Сидней Рейли: Жизнь и приключения английского шпиона из Одессы

Он прибыл в Россию только в самом конце марта 1918-го. Согласно директивам руководства, Рейли должен сойти на берег в Архангельске, а оттуда добраться на поезде до Москвы, заехав по дороге в Вологду, где обосновались иностранные послы в России. Вскоре после его отъезда из Англии Менсфилд Камминг направил в британскую миссию в Вологде телеграмму, в которой довольно ярко описал внешность Рейли и указал, что именно он везет с собой: «25 марта Сидней Джордж Рейли, лейтенант Королевского летного корпуса, выехал из Англии в Архангельск. Имеет еврейско-японскую внешность [! — Е. М.], карие навыкате глаза, морщинистое землистого оттенка лицо, может носить бороду, рост пять футов девять дюймов [примерно 175 см. — Е. М]. Даст о себе знать в апреле. Имеет при себе шифрованное сообщение, по которому Вы установите его личность. По прибытии должен явиться к консулу и спросить, где можно найти чиновника, занимающегося оформлением паспортов. Спросите, по какому вопросу он пришел, он ответит “Покупка бриллиантов”. В его распоряжении имеются бриллианты стоимостью 640 фунтов 7 шиллингов и 2 пенса как наиболее удобная валюта. Он будет полностью в Вашем распоряжении, если нужно, пусть станет членом Вашей организации, так как он должен иметь свободу передвижений. Его необходимо отправить в Стокгольм до конца июня. Ждите дальнейших распоряжений».

Забегая вперед заметим, что практически ни одна из этих директив выполнена не была. Рейли начал действовать по своему усмотрению уже с того момента, когда на горизонте показался русский берег.

С корабля он сошел не в Архангельске, а в Мурманске. Совсем недавно этот город был занят небольшими силами союзников — под предлогом того, что скопившиеся в мурманском порту военные грузы, приходившие в Россию из стран Антанты, могут теперь, после заключения большевиками мира с немцами, попасть в руки Германии[28]. Но в Мурманске Рейли никто не ждал. Более того, англичане его там сразу же арестовали как весьма подозрительного типа. Для установления личности Рейли военным пришлось прибегать к помощи британского резидента Секретной службы в России майора Стивена Эллея. Он как раз закончил свою командировку и направлялся в Англию, поэтому и оказался в Мурманске.

На встрече с ним Рейли предъявил шифровку Секретной службы, которая была спрятана в бутылочке с таблетками аспирина, и все вопросы к нему отпали. Его тут же освободили.

Из Мурманска Рейли отправился в Петроград, что тоже было нарушением указания Камминга. Почему он решил поступить именно так, сказать сложно. Робин Брюс Локкарт считает, что ему надо было увидеться и обсудить свою предстоящую работу с новым английским резидентом Эрнстом Бойзом, который сменил Эллея.

Эндрю Кук не исключает, что его поездка в Питер была связана с какими-то ценностями, спрятанными в бывшей русской столице. Рейли якобы рассказывал о своей коллекции ценных монет и наполеоновских реликвий, которые еще оставались в России и которые он хотел бы вывезти за границу. Но, скорее всего, это тоже из области легенд. 16 апреля Рейли направил в Лондон пространную телеграмму с описанием ситуации в России. Она была адресована Каммингу. Ее текст приводит в своей книге Эндрю Кук: «Все источники информации заставляют меня сделать вывод о том, что сегодня большевики единственная реальная власть в России. В то же время оппозиция в стране постоянно возрастает, и если ее своевременно поддержать, то она в конечном счете добьется свержения большевиков. Поэтому с нашей стороны представляется целесообразным действовать сразу в двух направлениях. Сотрудничество, во-первых, с большевиками — ради достижения ближайших практических целей, во-вторых, с оппозицией — с целью постепенного возвращения порядка и обороноспособности страны.

Нашими непосредственными задачами должны быть: защита Мурманска и Архангельска; эвакуация огромного количества металлов, боеприпасов и артиллерийских орудий из Петрограда, оккупация которого немцами — дело нескольких недель; уничтожение или приведение в полную негодность кораблей Балтийского флота, чтобы он не достался немцам; также возможная замена моратория на окончательное возвращение иностранных кредитов. Все перечисленные выше цели можно достигнуть путем прямого соглашения с большевиками. Касательно менее значительных вопросов, таких как Мурманск — Архангельск, полупризнание их правительства и более благосклонное отношение к их послам в союзных державах будет вполне достаточно».

