Сеть паладинов

Глава 26

Отряд из семи вооружённых всадников ворвался на городской мейдан[117] в полуденный час. Городок казался вымершим. Всё живое спряталось в тени. Несколько торговцев на порогах своих лавок клевали носом. Даже у харчевни было тихо. Мясник улёгся под навесом на глиняный пол среди роя жужжащих мух. На пороге лавки сидел мальчишка и, как собака кость, грыз стручок рожкового дерева.

— Эй, оглан! — резким голосом позвал его всадник с голубыми глазами. — Где тут дом лекаря-сефарда?

Мальчишка вздрогнул. Говоривший был похож на каймакама¹¹⁸, но почему-то у него на голове болтался, как рукав, янычарский кече. А отец говорил ему, что янычарам запрещено скакать на конях. Мальчуган вскочил, махая испуганно рукой куда-то в сторону холма.

— Покажешь! — распорядился всадник, и отряд погнал мальчишку впереди себя по дороге.

На склоне холма, ткнув пальцем в забор, где за калиткой в тени ухоженного сада расположился уютный глиняный дом, мальчишка убежал. Было тихо и безлюдно. Только несколько женщин из деревни при виде всадников мелькнули как призраки в чёрных балахонах и скрылись.

Спешившись, отряд вошёл во двор.

Лекарь Еросолино проснулся от настойчивого стука в дверь. Стук усиливался. Пожилой, крупный, полный человек, он тяжело поднялся с ложа, раздвинув полог постели и привёл себя в порядок. Больные часто не давали ему отдохнуть, поднимая в любое время, но он давно смирился, принимая это как одну из тягот своего лекарского служения.

Его занятие, приносившее ранее немалый доход, последний год, пока в Маниссе находилась резиденция наследника престола, вместо него приносило одни лишь заботы. В городе, да и во всей округе почти не осталось богатых зажиточных семей, способных отблагодарить хорошего лекаря. Ну, семья каймакама, уездного начальника, ещё три-пять семей. Все остальные потянулись в Стамбул.

Собирался и Еросолино. Но не решился — семья нового султана забыла его, а в серале при дворе да и в столице было много своих лекарей. А перебираться и самому начинать дело в Стамбуле — он был слишком для этого стар.

Служанка уже отперла засов. Он слышал тяжёлые шаги многих ног. Затем они вошли в его покои. Он только раз взглянул на высокого, в красном кафтане, смуглого какой-то светлой желтоватой смуглостью светловолосого человека с голубыми глазами. И тут же нахлынул страх. Еросолино почудилось, что перед ним ангел смерти с алыми крыльями. За ним стояли огромный лысый великан с чёрными усами и бородой и трое очень угрюмых стражников.

— Убери старуху, — сказал белокурый.

Еросолино сделал жест, служанка поспешно исчезла.

После этого он застыл, словно парализованный глядя на них, уже догадавшись обо всём и не в силах вымолвить ни слова. О, он давно знал, что так и будет! Что они все узнают. Но как? Как они узнали? Неужели Елена выдала его?

Вдруг один из них подскочил и ударил старика в лицо.

— Неверный пёс! — взвизгнул он.

Лекарь отлетел к ложу, перелетел через него и упал на ковёр, хрипя и выплёвывая из окровавленного рта зубы. Он лежал на ковре, не в состоянии подняться. Двое слуг подскочили к нему. Рывком подняли на ноги. Ударили ещё и ещё. На этот раз молча.

— Где твои инструменты? — спросил спокойным, почти безразличным тоном белокурый, встав подле доктора, лицо которого превратилось в кровавую лепёшку.

— Сжалься, эфенди! — еле слышно прошептал он. На губах его пузырилась кровавая пена. Взор помутнел.

Две слабости погубили его — любовь к золоту и доброта. Он не смог отказать Елене в её безумном, но осуществимом предприятии. Она так молила его, так страдала, что его сердце таяло от жалости. И уж тем более он не смог устоять перед большим кожаным мешком, набитым цехинами и драгоценностями.

Белокурый сделал знак, слуги отскочили от Еросолино, и тот упал на колени, а потом бросился в ноги белокурому, пытаясь их ухватить.

Белокурый сел на банкетку.

— Ты расскажешь мне все про шахзаде и его мать. Если нет, тогда ты расскажешь даже то, чего не знает и сам шайтан, — сказал он, оглядывая старика своими прозрачными глазами.

Еросолино распластался на полу, тяжело дыша, молчал, собираясь с мыслями. Почему он приказал рассказать про мать? Про Елену? Значит, её у них нет? Они её убили? Она сбежала? «Всё суета, всё суета, помоги мне, Господь!»

