Сидней Рейли: Жизнь и приключения английского шпиона из Одессы

Итак, в ноябре 1921 года в Таллине появился хорошо одетый, представительный, но скромный господин в пенсне и с небольшой бородкой. 45-летний потомственный дворянин Александр Александрович Якушев окончил Санкт-Петербургский университет, начал служить в Министерстве путей сообщения и 28 января 1916 года был произведен в статские советники — гражданский чин 5-го класса по российской Табели о рангах, учрежденной Петром I. Якушев был высококлассным специалистом. Так что неудивительно, что в 1920 году его охотно взяли на работу в Наркомат путей сообщения, где должен был ведать отделом водного транспорта. По одной версии, его пригласил в Наркомат Лев Троцкий, который с марта по декабрь 1920 года занимал должность в Наркомпути.

Трудно понять, знали ли чекисты уже тогда, что после революции Якушев принимал участие в работе подпольных монархических организаций. Правда, его деятельность в основном сводилась к разговорам и никак не сказывалась на работе Якушева по специальности. Работал он, что называется, на совесть.

Осенью 1921 года его направили в служебную командировку — в Швецию и Норвегию. В Таллине он решил сделать остановку — посетить своего старого знакомого Юрия Артамонова, которому привез письмо от тетки. Артамонов был ярым противником Советов и имел связи с монархистами в Берлине и других столицах Европы.

На дружеском ужине, посвященном приезду «гостя из Москвы», на котором присутствовал и представитель барона Врангеля, Якушев сделал доклад о положении в России. По его словам, там начала действовать тайная монархическая организация, которая имеет своих сторонников и в Красной армии, и даже во власти. Он также сказал, что эта организация стремится установить контакты с монархистами-эмигрантами.

На Юрия Артамонова это выступление произвело сильное впечатление. Он написал восторженное письмо в Берлин своему бывшему однополчанину князю Кириллу Ширинскому-Шихматову, ныне члену так называемого Высшего монархического совета, а тот рассказал о нем главе этого Совета. Это был очень колоритный человек, бывший депутат Государственной думы, один из лидеров крайне правого Союза русского народа Николай Марков (Марков 2-й). Вспоминая Ильфа и Петрова, можно сказать, что слова о политической ориентации слесаря-интеллигента Полесова «он был настолько правым, что даже не знал, к какой партии принадлежит» вполне подошли бы и к нему.

Он ненавидел в буквальном смысле всех, кто однозначно не поддерживал идею монархии — от анархистов до генералов Корнилова и Врангеля, считая их агентами мировой закулисы и темных сил. Но, узнав о монархической организации в России, Марков 2-й крайне заинтересовался ею и дал «добро» на то, чтобы вступить с этой организацией в контакт. Однако он не мог знать того, что уже знали на Лубянке.

Дело в том, что письмо Артамонова попало в руки одного из зарубежных агентов ВЧК и вскоре его копия оказалась в Москве. Тогда на Лубянке и родилась идея использовать Якушева для создания якобы подпольной монархической организации, которая бы действовала под контролем ВЧК. Главными ее задачами стали бы разведка в среде русских монархистов за границей и срыв возможных диверсионно-террористических актов белоэмигрантов на территории РСФСР. При этом самого Якушева чекисты решили не просто сломать, а переубедить.

Вскоре Якушев вернулся из-за границы. Потом он был направлен в новую командировку — в Иркутск. Сел на поезд, но до Иркутска не доехал, а из поезда исчез. Его родные получили от него телеграмму: он тяжело заболел тифом и лежит в больнице. На самом же деле бывший статский советник сидел на Лубянке.

По версии советских спецслужб, в ходе долгих бесед тогдашний заместитель начальника Особого отдела ВЧК Артур Артузов (Фраучи), его сотрудники Владимир Стыр-не и Роман Пилляр[65] убедили Якушева, что, согласившись сотрудничать с ВЧК, он бы тем самым совершил патриотический поступок. В конце концов сам Дзержинский выложил все карты на стол.

«Как вы посмотрите, Александр Александрович, — сказал он, — на наше предложение возглавить пока не существующую, но создаваемую нами организацию под условным названием, скажем, “Монархическая организация Центральной России” (МОЦР)? У вас будут заместители по военной и политической части, вам организуют штаб-квартиру в Питере и в Москве, вы будете ездить в Европу для контактов с единомышленниками… Правда, как вы, наверное, догадываетесь, все это будет игрой — под условным названием “Трест”»[66].