Для выполнения этих задач он просил денег — миллион фунтов! Причем часть этой суммы, по его словам, может понадобиться безо всяких гарантий на успех и в ближайшее время. «Что касается оппозиции, то вопрос, по существу, стоит так: либо ее поддерживаем мы, либо немцы».

На намек прислать ему денег Камминг никак не отреагировал. Позже Рейли утверждал, что нашел способ достать их самому. Но его оценка положения в России кажется весьма реалистической. Не теряя времени на получение положительного ответа из Лондона, он начал действовать в соответствии со своими представлениями самостоятельно.

«Состояние кошмарного сна»

«Петроград, который прежде мог выдержать сравнение с любой столицей мира, теперь имел ветхий и разрушенный вид. Улицы были грязные, покрытые копотью и запущенные. Всюду попадались развалины домов… Магазины были закрыты… а движения на улицах не было. Город был погружен в состояние кошмарного сна, и, казалось, что нормальная жизнь города прекратила существование… Теперь в 1918 году, очереди за хлебом превратились в типичную картину. Массы людей голодали. Извозчика нельзя было достать ни за какие деньги». Это — цитата из записок Рейли, которые в 1931 году издала его последняя жена Пепита Бобадилья. Прежде, чем описывать дальнейшие приключения нашего героя, надо все-таки пояснить, откуда, собственно, они появились.

К тому времени с момента таинственного исчезновения Рейли прошло уже шесть лет, и Пепита говорила, что он оставил множество бумаг, в том числе и написанные мемуары о его участии в московских событиях 1918 года.

Она утверждала, что изданная ею книга «является правдивым и документально обоснованным рассказом о деятельности моего мужа, рассказом, который читается, как самая удивительная выдумка». Последнее действительно так — не раз высказывались сомнения в подлинности этих записок Рейли, слишком большом налете на них литературности и т. д. То же самое говорили и о воспоминаниях самой Пепиты Бобадильи, вышедших тогда же, в 1931 году, и составивших вторую часть ее книги о Рейли. Кстати, в редактировании этих двух книг принимал участие и Роберт Брюс Локкарт.

Судя по всему, в основе мемуаров Рейли, выпущенных его вдовой, все же лежали его собственные записи и рассказы. Другое дело, что потом они были обработаны литературно и, без сомнения, приукрашены. Где именно — сказать уже сложно, но, скорее всего, их сделали более «острыми», добавили экшена. Так что использовать их будем, но с оговорками.

…Приехав в Петроград, Рейли отправился на квартиру своей старой приятельницы на Торговой улице, и, пока шел, ему казалось, что прохожие оглядывали его с нескрываемым подозрением. «К своему смущению и удивлению, я обнаружил, что сильно вспотел, когда наконец достиг цели», — признавался он.

Переведя дух, он приступил к работе.

В Петрограде Рейли познакомился с Эрнстом Бойсом и Фрэнсисом Кроми. С Кроми они разработали план, о необходимости которого Рейли сообщал в своем донесении в Лондон — он касался уничтожения кораблей Балтийского флота в случае попытки его захвата немцами. Судьба этих кораблей очень беспокоила англичан — ведь захват Петрограда и военно-морской базы Кронштадт германскими войсками рассматривался в то время как весьма реальное событие.

Большевики тоже не хотели, чтобы корабли попали к немцам, да и вообще они весной 1918 года не исключали возможности сотрудничества с союзниками по Антанте — в том случае, если вдруг германские войска действительно двинутся на Петроград. Поэтому неудивительно, что британские дипломаты и разведчики поддерживали контакты с советскими руководителями. Кроми и Рейли представили свой план вывода из строя кораблей Балтфлота одному из самых высокопоставленных советских военных того времени — бывшему генерал-майору Михаилу Бонч-Бруевичу. Он был, наверное, первым царским генералом, который перешел на сторону большевиков и отличался явными анти-немецкими взглядами. В феврале 1918 года Бонч-Бруевич участвовал в организации обороны Петрограда от наступающих немцев. А в марте его назначили военным руководителем Высшего военного совета Республики (руководителем политическим вскоре стал Лев Троцкий). Родной брат Михаила Бонч-Бруевича Владимир состоял управляющим делами Совнаркома и считался ближайшим соратником Ленина. Легко понять, что любой разведчик может только мечтать о хорошем знакомом с таким положением и такими связями.