Между тем великан вынес из рабочей комнаты лекаря его сундучок и вынул из него большие итальянские щипцы.

— Ты медлишь, — поторопил его белокурый.

Великан вдруг схватил щипцами мочку уха лекаря и что есть силы сжал своими страшными руками. Железо раздавило и разрезало мясо. Дикая боль взорвала несчастного лекаря. Брызнула кровь. Старик взвыл.

— Говори, старый пёс!

Тогда он быстро, захлёбываясь словами, забормотал. В сущности, он рассказал всё, что знал. Он рассказал, как мальчик сильно болел и чудом остался жив; как ужаснулась Елена, узнав о страшной смерти девятнадцати принцев — братьев султана и десяти ещё не родившихся; о том, как она молила его спасти мальчика, инсценировав его смерть и похоронив вместо него умершую в те же дни деревенскую девочку.

— Где сейчас женщина? Отвечай!

— Клянусь, я не знаю, я ничего не знаю! Я не видел её с тех пор, как она уехала отсюда в Стамбул.

— Где её золото? — спросил белокурый. — Покажи.

— Но... — Еросолино бросился кататься по полу, пока слуги не остановили его пинками.

Затем его заставили подняться и показать в соседнем помещении, под полом, тайник, из которого вынули увесистый кожаный мешочек. Белокурый развязал его и высыпал содержимое на стол. Золотые монеты горой рассыпались по всей поверхности стола, не вызвав у белокурого ни малейшего интереса. Он внимательно перебирал женские украшения — жемчужные бусы, серьги с алмазами и рубинами, браслеты. Их он приказал отложить и сложить в отдельный мешочек.

— Куда вы переправили шахзаде? Кто тебе помогал?

— Купцы... Я договорился в гавани Смирны с купцами, и они забрали мальчишку на корабль.

— Как назывался корабль?

— «Роза ветров».

— Куда он плыл?

— В Спалато, в Венецианскую Далмацию.

— Где сейчас мальчишка?

Еросолино задумался. Он покачал головой. Между тем великан, который во время допроса стоял сзади него, взял правую руку старика и прихватил щипцами тонкий слой кожи на запястье, дёрнул так сильно, что Еросолино закричал. Щипцы, словно перчатку, содрали почти всю кожу с кисти доктора.

— Кто тебе помогал? — водянистые, бесцветно голубые глаза блуждали неопределённо по окровавленному лицу лекаря.

Старик, воя, рассказал, что отдал мальчишку капитану своего двоюродного брата, купца в Спалато.

— Имя!

— Мендерес. Купеческая компания «Соломон Мендерес» в Спалато.

Позже, схватив искалеченного доктора, они поскакали с ним на кладбище, где был похоронен Осман. Среди серых могильных плит он показал им могилу с каменной чалмой на могильном камне.

Белокурый приказал слугам копать. Раскопав, они вытащили наружу деревянный гроб, вскрыли его. В гробу лежал почти разложившийся труп в одежде мальчика. Тогда белокурый приказал раздеть мёртвое тело. Сомнения отпали. Это был труп девочки. Белокурый распорядился закопать тело обратно.

Они вернулись в дом. Еросолино повалился ниц, умоляя о пощаде и клянясь в искуплении.

Белокурый некоторое время смотрел сверху вниз каким-то потусторонним взглядом на изувеченного доктора, потом подал знак великану. Великан передал своему командиру небольшую продолговатую коробку из дорогого дерева, раскрыл её. Голубоватые глаза белокурого загорелись, будто аметисты. Из коробки он вынул кинжал с широким и кривым клинком. Йолдаши подняли лекаря на ноги, схватив за волосы, резко задрали голову.

— Да будет исполнена справедливость! — проговорил белокурый негромко.

Затем лёгким движением он провёл лезвием по горлу доктора и опустил руку. Голова доктора безвольно поникла. Сначала крови не было, потом она через все увеличивающуюся щель брызнула из хрипящего горла. Тело лекаря упало на колени и завалилось. Из раны хлынул поток крови.

Белокурый вытер лезвие о платье агонизирующего Еросолино и с каким-то особым трепетом вернул кинжал обратно в коробку.

Он запретил спутникам добивать в чулане трясущуюся от страха старуху служанку, мудро заметив, что кто-то должен прибраться в доме и заняться похоронами старика. Затем, присев за стол, он чиркнул записку-отчёт, которую вместе с мешочком украшений, предположительно полученных коварным лекарем от наложницы, отправил Кетхюд-йери в Стамбул.

Отряд неотвратимого возмездия сел на коней и покинул Маниссу перед закатом солнца.

