Сидней Рейли: Жизнь и приключения английского шпиона из Одессы

После возвращения в Лондон Рейли первым делом решил хорошенько «отмокнуть» в ванне с горячей водой. Такого он не позволял себе уже несколько месяцев. Затем он нанес визит шефу Службы Каммингу и доложил ему о своем прибытии в Англию. Потом отправился на банкет в ресторан отеля «Савой», где его ждали Роберт Брюс Локкарт и Эрнст Бойс.

Пока Рейли тайно выбирался из России, Локкарта освободили из тюрьмы. Он просидел месяц — сначала на Лубянке, потом в Кремле. За это время он видел, как на расстрел увозили бывших царских министров, встречался с лидером партии левых эсеров Марией Спиридоновой, которая тоже сидела в Кремле под арестом, несколько дней в одной камере с ним пробыл и латыш Шмидхен — тот самый. Скорее всего, его подсадили к Локкарту, но, как он пишет в мемуарах, они не обменялись ни словом.

Часто его навещал Петерс, а потом и Мария Закревская-Бенкендорф, которую освободили благодаря хлопотам Локкарта и приказу Петерса. Локкарта хотели предать суду революционного трибунала, но потом решили выслать из страны — в обмен на арестованных в Англии большевиков. Сидевшему там под арестом Литвинову представители британского МИДа предлагали ему дать телеграмму Ленину — с тем, чтобы обменять Локкарта на него. Но Литвинов заявил, что сделает это только в том случае, если окажется на свободе. Ситуация казалась патовой. Большевики вполне могли под горячую руку расстрелять Локкарта. Тогда пришлось бы расстреливать и Литвинова, но кому от этого стало бы лучше? В общем, англичане решили его выпустить, и, просидев десять дней за решеткой, Литвинов вышел на свободу и передал в Москву предложение Лондона об обмене, который вскоре и состоялся.

Перед освобождением Петерс попросил Локкарта передать письмо его жене, которая находилась в Англии (до революции, когда он жил в эмиграции в Лондоне, Петерс женился на дочери британского банкира Мэйзи Фримэн). Локкарт выполнил эту просьбу. Петерс подарил ему и свою фотографию с дарственной надписью, и… уговаривал его остаться в России. «Вы сели в лужу. Ваша карьера закончена, — говорил он. — Правительство Ваше никогда не простит Вашего поведения. Почему Вы не останетесь у нас, где Вы могли бы быть счастливы и создать новую жизнь. Работа для Вас здесь найдется. Время капитализма все равно прошло».

Но это любезное предложение Локкарта не заинтересовало. 2 октября его освободили, а вскоре посадили в поезд вместе с другими освобожденными англичанами и французами под охраной латышских стрелков и отправили к финской границе. На вокзале Локкарта провожала Мура[48]…

Обо всей этой истории Рейли узнал уже в Англии. Локкарт и Бойс восторженно встретили его в «Савое», и он за обедом, в свою очередь, тоже рассказал им, как ему удалось ускользнуть от большевиков. 11 ноября в Англию вернулся и Джордж Хилл. После доклада в штаб-квартире разведки ему предоставили месячный отпуск. Судя по книге Робина Брюса Локкарта, это время недавние коллеги по работе в России, включая и его отца, «отрывались по полной программе, посвящая его пирушкам и банкетам, которые организовывал Рейли. Некоторые вечеринки проходили с участием русских балерин из эмигрировавшей из России труппы, а иногда, по словам Локкарта-младшего, Рейли «очаровывал лондонских проституток».

Пока разведчики «расслаблялись» в Лондоне, в Москве с 25 ноября по 3 декабря 1918 года прошел судебный процесс по «делу Локкарта». Формально судили 24 человек, но четверых из них в зале не было — Локкарта и французского генерального консула Гренара выпустили из Советской России, а Рейли и капитан Анри Вертимон скрылись.

Заседание Верховного ревтрибунала проходило в Сенатском дворце в Кремле, в Митрофаньевском зале. «Было холодно и неуютно, — вспоминал один из защитников обвиняемых Сергей Кобяков. — Всюду заплевано, всюду грязь и какие-то рваные бумажки, словом, обычная картина всех помещений, где работают большевики. Зато зал блистал “отборной” публикой. В креслах, на которых ранее сидели присяжные заседатели, расположились “коммунистические генералы”. Господин Иоффе, одетый, как истинный дипломат, в великолепной шубе с седым бобром, в лакированных ботинках и в голубых перчатках; молодой “дипломат” Карахан, тоже одетый с иголочки, газетный диктатор Стеклов, Петерс и другие из коммунистической знати, все тепло и прекрасно одетые. Какой контраст производили они с обвиняемыми и защитниками! Ведь была уже вторая зима коммунистического рая, и часть одежды была уже пущена в обмен на продукты».

Третьего декабря ревтрибунал вынес приговор. Восемь человек были оправданы. Несколько человек получили по пять лет заключения. Американского разведчика Ксенофонта Каламатиано и подполковника Александра Фриде приговорили к расстрелу (первому расстрел заменили двадцатью, потом пятью годами тюрьмы, а в августе 1921 года амнистировали и выслали в Эстонию, а второго действительно расстреляли 17 декабря 1918 года).

Ольгу Старжевскую приговорили к трем месяцам тюрьмы и лишению права поступления на советскую службу, что тогда значило остаться без куска хлеба и умереть с голоду. Выйдя из тюрьмы, она обратилась с апелляцией в ревтрибунал и, получив разрешение, вскоре устроилась на работу в сельскохозяйственную коммуну «Труд» под Москвой. «После окончания судебного процесса я не поступила на службу, а уехала в деревню, где жила вне политической жизни, — писала она. — Работая в сельскохозяйственной Коммуне, я с 5–6 часов утра до 10–11 вечера была занята огородами, работами в поле, уходом за коровами и тому подобной работой. В Москве за это время я была раза два по делам Коммуны». Но в сентябре 1919 года ее снова арестовали. На этот раз по какому-то нелепому обвинению в том, что она дала удостоверение на покупку коров для кооператива мужу своей знакомой. В ГА РФ сохранилось ее очередное заявление в Политический Красный Крест от 22 сентября 1919 года, в котором она утверждала, что ни в чем не виновата: «Мне было предъявлено обвинение в том, что будто бы я дала удостоверение на покупку коров для какого-то кооператива мужу моей знакомой и землячки А. А. Решетову, приехавшему недавно с Кавказа, и, кроме того, были названы несколько фамилий, неизвестных мне. Предъявленное мне удостоверение я увидела первый раз, никаких удостоверений ему не давала, и вообще мало его знаю… Обвинения в чем бы то ни было против Советской власти я не принимаю, совесть моя в отношении ее совершенно чиста. Прошу выяснить и ходатайствовать о моем освобождении». Вскоре она действительно была освобождена. Дальнейшая ее судьба точно неизвестна.

Что же касается Локкарта, Гренара, Рейли и Вертимо-на, то они были объявлены «врагами трудящихся, стоящими вне закона РСФСР» и подлежали расстрелу «при первом же обнаружении их в пределах территории России».