Якушева даже отпустили домой подумать над предложением чекистов. Вскоре он дал свое согласие. Уже с участием Якушева чекисты начали формировать руководство новой организации — Политсовет. В него вошли и настоящие контрреволюционеры. «Главным по военной части» стал, например, генерал-лейтенант Николай Потапов. Он служил военным атташе в Черногории, затем последовательно возглавлял несколько отделов Генерального штаба, в том числе и генерал-квартирмейстерскую службу (то есть разведку), и был одним из первых генералов русской армии, который, по некоторым сведениям, пошел на сотрудничество с большевиками еще до прихода их к власти. После Октября 1917 года Потапов занимал различные, хотя и не боевые, должности в Красной армии, а в ноябре 1921 года стал помощником главного инспектора Всеобуча.

Номинальным руководителем МОЦР определили бывшего генерала от инфантерии Андрея Зайончковского. С 1918 года он служил в РККА, а с 1922-го был профессором Военной академии РККА. В оперативных делах «Треста» он почти не принимал участия. Что же касается Якушева, то он стал председателем Политсовета.

Ну а заместителем Якушева по финансовым делам было решено сделать человека с такой головокружительной и таинственной биографией, что ему, наверное, мог бы позавидовать и «ас шпионажа» Сидней Джордж Рейли.

Об «операции “Трест”» большинству советских граждан стало известно лишь в середине 60-х годов прошлого столетия. Сначала вышел роман-хроника Льва Никулина «Мертвая зыбь», а потом, на основе этой книги, был снят замечательный телесериал в четырех частях режиссера Сергея Колосова «Операция “Трест”». Фильм по тем временам очень смелый.

Телесериал запомнился и отличными актерскими работами Игоря Горбачева (сыгравшего Якушева), Армена Джигарханяна (Артузов), Людмилы Касаткиной (Мария Захарченко-Шульц). Сиднея Рейли сыграл Всеволод Якут, а Донатас Банионис исполнил роль ближайшего помощника Якушева по «Тресту», матерого контрреволюционера и коммерческого мошенника Эдуарда Оттовича Стауница. Сыграл великолепно. Вот только к реальному Стауницу его герой имел весьма отдаленное отношение. Потому, что всю правду о настоящем Стаунице тогда рассказать было невозможно.

У него было около десятка фамилий — Упелишь, Упелинц, Опперпут, Селянинов, Стауниц, Касаткин, Спекторский и т. д. И несколько имен — Александр, Эдуард, Павел и даже Фриц. Но считается, что на самом деле его все же звали Александр Упелиньш. Родился в 1895 году в Латвии. Вроде бы учился в Риге на инженера, служил в русской армии офицером во время Первой мировой войны, воевал на Кавказе, дослужился то ли до поручика, то ли до штабс-капитана. В 1918 году поступил в Красную армию. И довольно быстро умудрился сделать хорошую карьеру — к осени 1920 года он был помощником начальника штаба войск внутренней службы Западного фронта. Правда, к этому времени он уже носил фамилию Опперпут и служил в Смоленске. Тогда его вроде бы и завербовали агенты Народного союза защиты Родины и Свободы.

Опперпут несколько раз переходил советско-польскую границу, доставлял полякам сведения о Красной армии, обратно приносил листовки и выдвигал различные идеи борьбы с Советами. Ему приписывают план отравить цианистым калием продовольственные склады Красной армии. Якобы в аптеках Варшавы для этих целей уже закупили два килограмма яда, но акция по каким-то причинам не состоялась.

Опперпут принимал участие в разработке программы Народного союза и в подготовке его учредительного съезда. Возглавляемый им Гомельский комитет считался одним из самых боеспособных среди отделений Союза на советской территории. В Красной армии он тоже успешно делал карьеру, стал начальником укрепрайона Минск.

Но 26 мая 1921 года его арестовала ЧК. На Лубянке он быстро рассказал обо всем, что знал[67]. Разоблачения Оппер-пута советская сторона использовала для ноты протеста от 4 июля 1921 года польскому правительству, на основании которой поляки потом выслали из страны Савинкова и его соратников.