Маленький человек с редкой седой бородой и в длинном зелёном халате сидел, скрестив ноги, за низким столиком и изучал предметы, рассыпанные перед ним на поверхности стола. Перед ним были две кучки. В одной — дорогие женские украшения: золотые и серебряные кольца, браслеты, колье, защёлки и ожерелья с рубинами, изумрудами, сапфирами, жемчугами и алмазами. Они не привлекли его внимания. Он уже поиграл ими, завтра он передаст их для опознания дворцовым евнухам. Его больше заинтересовало содержимое второй кучки. Здесь были разнообразные и совсем неценные, но очень красноречивые предметы, целые и фрагменты: кривой ятаган, пуля, кушак и красная штанина, тонкий изящный шёлковый платок, ручка от дверцы арбы, гвоздики от колёс, подковы, обломки деревянных украшений и прочее. Кетхюд-йери внимательно рассмотрел каждый предмет. Потом поднял глаза на янычара, который застыл, прямой и недвижный, словно окаменев, перед столом, пожирая глазами стену.

— Продолжай, — повелел Кетхюд-йери.

— Начальник местной стражи в Чанаккале сказал, что крестьяне нашли две арбы. Позже обнаружили закопанные три тела. Один из умерших — крупный мавр. Пулю извлекли из него. Двое других убиты, скорее всего сломаны шеи.

Старик положил пулю на ладонь, прищурившись, стал её изучать.

— Если присмотреться, — прокомментировал янычар, — то на пуле заметно маленькое клеймо — лев святого Марка. Рустем-ага полагает, что эти тела и коляски — то, что осталось от сопровождающих Эрдемли-кадан.

Кетхюд-йери задумчиво уставился на янычара, немного погодя спросил:

— Где ты условился нагнать Рустема?

— Он указал мне направление — Дар аль-харб[118]. Спалато. Он двинется туда по дороге беглянки.

Кетхюд-йери задумался.

Беглянка. План, добытый в Венеции. Исчезнувший принц. Крепость на границе со Спалато... Его не покидало подозрение, что ко всему этому приложил руку покойный великий визирь Синан. Он и в самом деле был великим! Какую игру он задумал? Кетхюд-йери чувствовал, что доигрывает партию, начатую Синаном. Жаль, что старик не оставил подсказки.

Из папок М. Лунардо (записи 1580—1595 годов):

«Великие визири Синаи и Ферхад — двоюродные братья.

Оба свинопасы из Албании. Детьми были взяты в сераль к султану и отправлены на кухню. Но Синан словно предчувствовал свою великую судьбу. Он выучился по-турецки и однажды, подкараулив выезд султана на прогулку, выскочил перед ним и пал ниц. Мальчишка стал умолять забрать его с братом из кухни и отправить учиться читать и писать. Султану понравился мальчик, он отправил его учиться. И оба пастушка выучились с огромным успехом. Синан быстро стал выделяться приятностью и правильностью речи и умением хорошо писать. Тогда султан велел обучать его верховой езде, бегу, стрельбе из лука и оружия. Вскоре он уже мог показать своё искусство перед султаном. Его сделали придворным пажем — итчогданом.

Подросший до совершеннолетия Синан был отправлен на войну с одним пашой и проявил такую храбрость, что опять отличился. Его сделали агой. Говорят, что у Фамагусты на Кипре он проявил чудеса храбрости. Потом стал беглербеем, пашой, воевал в Персии, при осаде Мальты.

С 7098[119] года неоднократно назначался великим визирем.

Своего брата Ферхада всегда тянул за собой. Довёл его также до верховного визирства в 7099 и 7103 годах. Но Ферхад всегда интриговал против своего более талантливого и храброго брата.

Приписка: 7104.03.03 — Синан умер во время подготовки к походу, на который сумел подбить султана Мехмеда III. То ли от старости, то ли от напряжения. Но есть и другие версии. Говорят, что валиде-султан Сафие подкупила его лекаря, чтобы отравить. Синан проболел восемь дней и умер.

Смерть Синана — большая потеря для османской армии: он имел славу великого полководца, способного бить христиан на суше и на море. Визирь оставил после себя огромное имущество, награбленное в походах — 600 собольих шуб, 600 лисьих, 61 шефелей жемчуга, 600 тыс. дукатов золотом, 3 миллиона аспр[120] серебра, не считая множества других предметов и домов. Всё это по большей части уйдёт в казну султана, ибо, как и все подданные империи, даже великий визирь принадлежит к числу рабов султана и может наслаждаться своими богатствами и собственной жизнью ровно столько, сколько господин его пожелает».