за утренним туалетом, когда Сафие, после лёгких упражнений и массажа, которому её подвергали каждое утро, самым тщательным образом занималась своим лицом. Ибо это был ранний час, а не час для аудиенций. И это Ибрагим знал. Значит, случилось что-то серьёзное. Опять, наверное, интригует та часть придворных, которые сгруппировались вокруг несгибаемого старика муфтия! Они все недовольны влиянием валиде на молодого Мехмеда. Назначение Ибрагима великим визирем они встретили с возмущением и ропотом и не скрывают своего желания разделаться с ним.

Сафие встала у дверей, бросив на Ибрагима высокомерно-недовольный взгляд, дожидаясь его объяснений. Ибрагим красноречиво показал, что желает, чтобы разговор проходил наедине. Брови валиде поползли вверх. Она сделала лёгкий жест рукой — и свита поспешила выйти. Ибрагим почтительно склонился перед матерью-султаншей, демонстрируя своё смирение, а в глубине души ликуя, что султанша будет ему обязана.

— Говори, — коротко приказала она.

Ибрагим поднялся.

— Высокочтимая валиде, — произнёс он, глядя ей в глаза. — В гареме была некая Эрдемли, жена султана. Несколько месяцев назад она каким-то образом исчезла из сераля... — он сделал паузу, следя за выражением лица Сафие, но оно стало ещё высокомерней. Валиде подняла голову, она была готова к этому: наверное, они обнаружили тело женщины, коляску или что-то ещё.

— Её... убили? — спросила она тихо, тем самым невольно подтверждая, что Эрдемли всё же покинула дворец.

Значит, его догадка о бегстве невольницы и причастности к этому матери-султанши — правда!

— Нет, госпожа. Она жива и в данный момент находится в венецианских владениях, в городке Спалато на побережье Далмации.

Валиде ничем не выдала, как её оглушила эта новость. Однако она заговорила не сразу.

— В Спалато! Но это же так далеко! — вырвалось у женщины. — Как она там очутилась?

— Пока неизвестно. Но будет установлено. Вместе с невольницей султана находится её сын — шехзаде Осман!

На этот раз почтенная Сафие не выдержала удара. Она отпрянула, глаза её широко распахнулись.

— Сын? — вскрикнула она. — Сын Эрдемли? Но это невозможно! Ведь он умер!

Ибрагим молча ещё раз склонился перед султаншей, не считая нужным приступать к объяснениям без её просьбы.

— Откуда это известно, Ибрагим? — спросила женщина, и визирь с удовлетворением отметил, что обычное высокомерие исчезло из её голоса.

— Получено секретное донесение из Венеции. Речь идёт о войне и мире и самых важных государственных делах, а также об Эрдемли и её сыне. Бегство из сераля — преступление вопиющее само по себе. Сама она, без чьей-то помощи, не могла бы его организовать. Но из полученного мною документа явствует, что враги нашего великого господина и нашей веры хотят воспользоваться ситуацией, чтобы нанести нам ущерб. Если сами не подстроили этого заранее... Столь важные сведения я должен срочно сообщить нашему господину. Хотя и страшусь его гнева. Ханум[103], я должен буду испросить позволения провести расследование. Если оно подтвердит основные сведения, то можно с уверенностью говорить о заговоре против нашего господина.

Валиде быстро взяла себя в руки. Ситуация была совершенно ясна — она и Эсперанца находились в смертельной опасности! Ярость Мехмеда, который подвержен внезапным вспышкам, может оказаться испепеляющей.

— Когда, Ибрагим, ты испрашиваешь аудиенции у Повелителя?

— К счастью, — сказал он, — сегодня не день заседаний Государственного совета, в противном случае аудиенция состоялась бы сегодня утром. Значит, завтра утром. Однако, — он пристально глядел на Сафие, — учитывая особую важность сведений, которые необходимо донести до султана как можно быстрее (этим визирь намекал, что в случае, если кто-нибудь опередит его, он подвергается великой опасности быть обвинённым в утаивании важных сведений), я вынужден просить назначить аудиенцию сегодня вечером, если, разумеется, Его Величество соизволит принять меня.