И Рейли, и Кроми не раз встречались с Бонч-Бруевичем. Сам он тоже не обошел молчанием этот любопытный эпизод своей биографии. В 1957 году, вскоре после его смерти, вышли мемуары генерала, названные по тем временам весьма ортодоксально — «Вся власть Советам!» (литературным обработчиком воспоминаний являлся, кстати, тот же Илья Кремлев, который буквально на год раньше выпустил роман «Большевики»).

«Перед тем, однако, как перейти к деятельности Высшего военного совета в Москве, — отмечал Бонч-Бруевич, — мне хочется кое-что рассказать об его кратковременном, но крайне напряженном петроградском периоде.

Не успел мой поезд прибыть в Петроград, как ко мне зачастили всякого рода представители еще недавно союзных с Россией стран… Зная о враждебном отношении к Советской России ищущих дружбы со мной иностранных атташе и сотрудников посольств, я был очень осторожен и, встречаясь с ними по службе, каждый раз докладывал на Высшем военном совете о тех разговорах, которые вынужден был вести.

Среди зачастивших ко мне иностранцев был и разоблаченный впоследствии профессиональный английский шпион Сидней Рейли, неоднократно являвшийся ко мне под видом поручика королевского саперного батальона, прикомандированного к английскому посольству».

О чем же говорил с Рейли осторожный бывший генерал? Ну, вот, например, об этом: «Ко мне Рейли явно тяготел и всячески пытался создать со мной какие-то отношения, — писал Бонч-Бруевич. — Однажды он пришел ко мне с предложением разместить наши дредноуты и некоторые другие военные корабли на Кронштадтском рейде по разработанной им схеме.

— Вы знаете, господин генерал, — сказал он, щеголяя своим произношением, лестным даже для коренного москвича или тверяка, — что к России я отношусь, как к своей второй родине. Интересы вашей страны и ее безопасность волнуют меня так же, как любого из вас. Предстоящий захват немцами Финляндии для вас не секрет. Кстати, он уже начался.

Чутье опытного и талантливого полководца, — польстил он, — подсказывает вам, что возможность германского десанта не исключена. Поэтому меня больше всего беспокоит судьба вашего Балтийского флота. Оставаться ему в Кронштадте на старых якорных стоянках нельзя, — вы это понимаете лучше меня. Вот поглядите, Михаил Дмитриевич, — бесцеремонно обращаясь ко мне по имени-отчеству, продолжал Рейли, — на всякий случай я нарисовал эту схемку. Мне думается, если корабли расположить так, как это позволит рейд Кронштадта, то…

Вручив мне старательно сделанную схему с обозначением стоянки каждого броненосца и с указанием расположения других кораблей, он начал убеждать меня, что такая передислокация большей части нашей эскадры обеспечит наилучшее положение флота, если немцы, действительно, предпримут наступательные операции со стороны Финского залива».

Но Бонч-Бруевич, по его словам, заподозрил неладное. Дело в том, что еще до Рейли к нему зачастили бывшие морские офицеры. Они якобы откровенно возмущались большевиками и, «касаясь возможного захвата и уничтожения Балтийского флота немецкими морскими силами, подобно Рейли предлагали изменить расположение наиболее мощных кораблей на Кронштадтском рейде».

«Внимательно рассмотрев предложенную Рейли схему, нанесенную им для большей убедительности на штабную десятиверстку, — вспоминал Бонч-Бруевич, — я понял, что и он и навещавшие меня морские офицеры преследуют одну и ту же предательскую цель — подставить стоившие многих миллионов рублей линкоры и крейсера под удар германских подводных лодок.

Доложив обо всем этом Высшему военному совету, я отдал распоряжение часть судов, входивших в состав Балтийского флота, ввести в Неву и, поставив в порту и в устье реки ниже Николаевского моста, то есть совсем не так, как это предлагал Рейли, сделать их недостижимыми для подводных лодок, неспособных пользоваться Морским каналом.

Несмотря на то, что план его провалился, Рейли продолжал изобретать предлоги для того, чтобы посетить мой вагон. Я перестал его принимать, а секретарям ВВС, к которым все еще наведывался подозрительный английский сапер, запретил всякие с ним разговоры. Сообщил я о сомнительном иностранце и моему брату».