После вынесения приговора прошло всего лишь три недели, а Рейли снова появился «в пределах территории России».

Долго расслабляться разведчикам не дали. Осенью — зимой 1918 года Секретная служба снова «объявила аврал». Ей как воздух нужна была информация из России. Камминг даже послал специальную телеграмму в Стокгольм, где находилась резидентура британской разведки, как бы ответственная за сбор информации о русских делах. «Единственными нашими врагами сегодня должны рассматриваться большевики», — отмечал он. 28 ноября Камминг записал в дневнике, что Форин Оффис согласился в ближайшие месяцы выделять разведке три тысячи фунтов в месяц для проведения операций в России.

В ноябре через финскую границу в Советскую Россию был заброшен Пол Дьюкс (он же агент СИС СТ25), имевший при себе документы сотрудника ЧК и позже прославившийся как один из самых успешных и выдающихся британских агентов. Его называли «человеком с сотней лиц».

Рейли и Хилла вскоре тоже «подняли по боевой тревоге». В середине декабря 1918 года Джордж Хилл, который еще не отгулял положенный ему отпуск, неожиданно получил приказ срочно явиться в «контору». В кабинете Камминга Хилл увидел Рейли. Начальник разведки пояснил — они вместе едут в Россию. Нужно собрать информацию о положении на юге страны, чтобы предоставить ее на открывающейся вскоре в Париже мирной конференции, на которой державы-победительницы в Первой мировой войне должны были договориться об устройстве послевоенного мира и определить свои отношения с побежденными. Планировалось обсудить на конференции и «русский вопрос». Шли споры — приглашать в Париж делегацию из России или нет? И какую именно — красную или белую? Или оказать на обе стороны международное давление с целью, чтобы они прекратили войну, а потом уже приглашать их в Париж?

Некоторые из южных районов России к тому времени уже находились под контролем белой Добровольческой армии, которой командовал генерал-лейтенант Антон Деникин.

Рейли вспоминал, что его назначили политическим офицером при Ставке Деникина. Во время этой поездки он побывал в Крыму, на Юго-Востоке России и в Одессе.

Хиллу явно не хотелось возвращаться в Россию. «Мы должны были выехать из Лондона после обеда, — вспоминал он, — но, поскольку война уже закончилась, я не слишком хотел оставаться на службе. Я предпочел бы служить в авиации и поэтому колебался перед тем, как дать ответ». Но шеф, то есть Камминг, «не как начальник, а как друг», убедил его поехать с Рейли. А вот Рейли, наоборот, всей душой стремился в Россию. Еще в ноябре он писал Локкарту, что считает своим долгом «продолжать службу, если она может принести пользу России и борьбе с большевизмом» и пока это возможно, то он не собирается возвращаться к занятиям бизнесом. «Я посвящу всю свою чертову жизнь этой работе», — отмечал Рейли.

Их поезд отходил через два часа. Когда они вышли от шефа, Рейли, по словам Хилла, начал подкалывать его. «Хилл, — сказал он, — я не верю, что вы очень-то хотите успеть на этот поезд. Спорю на 50 фунтов, что вы опоздаете!» Хилл сначала отмахивался, но Рейли настаивал на пари, и в конце концов его компаньон согласился. Самое интересное, что Хилл действительно чуть не опоздал. Он едва успел собрать вещи, сел в машину, которая доставила его на вокзал «Ватерлоо» буквально за минуту до отхода поезда. Рейли был уже в вагоне и, высунувшись из окна, пытался разглядеть Хилла на перроне. Хилл вскочил в поезд, когда он уже тронулся. Рейли признал свое поражение в пари и, по словам Хилла, «как истинный спортсмен», отдал ему проигранные 50 фунтов.

Они ехали под видом коммерсантов, изучающих возможность восстановления торговых отношений между Англией и Россией. Добравшись на поезде до Саутгемптона, Рейли и Хилл хотели сесть на судно, идущее в Гавр. Но все билеты на него были проданы. Миссия оказалась под угрозой, но тут Рейли вдруг заметил знакомую фигуру — это был знаменитый польский пианист и композитор Игнацы Ян Падеревский, которого он неплохо знал. Падеревский возвращался в Варшаву, где вскоре стал первым премьер-министром польского независимого государства. Он провел Хилла и Рейли в свою каюту. До Гавра они добрались, обсуждая положение в Европе и «большевистскую угрозу, нависшую не только над Польшей, но и над всем цивилизованным миром».

Затем, снова на поезде, доехали до Парижа, где задержались на несколько часов. Для того чтобы пообедать в ресторане «Ля Рю», владельцем которого был знакомый им еще по довоенному Санкт-Петербургу шеф-повар ресторана «Кюба». Обед оказался превосходным, а вино и бренди, которые они пили из глубоких хрустальных бокалов, великолепными.

Этот обед позволил им перетерпеть поездку до Марселя — людей в вагоне как сардин в банке. Они буквально сидели на головах друг у друга. Помимо обычных пассажиров поезд был еще набит французскими солдатами, которые возвращались домой из госпиталей.

В Марселе они сели на греческий миноносец. Никто им не удивлялся — тогда военные корабли часто перевозили коммерсантов. Рейли и Хилл добрались до Мальты, там пересели на другой корабль, шедший в Константинополь, а уже оттуда британский военный корабль доставил их в белый Севастополь. Это было 24 декабря 1918 года.

«Все, как при старом режиме»

Новый, 1919 год они встречали в Ростове-на-Дону, одной из тогдашних столиц белого Юга России. Город, вспоминал Хилл, был переполнен самой разнообразной публикой и буквально «гудел от возбуждения», но все время чувствовалось, что война идет где-то совсем рядом. Царил повсеместный дефицит — англичанам сразу же бросилось в глаза отсутствие мыла.

Рейли и Хилл поселились в «Палас-отеле» и в нем же встречали Новый год. В центре огромного зала шумел великолепный фонтан, струи воды, подсвеченные лампами, вздымались вверх. За столиками сидели дамы в невероятно дорогих кольцах и колье, которым могли бы позавидовать ювелиры из «Картье». Но при этом на них были надеты поношенные платья и стоптанные туфли, а у некоторых под дорогими шубами «скрывались убогие лохмотья». Если верить Хиллу, одна барышня особо выделялась своим нарядом, но он с удивлением увидел на ее ногах грубые носки ручной вязки и лапти.

Большинство же мужчин носили военную форму. Кто-то еще щеголял в довоенных мундирах русской императорской армии — как будто дело происходило на балу в Петербурге в 1913 году, но в основном преобладал более скромный цвет «хаки». Среди гостей было много и иностранных военных из армий союзников России в Первой мировой войне.

Рейли и Хилл надели фраки, причем Хилл отметил, что фрак Рейли укорочен по последней американской моде. Они сидели на балконе, который был разделен на небольшие отдельные «кабинеты». Оркестр в зале то и дело начинал играть «Боже, Царя храни!», и им приходилось то вставать, то садиться. «Когда мы в очередной раз сели, — вспоминал Хилл, — я бросил взгляд налицо Рейли — длинный, прямой нос, темные, пронизывающие глаза, большой рот и черные волосы, зачесанные назад со лба. Он маленькими глотками пил кофе по-турецки, иногда запивая его ледяной водой, и неторопливо курил одну папиросу задругой. С такой же методичностью он наблюдал за всем, что происходило вокруг, и постоянно делал пометки о своих наблюдениях и впечатлениях. Я знал, что на следующий день они будут тщательно проанализированы в его подробнейших отчетах».