Валиде-султан лихорадочно соображала. Ибрагим давал ей время, зная, что Сафие могла добиться встречи со своим сыном в любое время. Визирь ничего не сказал, но дал понять, что справедливо подозревает валиде в причастности к исчезновению Эрдемли, однако предоставляет ей право дать объяснения султану первой. Необходимо немедленно всё обсудить с Эсперанцей, чтобы подготовить нужным образом сына к поразительной и неслыханной новости.

— Хорошо, — наконец сказала Сафие. — Визирь, сделай так, как следует, — добивайся вечерней аудиенции. И расскажи то, что знаешь.

Великий визирь дожидался разрешения войти к Повелителю в просторных сенях приёмного павильона сераля, когда резные двери султанских покоев раскрылись и оттуда гордой походкой вышла валиде-султан. Она прошествовала, не останавливаясь, к выходу, удостоив Ибрагима надменным взглядом, по которому визирь так и не смог понять, что его может ожидать при встрече с Его Величеством. В конце концов он решил придерживаться ранее намеченной линии поведения. История с Эрдемли — лишь частный эпизод более серьёзных политических дел. На всякий случай он держал в руках донесения разведчиков и посла, полученные из Рагузы и Венеции. Наконец вышел паж и объявил, что Повелитель ждёт визиря. Великий господин Мехмед Второй сидел на троне на золочёных подушках, опухший, болезненный, одутловатый. Из его полуоткрытого рта исходило тяжёлое смрадное дыхание — результат излишеств в еде и питье. Трудно было догадаться, как и под каким соусом передала ему известие о беглой жене валиде.

— Великий господин, — проговорил Ибрагим суровым тоном, низко склонившись, — есть твёрдые доказательства, что против нас в Европе замышляется большая военная коалиция.

Мехмед, продолжая шумно дышать, глядел на него маленькими глазками из-под набрякших век. Тревога, написанная на мрачноватом лице визиря, начала передаваться и ему. Ибрагим продолжал:

— Мы имеем сведения, что коалиция неверных будет самая широкая. Она готовится в глубокой тайне, разрабатывая военную операцию. К кайзеру, который собирается предпринять новое выступление на Балканах, присоединились все итальянские государства, в том числе ваш смертельный враг — католический король Испании. Ведутся переговоры с Польшей и Московией об ударе в Крыму. Таким образом, брошены все силы, чтобы окружить нас и остановить наше победное продвижение в Европе.

— Без французов, англичан и венецианцев подобная коалиция была бы неполной, — заметил Мехмед сдержанно.

— Это так. Но позвольте заметить, — визирь снова поклонился. Полы его длинного халата вытерли мраморный пол. — Французы заняты войной с Испанией и сами пытаются науськать нас на испанцев, англичане тоже. Вы знаете, что английский посол при Порте Бартон только и ищет способов, чтобы обострить наши отношения с Испанией и сорвать устоявшееся перемирие.

Мехмед заёрзал на троне и ещё громче засопел.

— Что касается венецианцев, то вероломный дож и его патриции, боюсь, должны сыграть ведущую роль в готовящемся наступлении неверных... — Визирь кратко обрисовал суть плана, полученного из Венеции. — Удар будет нанесён с побережья Далмации и с Крита по Греции войсками в несколько тысяч итальянских и испанских пехотинцев и всадников. Десант должен быть переброшен на побережье на венецианских галерах в количестве 150 грузовых кораблей. Далее наступление неверных будет развиваться высадкой на Кипр, организованной всё той же венецианской флотилией. Одновременно на Балканах они будут поддержаны широким восстанием гайдуков под руководством воевод и господарей Сербии, Хорватии, Албании, Боснии и Валахии с Болгарией. Их недовольство и желание выступить против нас тлеют, и его сейчас разжигают несколькими операциями, в которых задействованы мерзкие ускоки. Их выступление станет сигналом, а началом восстания будет захват турецкой крепости Клисса в Далмации. Во главе восстания... — визирь запнулся, склонился в поклоне ещё ниже, не решаясь произнести неизбежное. — Во главе...

