Шукшин

ДОНЫРНУЛ

И вот тогда на него обрушилась слава. Если бы Шукшин не снял «Калину красную», вряд ли о нем было бы столько написано книг. Он оставался бы прекрасным, глубоким, умным русским писателем из плеяды так называемых «деревенщиков», интересным, оригинальным кинорежиссером, пришедшим в кино после оттепели и снявшим несколько самобытных картин. Запоминающимся актером. Больше того, со временем значение Шукшина все равно бы неизбежно возрастало, мы принялись бы его расшифровывать, открывать, узнавать, дивясь собственной лени и нелюбопытству, и пришли бы к тому же, к чему пришли сегодня: без Шукшина, вне Шукшина, помимо Шукшина русская картина мира была бы неполной, как невозможна она без протопопа Аввакума, Ломоносова, Державина, Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Достоевского, Лескова, Толстого, Чехова, Блока, Андрея Платонова, Бунина, Твардовского, Шолохова, Солженицына, Юрия Казакова, Белова, Астафьева, Распутина… Шукшин без всяких скидок, с полным правом стоит в этом неполном ряду. Однако без «Калины красной» не было бы прижизненной, хоть и поздней славы, не было бы шукшинской легенды. Не было бы мифа. Не было бы полгода спустя всенародного прощания, какого не знала давно, со времен Блока и Есенина, и не будет знать Россия до похорон Высоцкого. Не было бы сотен стихов профессиональных и самодеятельных поэтов, не было бы песен, всеобщего поклонения…

«Калина красная», может быть, и не лучший фильм Шукшина, подобно тому как «Алые паруса» — не лучшее, что написал Александр Грин (то ли дело «Крысолов», «Фанданго» или «Дорога никуда»), как «Мастер и Маргарита» — не самое выдающееся произведение Михаила Булгакова по сравнению с «Белой гвардией» и «Театральным романом». Но если народ избрал свое, с этим не поспоришь. В конце концов, зритель тире читатель всегда прав.

«Калина красная» — это фильм, снятый для всех. Это попадание в нерв. Ворожба, сеанс массового гипноза. Мелодия, которую случайно, явно думая о каком-то серьезном произведении, сочинил композитор, и завтра полюбившуюся песню распевает вся страна. Это картина, выстраданная и оплаченная Шукшиным его человеческой жизнью и судьбой, вследствие чего все упреки и огрехи снимаются. Это его личный режиссерский, человеческий путь, пройденный от первого фильма с «богемной» поэтессой Беллой Ахмадулиной до последнего с советской колхозницей Офимией Офимьевной Быстровой, получающей пенсию 17 рублей и замечательно говорящей о себе: «Я молодая красивая была — ну, красавица. Это сейчас устарела, одна на краю живу. Сморщилась».

По-своему прав был Михаил Ульянов, когда писал: «“Калина красная” — странный фильм: если попытаться анализировать ее с точки зрения обычной логики, можно найти много эпизодов, казалось бы, несовместимых. Есть куски очень простые, я бы даже сказал, примитивные. Есть эпизоды, которые у другого художника могли бы прозвучать сентиментально и фальшиво. Однако все это превратилось в произведение, которое до сих пор живет и так пронзительно действует на зрителя, потому что склеено таким “составом”, как боль и мука, как душевность Шукшина, потому что наполнено его искренностью и честностью. Иначе говоря, если подойти к картине с гаечным ключом логики, ее можно разобрать на составные части — и ничего не понять. Но если с сердцем, перед ней можно преклониться».