«Сейчас у меня одно желание: самоотверженной работой на пользу советской власти загладить свой проступок, — писал он 7 июля 1921 года заместителю председателя ВЧК Вячеславу Менжинскому. — Это представилось бы мне возможным сделать, если бы я был отпущен в Варшаву. В месячный срок я сумел бы дать Вам возможность полностью ликвидировать все савинковские организации, польскую разведку, частично французскую разведку и представил бы ряд документов в подлинниках, обрисовывающих истинную политику Польши…

Что же касается наказания по отношению лично ко мне, то я частично его понесу, ведь я перед отъездом должен буду нанести себе довольно серьезное огнестрельное ранение, чтобы не вызвать в Варшаве сомнений в действительности моего побега… Ни средств, ни документов я у Вас не прошу. Умоляю только дать мне возможность работать и клянусь Вам тем, что у меня есть дорогого и святого, что Вам, товарищ Менжинский, никогда в своем доверии разочароваться не придется…

Я терплю невероятные муки и дохожу до отчаяния, когда готов разбить голову об стену или перерезать горло стеклом. Я уже дошел до галлюцинаций. Каждый лишний день моего здесь пребывания равносилен самой невероятной пытке. Еще раз умоляю решить мою судьбу скорее…»

Но в Варшаву он не поехал. Зато на некоторое время его перевели в Петроград, где посадили в одну камеру с профессором географии Владимиром Таганцевым, арестованным по обвинению в том, что возглавляемая им Петроградская боевая организация готовила антисоветское восстание. По «делу Таганцева» были арестованы 833 человека, из них расстреляны 96, в том числе сам Таганцев, его жена Надежда и поэт Николай Гумилев.

Напрашивается предположение, что, сидя с Таганцевым, он выполнял там функцию «наседки» или «подсадной утки», хотя сам он потом эти предположения с возмущением отвергал.

Еще во время следствия Опперпут написал брошюру, разоблачающую Савинкова и его Союз. Она вышла в Берлине под названием «Народный Союз Защиты Родины и Свободы. Воспоминания» в ноябре 1921 года.

Опперпут был освобожден из тюрьмы постановлением ВЧК от 28 февраля 1922 года уже под очередным новым именем — Эдуард Оттович Стауниц.

«Я полагал поступить в секретные сотрудники, войти в доверие к главарям ВЧК, изучить ее тайную работу и потом уже расшифровать всю деятельность ВЧК, принеся этим крупную пользу русскому делу», — объяснял он позже. Врал Опперпут-Стауниц или нет, но в итоге что-то похожее у него действительно получилось. Авторы официальных «Очерков по истории российской внешней разведки» признают, что, несмотря на многочисленные проверки, чекисты все же не смогли до конца раскусить Опперпута, и его назначение на одну из ключевых должностей в «Тресте» стало их серьезным просчетом.

«Племянники» в Москве

С весны 1922 года «Трест» начал постепенно набирать обороты. Были установлены контакты с русскими монархистами за границей, а также с польской и эстонской разведками (позже к ним прибавились разведки Финляндии и Латвии). Связи «монархистов подполья» с иностранными спецслужбами поднимали их авторитет в глазах эмигрантов хотя бы потому, что они ослабляли подозрения в том, что «Трест» — это «липа», подброшенная эмиграции чекистами.

В самой эмиграции в это время царили разброд и шатания. Группы, течения, направления, организации эмигрантов активно грызлись между собой. В правом лагере, для работы с которым и создавалась МОЦР, происходило то же самое.

Во-первых, монархисты делились на сторонников великого князя Кирилла Владимировича и приверженцев великого князя Николая Николаевича (последних было гораздо больше). В марте 1923 года Николай Николаевич после долгих уговоров согласился принять на себя «водительство армии и народа». Еще раньше выразил готовность повести армию за Николаем Николаевичем и барон Врангель, постепенно отходивший от активной политической деятельности.

Главные силы монархистов, как и вообще наиболее боевые и активные силы эмиграции, сосредоточились в Объединении Русской армии (ОРА)[68], в которое были преобразованы вооруженные силы Врангеля, эвакуированные из Крыма. При этом руководители ОРА и генералы, прошедшие Гражданскую войну, презрительно отзывались о Высшем монархическом совете, называя их членов «старыми перечницами» и считая, что они — это просто пародия на идею монархии.

Но и в среде «врангелевцев» не было уже единства. Все больше активности проявлял генерал Александр Кутепов, командующий Добровольческой армией во ВС ЮР, а затем I армейским (добровольческим) корпусом Русской армии Врангеля. Сорокалетний энергичный и популярный в армии Кутепов был склонен продолжать борьбу с большевиками террором и диверсиями. Он даже призывал брать пример с революционеров, которые точно так же не так давно боролись с царским правительством. В 1923 году Кутепов возглавил созданную из офицеров Боевую организацию. Ее создание одобрил и великий князь Николай Николаевич.

А вот барон Врангель, наоборот, выступал за сохранение армии в боевой форме «на будущее». Чтобы она по сигналу организованно могла выступить против большевиков. Но когда раздастся этот сигнал? На этот вопрос ответить никто не мог, и Врангель сам понимал опасность этой неопределенности. Поэтому, не веря в то, что Кутепов добьется чего-либо своими методами, он, в общем-то, не стал его удерживать.