Лицо Мехмеда пошло пятнами, он напрягся. Он уже сообразил, что скажет ему визирь, и это был ещё один удар для него.

— Во главе этого восстания будто бы... — визирь наконец решился произнести. — Будто бы будет стоять одна из ваших жён, Ваше Величество, и ваш сын, принц Осман.

Визирь замолчал и уставился в пол, не смея глядеть в глаза султану. Он со страхом слушал, как всё более учащается жуткое сопение повелителя, и чувствовал, как набухает его гнев.

— Продолжай... — с тихим присвистом проговорил султан. — Откуда известно, что это именно они?

Великий визирь ещё ниже склонился в поклоне, не поднимая глаз и соображая, как же всё-таки Сафие преподнесла Мехмеду историю беглой наложницы? Неужели вероломная интриганка имела наглость уверить султана в том, что не имеет никакого отношения к её бегству из гарема, а бегство её сына — это сказки или происки её врагов? Чем она заморочила султану голову?

— Так сообщает разведка, Повелитель. Однако никто не видел их... живыми. Только слухи. Будто бы они находятся на венецианской территории, куда бежали с помощью тех же венецианцев, и будто бы они стоят во главе готовящегося восстания.

— Как их зовут?

— Эрдемли — так зовут жену. Настоящее её имя Елена Комнина, гречанка. И Осман, её сын. Его крестили именем Константин, — добавил визирь.

— Крестили? — Мехмед сделал попытку самостоятельно подняться с подушек. Тотчас невольники бросились поддерживать его под локти. — Крестили? Константином? — Лицо султана уже все полыхало от ярости. — Ты бредишь, визирь!

Настал самый опасный момент посещения. Визирь, понимая, что гнев Мехмеда сейчас превратится в неистовую бурю, всё же нашёл в себе силы сохранить спокойствие. Характер Мехмеда, с виду полусонного и добродушного, мало интересующегося государственными делами, мог меняться в мгновение ока — султан способен был вскипать внезапной яростью. В такие моменты он мог даже убить, как заколол однажды свою любимую наложницу, умолявшую его не идти в военный в поход.

— Так говорят разведчики, мой господин, — повторил великий визирь. — У нас есть только одна возможность проверить эти сообщения. — И он заговорил скороговоркой. — Как и почему ваша жена оказалась за пределами гарема — неизвестно. Её действительно никто не видел несколько месяцев. Говорят, что она тронулась умом. Её сын... Ваш сын... Осман значится умершим от оспы в те дни, когда вы как раз покидали Маниссу и стали нашим Повелителем в Константинополе и Великим Господином двух миров. По сведениям наших агентов в Венеции и Рагузе, и мать, и сын сейчас находятся где-то в Далмации. Неизвестно, они ли это или кто-то выдаёт себя за них... Я пришёл, Ваше Величество, просить позволить мне провести все необходимые действия и установить, что произошло. Дайте повеление. Мы допросим начальника чёрных евнухов, который отвечает за охрану сераля.

— Сейчас... при мне, — слова давались Мехмеду с трудом. Он тяжело дышал. Стоял, по-прежнему поддерживаемый двумя немыми.

Поклонившись, великий визирь вышел и приказал срочно привести к султану начальника чёрных евнухов. Начальник оказался болен и пришёл его заместитель. У пожилого крупного нубийца беспокойно бегали глаза.

— Что случилось? — испуганным шёпотом поинтересовался он у визиря, но тот отвернулся.

Когда Ибрагим предъявил нубийцу обвинение и к нему подошли двое султанских немых, евнух, сразу сообразив, в чём дело, распластался на ковре, словно чёрная птица, и признался, что именно он выдал Эрдемли разрешение выехать из дворца на прогулку.