Что касается пусть не гаечного ключа, конечно, но, скажем так, некоего критического инструментария, то вот оценка одного из самых тонких и точных критиков нашего времени Сергея Боровикова: «Признаваемая чуть ли не единодушно вершиной его творчества “Калина красная” — вещь крайне неровная, главное же — в основе замысла искусственная. Особенно тот странный, приподнято-истерический и одновременно ернический тон, с каким написана и снята “Калина”. Одно время я даже полагал, что Шукшин задумал почти пародию — отсюда обилие цирковых приемов в “малине”, бане, сцене райцентровского “разврата”. Однако ж неподдельный надрыв исполнения роли Егора Прокудина и рискованный, очень рискованный эпизод с подлинной старушкой, прямо — использование голубицы в целях в общем-то игровых, что ни говори, — опасности которого не мог не сознавать автор, и, напротив, оправданный, до озноба, эпизод с молодым заключенным, поющим “Письмо матери”, и, наконец, безвременный, потрясший Россию уход из жизни самого Василия Макаровича враз и надолго прекратили, и, думаю, не только у меня, эти размышления. По этому поводу не могу не вспомнить, что мне журналом “Литературное обозрение” была заказана рецензия на публикацию “Калины красной” в “Нашем современнике” в 1973 году, еще до фильма, и рецензия писалась со многими недоумениями, но смерть автора заставила меня с облегчением не дописать ее; интересно, что позже довелось от Евгения Евтушенко услышать, что в подобной ситуации оказался и он: его возмутила шукшинская “Кляуза” тем, что писатель избрал объектом гнева нищую больничную вахтершу, но, к счастью, напечатать его отзыв ЛГ не успела».

К нищей больничной вахтерше мы еще вернемся, а вот замечание насчет ощущения пародийности «Калины красной», особенно с учетом того, что киноповесть писалась в пору усиления сатирического начала в творчестве Шукшина, представляется очень верным и неотменимым, даже несмотря на неподдельный Прокудинский надрыв. Этот надрыв, равно как и рискованное использование в игровых целях голубицы, испугавшее Сергея Боровикова, не должно никого смущать. В том и соль этой вещи, что Шукшину удалось необыкновенным образом сплавить элементы трудно совместимые. Лирика и сатира, надрыв и насмешка, подлинность и игра, ерничество и истерия, любовь и разврат соперничают друг с другом до самого конца, до заключительного выстрела, и до этого выстрела мы и не понимаем, смотрим ли мы комедию, как было обозначено в заявке на сценарий, или трагедию о человеке, не сумевшем себя простить, ищущем смерти и, в сущности, совершающем с помощью бывших подельников в воровском ремесле самоубийство.

«К гибели вела вся логика и судьбы, и характера. Если хотите, он сам неосознанно (а может, и осознанно) ищет смерти. Вспомните, как незащищенно он идет на драку с бывшим мужем Любы и как, ничем себя не обезопасив (не может же он считать надежной защитой гаечный ключ), шагает навстречу тем, чьи законы знает слишком хорошо», — говорил Шукшин в интервью корреспонденту газеты «Правда». И еще более отчетливо эта мысль была выражена им в статье «Возражения по существу», опубликованной в «Вопросах литературы»: «…он своей смерти искал. У меня просто не хватило смелости сделать это недвусмысленно, я оставлял за собой право на нелепый случай, на злую мстительность отпетых людей… Я предугадывал недовольство таким финалом и обставлял его всякими возможностями как-нибудь потом это “объяснить”. Объяснять тут нечего: дальше в силу собственных законов данной конкретной души — жизнь теряет смысл. Впредь надо быть смелее. Наша художническая догадка тоже чего-нибудь стоит».

С этим не поспоришь, но если бы Егор полез в петлю или как-то иначе свел счеты с жизнью, Россия Шукшину этого не простила бы и его героя не полюбила. Тут было важно подлое и, как впоследствии выяснилось, неправдоподобное убийство (Шукшин и сам говорил о том, что получал письма от воров в законе, что у них-де так не поступают), но это тот самый случай, когда вопреки утверждениям автора правда искусства оказалась сильнее правды жизни…

Шукшин сумел спрятать в незамысловатой на первой взгляд мелодраме столько смыслов, что «Калина красная» до сих пор остается одним из самых нерасшифрованных советских фильмов. Его иногда прочитывают как фильм-протест, фильм о народе, оказавшемся за решеткой, и можно предположить, что именно там окажется брат Любы, которого советская Фемида неизбежно осудит за самовольную расправу с убийцами Егора. Но это ли хотел сказать Василий Макарович?