Разумеется, Бонч-Бруевич изложил только ту версию своих разговоров с Рейли, которую и мог изложить в 50-х годах. Скорее всего, они действительно обсуждали возможность уничтожения кораблей Балтфлота в случае немецкого наступления. Но не мог же в 50-е годы Бонч-Бруевич написать, что вел подобные переговоры с «матерыми английскими шпионами и заговорщиками»! Да и вообще он вел себя тогда несколько двусмысленно, что мы еще удивим.

Однако одного из «своих» людей он быстро нашел. Это был Александр Грамматиков, на помощь которого он и надеялся в большей мере. И теперь, в 1918 году, Грамматиков действительно неоднократно помогал ему. Часто рискуя жизнью.

Как вспоминал Рейли, именно он познакомил его с Бонч-Бруевичем. В Петрограде Грамматиков заведовал библиотекой, а Михаил Бонч-Бруевич был страстным библиофилом. На этой почве и состоялось его знакомство с бывшим генералом. Они с Грамматиковым пришли к нему вдвоем, и друг Рейли представил его Бонч-Бруевичу — открыто, как Сиднея Рейли. Рейли объяснил, что он родился в России, очень интересуется большевизмом и победа большевиков снова привела его на родину. «Большевистский начальник, — писал он, — немедленно снабдил нас необходимыми документами… Никто не мог быть тогда более полезен для нас, чем Бонч-Бруевич».

Вскоре у Бонч-Бруевича и Рейли появился еще один общий знакомый — высокопоставленный сотрудник Петроградской ЧК Болеслав Орлинский. На самом деле под этой фамилией в ЧК (в интересах Белого движения) работал бывший действительный статский советник, следователь по особо важным делам при штабе Западного фронта в период Первой мировой войны и талантливый русский контрразведчик Владимир Орлов. Когда-то Орлов был следователем по политическим делам, в частности, он вел следствие по одному из дел Феликса Дзержинского.

После октября 1917 года Орлов умудрился устроиться в Петроградскую ЧК под именем поляка Болеслава Орлинского и вскоре был назначен на солидную должность — председателя Центральной уголовной комиссии. Любопытно, что в качестве начальника-чекиста он встречался и с Дзержинским, который его сразу же узнал и вызвал к себе. Орлов так описывал эту встречу: «— Вы Орлов? — спокойно спросил меня самый могущественный человек Советской России. Выражение его лица при этом нисколько не изменилось.

— Да, я Орлов.

Дзержинский протянул мне руку:

— Это очень хорошо, Орлов, что вы сейчас на нашей стороне. Нам нужны такие квалифицированные юристы, как вы. Если вам когда-нибудь что-то понадобится, обращайтесь прямо ко мне в Москву. А сейчас прошу извинить меня, я очень спешу. Я только хотел убедиться, что я не ошибся. До свидания».

Работая в ЧК, Орлов передавал важные сведения как разведчикам стран Антанты, так и белым. Он смог организовать канал для переброски офицеров из Петрограда в армию Деникина. Тогда же он начал составлять картотеку на видных большевиков — с фотографиями и различным, как бы теперь сказали, компроматом.

Но как же с подобной биографией Орлов смог проникнуть в ЧК? Существует весьма интересная версия — о том, что, став военруком Высшего военного совета, его рекомендовал туда под чужой фамилией Михаил Бонч-Бруевич. Разумеется, рекомендация такого человека дорогого стоила, и «товарища Орлинского» особо проверять не стали.

А потом, возможно, Бонч-Бруевич свел своего старого знакомого Орлова с Рейли. Если так, то роль родного брата ближайшего соратника Ленина и «первого генерала, перешедшего на сторону советской власти» в событиях весны-лета 1918 года предстает в несколько другом ракурсе. Возможно, он сам играл в какую-то другую игру.

Кстати, в своей книге Бонч-Бруевич писал, что вскоре Рейли исчез из Петрограда, а в Москве «ко мне он уже не заходил, и о преступной деятельности его я узнал лишь из дела английского консула Локкарта, организовавшего вместе с лжесапером заговор против Советского правительства». Это, мягко говоря, не совсем так, а грубо выражаясь — вранье. Бонч-Бруевич в Москве не раз встречался с Рейли, и эти встречи в какой-то степени помогают понять смысл той игры, в которой, вероятно, участвовал бывший генерал вместе с Орловым и Рейли (а возможно, и с другими британскими агентами).