— Пёс! Пёс! Чёрный грязный пёс! — султан подскочил к человеку на ковре и принялся пинать нерадивого, подлого, наглого раба. — Как ты посмел?! Как ты посмел, собака, выпустить её из сераля?!

— Мне повелела выдать разрешение ваша мать, мой господин, почтенная Сафие, — успел вымолвить нубиец.

— Как ты посмел выпускать её? Кто бы тебя ни просил!!! — удары стали ещё более жестокими. — Почему, пёс, ты не проследил, чтобы она вернулась? Почему ты всё скрыл?

В ярости султан принялся топтать большое чёрное тело, пока не превратил его в кровавое месиво. Раб не защищался и не шевелился, с покорностью принимая удары. Проступок, совершенный им, мог караться смертью. Наконец Мехмед устал, тяжело дыша, с красными невидящими глазами он отошёл от нубийца. Евнуха подняли. Неожиданно в покоях снова появилась султанша-мать. Мехмед, зло глядя на неё, указал пальцем на невольника.

— Он сказал, это ты повелела ему выпустить беглянку. Повелела!

Гордая Сафие бросила короткий взгляд на изуродованного евнуха.

— Я уже объяснила Вашему Величеству, что я никак не смею повелевать. Я просила за одну из ваших жён. Она была больна, страдала и просила отпустить её в маленькое паломничество к гробнице Эйупа, да будет благословенно это имя! Я уступила ей. Это была моя ошибка, моя вина, и я очень сожалею об этом. — Сафие сделала паузу, чтобы прочистить горло. Её красивые губы скривились в презрительной ухмылке. — Но почему она не вернулась? Этот начальник чёрных евнухов должен был отправить с женщиной охрану, телохранителей. Он сделал это? Где они?

Когда валиде-султан ушла, Мехмед подал знак немым. Они набросились на чёрного евнуха и удушили его шнурками. Нубиец не сопротивлялся. Его тело дёрнулось. Потом обмякло.

Придя в себя, Мехмед повелел великому визирю немедленно разыскать наложницу, где бы она ни была. Если она в зоне досягаемости турецких сил, привезти её в Константинополь с сыном. Если будет сопротивляться — убить! И если она сбежала по своей воле, то пусть её постигнет неотвратимое возмездие!

— Если же их удерживали против воли, привезти обратно, и пусть ни один волос не упадёт с их голов!

Когда визирь вернулся к себе во дворец, его ждала Эсперанца Мульки, которая коротко передала пожелание Сафие:

— Кажется, что всем будет лучше, если беглянка не вернётся в Стамбул, а останется навсегда в далёкой земле, где её настигнет смерть.

— О да, — сказал на это Ибрагим.

Позже великий визирь посетил Диван — Государственный Совет, а когда покинул его комнаты, то через парк направился в сторону школы Эндерум и зала для тренировок около военной палаты. В парке его сопровождал дородный сановник в богато расшитом халате с золотым поясным шарфом и особом головном уборе, кече, внешне похожем на надетый на голову рукав, который спускается обычно на спину и болтается при ходьбе в обе стороны. Человек в кече — Мухзыр-ага, третий человек в штабе янычарского корпуса, его представитель при великом визире и правительстве. Визирь подробно обрисовал ему ситуацию и с султанской женой, и с планом антитурецкого выступления в Адриатике под названием «Кизил элма». Мухзыр-ага слушал его, опустив голову и разглядывая узоры на дорожке перед собой.

Когда визирь закончил, он осторожно спросил:

— «Кизил элма»?.. Хм. Вы уверены, что венецианцы принимали активное участие в подготовке этого плана и собираются нарушить нейтралитет, вступив в войну с Великим Господином?

Визирь вкратце рассказал Мухзыр-аге о драматических обстоятельствах получения секретных документов и о смерти агента Али Мукстара.