Ну а пока новогодний бал был в самом разгаре. Они хорошо повеселились и порядочно выпили. Хилл танцевал то с одной, то с другой русской барышней. В конце концов он понял, что больше веселиться больше не в состоянии, поднялся к себе в номер, снял фрак, надел пижаму и хотел лечь спать. Но тут оркестр внизу заиграл один из гвардейских маршей, и он, не в силах устоять, накинул на себя халат, сбежал вниз и повел за собой «хоровод» из музыкантов и гостей по коридорам отеля, на кухню и лестницу — так они добрались даже до чердака.

Рейли тоже зафиксировал этот эпизод в своем дневнике (его цитирует Эндрю Кук): «Шумные новогодние празднества, все страшно напились. Хилл в домашнем халате вел за собой оркестр. Все, как при старом режиме».

Восьмого января 1919 года было объявлено о создании Вооруженных сил Юга России (ВСЮР). В их состав вошли Добровольческая армия, войска Всевеликого войска Донского, Кубанской рады и другие антибольшевистские формирования — общей численностью до 70 тысяч человек. Главнокомандующим остался генерал Деникин.

Под контролем белых на юге к тому времени уже находились Крым, Кубань, Северный Кавказ. 31 января французские и греческие части заняли Одессу, Херсон и Николаев. Среди белых это событие вызвало настоящее ликование — они решили, что войска союзников наконец-то выступили на их стороне. Но, в общем, радость была преждевременной…

Хотя ситуация начала 1919 года для белых внушала оптимизм. Большевики были сжаты со всех сторон. С востока — войска Верховного правителя России (таковым его 12 июня 1919 года признает Антанта) адмирала Александра Колчака, с севера — армия генерал-губернатора Северной области генерал-лейтенанта Евгения Миллера, с северо-запада — Северная армия (в июле 1919 года командование белыми войсками на этом участке фронта примет генерал Юденич), с юга — Вооруженные силы Юга России. Тогда многим казалось, что правительство Ленина в Москве долго не продержится.

В такой ситуации Рейли и Хиллу и предстояло собрать как можно больше объективной информации о положении дел во ВСЮР и на территориях, которые они контролировали. Несмотря на то, что время от времени посланцы Лондона во время этой поездки не упускали хорошенько отдохнуть и повеселиться, они подошли к заданию весьма серьезно.

Уже 27 декабря 1918 года, через три дня после прибытия в Севастополь, Рейли и Хилл встретились с начальником Военного и морского управления и помощником главкома генерал-лейтенантом Александром Лукомским. Затем была встреча с самим Деникиным, в потом они побывали в Екатеринодаре, Новочеркасске, Новороссийске. 5 января 1919 года (18 января по новому стилю) Деникин подписал приказы о награждении Рейли и Хилла орденами Святой Анны 3-й степени с мечами и бантами. Рейли именовался в приказе «английской службы лейтенант резерва». Документ о награждении сохранился — он и сейчас находится в Российском государственном военном архиве (РГВА). Что же касается самого ордена, то, как отмечает Эндрю Кук, он тоже по сей день хранится в архиве МИ-6. Чуть позже Рейли и Хилл узнали, что в Лондоне Камминг представил их к награждению Военными крестами — орденом, который выдавался за «пример или примеры образцовой храбрости во время активных действий против врага…».

За время пребывания на юге России Рейли и Хилл узнали многое. Проблема, однако, заключалась в том, как передать всю эту информацию в Лондон. Телеграфной связи с Англией в этих районах не было. Посовещавшись, Рейли и Хилл решили, что после того, как они доберутся до Одессы, один из них доставит в Лондон все отчеты, а другой останется в России. Конечно, в таком случае собранная ими информация попала бы в Англию немного позже, чем нужно, но зато попала бы точно. К тому же Рейли или Хилл могли бы лично дать пояснения своему начальству. Но кто поедет? Они решили этот вопрос просто: бросили жребий. Ехать в Лондон выпало Хиллу, а оставаться в России — Рейли.

Из Екатеринодара до Новороссийска они добирались в вагоне для скота. Было жутко холодно, вагон продувал ледяной ветер, и вскоре Хилл понял, что заболевает. У него начался приступ малярии. А уже в Новороссийске, где они, по словам Хилла, поселились в «нищей гостинице», он почувствовал, что его еще кто-то кусает, и с омерзением обнаружил, что буквально с головы до ног покрыт вшами.

На помощь коллеге пришел Рейли. Сказав, что вылечит его, он ушел в город и вскоре вернулся с бутылкой какого-то дезинфицирующего раствора в руках. Возможно, это был керосин, который применяется для этих целей до сих пор. Хилл разделся, и Рейли сначала побрил его буквально с ног до головы. Затем Хилл начал мазаться жгучей и пахучей жидкостью. В своих мемуарах он писал, что в тот день Рейли, возможно, спас ему жизнь, иначе от вшей он мог бы подцепить тиф — от него в те годы умирали тысячи людей (через год от тифа скончался и отец Хилла).

«В Одессе все спокойно»

Третьего февраля 1919 года они наконец-то прибыли в Одессу. Капитан посудины, на которой они добирались по морю из Севастополя, отнесся к двоим «английским коммерсантам» очень любезно и даже выделил им четырех вооруженных матросов, чтобы те помогли им донести вещи до гостиницы. Этим предложением они воспользовались с удовольствием: во-первых, в порту было невозможно найти ни одного экипажа или извозчика, а во-вторых, матросы с винтовками, сопровождавшие двух англичан, представляли неплохую страховку от различных неприятных неожиданностей.

На протяжении 1918 года власть в Одессе менялась так часто, что одесситы даже сбивались со счета. Одесса была вольным городом, советской республикой, находилась в оккупации австро-венгров и немцев, более недели в декабре 1918 года ее занимали украинские войска Симона Петлюры, пока, наконец, в городе не появились войска Антанты. 7 декабря в Одессу прибыла французская дивизия, французские и английские корабли встали на рейде Очакова и Николаева и высадили десант на берег. Англичане и французы высадились также в Феодосии, Евпатории, Ялте, Керчи. Войска союзников заняли также порты Мариуполь, Бердянск и Геническ на Азовском море.

Одесса, с населением в 600 тысяч человек, была самым крупным русским портом на Черном море, который заняли союзники. Французская корабельная артиллерия помогла белогвардейцам и прибывшим ранее польским легионерам выбить из города петлюровцев. Бои продолжались два дня. От Петлюры союзники потребовали отвести свои войска из Одессы, и тому ничего не оставалось делать, как согласиться. 20 декабря 1918 года город перешел под контроль сил Антанты и белогвардейцев.

