Сидней Рейли: Жизнь и приключения английского шпиона из Одессы

Сначала большинство из активных белоэмигрантов, боровшихся против большевиков, пришли к выводу, что инцидент у Алякюля действительно был роковым стечением обстоятельств или ошибками, которые совершил при переходе границы сам Рейли. Значит, ОГПУ не вышло на «Трест» и ему ничего не угрожает. В Москве как раз и хотели, чтобы за границей думали именно так. На Лубянке надеялись, что смогут продолжать игру еще в течение нескольких лет. И здесь «Тресту» неожиданно помог Василий Шульгин.

«Чтобы поставить его [ «Трест». — Е. М.] на должную высоту, мы выбросили новый трюк с нелегальной поездкой бывшего редактора “Киевлянина” В. В. Шульгина в СССР», — рассказывал Артур Артузов. Правда, начальник КРО немного лукавил: нельзя сказать, что «трюк» с Шульгиным в полной мере был придуман ОГПУ. В отличие от Рейли, известный русский националист не только не сомневался, ехать ли ему в СССР или нет. Он туда просто рвался. Несмотря на уговоры знакомых не делать этого.

В 1925 году Шульгин жил в Югославии, в небольшом городке Сремски Карловцы, там же, где и находилась штаб-квартира барона Петра Врангеля. В Югославии же он обвенчался с Марией Седельниковой. В момент свадьбы ему было 47 лет, ей — 25. И с того самого момента, когда он оказался за границей, Шульгин не переставал думать о поездке в Советскую Россию. Более того, в 1921 году он нелегально побывал в Крыму. Из десяти участников этой экспедиции вернулись обратно только пять. Осенью 1924 года он снова решил поехать в СССР и попросил Якушева помочь ему в организации такой поездки.

Разумеется, ему было бы чрезвычайно интересно увидеть, чем и как живет Россия при большевиках. Конечно, он был не против выполнения каких-либо поручений эмигрантских организаций по установке связей с подпольем в СССР. Но главное было все же не это. В России остался старший сын Шульгина. Ходили слухи, что он попал в плен к красным. Уже в 60-х годах престарелый Шульгин рассказывал писателю Льву Никулину о том, что некая «ясновидящая» убедила его в том, что сын жив и находится в клинике для душевнобольных в городе Винница. Он связался с Якушевым, который заверил его, что «Трест» сделает все возможное, чтобы организовать Шульгину безопасную поездку и разыскать его.

В ночь на 23 декабря 1925 года заросший бородой Шульгин с паспортом на имя Иосифа Карловича Шварца перешел польско-советскую границу через «окно» «Треста» в районе станции Столбцы. Переводила его «шайка контрабандистов». Потом ему выдали документы на имя Эмилия Эдуардовича Шмидта.

В своей нашумевшей книге «Три столицы», которая вышла вскоре после его возвращения из СССР и в которой Шульгин описал свое тайное путешествие в страну большевиков, он подробно рассказал, как они несколько часов шли по сугробам, как ждали в ночи условных сигналов, как ему подарили «солидный браунинг» для того, чтобы отстреливаться от чекистов, как он все время снимал пистолет с предохранителя и т. д. Тогда он, конечно, не предполагал, что все это было еще одним искусно поставленным ОГПУ спектаклем и вся его поездка была организована чекистами.

После того, как в Москве стало известно о решимости Шульгина приехать в Советский Союз, на Лубянке задумались — что делать? По советской версии идея организовать Шульгину безопасное путешествие по СССР, чтобы использовать его для подтверждения «огромных возможностей» «Треста», принадлежала Дзержинскому. Тем более что после «убийства» Рейли Шульгин должен был подтвердить: с «Трестом» ничего не случилось, и он по-прежнему так же силен. Кроме того, чекисты рассчитывали использовать поездку знаменитого русского националиста в собственных пропагандистских целях, что, надо признать, им тоже удалось.