— Даже способ, которым его убили, полностью уличает венецианцев, — сказал он. — Ему в сердце вонзили стеклянный стилет и обломили рукоятку. Это особо жестокое убийство, даже казнь, издавна принятая у стекольщиков на острове Мурано в Венеции. Так они наказывают тех, кто выдал их секреты врагам. У меня лично никаких сомнений нет в злобных кознях Венеции, однако мы, конечно, должны действовать рассудительно, и поэтому я хочу провести самое серьёзное расследование. Необходимо отправить по всему пути беглецов несколько надёжных людей, из числа государевых рабов.

Мухзыр-ага понимающе поклонился.

— Из бекташей? — спросил он коротко.

— Да. Кроме того, я желаю...

Визирь перечислил не только особые достоинства, которыми должны обладать эти люди, но и особенности задания. Слушая его, Мухзыр-ага понимал, что для выполнения приказа визиря понадобится задействовать лучших воинов Аллаха.

— Что делать с женщиной, нанёсшей оскорбление Его Величеству?

Визирь помнил, что приказал Повелитель, и помнил, о чём просила валиде.

— Над ней должна свершиться справедливость, — сказал он с мрачной уверенностью и тихо добавил: — Но после тщательного допроса. Если только... если вдруг не выяснится, что она и шехзаде похищены из сераля силой.

Мухзыр-ага низко поклонился и оставил визиря Ибрагима у зала тренировок. После беседы он, не мешкая, сел на коня и покинул дворец Топкапы.

Он направился через центральную часть города в сторону Эски-сарая — Старого дворца, где неподалёку от мечети Баязета и шумных стен стамбульского базара располагались казармы янычар.

Из папок сенатора М. Лунардо.

«Янычары, дословно “новое войско”, — вот уже более ста лет не только лучшие и самые преданные солдаты султана, они — лучшие солдаты в Европе, завоевавшие для османов полмира. В янычары готовят с детства, налог кровью — девширме позволяет туркам набирать христианских мальчиков в завоёванных землях и гнать их в Турцию. Там они принимают ислам и проходят тяжёлые годы военного обучения. Из них потом выходят самые жестокие злодеи, и изо всех солдат они самые безжалостные к христианам. Это настоящие военные машины, беззаветная отвага и личная преданность султанам. Элитные части турецкой армии.

Янычары подчиняются лично султану и даже в областях, удалённых от столицы, выполняют приказания не наместника-губернатора, а своего сердара — командира гарнизона, назначаемого самим султаном и подотчётного только ему.

Происхождение янычар связано с великим Хаджи Бекташем — основателем ордена дервишей-бекташей — суфийского[104] братства. Поэтому и командир янычар зовётся часто не только ага, но и бекташ — в честь святого Бекташа, основателя ордена. Орден бекташей, его доктрина и обряды — причудливая смесь христианства и ислама. Бекташи признают нашего Христа, Святую Троицу, которая состоит у них из Аллаха, Мухаммеда и его племянника Али. Они причащаются, как христиане, вином, хлебом, а также и сыром, исповедуются. Молодым христианам-янычарам это облегчает переход в ислам. В янычарах воспитывают дервишское презрение к роскоши, покаяние, терпение, страх перед Аллахом, аскетизм и отречение от собственной воли. Испытательный срок в виде “аджеми огланы”, то есть рабства, — это подготовка к вступлению в орден.

В отличие от всех остальных войск, янычары живут в собственных казармах — ода, а их подразделения часто называют джемаат — по типу религиозной общины, собрания мусульман для молитвы. Фактически они ведут монашескую жизнь, дают обет безбрачия, а дервиши из ордена бекташей живут вместе с ними и готовят янычар к бою.

Корпус делится на 101 орта и 95 белюков, в которых насчитывается от 100 до 1000 человек.

Кече — особая шапка янычар — ценится и почитается ими чрезвычайно, даже султан его надевает во время церемоний. Во время походов османские султаны превращали ускюф (околыш кече) в султанскую корону.