«Картину приняли грандиозно. Так не принимали ни одну картину. И люди плачут, и сам я наревелся. Очень хочу, чтоб вы ее скорей посмотрели», — писал он матери. И в следующих письмах: «А картину-то сходи посмотри: она, конечно, тяжелая, но ты знаешь, что это не все правда. В зале сидят, плачут. Принимают ее так, что я и сам плачу. Но посмотреть надо, у меня такой еще не было. <…> Картина моя с успехом идет повсюду: на этот раз я как-то не мучался с ней, сдавая, приняли почти сразу».

Фильм понравился и взыскательному Василию Белову, который — как можно предположить — не одобрял замысел, но был покорен воплощением:

«…поздравляю тебя. Боялся я твоей слабости по отношению к блатным. Но образ (вернее, весь фильм) получился шире, хитрее — видно, знал ты, чего делал. В двух-трех местах (например, “Народ для разврата собрался!”) меня слегка покоробило. Но это, видать, спешка, нервозность, горячка…

А так фильм грандиозный. Обнимаю, радуюсь. Поплакал я втихаря. Такой горечи и боли еще не было в нашем кино. Молю Бога, чтобы фильм поскорее пришел к людям».

Было и признание профессиональное. В любой статье о «Калине красной» можно прочесть список наград, самой первой из которых стал главный приз на Бакинском кинофестивале в апреле 1974 года.

Шукшин находился в это время в правительственном санатории в Кисловодске. Он уже плохо себя чувствовал, хоть и писал матери и сестре: «Чувствую себя прекрасно. Умоляю вас — не волнуйтесь. Мама, ради Христа, успокойся. Не волнуйся, не болей. Я здоров. Еще раз повторяю — здоров. И теперь уже это будет, сами понимаете, прочно». Однако сохранились горькие воспоминания жены шукшинского друга детства Валентины Андреевны Борзенковой, по совпадению оказавшейся тогда на Северном Кавказе. Она была последней, кто видел его из земляков: «Он был худой-худой. Рассказал, что язва по-прежнему мучает, стали болеть икры ног. Очень сожалел, что дети маленькие. Маша только в первый класс пошла, что не успеет их вырастить». Этот же мотив предчувствия своего скорого расставания с детьми встречается и в воспоминаниях Георгия Буркова, однако от матери Шукшин болезнь скрывал, и Валентина Борзенкова не случайно цитирует письмо, которое Василий Макарович передал через нее ее мужу, другу Борзе, с кем когда-то недоучился в Бийском автомобильном техникуме (и кто совсем иначе описывал ситуацию с утонувшим сыром): «Саша, милый, прошу тебя (и Валю прошу о том же) доехайте до матушки. Валю прошу сказать ей, что я жив-здоров, чувствую себя хорошо и хорошо выгляжу — Валя может подтвердить».

Но Валя могла бы это лишь опровергнуть…

Что же касается победы на кинофестивале, согласно одним воспоминаниям, жюри во главе с председателем Станиславом Ростоцким единогласно присудило главный приз «Калине красной», однако Лидия Николаевна Федосеева-Шукшина в одном из интервью рассказывала о том, что Ростоцкий был против шукшинской картины, но остальные члены жюри, в том числе представители союзных республик пригрозили ему выразить свое публичное несогласие и Ростоцкий был вынужден отступить. Так это или не так, теперь, наверное, уже и не важно. «Отмечая самобытный, яркий талант писателя, режиссера и актера Василия Шукшина, главная премия фестиваля присуждена фильму киностудии “Мосфильм” “Калина красная”», — говорилось в решении жюри. Однако самый главный приз Шукшину принесли зрители. Они шли и шли. Десятки миллионов зрителей. И до сих пор идут.