Шульгин прибыл в Киев, откуда поехал в Москву, затем в Ленинград. «Дыхания предательства я не ощущал, — писал он. — Наоборот, от всех моих новых друзей шли хорошие токи». А сотрудники ОГПУ, похоже, специально постарались обставить все так, чтобы их гость из-за границы находился в безопасности, но при этом не скучал. Шульгин не раз замечал за собой слежку. В целях конспирации он решил подстричь и покрасить бороду (однако советская хна дала устойчивый лиловый цвет и бороду пришлось сбрить).

Под Москвой Шульгин жил рядом с «Шульцами» — Захарченко и Радкевичем, которые часто его навещали. «Мне приходилось вести откровенные беседы с Марией Владиславовной, — писал он. — Однажды она мне сказала: “Я старею… Чувствую, что это мои последние силы. В этот “Трест” я вложила все свои силы, если это оборвется, я жить не буду”».

Еще одно, крайне важное наблюдение гостя из эмиграции: «Разочаровавшись постепенно в Якушеве, она идеализировала другого члена этой организации». Речь шла о Стаунице-Опперпуте. Не исключено, что именно эта идеализация сыграла позже в прекращении деятельности «Треста» весьма важную роль.

Шульгин трижды встречался в Москве с руководителями «Треста» Якушевым и Потаповым. Бывал на этих встречах и Опперпут, которого представили в качестве «министра финансов» «Треста».

Руководители «Треста» спросили Шульгина, не смог бы он написать книгу с рассказом о его впечатлениях в СССР. Но так, чтобы не подвести тех людей, которые ему помогали. Шульгин согласился и на это, не подозревая, что идею с книгой придумали Дзержинский и Артузов. Он сам хотел съездить в Винницу и разыскать там сына, но Якушев его не пустил, сказав, что отправит туда своего надежного человека. Поиски, правда, не принесли результатов.

Шульгин еще побывал в Ленинграде, а 6 февраля 1926 года после теплого прощания с членами «Треста» выехал в Минск. «Контрабандисты» перевели его через границу.

Вскоре Шульгин принялся за «отчет» о своем путешествии. То есть за книгу. Он по частям отправлял рукопись в Москву, чтобы, во избежание «провала» кого-нибудь из «трестовцев», ее предварительно прочли руководители организации. В ОГПУ их прочитали и, в общем, мало что изменили. Через много лет Шульгин иронически заметил: «Кроме подписи автора, то есть “В. Шульгин”, под этой книгой можно прочесть невидимую, но неизгладимую ремарку: “Печатать разрешаю. Ф. Дзержинский”».

Очерки о его путешествии в СССР начали появляться в эмигрантской прессе осенью 1926 года, а отдельной книгой «Три столицы» вышли только в январе 1927-го.

Книга вызвала настоящую сенсацию в эмигрантских кругах. Шульгин утверждал, «что Россия не умерла, что она не только жива, но и наливается соками», и если НЭП будет развиваться в «надлежащем направлении», то он уничтожит большевизм. Эмигранты разделились — одни ругали автора, другие поддерживали и прославляли его героизм. Были и такие, кто хотел его избить за то, что он якобы выдал тайны «русских патриотов-подпольщиков в Совдепии». В общем, она имела огромный пропагандистский эффект, а это было именно то, что хотели на Лубянке.

Еще больше для ОГПУ были важны впечатления Шульгина о «Тресте», которые он донес, в частности, до Врангеля и Кутепова. «Это хорошо организованная машина, — говорил он. — Какая точность механизма!» Шульгин считал, что зарубежные русские силы, желающие свержения советской власти, должны непременно согласовывать свои действия с «внутренними силами» России.

Но Врангель на сотрудничество с «Трестом» так и не пошел. Что и говорить — барону нельзя было отказать в уме и проницательности.

На финишной прямой

Двадцатого июля 1926 года на пленуме ЦК ВКП(б) в Большом Кремлевском дворце, посвященном положению в экономике, с докладом выступал Феликс Дзержинский. Он говорил около двух часов, резко и возбужденно критиковал представителей внутрипартийной оппозиции. Дзержинский явно чувствовал себя не лучшим образом — он иногда задыхался и хватался за сердце. После выступления он вышел за кулисы, прилег на диван, а когда ему стало немного лучше, пошел домой — Дзержинский жил в Кремле. Но дома он внезапно упал на пол. В 16 часов 40 минут Дзержинский умер. 22 июля его похоронили у Кремлевской стены. Во главе ОГПУ встал бывший 1-й заместитель Дзержинского Вячеслав Менжинский — эрудит, полиглот, знавший шестнадцать языков. Ему по наследству перешло и руководство «операцией “Трест”».