При поддержке французов военным губернатором Одессы был назначен генерал-майор Алексей Гришин-Алмазов, 38-летний способный военачальник, недавний организатор белой армии в Сибири. В Одессе он начал формировать добровольческие отряды. Гришин-Алмазов сразу же заявил о своем подчинении Деникину, но в Ставке белых его подозревали в «бонапартизме» и «сепаратизме». Генерал не раз жаловался, что ему не верят, и не столько ценят, что «прилучили» Одессу под трехцветное знамя Единой России, сколько боятся «одесского самостийничества».

«В Одессе все спокойно», — гласило одно из первых донесений Гришина-Алмазова Деникину. Но наверняка сам военный губернатор вскоре понял, что это, мягко говоря, не совсем так…

Рейли и Хилл поселились на Приморском бульваре в «Лондонской» — лучшей гостинице города. В ней тогда жили самые известные люди, оказавшиеся в городе. Некоторое время квартировал тут и Гришин-Алмазов, пока не переехал в отдельный особняк. Когда сюда заселились Рейли и Хилл, им первым делом бросилось в глаза то, что «Лондонская» была буквально набита французскими офицерами. Но, конечно, не только ими. «И кого только не было в эти памятные дни в этом шикарном убежище? — вспоминал один из современников, штабс-капитан В. Маевский. — Укрывались в нем недавние царские министры и генералы, высшие сановники рухнувшей империи и известные артисты (Фигнер, Смирнов, Собинов), знаменитые писатели (Бунин, Чириков, Аверченко), оперные (Липковская) и кинематографические звезды (Вера Холодная), финансовые тузы (Манташев, Путилов, Лианозов) и всякие дельцы».

Один из основателей кадетской партии известный юрист, политик и профессор Евгений Трубецкой эвакуировался в Одессу из Киева и также останавливался в «Лондонской». Позже он вспоминал: «Дороговизна была такая, что за один ночлег и еду приходилось тратить до 60 рублей в сутки, обедая в столовых третьего разряда и заменяя ужин колбасой да хлебом. Те же, кто, как я, жил в “Лондонской” гостинице, тратили на одну еду да кофе сто или более рублей… Имея достаточный литературный заработок, я не терпел нужды, но имел денег, что называется, в обрез. Поэтому я с немалым удивлением спрашивал себя, откуда же добывают средства все остальные, то огромное большинство, которое не зарабатывает. А ведь живут люди при этом не хуже, а лучше меня. Есть и такие, что ни в чем себе не отказывают, платят за завтрак тридцать, за обед сорок рублей, да еще требуют вина и даже шампанского. Огромный ресторан “Лондонской” гостиницы, где я не позволял себе обедать, был всегда переполнен этими людьми, бывшими землевладельцами и богачами. Они просто не были в состоянии сократить свои привычки и жили мечтой о “здоровенном кулаке”, который вернет им их имения, жили изо дня в день, стараясь не приподымать завесу будущего».

Джордж Хилл, впрочем, вспоминал, что в первый день пребывания в Одессе их с Рейли обед в «Лондонской» был неплох, но и не сказать, чтобы уж слишком роскошен. Он состоял из икры (не очень свежей), бифштексов, кофе со сливками, четырех мандаринов и бутылки красного вина. Все это стоило 350 рублей — семь фунтов стерлингов по тогдашнему курсу. Дороговато, конечно.

В Одессе с Рейли произошел странный случай. В один из первых дней пребывания в этом городе они с Хиллом отправились прогуляться. Неторопливо шли по Александровскому проспекту — одной из самых известных и красивых улиц «жемчужины у моря» — обменивались впечатлениями, разговаривали. И вдруг Рейли замолчал, побледнел и упал на мостовую. Хилл бросился его поднимать, но буквально через пару минут тот уже пришел в себя. Однако он не помнил, что с ним случилось, и ничего объяснить не мог. Хилл предполагал, что с Рейли произошло что-то вроде нервного потрясения, которое спровоцировали нахлынувшие на него эмоции и переживания, связанные с тем, что он оказался в местах своего детства. Он писал, что припадок с Рейли произошел у дома 15 по Александровскому проспекту, из чего делал вывод, что, возможно, его коллега по разведывательной миссии в детстве жил именно в нем. Но, конечно, это всего лишь версия, и не слишком-то убедительная.

Рейли обладал крепкими нервами, он не раз бывал в различных передрягах и вряд ли бы один вид его собственного дома мог повлиять на него так, что он тут же грохнулся в обморок, как гимназистка. Другое дело, что шпионская жизнь, которую он вел в последние годы, не способствовала укреплению здоровья. К тому же Рейли уже перевалило за сорок — солидный возраст по тем временам. Так что этот припадок в Одессе, скорее всего, был связан с каким-то «сбоем» в работе его организма, а то, что это произошло на Александровском проспекте — просто совпадение.

Вскоре Хилл уехал из Одессы и через Констанцу и Бухарест добрался до Лондона. С собой он вез и объемистый сундук, в котором хранилась секретная корреспонденция. В сундуке были проделаны несколько отверстий — на тот случай, если вдруг в случае опасности его придется выбрасывать в море. Тогда бы он быстрее пошел на дно и никаких секретов враг не узнал.

Скорее всего, в этом «дырявом» сундуке лежали и донесения Рейли, которые Хилл тоже должен был доставить в Англию. 1 марта 1919 года он прибыл в Лондон.

«Русские нуждаются почти во всем»

Рейли передал Хиллу 12 отчетов и донесений. Первое из них он составил уже 28 декабря 1918 года, через четыре дня после приезда в Севастополь. Рейли сообщал о своих «предварительных впечатлениях».

Главной антибольшевистской силой на Юге Рейли считал Добровольческую армию. Хотя и объективно отмечал ее недостатки: немногочисленность (около 60 тысяч человек), постоянный недостаток оружия, боеприпасов и снаряжения, большое количество тыловиков, среди которых отмечались «недовольство и «деморализация», трения между генералом Деникиным и правительствами Кубани и Дона.

Тем не менее Рейли утверждал, что именно Добровольческая армия представляет собой «единственную конкретную и надежную силу, живое олицетворение веского Единства». «Она, — писал Рейли, — прошла свой героический период и достигла в развитии критической точки, после чего должна стать либо главным фактором для сплочения всех конструктивных элементов, либо медленно, но верно начать приходить в упадок». В этом смысле, считал он, судьба добровольцев будет полностью зависеть от поддержки союзников. Например, Крым даже «при умеренной помощи союзников может быстро стать моделью политической и экономической реконструкции для всей России».

В своих последующих донесениях в Лондон Рейли настойчиво продвигал одну и ту же мысль: Белое движение обречено на поражение без помощи иностранных союзников, прежде всего англичан. При этом он имел в виду не только военную, но и, как сейчас принято говорить, «гуманитарную помощь». Рейли высоко оценивал ее роль в качестве морального и даже пропагандистского фактора — ведь ситуация с продовольствием и потребительскими товарами в России была, по его словам, ужасающей. Поэтому «даже несколько транспортов с грузами» улучшили бы ситуацию и стали бы эффективным средством пропаганды «в пользу союзников и против большевизма».