В каком-то смысле весной 1918 года Рейли и Орлов были коллегами. Они оба оказались во враждебном им лагере и оба выполняли разведывательную работу. Их знакомство перешло в дружбу. Не случайно Орлов называл Рейли «отличным парнем» и «моим великим другом».

В апреле 2012 года вологодские газеты сообщили, что в одном из домов, где в 1918 году жили иностранные дипломаты (а сейчас там Музей дипломатического корпуса), был действительно найден клад. Во время ремонта в стене одной из комнат дома, которая тогда использовалась как туалет, обнаружили тайник, а в них — пачку банкнот того времени. Директор музея Александр Быков тогда предположил, что эта находка может быть связана с Рейли, который несколько раз бывал в Вологде в 1918 году и сделал в городе несколько тайников, где по частям оставил немалую сумму для нужд заговора против большевиков. В доме, где сейчас располагается музей, Рейли тоже был, поскольку тогда все посольства, включая британскую миссию, какое-то время располагались здесь. Так что Рейли мог устроить тайник в туалете, который почти сто лет оставался нераскрытым. Ну и еще одна занимательная подробность этой истории. Клад состоял из банкнот царского образца, но напечатанных уже после Октябрьской революции. «Николаевские» деньги и после свержения самодержавия пользовались большой популярностью у населения и считались одним из самых «твердых» видов ходивших по России валют. Большевики были вынуждены считаться с этим, поэтому и печатали их.

Как говорил впоследствии Рейли, именно из Вологды в начале мая 1918 года он отправился в Москву, где пробыл почти до середины сентября. Это был один из самых бурных и опасных периодов его биографии. Во многом благодаря своей деятельности в советской столице весной и летом 1918 года Рейли и приобрел ореол «суперагента». Да и сам он отзывался о тех планах, которые пытался осуществить в это время, весьма пафосно: «Успех этого плана изменил бы историю мира» и «Я чуть было не стал повелителем России».

«Планов громадье», как выразился бы классик советской поэзии.

«Наглый господин» в Москве

Рейли появился в Москве 7 мая 1918 года. «Было жарко. Бульвар купался в солнечных лучах. Непонятно, как солнце могло так сиять, а мир продолжать свое прежнее существование, когда в Москве происходили такие страшные вещи. Неужели небо равнодушно? Неужели солнце не меркнет, взирая на человеческие преступления?» — вспоминал он позже.

Москву в то время вполне можно было назвать «городом контрастов». «Жизнь в Москве в 1918 году была странная, — замечал в мемуарах белый офицер и эмигрант Сергей Мамонтов. — С одной стороны, ели воблу, с другой — тратили большие деньги, так как чувствовали, что все пропало. Большевистская власть еще не вполне установилась. Никто не был уверен в завтрашнем дне».

Люди, попадавшие в Москву из уже голодного Петрограда, с удивлением замечали, что революция еще не уничтожила в старой русской столице все «пережитки проклятого прошлого», в том числе и ночную богемную жизнь, которая проходила в многочисленных кафе. «Москва все еще любила поесть, — вспоминал писатель Илья Крем-лев, — на всех углах торговали давно исчезнувшими в Питере пирожными и шоколадом “Жорж Борман”, жареный гусь перекочевал из закрывшихся трактиров в артистические кафе и тайные кабачки, расплодившиеся в неимоверном количестве, но его подавали уже холодным, почти миниатюрными порциями и с красной, сильно проперченной капустой…

Врубелевская мозаика на фронтоне гостиницы “Метрополь” была побита пулями и осколками трехдюймовых снарядов, у Никитских ворот чернели обгорелые руины дома Голицына, на Тверской стены многих домов были исцарапаны пулями, и эти несмываемые следы октябрьских боев подчеркивали своеобразный облик послереволюционной Москвы».

«Своеобразный облик послереволюционной Москвы» с еще весьма зыбкой новой властью дополняли различные политические, дипломатические, коммерческие, криминальные и прочие интриги, проекты, заговоры и переговоры, которые возникали как грибы после дождя и исчезали так же быстро, как будто по лесу прошла целая толпа грибников.