Ко второй половине 1926 года в Москве все сложнее становилось выполнять одну из главных поставленных перед «Трестом» задач — сдерживать действия кутеповских офицеров-боевиков, у которых буквально чесались руки. Внутри самого «Треста» горячими сторонниками акций «прямого действия» оставались Мария Захарченко и Георгий Радкевич. Вынужденное бездействие и повседневная текучка конспиративной работы буквально сводили их с ума. Радкевич начал пить. Захарченко постоянно впадала в депрессию. Она хотела действовать и еще раз действовать. То есть бросать бомбы, стрелять, организовывать покушения и эксы. После «убийства» Рейли, в котором она винила в том числе и себя, эти чувства обострились еще сильнее. Резидент боевой организации генерала Кутепова в Польше Сергей Войцеховский, хорошо знавший ситуацию в отношениях с «Трестом», позже вспоминал: «В Москве Мария Владиславовна пришла к выводу, что советская власть укрепляется и что только террор может ее поколебать. Кутепов это мнение разделил… Когда Захарченко с его согласия сообщила Якушеву отношение Кутепова к террору, ответом был резкий отпор. Красной нитью в письмах Якушева к Кутепову… проходила обращенная к эмигрантам просьба: “Не мешайте нам вашим непрошеным вмешательством; мы накапливаем силы и свергнем советскую власть, когда будем, наконец, готовы”».

Ситуация усугублялась и тем, что в Москве между Захарченко и Опперпутом начал развиваться любовный роман. Она искала в «Тресте» единомышленников, и он вдруг показался ей именно таким человеком. Захарченко вела с ним беседы о том, что нужно начинать действовать и что она рассчитывает на него.

Об отношениях между Захарченко и Опперпутом было известно на Лубянке. Артузов вызвал его для беседы, но Опперпут ничего не отрицал, а близость с Захарченко была полезной для операции. Позже Артузов признает, что тогда он совершил серьезный просчет[104]. Одним из первых, кто сообщит за границу о том, что на самом деле произошло с Рейли, будет как раз Александр Опперпут, он же Эдуард Стауниц.

В ноябре 1926 года через «окно» на эстонской границе в Париж отправился сам Якушев. Его главная задача состояла в том, чтобы теперь выманить в СССР генерала Кутепова. На встречах с ним Кутепов держал себя дружелюбно, и, когда Якушев начал жаловаться ему на интриги Захарченко, даже предложил заменить ее на кого-нибудь другого. Но вот номер с его приглашением в СССР не прошел. Кутепов в любезной форме, но твердо отклонил это предложение. Кто знает, возможно в этот момент он вспомнил о том, что случилось с Савинковым и Рейли, которых тоже приглашали к себе подпольщики в СССР.

Якушев провел во Франции еще несколько встреч, в том числе с Шульгиным и великим князем Николаем Николаевичем. Последний подарил ему своей портрет с дарственной надписью, а также передал обращение к Красной армии.

Что касается Кутепова, то Якушев все же смог с ним договориться о встрече с представителями «Треста». Но она должна была состояться не в Москве или Ленинграде, а в финском городке Териоки вблизи советско-финской границы. Совещание запланировали на конец марта 1927 года, и Якушев сначала сам хотел присутствовать на нем. Но все получилось по-другому.

Накануне совещания руководство ОГПУ решило отправить в Финляндию не его, а Николая Потапова, поскольку встрече с Кутеповым решили придать исключительно военный характер. Менжинский поручил ему настаивать на том, что выступление «внутренних сил» еще не готово, и всеми силами компрометировать идею террора. В разговоре с Потаповым Менжинский сказал, что «Трест» себя почти изжил и после совещания в Финляндии нужно будет подумать, что с ним делать.