Он особо подчеркивал, что «время не ждет», и призывал начать оказание помощи России как можно скорее. И предлагал, чтобы русские представители тоже участвовали в этом процессе. Рейли, например, выдвинул такую идею — в Симферополе должны собраться на конференцию делегаты от «провинциальных властей» (Кубани, Крыма, Дона), добровольцев и союзников. На этой конференции они бы сформировали делегацию, которая бы отправилась в Европу и там бы провела переговоры о том, какая помощь необходима Россия.

Рейли не слишком высоко оценивал тех русских гражданских чиновников, с которыми ему удалось поговорить на занятых белыми территориях. Он сообщал в Лондон, что они «абсолютно беспомощны», не в состоянии справиться с «колоссальной катастрофой», которая постигла русскую экономику и финансы, и не могут разработать даже каких-либо «набросков финансовой политики». Они просили Рейли донести до союзников просьбу: напечатать для «белых территорий» России 500 миллионов старых, царских рублей. Несмотря на свое скептическое отношение к этим людям, Рейли ее поддержал. Он тоже предлагал, что нужно печатать именно царские рубли, а не какие-то «специальные» денежные знаки, поскольку они, по его наблюдениям, пользовались наибольшим спросом в России и считались одной из самых надежных валют.

Но, конечно, далеко не все сводилось к помощи из-за рубежа.

Рейли, например, указывал, что и сами русские «антибольшевики» должны ясно сформулировать цели своей борьбы. Он подробно описал разногласия между Деникиным и местными властями. Что же касается самого Деникина, на которого сам Рейли делал главную ставку, то четкое декларирование его политических целей представляло собой «срочную необходимость». Рейли сообщал в Лондон, что добровольцев многие подозревают в монархизме (сам он весьма скептически относился к возможности восстановления монархии в России), и это препятствует увеличению численности Добрармии.

В депеше от 8 января 1919 года Рейли информировал Секретную службу о положении в Добровольческой армии: «Состояние ее боевой техники, снабжение провизией и вооружением, а также ее технические средства не могут быть охарактеризованы иначе как ужасающие… из этого можно заключить, что немедленная помощь союзников в настоящее время сейчас даже более важна, чем ее объем». Он призывал Союзников показать себя «настолько щедрыми, насколько это возможно». Рейли писал, что «русские нуждаются почти во всем» — от обмундирования до аэропланов-бомбардировщиков и танков Mark A Whippet.

Десятого января 1919 года в Екатеринодаре Рейли и Хилла принял Деникин. В своем отчете в Лондон Рейли цитировал его весьма пространно: «Народ думает, — говорил Деникин, — что для того, чтобы восстановить мир в России, все, что нужно сделать, — это взять Москву. Снова услышать звук кремлевских колоколов, конечно, было бы очень приятно всем, но мы не можем спасти Россию, просто взяв Москву. Россию нужно снова завоевать всю, а для этого нам нужно предпринять большое наступление с юга через всю Россию. Мы не можем сделать это в одиночку. Нам нужна помощь союзников. Недостаточно только боевой техники и оружия. Здесь должны быть союзные войска, которые двигались бы позади нас, удерживая занятые нами территории, держали бы свои гарнизоны в городах, поддерживали бы порядок и обеспечивали бы защиту наших коммуникаций. Только тогда мы сможем мобилизовать новые войска на занятых территориях, гарантировать порядок и спокойно двигаться вперед… Мы будем сражаться до конца, но и вы должны быть всегда наготове и защищать нас от удара в спину».

На следующий день Рейли и Хилл беседовали с председателем Особого совещания генералом от кавалерии Абрамом Драгомировым, который оценивал масштабы прямой военной помощи в 15 дивизий союзников. Сам Рейли, впрочем, не был согласен с тем, что эти войска должны находиться только в тылу и удерживать взятые белыми города. Он поддерживал тех, кто считал, что «умеренная поддержка» иностранных частей непосредственно на фронте окажет огромное моральное влияние на настроения и в белом лагере, и в лагере большевиков.

Нужно, отмечал Рейли, «сформулировать принцип, что ни одна жизнь солдата из союзнической армии не должна быть принесена в жертву в России. Позволим себе некрасивое сравнение: не стоит рисковать большим ради малого».

По прогнозам Рейли, к весне 1919 года Красная армия будет насчитывать более миллиона человек (на самом деле, РККА к этому времени увеличилась до 1,5 миллиона бойцов и командиров), но дальше делал неожиданный вывод. По его мнению, даже такая масса войск не выдержит ударов менее крупных, но гораздо более лучше подготовленных и экипированных сил. Рейли, однако, предупреждал, что если к лету 1920 года не будет закончен разгром большевиков, то ситуация станет роковой для России и очень опасной для Европы — не исключено, что ей придется столкнуться лицом к лицу с мощной армией большевиков.

Любопытная деталь: в одной из депеш Рейли сообщал, что получил от своего источника информации сведения о положении дел в Совдепии. Рейли называл его «отчаянным»: «Сыпной тиф и другие инфекционные заболевания опустошают города и села… Топлива практически нет… Вся частная торговля прекратилась, и 9/10 магазинов закрыты… Промышленная жизнь страны почти мертва».

«Совдепия, — сообщал Рейли, — полностью отрезана от остального мира», ее население получает «полностью искаженные новости» о событиях в мире из советской прессы, а среди ее населения растет настроение «всеобщей психической депрессии и усиливается ощущение безнадежности любой борьбы против большевизма». Рейли призывал союзников как можно быстрее «освободить население Совдепии», потому что когда долго не приходит обещанная помощь, то, писал он, «безнадежность и страшные условия жизни заставляют многих присоединяться к большевикам и тем самым еще больше укрепляют их власть».

Рейли указал еще на один парадокс — в то время, как Советская Россия действительно находилась в тяжелейшем положении, а ее население страдало от голода, холода и войны, влияние идей большевиков вне ее постепенно росло. Он отмечал, что оно чувствовалось даже в военных частях союзников в Севастополе, где Рейли с Хиллом дожидались судна, которое должно было бы переправить их в Одессу. Особенно восприимчивы к большевистской пропаганде оказались, по его словам, французские войска.

Рейли прекрасно понимал притягательность коммунистических идей, а потому считал их вдвойне опасными для Европы. Он писал, что различные мнения могут высказываться относительно различных вариантов военной и экономической помощи России. Но когда дело касается пропаганды — здесь двух мнений быть не может: «необходима всемирная пропаганда против большевизма как против величайшего зла, угрожающего цивилизации».

Что же можно сказать о той информации, которую Рейли сообщил в Лондон? Пожалуй, ему удалось довольно точно определить условия, при которых действия белых на юге России хотя бы теоретически могли бы оказаться успешными.

В это время он оценивал силы большевиков иначе, чем весной — летом 1918 года, когда он работал в Москве. Теперь позиция Рейли была близка к прогнозам Локкарта лета 1918 года: если уж начинать интервенцию, то крупными силами.

Изучив положение в России, Рейли, будучи при всем своем авантюризме реалистом, быстро понял, что задача разгрома красных практически невыполнима без масштабной и, главное, немедленной помощи со стороны союзников. Пока большевики еще окончательно не укрепили свой режим и не закончили создание своей армии. Впрочем, понимал это не только Рейли, но и вожди Белого движения на юге России, чью точку зрения он также передавал в Англию.