Московский май, июнь и июль 1918 года по понятным причинам оказались как бы в тени событий петроградского октября 1917-го. А зря. Это время было не менее важным или даже судьбоносным, как любили выражаться в советскую эпоху. Именно тогда начала окончательно вырисовываться политика советского правительства — как на внутреннем, так и внешнем фронтах. В стране разгоралась Гражданская война, и именно эти месяцы стали переломными в отношениях большевиков еще с остававшимися у них союзниками в лице левых эсеров и с бывшими союзниками России по Антанте.

Легенда гласит, что Рейли приехал в новую столицу Советской России чуть ли не в полной форме офицера британской армии. Писательница Нина Берберова описывала его так: Рейли был «высокого роста, черноволос, слегка тяжеловат, с крупными чертами самоуверенного, несколько надменного лица… Рейли, несомненно, был человек незаурядный, и даже на фотографиях лицо его говорит об энергии и известной “магии”, которая в этом человеке кипела всю жизнь».

Свою самоуверенность и энергию Рейли продемонстрировал сразу же после приезда в Москву. Вроде бы чуть ли не с вокзала он отправился прямо в Кремль и потребовал встречи с Лениным. Он заявил, что прибыл в Россию по поручению правительства Великобритании. Как ни парадоксально, но Рейли разрешили пройти в Кремль, но встречу с Лениным все же организовывать не стали. Вместо Ленина его принял управляющий делами Совнаркома Владимир Бонч-Бруевич. Странный англичанин объяснил ему, что приехал по личному распоряжению премьер-министра Великобритании Дэвида Ллойд Джорджа с целью получить сведения о целях и деятельности правительства большевиков. Рейли сказал, что в Лондоне не удовлетворены теми донесениями, которые присылает туда глава британской миссии в Москве Локкарт, поэтому ему и поставили задачу восполнить дефицит информации.

Изумленный Бонч-Бруевич не знал, как ему реагировать на столь необычное появление «посланца британского премьера», но пообещал передать все в нужные инстанции. И передал. В шесть часов вечера Локкарту позвонил заместитель наркома иностранных дел Лев Карахан и, рассказав об этой удивительной встрече в Кремле, поинтересовался: кто такой этот Сидней Рейли? Он серьезный человек или нет? Или просто какой-то авантюрист? Но Локкарт ничего не смог ответить, потому что сам ничего не знал. Он уже был готов сказать, что это, очевидно, какой-то ненормальный или переодетый англичанином русский, но в последний момент сдержался и ответил, что все узнает и сообщит о результатах своего расследования позже.

Локкарт вызвал к себе главу резидентуры СИС в Москве Эрнста Бойса и спросил у него, что это все могло бы значить. К его удивлению, Бойс ответил, что знает о Сиднее Рейли и что этот офицер разведки действительно должен был прибыть на работу в Москву. На следующий день сам Рейли пришел на прием к Локкарту. Он рассказал, что действительно был в Кремле и говорил с Бонч-Бруевичем, а все остальное — насчет задания премьер-министра и прочее — это лишь плод его фантазии. «Я не мог прийти в себя от наглости этого господина, — вспоминал Локкарт, — передо мной был английский агент, за безопасность я в некоторой степени являлся ответственным… которого мне, может быть, придется спасать и который, если я от него не отрекусь, может меня скомпрометировать. Он был значительно старше меня, но я все же отчитал его, как школьника и пригрозил ему, что приму меры к его отъезду. Он выслушал мою филиппику, не протестуя и не моргнув глазом, и начал извиваться в извинениях, что мне, в конце концов, стало смешно. Мне удалось кое-как уладить дело, не возбуждая подозрений Карахана». Так, по словам Локкарта, он и познакомился с человеком, который потом прославился «во всем мире как образцовый английский шпион».

Вскоре Рейли познакомился и со своим коллегой Джорджем Хиллом. «Ему было дано задание выяснить обстановку в России, сложившуюся в результате прихода к власти большевиков… — рассказывал Хилл в своих мемуарах. — Это был черноволосый джентльмен, ухоженный, весьма экзотического вида, который великолепно владел английским, русским, французским и немецким языками, хотя, странное дело, на каком бы языке он ни говорил, он сохранял свой иностранный акцент». В отличие от встречи с Локкартом знакомство Рейли с Хиллом прошло успешно. Хилл отмечал, что они понравились друг другу с первой встречи и он увидел, что Рейли — человек дела, «с невероятной ясностью охватывающий ситуацию». И хотя они работали на разные организации, но быстро договорились о сотрудничестве.