Весь этот клубок эмигрантских интриг, противоречий, конкуренции и взаимных подозрений был очень удобной средой для деятельности якобы подпольной монархической организации из России. Руководители «Треста» искусно лавировали между различными правыми группами и использовали их борьбу в своих целях.

Программа «Треста» предусматривала, что постепенное проникновение в советские органы, накопление нужных кадров сыграют решающую роль в день переворота. А переворот должен произойти именно внутри страны, без интервенции — это был принципиальный момент программе.

Осенью 1922 года Якушев прибыл в Берлин. По легенде, он находился в служебной заграничной командировке, но как бы сумел найти время для тайной встречи с Высшим монархическим советом. Из конспиративных соображений встречу решили провести ночью в магазине ковров, мебели, бронзы и фарфора. Ночным сторожем в нем служил полковник русского Генерального штаба Роман фон Баумгартен.

Якушев описал в своем отчете для Контрразведывательного отдела ГПУ[69], как он, «сидя в золоченом кресле эпохи Людовика XV», произносил пламенную речь. Потом состоялась его встреча с Марковым 2-м. Якушев пообещал ему, что переворот случится через два года, и выдвинул весьма оригинальную формулу будущего правления, придуманную, вероятно, на Лубянке — царь и Советы. Разумеется, что это будут Советы без коммунистов, «истинно народные, глубоко христианские».

Рассуждениям Якушева действительно многие верили. Они очень удачно дополняли слухи и самые невероятные сообщения, появлявшиеся в это время в европейских и русских эмигрантских газетах. Из них вытекало, что большевизм уже находится на грани краха, рабочие, крестьяне и армия вот-вот «вспыхнут как спичка» и сметут режим комиссаров, подпольщики-монархисты ведут самые последние приготовления к перевороту, в самой РКП (б) углубляется раскол, а лидеры большевиков уже чуть ли не пакуют чемоданы.

В Москве, однако, прекрасно понимали, что не «старые перечницы» из Высшего монархического совета играют главную роль среди эмиграции. Поэтому следующей задачей Якушева стало установление контактов с врангелевцами. 7 августа 1923 года во время очередной «командировки» он встретился в Берлине с их представителями — генерал-майором Алексеем фон Лампе, главой врангелевской контрразведки генерал-майором Евгением Климовичем, бывшим сенатором, товарищем министра юстиции и тайным советником Николаем Чебышевым, известным политиком и журналистом, депутатом Государственной думы Василием Шульгиным.

Фон Лампе записал в своем дневнике основные тезисы доклада Якушева. Происходит распад большевизма. Ищут замену Ленину. Одна из наиболее реальных кандидатур — Георгий Пятаков[70], как русский и «ярый антибольшевик». Ориентироваться надо на антибольшевистские силы РККА. Белая армия «свое уже отслужила». Не следует преувеличивать роль эмиграции в борьбе с Советами. Нужны новые люди. Якушев назвал ряд имен бывших царских генералов, входивших в «Трест».

Когда Якушев ушел, проницательный Чебышев сказал, что он уверен в том, что этот человек — провокатор ГПУ[71]. У Климовича тоже остались от встречи определенные подозрения. Но все же Якушев зародил у них определенную надежду: то, что не смогли сделать Белое движение и Антанта, произойдет с помощью мощной подпольной оппозиции в России.

Якушев отправился в Париж, где подписал соглашение, по которому вся деятельность агентов Русской армии в России должна была согласовываться с «Трестом». Он встретился с Николаем Николаевичем и доложил ему, что МОЦР предоставляет себя в его распоряжение.

Тем временем генерал Потапов прибыл в штаб-квартиру самого Врангеля в сербском городке Сремски Карловцы. Их беседа, как принято говорить, прошла в «духе взаимопонимания», но Врангель на всякий случай решил воздержаться от слишком активного сотрудничества с «Трестом». И, как выяснилось, не прогадал. Однако факт остается фактом: уже осенью 1923 года «Трест» (читай — ОГПУ) успешно дотянулся до «головы и сердца» русской монархической эмиграции.

Пока Якушев и Потапов еще находились в разъездах, генерал Кутепов решил послать в СССР своих агентов-наблюдателей, чтобы оценить работу «Треста» как бы изнутри.

В Советский Союз отправились супруги Мария Захарченко и Георгий Радкевич. Оба — люди исключительного мужества, силы воли и преданности Белому делу.