О происхождении кече рассказывают легенды. Будто бы первые янычары были посланы к одному дервишу, и он, накрыв голову янычара рукавом своей одежды, произнёс пророчески: “Да признаетесь отныне и навсегда янычарами”. Говорят также, что и сам Хаджи Бекташ долго носил на голове рукав плаща, поданный ему для перевязки раненой ноги одним святым. Поэтому по традиции янычарам велено носить на голове тот же рукав».

Мухзыр-агу из всех янычар интересовал сейчас только один — некий Кетхюд-йери, маленький незаметный человек с редкой седой бородой и в длинном халате. Он был помощником кетхюд-бея — главы янычарского Дивана, штаба янычарского корпуса. Он готовил для него бумаги, оповещал участников Дивана о совещаниях, прислуживал.

Мухзыр-ага нашёл его там, где и всегда. Кетхюд-йери дежурил перед покоями своего начальника, сидя на подушке за маленьким низким столиком. На его головном уборе красовались перья цапли.

Мухзыр-ага бросил ему несколько коротких слов. Старик поднялся с подушек, однако вместо того чтобы пройти за аудиенцией к своему начальнику, проследовал вместе с Мухзыр-агой в дальние покои казармы.

Никто, включая самого султана, не знал и ничего не слышал о второй и главной обязанности Кетхюд-йери. Для всех, за исключением двух-трёх посвящённых, этой обязанности не существовало. Даже сам янычарский ага весьма в общих чертах представлял себе истинное занятие Кетхюд-йери, а потому был всегда сдержан и почтителен с ним.

Старик отвечал за подготовку и работу несуществующей янычарской орта № 102, состоявшей из нескольких десятков бойцов, все из которых были чином не ниже байракдара[105]. В этой несуществующей орта не было своего командира, потому что тайным чорбаджи, то есть старшим офицером этого подразделения, был сам же Кетхюд-йери.

В просторном и аскетичном помещении оды, запёршись за деревянными массивными дверями, они приступили к беседе. Мухзыр-ага пересказал обстоятельства задания и требования визиря к исполнителям.

Кетхюд-йери внимательно слушал и кивал.

— Такую группу мы сможем отправить. Шесть-семь человек, великолепно подготовленных, — наконец сказал он.

Затем он ненадолго вышел и приказал прислать к нему одабаши — младшего офицера Рустема. Вскоре перед командирами предстал высокий, загорелый, но не смуглый человек с невыразительными чертами лица.

Одабаши низко и почтительно поклонился, ничем не выдавая своих особых чувств. Мухзыр-ага долго и молча рассматривал его.

Рустем был хорошо сложен, высок, молод. Он не был обрит наголо, как требовала традиция турок, а напротив, пострижен на европейский манер: при этом короткие светлые волосы выдавали в нём не урождённого турка.

Голубые глаза были слишком светлыми, даже бесцветными, и как Мухзыр-ага ни вглядывался, никакого выражения найти в них не сумел. Даже почтения и покорности, которого можно было ожидать от молодого ещё офицера невысокого звания, стоящего перед высокопоставленным царедворцем.

Венгр? Поляк? Чех? Немец?.. По одеянию, цвету и форме которого османы придавали большой смысл, Мухзыр-ага мог кое-что узнать о солдате: красные сапоги офицера, кушак из серебряной парчи — значит, служит при are. Кафтан — долама жёлтого цвета из грубой шерстяной ткани.

Мухзыр-ага приступил к изложению задания. Блондин внимательно слушал, ничем не выдавая своего отношения к услышанному. Он словно окаменел и смотрел на Мухзыр-агу не мигая, как змея.