Двадцать пятого марта Потапов прибыл в Териоки. Вместе с ним был и еще один «представитель» «Треста» по фамилии Зиновьев (!). Он как бы отвечал за работу на флоте. На самом деле, Зиновьев тоже являлся сотрудником ОГПУ (по другим данным — сотрудником Разведывательного управления РККА). 26 марта приехала Захарченко. В тот же день началось совещание.

Кутепов интересовался, когда можно ждать выступления «внутренних сил». Потапов отвечал уклончиво. Генерал предлагал направить в Советский Союз группу из 20–30 человек, которая будет совершать теракты под контролем «Треста», а сами «трестовцы» будут оставаться в тени и сохранять свои силы до переворота. Потапов не стал возражать — это бы вызвало подозрения. Он предложил обсудить этот вопрос на заседании Политсовета. 28 марта совещание в Териоках закончилось. Но Кутепов и Захарченко были неприятно удивлены тем, что в Финляндию не приехали ни Якушев, ни Опперпут-Стауниц. Последний казался Кутепову полным антиподом «старорежимному» барственному и склонному к выжидательной тактике Якушеву. Кутепов-цы делали ставку на то, что Опперпут втайне от Якушева возглавит в России «террористическую работу».

Вернувшись в Москву, Захарченко передала Опперпуту личное письмо Кутепова. А заодно предложила Опперпуту возглавить террористическую группу. Кроме того, Захарченко рассказала, что вскоре несколько кутеповских боевиков прибудут в СССР не по каналам «Треста».

То, что произошло потом, в разное время объясняли по-разному. Но после этого история «Треста» с огромной скоростью понеслась к финишу — как автомобиль без шофера.

«Советский Азеф»

В начале апреля 1927 года подвыпивший Георгий Радкевич устроил драку в одной из московских пивных и загремел в милицию. Оттуда его доставили в ОГПУ. Радкевича, конечно, освободили, но Захарченко была встревожена этим происшествием. Она настояла, чтобы ее муж срочно отбыл за границу через «окно» в Финляндию. 10 апреля Радкевич уехал в Ленинград, с ним поехала Захарченко. Однако 11 апреля от нее пришла телеграмма — Радкевич пропал. Тогда Опперпут обратился с просьбой к своему начальству в ОГПУ разрешить ему отправиться искать его. Ему дали «добро».

Сама Захарченко решила отправиться в Финляндию — по некоторым данным, Радкевич был уже там. Опперпут-Стауниц вызвался проводить ее до границы и донести чемодан. Однако на границе они оба почти бегом пустились на финскую сторону, оставив в полном изумлении связника, который должен был перевести в Финляндию только одну Захарченко. Обратно Опперпут уже не вернулся.

После того как его побег за границу стал неоспоримым фактом, ОГПУ обыскало конспиративную квартиру в Ленинграде, на которой он останавливался. Там чекисты нашли оставленное Опперпутом письмо. В нем он сообщал, что не вернется в СССР, и требовал за свое молчание 125 тысяч рублей золотом[105]. Оставил он записку и своей жене в Москве — в ней он предупреждал, что она вскоре может услышать о нем как о «международном авантюристе». Так и начался «закат “Треста”».

Близкий к советским и российским спецслужбам историк Теодор Гладков в биографии Артура Артузова считал, что главными причинами бегства Опперпута-Стауница стали «алчность плюс идейное и моральное воздействие Захарченко-Шульц». Причем, по его утверждению, сама Захарченко узнала о работе Опперпута на ОГПУ только после того, как они пересекли границу. Но, скорее всего, он рассказал Захарченко о своем сотрудничестве с чекистами гораздо раньше, и их побег был подготовлен. Об этом говорит хотя бы такой факт: Радкевич неожиданно для всех, в том числе и для эмигрантов, ушел из СССР через польскую границу, да к тому же увел с собой двух кутеповских офицеров-боевиков — Шорина и Каринского. Там их совсем не ждали.