«Завелась смерть, которая видит»

После отъезда из Одессы Хилла Рейли записал в дневнике (эту запись приводит Эндрю Кук): «Проводил Хилла, в нас стреляли». И все. Больше никаких подробностей. Кто в них стрелял и почему — осталось неизвестным. Хотя в Одессе того времени стрельба на улицах была не таким уж редким явлением. Не исключено, что кто-то пытался убить именно нашего героя, но, может быть, в него палили просто так, «по случаю» — в этом городе тогда могло случиться все, что угодно.

В своих мемуарах Джордж Хилл отмечал, что, когда они с Рейли сошли на берег в Одессе, им сразу же бросилось в глаза, что улицы буквально заполнены французскими солдатами в серо-голубой форме. Среди них было много чернокожих сенегальцев. Знаменитый певец Александр Вертинский писал о том же самом: «По улицам этого прекрасного приморского города мирно расхаживали какие-то экзотические африканские войска: негры, алжирцы, марокканцы, привезенные французами-оккупантами из жарких и далеких стран, — равнодушные, беззаботные, плохо понимающие, в чем дело. Воевать они не умели и не хотели. Они ходили по магазинам, покупали всякий хлам и гоготали, переговариваясь на гортанном языке. Зачем их привезли сюда, они и сами точно не знали».

Командовал этими разноплеменными войсками дивизионный генерал Филипп д’Ансельм, а начальником его штаба был полковник Анри Фрейденберг (по некоторым данным, уроженец Одессы, где его отец служил в бельгийском трамвайном обществе). Отношения с белыми добровольцами у них как-то не складывались.

Сначала французы вступили в переговоры с представителями украинских националистов, что вызвало резкое недовольство русских. Затем на восемь дней французами была закрыта газета «Россия», которую издавал известный политик, журналист и националист Василий Шульгин, правая рука военного губернатора Одессы. Она резко критиковала украинский сепаратизм. В знак протеста Шульгин отказался возобновлять выпуск газеты, а Гришин-Алмазов направил по этому поводу французам резкое письмо.

Французы запретили проводить в Одессе и мобилизацию офицеров и населения в Вооруженные силы Юга России. Деникин увидел в этом ущемление национального достоинства русских и заявил, что не потерпит «ничьего вмешательства в вопросы формирования Русской армии». Правда, мобилизация все равно проводилась, хотя, конечно, в ограниченном масштабе и при постоянном выяснении отношений с французами. К марту 1919 года Отдельная Одесская стрелковая бригада в количестве пяти тысяч человек под командованием генерал-майора Николая Ти-мановского заняла район Очакова.

Все эти особенности ситуации в Одессе нашли свое отражение и в донесениях Рейли. В депеше от 18 февраля он писал, что отношение французов к добровольцам «исключительно недружественное». По его словам, они относятся к русским офицерам «не только без элементарной вежливости, но часто и с оскорбительной грубостью». Особенно не понравился Рейли начальник штаба генерала д’Ансельма полковник Фрейденберг. До него доходили гулявшие по Одессе слухи о том, что этот «одесский француз» не слишком-то чист на руку. В своем отчете в Лондон Рейли прямо обвинил его в том, что он саботирует поставки вооружений армии Деникина.

У самого же Рейли отношения с добровольцами, судя по всему, наладились быстро. Он ведь искренне считал, что Белому движению надо помогать как можно больше, и не скрывал своих взглядов во время встреч с Гришиным-Алмазовым и другими высокопоставленными русскими офицерами. В лице британского агента добровольцы видели настоящего союзника. Им наверняка пришлось по душе, что Рейли открыто возмущался поведением французов и их пассивностью. В своем докладе в Лондон он, например, подчеркивал, что они даже не могут наладить в Одессе нормальную жизнь, превратив ее «в один из самых плохо управляемых и наименее безопасных городов мира».

«Охотник на подпольщиков»

Красная Москва придавала огромное значение подпольной работе и, прежде всего, революционной пропаганде в Одессе, совершенно справедливо полагая, что разложение армии Антанты приведет к провалу планов широкомасштабной интервенции. Соответственно, и количество подпольщиков и разведчиков, направленных большевиками в Одессу, было весьма значительным. Так что контрразведке белых и французов хватало работы.

Первого марта были арестованы члены Коллегии иностранной пропаганды при Одесском обкоме Компартии (большевиков) Украины, которая работала среди иностранных солдат и готовила восстание на французских военных кораблях. Среди арестованных была и знаменитая француженка-революционерка Жанна Лябурб. А всего лишь через несколько часов после ареста одиннадцать агитаторов были расстреляны без суда и следствия французской контрразведкой, а их трупы выброшены на дорогу. Есть версия, что «дружина» Котовского собиралась совершить нападение на контрразведку и освободить революционеров, но не успела сделать этого.

Расстрел «группы одиннадцати» вызвал в Одессе волну протестов — даже среди противников большевиков. Похороны расстрелянных превратились в манифестацию, а городская дума выразила протест против бессудных казней. Но они все равно продолжались.

Начальником контрразведки при Гришине-Алмазове в Одессе стал хороший знакомый Рейли Владимир Орлов, бывший «белогвардейский шпион» в Петроградской ЧК.

В сентябре 1918 года Орлов, опасаясь провала, бежал в Финляндию, откуда переехал в Одессу, где в начале февраля 1919 года и занял должность главного борца со шпионами и подпольщиками. На этом посту ему пришлось попотеть. Одесса тогда буквально кишела различными агентами, шпионами, подпольщиками, разведчиками и просто сомнительными элементами, которые продавали важную информацию направо и налево.

Рейли встречался с Орловым в Одессе. Встречался он и с Василием Шульгиным, создавшим еще весной 1918 года свою разведывательную и контрразведывательную сеть под названием «Азбука». В Одессе «Азбука» выявляла разведчиков большевиков и деятелей революционного подполья. Так вот, не исключено, что Рейли тоже принимал участие в «охоте» за красными подпольщиками. Тем более что в Одессе тогда работали некоторые из чекистов, к которым у него имелись, что называется, старые счеты. Еще с московских дней 1918 года.

Одним из таких подпольщиков был и чекист Георгий Лафар[49]. По заданию Москвы он устроился переводчиком в штабе французских войск, то есть непосредственно в ведомстве полковника Фрейденберга, которого Рейли подозревал в саботаже поставок вооружений армии Деникина. Одесский историк Никита Брыгин подозревал его в том, что он получил крупную взятку — как раз от Лафара — за полное прекращение помощи и поспешную эвакуацию союзников из Одессы. К тому же сразу после бегства из Одессы полковник вышел в отставку и открыл в Константинополе собственный банк.

«Азбука» Шульгина в середине февраля 1919 года сумела перехватить донесение некоего агента большевиков «Шарля» в Центр. Сотрудники Шульгина и Орлова установили примерный круг подозрительных лиц, откуда ниточка повела уже к Лафару. Возможно, что где-то на этом этапе к охоте за неуловимым доселе «Шарлем» подключился и Рейли. Может быть, именно он опознал в одном из переводчиков французского штаба чекиста, которого видел в Москве.