Мария Лысова (девичья фамилия Захарченко) родилась в 1893 году в дворянской семье. Училась в знаменитом Смольном институте благородных девиц. Вышла замуж за гвардейского офицера Ивана Михно. В 1915 году штабс-капитан Михно умер от тяжелого ранения, полученного на фронте. Гибель мужа настолько потрясла Марию, что она решила, как говорится, «заменить его в строю». Поскольку в боевые части русской армии женщин не брали, она обратилась за помощью к дочери Николая II великой княжне Ольге, которая была шефом 3-го гусарского Елисаветградского полка. Это помогло: по личному распоряжению императора ей позволили поступить вольноопределяющейся в эту часть… под именем Андрея Михно.

Она воевала до весны 1917 года, была награждена двумя Георгиевскими крестами и легко ранена в руку. После октябрьских событий вернулась к себе на родину, в Пензу. Вроде бы там она создавала отряд самообороны от большевиков и помогала отправлять офицеров к белым. Потом встретила друга своего мужа, штаб-ротмистра (по другим сведениям, полковника) Григория Захарченко, за которого вскоре вышла замуж. Вместе они решили пробираться в Добровольческую армию. Для этого им пришлось совершить длинный путь — через Астрахань, Средний Восток, Персию, Персидский залив и Суэцкий канал, Черное море.

Дальше были фронт, ранение и смерть мужа в боях под Каховкой в 1920 году, эвакуация из Крыма, остров Галлиполи, где она, скорее всего, познакомилась с генералом Кутеповым, переезд в Сербию. В эмиграции Захарченко вышла замуж в третий раз — за друга детства штабс-капитана Георгия Радкевича. Они оба предоставили себя в распоряжение организации Кутепова.

Захарченко и Радкевич перешли в СССР из Эстонии в конце сентября 1923 года. Они успешно добрались до столицы. Поскольку «вожди» МОЦР находились в отъезде, эмиссаров Кутепова (по документам они значились супругами Шульц) принял Стауниц. Некоторое время они прожили в его квартире.

Появление эмиссаров Кутепова значительно осложнило для чекистов игру. Но пока все шло нормально. Опперпут-Стауниц якобы занимался какими-то коммерческими операциями (на дворе все-таки был НЭП), зарабатывал неплохие деньги и периодически говорил своим подопечным, что, мол, если так и дальше пойдет дело, то и никакого переворота не надо — большевизм рухнет сам собой.

Захарченко сначала попыталась было диктовать, что и как нужно делать «Тресту», и потребовала познакомить ее с главными фигурами, на которые рассчитывают «подпольщики», но появившийся Якушев решительно дал ей понять, кто в доме хозяин, заявив, что дисциплина в организации железная и возражений и отговорок никто терпеть не будет.

Вскоре на Центральном рынке Москвы Захарченко и Шульц дебютировали в качестве владельцев ларька, в котором торговали всякой всячиной. Одновременно они выполняли роль «почтового ящика» — получали письма для «Треста» от сотрудников польского и эстонского посольств и передавали им послания «подпольщиков». Якушев и Стауниц поручили им еще одну важную, но довольно рутинную работу — шифровку и отправку донесений «Треста» за границу.

До сих пор приходится слышать, что Захарченко приходилась родственницей Кутепову, чуть ли не племянницей. Но это не так. «Племянниками» они значились в секретной переписке с Кутеповым и другими людьми, которые сотрудничали с «Трестом». В этом нет ничего необычного. Того же Савинкова его агенты в Москве называли в посланиях к нему «отцом».

«Племянники» выполнили первую задачу, которую «втемную» им поставило ОГПУ — они подтвердили, что «Трест» действительно существует и это на самом деле весьма мощная и серьезная организация. Теперь можно было переходить к следующему этапу «игры».

И сегодня, почти через 100 лет после всех этих событий, не проходит чувство некоторого недоумения — почему в эмиграции так легко повелись на игры ОГПУ? Резидент генерала Кутепова в Варшаве Сергей Войцеховский, оставивший о деле «Треста» весьма любопытные воспоминания, пытался объяснить этот феномен примерно так: «Мы были молоды и воспитаны в традициях той России, для которой военный мундир был порукой чести. Мы не могли представить себе генералов Зайончковского или Потапова презренным орудием чекистов. Мы были до известной степени одурманены открывшейся перед нами возможностью легкой связи с Россией и благополучного оттуда возвращения.

Мы сознавали себя не бедными, бесправными эмигрантами, а звеньями мощного подпольного центра на русской земле. Мы были готовы на любую жертву, но по сравнению с чекистами были наивными детьми».

Со временем пути «трестовцев» и Рейли еще пересекутся. К несчастью для него.