— Словом, мы хотим знать все о том, как это произошло и как это могло случиться, — подытожил Мухзыр-ага. — Кем это было сделано и для чего, кто помогал. Мы хотим также знать, виновны ли венецианцы в том, что случилось. Когда ты найдёшь ответы, ты дашь нам знать. Когда ты обнаружишь тех, кого ищешь, ты сам примешь решение, как поступить дальше. Либо ты возьмёшь то, что найдёшь, и отправишь к ногам Владыки мира. Либо ты уничтожишь их, если их нельзя будет доставить домой.

Одабаши несуществующей орта № 102 спросил:

— Как поступить с людьми, нанёсшими оскорбление Повелителю?

— Да будет над ними исполнена справедливость!

Одабаши Рустем, низко склонившись перед своим командиром Кетхюд-йери, поцеловал край его халата, и также низко склонившись перед Мухзыр-агой, пятясь, покинул помещение.

И всё же, когда Рустем ушёл, Мухзыр-ага не удержался, чтобы не расспросить о нём Кетхюд-йери.

— Вы убеждены, что это тот человек, который сумеет выполнить все нами задуманное? — поинтересовался он, всё ещё сомневаясь.

Кетхюд-йери улыбнулся.

— Чем обоснованы ваши сомнения?

— Я не сомневаюсь в его силе и ловкости, а также в умении сражаться. Я не увидел в нём качеств лицедея и сыщика. Он — невыразителен.

Кетхюд-йери крякнул от удовольствия.

— Именно это и есть проявление его лучших лицедейских качеств! Он может быть кем угодно. Посланец Рустем два года жил в Вене у неверных, у императора. Германцы считают его своим. Хотя... хотя, — Кетхюд-йери кашлянул, чтобы не рассказывать об убийстве герцога Ф., руководившего строительными работами противника, а также о ряде других подвигов своего подопечного. — Взят он тринадцати лет от роду из Румелии[106], воспитан у бекташей и предан Аллаху сильнее, чем многие урождённые османы... Немцы знают его по имени Розенберг. А сыщик он... Я ещё не встречал никого, кто добывал бы для нас сведения столь быстро и столь малыми средствами.

Вернувшись к себе, Рустем снял с себя одежду одабаши, переоделся в более подобающий ему, как истинному белюк-баши — старшему офицеру — кафтан зелёного цвета и отправился собирать группу «неотвратимого возмездия».

К вечеру группа была собрана. В помощники он взял шесть человек, таких же мастеров своего дела, как и он: один был бывший горный коруджи, то есть из особого отряда охранников горных дорог; ещё двое — из так называемых «исполнителей справедливости». Эти люди были обучены осуществлять дерзкие нападения, убийства и казни. Ещё двое когда-то были приписаны к орта № 64, так называемая орта загарджи, то есть гончих собак. Они были великолепными сыщиками и преследователями. И наконец один — солак Мустафа из орта № 63, гигантского роста силач, которого Рустем брал на все задания и который трижды спасал своему командиру жизнь.

Поздно вечером группа в полном составе прошла в ворота Едикуле, зловещего Семибашенного замка, стоящего на границе Константинополя, и остановилась у подножия одной из башен подле могучих кованых дверей. Пламя факелов колебалось на сосредоточенных суровых лицах. Стража пропустила внутрь башни в сопровождении коменданта лишь троих — Кетхюд-йери, Рустема и Мустафу. В башне некогда хранилась государственная казна, сокровищница империи. Теперь же в ней тайно содержалась часть казны для особых потребностей янычар, а также небольшой по-тайной гардероб и арсенал для специальных нужд государевых рабов. Из казны комендант замка, сверив предъявленные Рустемом бумаги с тугрой — монограммой султана, выдал увесистый мешочек с монетами и мелкими драгоценными камешками, легко обмениваемыми на любом базаре Востока и Запада. Позже в гардеробе и оружейной янычары полностью экипировались. Заночевали здесь же, в холодных казармах замка, а на рассвете, выехав за его ворота, спустились к пристани и на большом каике перебрались через Мармару на азиатский берег. Здесь отряд пересел на приготовленных для него заранее коней и помчался вперёд.