Странное появление Рейли в Москве вызывает много вопросов. Зачем ему понадобился этот спектакль с попыткой встретиться с Лениным в Кремле? Стояло ли за ним что-то более серьезное, чем просто самоуверенность и блеф британского агента? Ведь он не мог не понимать: вся эта история с его походом в Кремле не может не привлечь к нему внимания со стороны советских спецслужб, что серьезно усложнит выполнение его задания в будущем.

Самое интересное, что, получив от Локкарта разнос за «наглость» и извинившись за это, Рейли вовсе не прекратил своих попыток встретиться с кем-нибудь из руководства большевистского режима. Буквально на следующий день после встречи с Локкартом он, например, беседовал с Михаилом Бонч-Бруевичем.

Как уже говорилось, в своих мемуарах Бонч-Бруевич заявлял, что не встречался с Рейли в Москве. Но нет — они встречались неоднократно, и в первый раз — 9 мая 1918 года. Об этих встречах агент регулярно информировал Лондон. Из его отчетов становится понятно, почему потом бывший генерал предпочитал не вспоминать о беседах с Рейли — ведь его тогдашние суждения, мягко говоря, не совсем соответствовали канонической версии советской истории, которая утвердилась к 50-м годам.

В книге Эндрю Кука приводится несколько донесений Рейли в Лондон. Бонч-Бруевич весьма резко высказывался о мире с немцами. О наркоме иностранных дел Георгии Чичерине он, например, сказал, что не знает, пошел ли он на уступки немцам «из страха или потому что немцы его купили». Выступал он и за переговоры с союзниками, потому что только при их поддержке можно будет, по его мнению, противостоять Германии. Впрочем, свои взгляды на мир с немцами Бонч-Бруевич не очень-то и скрывал. 27 мая 1918 года — как раз в то время, когда он встречался с Рейли — бывший генерал отправил письмо Ленину, в котором, в частности, открыто писал о том, что существует «фактически уже установившееся германское рабство» в России. Такие резкие суждения ему прощали — Бонч-Бруевич играл важную роль в формировании новой армии, которой, в случае нового немецкого наступления, предстояло схватиться с германской армией.

В том, что Рейли встречался с Бонч-Бруевичем, не было ничего из ряда вон выходящего. До середины 1918 года большевики поддерживали довольно плотные контакты с союзными миссиями, в том числе и с миссией Локкарта. Сам Локкарт неоднократно встречался с Троцким, Чичериным, Караханом и другими советскими руководителями.

Ну а Джордж Хилл (возможно, он несколько приукрасил свою роль в этих событиях) вообще утверждал, что Троцкий сделал его «инспектором авиации» и он должен был давать наркому по военным и морским делам советы по формированию новых авиационных частей. Два-три раза в неделю они с Троцким устраивали дискуссии по вопросам авиации. Если верить Хиллу, он также помогал большевикам организовать наблюдение за германскими войсками на оккупированной немцами территории, службу контрразведки — для наблюдения за германскими агентами и помогал организовывать эвакуацию различного имущества из районов, находившихся вблизи оккупированных немцами территорий. Он, согласно его воспоминаниям, также организовывал диверсионные группы, которые забрасывались на Украину и на другие территории, оккупированные немцами и австро-венграми. Эти группы были организованы из русских офицеров, и сам Хилл иногда тоже ходил с ними в рейды.

Через семь лет после этих событий, уже в последние дни своей жизни, Рейли будет говорить, что, по его мнению, «советское правительство в то время вело неправильную политику, по крайней мере, по отношению к английской миссии, так как Локкарт вплоть до конца июня месяца в своих донесениях британскому правительству советовал политику соглашения с советской властью». Перелом в отношении к союзным миссиям, по мнению Рейли, начался со времени приезда в Москву германского посла Мирбаха, сопровождавшегося постоянными уступками советского правительства требованиям нового посла и германского правительства вообще.

В определенной степени Рейли был прав. Но его версия — только часть правды о том, что происходило в Москве весной — летом 1918 года. На самом деле, она была гораздо сложнее и многограннее. Как и вообще вся дипломатическая и шпионская игра, которая велась в это время.