Что на самом деле стояло за бегством Опперпута? По одной версии, это была тонкая игра чекистов, решивших ликвидировать «Трест», использовавших Опперпута «втемную». По другой версии, побег Опперпута стал полной неожиданностью для ОГПУ. Она кажется более похожей на правду, хотя, конечно, непатриотично говорит о серьезных проколах в работе чекистов. После побега им пришлось сворачивать работу «Треста» почти что в пожарном порядке.

Десятого апреля генерал Потапов написал генералу Кутепову. По его словам, складывалась следующая ситуация: Опперпут-Стауниц — провокатор и предатель, который чуть ли не с 1918 года служил в ВЧК, а в отношении Захарченко у «Треста» имелись сомнения. По их «наводке» чекисты начали аресты членов «Треста», Якушеву пришлось скрыться, хотя он «по-видимому, в относительной безопасности — связь с ним имеем».

«В настоящий момент еще совершенно невозможно учесть размеров убытков, — подчеркивал Потапов. — Однако уже сейчас есть основание полагать, что Опперпут вел очень сложную игру с конкурентами [ОГПУ. — Е. М.] и в своих собственных интересах. Он давал конкурентам, видимо, не все, что знал, ибо иначе нельзя объяснить сравнительно ограниченные размеры, протестов [арестов. — Е. М.]. Пока нужно сказать, что окончательно скомпрометированы главное правление Треста и привлечена к делу почти вся связь, непосредственно обслуживавшая главное правление…» Другими словами, ОГПУ устами Потапова пыталось навести тень на плетень: провалы в «Тресте» — дело рук «нового Азефа» Опперпута. Само же существование в СССР мощной подпольной монархической организации сомнению не подлежит.

Через некоторое время, 21 апреля, на последней странице московских «Известий» появилась напечатанная петитом короткая заметка под заголовком «Ликвидация контрреволюционной шпионской группы», в которой говорилось о раскрытии подпольной организации, «называвшей себя сторонниками бывшего великого князя Николая Николаевича». Из этого сообщения тоже вытекало, что «Трест» был подлинной тайной монархической организацией.

Тем временем бегство Опперпута стала обсуждать эмигрантская пресса. Газеты наперебой публиковали сенсационные подробности истории «самого крупного после Азефа провокатора». Многие были уверены, что его побег предпринят вовсе не с целью разоблачения действий ОГПУ, а для подготовки какой-то новой «грандиозной провокации со стороны Советов». 9 мая 1927 года рижская газета «Сегодня» опубликовала об Опперпуте-Стаунице заметку под названием «Советский Азеф». А 17 мая в той же газете появилось большое письмо самого Опперпута, который пояснял, что являлся секретным сотрудником КРО ОГПУ с 1922 года и бежал из России, чтобы «своими разоблачениями раскрыть всю систему работы ГПУ и тем принести посильную пользу России». Автор письма заявлял, что советские сообщения о раскрытии крупной монархической организации — это «гнусная ложь», поскольку эта организация является «легендой» ОГПУ. По его словам, в организации участвовали около 50 чекистов и их помощников, и их «имена, адреса и клички по ГПУ и легенде будут своевременно опубликованы».

Опперпут назвал лишь некоторых из них — например Владимира Стырне. Он обещал продолжать свои разоблачения и призывал прессу к «терпению и хладнокровию». Но пока он ни словом ни упомянул о Якушеве и Потапове. Ничего он не рассказал и о гибели Сиднея Рейли.

Опперпут написал около трех десятков писем, статей и записок о своей деятельности, и далеко не все из них тогда попали в прессу. Самые важные бумаги он передавал непосредственно генералу Кутепову и, возможно, сотрудникам финской и польской разведок. В Хельсинки его долго допрашивали сначала офицеры финского, а потом и польского Генеральных штабов. Поляки для этого специально прибыли в Финляндию. Вскоре после бегства Опперпута туда же приехал и Кутепов вместе с Радкевичем и Карин-ским.