Дальше началась весьма интригующая история.

В то время в Одессе выходило множество самых разнообразных газет. Была и газета под названием «Призыв». И вот в этом самом «Призыве» появились несколько любопытных материалов. 3 марта в «Призыве» был напечатан очерк «Иностранец, который знает Россию». В нем шла речь о… Рейли. О том, как он участвовал в «заговоре послов», о том, что в Совдепии он заочно приговорен к смертной казни, и других его похождениях. По сути, это была первая биография Рейли, которую предоставили на всеобщее обозрение. Подписи под очерком не было, но почти нет сомнений, что он написал его сам, или же с его слов. Но зачем? 20 марта в «Призыве» появилась еще одна, маленькая, но очень важная заметка. Называлась она «Большевики — “гастролеры” в Одессе». В ней было всего лишь несколько строк:

«По улицам Одессы совершенно свободно разгуливают следующие большевистские гости из Совдепии.

Грохотов — комиссар по иностранным делам на Мурмане, в свое время арестованный английским командованием и благополучно скрывшийся.

Петиков — тоже архангельский гастролер, убийца адмирала Кетлинского[50].

Граф де Ля-Фар — член Московской чрезвычайки».

Одесский историк Никита Брыгин полагал, что и эта заметка принадлежит Рейли. О ком же в ней идет речь? Граф де Ля-Фар, он же Георгий Лафар, он же Жорж Лафар, нам уже знаком. Интересно, что в заметке он назван по своей настоящей, французской фамилии. Говорили, что Лафа-ры ведут свой род действительно от графов, и одним из их предков был чуть ли не граф де ла Фер — знаменитый мушкетер Атос. Тот, кто писал заметку, хорошо знал историю их семьи. Леонид Грохотов и Алексей Петиков тоже были подпольщиками, заброшенными в Одессу, но, думается, что главная цель этих публикаций состояла все-таки в том, чтобы спровоцировать на какие-то действия агента «Шарля». И Рейли (если он действительно принимал участие в этих публикациях) с Орловым все просчитали точно.

В первой статье Рейли напомнил о себе. И о «заговоре послов», в расследовании которого непосредственное участие принимал Лафар. Для агента «Красной Москвы» это был повод занервничать — ведь Рейли мог знать Лафара. «Шарль», похоже, действительно занервничал. В архиве ФСБ сохранилось его последнее донесение, датированное 9 марта 1919 года:

«В городе крупные провалы. Третьего дня [6 марта] схвачен Калэ[51]. Могу быть засвечен и я…

Погибла почти вся интернациональная группа[52]. Конспирировать для них — это пригибаться. Пригибаться перед врагом — бесчестье и трусость. Коммунары сражались во весь рост. Но, человек, который стоит, мишень для врага. Я старался предупредить, пристыдили…

…На Ф[рейденберга] действуют две взаимоисключающие силы: добровольцы и петлюровцы. Третья сила [большевики. — Е. Μ.] заставляет [его] нервничать и бросаться в крайности. На днях он чуть не сдал с рук на руки [начальнику французской контрразведки майору] Порталю нашего третьего, но вовремя оборвался. Сумма — есть сумма[53]. Она гипнотизирует и… понуждает делать другие крайности…

По третьему каналу удачно произведен экс в гостинице “Лондонской” в номере Порталя. Изъята его записная книжка с именами, записями, цифровыми выкладками. Есть интересные:

…Рейлей [так в тексте. — Е. Μ.]. Против написано: “Тов. Константин. Проверить”. Живет тоже в “Лондонской”. Там все друг друга проверяют. Кажется, я этого Рей-лея знаю…»

Это донесение дает массу интересной информации. Во-первых, легко понять, что «Шарль» был действительно опасным агентом, раз уж под его руководством удалось похитить записную книжку самого начальника французской контрразведки. Во-вторых, он действительно нервничал и понимал, что вокруг него сжимается кольцо. В-третьих, мы узнаем, что и сам Рейли, вероятно, находился под наблюдением французов. Им нетрудно было установить, что человек с такой фамилией в прошлом году в Москве выдавал себя за сотрудника ЧК по фамилии Константинов, то ли называл «товарищем Константином». Французам нужно было понять, действительно ли британский коммерсант или разведчик пожаловал в Одессу, а не «товарищ Константин». И, наконец, в-четвертых, Лафар, как следует из донесения, «кажется, узнал» Рейли. Но и Рейли мог узнать его.

Конечно, мог. Не исключено, что они встречались в Москве в 1918 году. Лафар, всегда имевший склонность к литературе, выступал, например, в московских литературных кафе. Скажем, во «Дворце свободного искусства», то есть в бывшем ресторане «Эрмитаж» на Неглинной улице. Там его не раз видел писатель Лев Никулин, который описал Лафара так: «Молодой человек, красивый блондин с вьющимися пепельного оттенка волосами, светло-серыми, почти белыми глазами. Одет он был в бархатную блузу с небрежно подвязанным галстуком и почему-то в высокие охотничьи сапоги…, читал с эстрады свои переводы из книги “Эмали и камеи” Теофиля Готье и поэму о мировой революции… Только два-три человека знали, что он сын обрусевшего француза, что он сотрудник ВЧК и вел расследование по заговору Локкарта, Гренара и Рейли, английского разведчика».

Есть, правда, еще одна версия провала Лафара. Якобы в том же «Доме свободного искусства» он завел роман с танцовщицей, которая потом оказалась в Одессе и танцевала там в 1919 году. Вроде бы Лафар не удержался, пришел в театр, чтобы увидеть ее, а она его выдала белым.

Как бы там ни было, но финал операции по разгрому «красной сети» в Одессе состоялся в ночь на 2 апреля 1919 года. Георгий Лафар был арестован, арестовали и председателя Одесского подпольного обкома большевиков Ивана Смирнова (он же Николай Ласточкин), о чем 2 апреля газета «Наша слово» сообщила: «За последнее время одесская администрация зорко следила за большевистским подпольем. Когда главные нити были в руках властей, отдан был приказ о захвате наиболее ярых деятелей.

Первым был арестован комиссар большевистской разведки Ласточкин, за которым долго и упорно охотилась полиция.

Вторым был арестован большевистский деятель, известный под кличкой граф де-Лафер. Он появился на Одесском горизонте сравнительно недавно. Средства в распоряжении арестованного имелись довольно солидные. Задержан был граф Лафер после тщательной слежки за ним.

В данное время точно установлено, что арестованный — бывший секретарь петроградской “чрезвычайки” в области допросов с “воздействием”.

Минувшей ночью удалось арестовать трех видных большевиков, на днях лишь прибывших в Одессу из Финляндии и назначенных сюда комиссарами…»

В ту же ночь Смирнова-Ласточкина расстреляли, а следы Лафара затерялись. То ли его тоже расстреляли, то ли утопили, то ли вывезли в Константинополь и убили уже там. Во всяком случае, агент «Шарль» исчез навсегда и можно предположить, что Рейли сыграл не последнюю роль в одесской охоте на него.