Опперпут подробно поведал об истории «Треста», о том, какую роль в ней сыграли Артузов, Стырне, а также Якушев и Потапов. Он изложил все, что знал о структуре ОГПУ, его отделах, о том, как ведутся допросы и как вербуется секретная агентура. И Кутепов, и сотрудники финской и польской разведок были вынуждены в конце концов признать, что эти показания очень похожи на правду. Для них это был тяжелый удар. Да и не только для них — для всей воинственно настроенной эмиграции. Получалось, что вождей эмиграции попросту оставили в дураках, что чекисты пять лет откровенно морочили им головы. И теперь любой серьезный политик или бизнесмен в Европе или в Америке еще сто раз подумает перед тем, как помогать деньгами Белому делу.

Барон Петр Врангель писал в письме своему другу генерал-лейтенанту Ивану Барбовичу (9 июня 1927 года): «Разгром ряда организаций в России и появившиеся на страницах зарубежной русской печати разоблачения известного провокатора Опперпута-Стауница-Касаткина вскрывают в полной мере весь крах трехлетней работы А. П. Кутепова. То, о чем я неоднократно говорил и Великому Князю, и самому Александру Павловичу, оказалось, к сожалению, правдой. А. П. всецело попал в руки советских Азефов, явившись невольным пособником излавливания именем Великого Князя внутри России врагов советской власти».

В другом письме (21 июня) тому же Барбовичу барон выразился еще резче: «С А. П. Кутеповым я говорил совершенно откровенно, высказав ему мое мнение, что он преувеличил свои силы, взялся за дело, к которому не подготовлен, и указал, что нравственный долг его, после обнаружившегося краха его трехлетней работы, от этого дела отойти. Однако едва ли он это сделает. Ведь это было бы открытое признание своей несостоятельности. Для того, чтобы на это решиться, надо быть человеком исключительной честности и гражданского мужества». Вряд ли можно сомневаться в личной честности и гражданском мужестве генерала Кутепова, но «от этого дела» он действительно не отошел — даже наоборот.

Что же касается Захарченко и Радкевича, то они были морально раздавлены обрушившимися на них фактами. Дело, ради которого они несколько лет рисковали своей жизнью и которому отдавали всех себя, оказалось пшиком, а они сами — марионетками в руках ОГПУ.

Весной 1927 года Мария Захарченко увиделась с Пепитой Бобадилья. Вдова Рейли нс могла нс заметить, насколько она изменилась со времени их последней встречи: «Лицо се похудело и пожелтело. От прежнего самообладания и уверенности в себе нс осталось и следа. Мария боялась. После долгих расспросов она объяснила, что уехала из России вопреки запрету своих начальников. То. что она нарушила дисциплину, мучило ее. Но это объяснение меня не удовлетворило. Я поняла, что она обнаружила какое-то предательство в “Тресте”·.

Вскоре Пепита получила от Захарченко письмо из Финляндии. Из него было видно, что ее последние надежды и сомнения растаяли. «Катастрофа разразилась, все погибло, все потеряно, осталась только смерть, — писала она. — Разве можно жить после того, что я узнала? Все было ложью, фальшью. Меня провели, обманули, как тысячи других истинных патриотов.

Наша организация полна провокаторов. Они играют руководящую роль в организации и не подпускают честных людей к истокам работы. Каждый раз я подавляла сомнения, но теперь один из членов организации раскрыл мне все. Он только что бежал сюда из России и выдал предателей. Подробности прочтете в газетах. Только теперь стала известна правда, так долго мучившая нас обеих. Но я понесу свой крест до конца».

Член боевой организации Кутепова, бывший офицер-артиллерист Виктор Ларионов вспоминал о Захарченко: «Она считала себя обреченной, смотрела на свою гибель, как на нужный шаг в предстоящей борьбе… Эта обреченность при сознании безнадежности победы сегодня и делали Марию Владиславовну героиней в наших глазах: “Мы погибнем, но за нами придут другие. Наше дело не умрет вместе с нами”».

Однажды Захарченко познакомила Ларионова с Оппер-путом, сидевшим в кресле худощавым рыжеватым шатеном с острой бородкой. Он встал, пожал Ларионову руку и представился: «Опперпут-Стауниц. Ответственный работник КРО ОГПУ».

«Теперь настало время платить, — говорила тем временем Захарченко. — Теперь руки развязаны. Мы осуществим то, чего не позволял под различными предлогами проклятый “Трест”. Мы начнем террор».