Когда арестовывали Лафара, Рейли в Одессе уже не было. Впрочем, если он на самом деле принимал участие в этой охоте за красным подпольщиком, его присутствия тогда уже и не требовалось. Главное он уже сделал.

«Я был там в роли градусника»

Журналист «Нового времени» Алексей Ксюнин вспоминал: «Последняя встреча с Рейли в Одессе, незадолго до ухода союзников. Рейли, командированный уже из Лондона, старался выяснить политические группировки, был свидетелем бесконечных совещаний в Лондонской гостинице…»

Тем временем положение под Одессой складывалось серьезное. На город наступали войска Никифора Григорьева, бывшего штабс-капитана, затем «атамана повстанческих войск Херсонщины, Запорожья и Таврии Украинской Народной Республики» и, наконец, командира 1-й бригады 1-й Заднепровской советской дивизии. На сторону красных Никифоров перешел в начале февраля 1919 года, а в апреле его бригада была развернута в 6-ю Украинскую советскую дивизию.

В марте войска Григорьева заняли Херсон и Николаев. На французских военных кораблях нарастало брожение. Моряки все настойчивее требовали возвращения домой. Дайк тому же отношения между французским командованием и белогвардейцами обострились до предела. 15 марта генерал д’Ансельм объявил Одессу на осадном положении и принял на себя командование, фактически отстранив Гришина-Алмазова. Деникин заявил на это «самый решительный протест».

Все эти дрязги происходили совершенно не вовремя: войска Григорьева уже подошли к Одессе вплотную, а он сам предъявил Гришину-Алмазову ультиматум с требованием сдать город, пообещав в противном случае снять с генерала кожу и натянуть ее на барабан.

Двадцатого марта в Одессу прибыл главнокомандующий французскими войсками на Востоке дивизионный генерал Луи Франше Д’Эспере. Он отрешил от должности главнокомандующего в Одессе генерал-лейтенанта Александра Санникова и военного губернатора генерал-майора Гришина-Алмазова, после чего обоих генералов фактически выслали из Одессы в Екатеринодар, к Деникину. Генерал-губернатором города назначили генерал-лейтенанта Алексея Шварца. Шварц послал соответствующее донесение в Екатеринодар, но Деникин ему даже не ответил. 23 марта Одессу покинул Гришин-Алмазов[54], а вскоре и начальник его контрразведки полковник Орлов.

Второго апреля генерал д’Ансельм объявил, что получил приказ об эвакуации в течение 48 часов. Решение об этом было принято руководителями «Большой четверки» стран Антанты на Парижской мирной конференции. За три дня до эвакуации в Одессе начались восстания. Активное участие в них приняли и «городские партизаны» Мишки Япончика и Григория Котовского.

Воспользовавшись паникой, какие-то люди в форме офицеров Добровольческой армии подъехали на трех грузовиках к зданию Одесского госбанка и, предъявив соответствующее предписание, загрузили их деньгами и ценностями на пять миллионов рублей золотом. Стоит ли говорить, что предписание было фальшивым, а офицеры — ряжеными. Когда через полчаса в банк явились настоящие представители Добровольческой армии для эвакуации денег и ценностей, его сотрудники только развели руками. Куда пропали эти пять миллионов, до сих пор точно неизвестно. Неизвестно также, кем на самом деле были люди. По одной из версий — «партизаны» Япончика и Котовского. Говорили, что потом ценности были якобы спрятаны где-то рядом с Одессой, и отзвуки этой легенды о «кладе Котовского» можно иногда слышать и сегодня.

Третьего апреля в одесских газетах появилась заметка под маловыразительным заголовком «Объявление». «Союзники сообщили, что лишены возможности доставить в ближайшее время продовольствие в Одессу, — говорилось в нем. — Поэтому в целях уменьшения числа едоков решено приступить к частичной разгрузке Одессы. Командующий союзными войсками в России генерал Д’Ансельм».

«Разгрузка» превратилась в настоящее паническое бегство. При этом французы не взяли на свои корабли русскую бригаду Тимановского и польскую дивизию Люциана Желиговского. Фактически их бросили на произвол судьбы. Им пришлось с боями пробиваться в Бессарабию. Очевидцы эвакуации называли ее не иначе как «позором французов»[55]. 6 апреля в Одессу торжественно вошли части Григорьева. Одесский журналист Кантерович так описывал их вступление в город: «Население высыпало на улицу, чтобы увидеть воочию море солдатских голов, лес штыков и т. д. Но каково было всеобщее изумление, когда подошедшими незначительными частями конницы и пехоты исчерпана была вся армия “победителей”. Она не превышала 3-х тысяч человек всех видов оружия. Одетые не по сезону (уже было по-весеннему тепло) в папахах и рваных зипунах, на неубранных низкорослых лошадях партизаны поражали своей численностью и несоответствием тому внешнему великолепию, которым ослепляла исчезнувшая только что французско-греческая компания».

Сам бывший атаман, а ныне красный командир въехал в город, стоя в открытом автомобиле. На Пушкинской улице собралась огромная толпа, которая кричала «ура!». Автомобиль еле двигался. Кто-то из жителей схватил руку Григорьева и поцеловал ее. «Освободитель Одессы» довольно улыбался.

За взятие Одессы его представили к ордену Красного Знамени. Заняв город, Григорьев наложил на одесскую буржуазию контрибуцию в 500 миллионов рублей[56]. В своих знаменитых «Окаянных днях» живший тогда в Одессе Иван Бунин недоумевал: «Вообще, что же это такое случилось? Пришло человек шестьсот каких-то “григорьевцев”, кривоногих мальчишек во главе с кучкой каторжников и жуликов, кои взяли в полон миллионный, богатейший город! Все помертвели от страха, прижукнулись».

В Одессе установилась советская власть. Но пока только на пять месяцев — до августа 1919 года.

А что же Рейли? Он исчез из Одессы за две недели до ее «разгрузки» союзниками. «В Одессе я оставался до конца марта 1919 года и приказом Верховного комиссара Британии в Константинополе был командирован сделать доклад о положении деникинского фронта и политического положения на юге руководящим офицерам в Лондоне, а представителям Англии на мирной конференции», — вспоминал Рейли в 1925 году. Правда, он не вспомнил об одной любопытной детали: он покинул Одессу на следующий день после того, как из города уехали Гришин-Алмазов и Орлов. По одной версии, ему теперь просто не имело никакого смысла оставаться там — надежной «крыши» у него теперь не было, у французов он доверием не пользовался, а попасть в руки к красным ему совсем не хотелось. Однако возможно, что и французы постарались его «вытурить» из города сразу вслед за бывшим военным губернатором и начальником его контрразведки. Своей родной Одессы он больше не увидит никогда.

В 1922 году Рейли писал Борису Савинкову из Нью-Йорка: «Здесь я часто вспоминаю Одессу в период послереволюционного межвластия. И там тоже я был вовлечен в суетную борьбу. Но одесские страсти были мне чужды, и я был там в роли градусника, с помощью которого измеряли политические страсти те, кому это было необходимо. Соответственно мои возможности приобщиться к сладкому пирогу любой власти были ничтожны…»

Лукавил, конечно, Сидней Георгиевич. «Одесские страсти» совсем не были ему чужды.