Сидней Рейли: Жизнь и приключения английского шпиона из Одессы

К весне 1925 года Рейли почти оправился от потрясения, вызванного арестом Савинкова и своим поражением в судебном процессе. И хотя его письма по-прежнему были полны жалоб и сетований на трудности с деньгами и манеры американцев, чувствовалось, что вскоре он снова будет готов выйти на «тропу войны» с большевиками. Сам Рейли в своих письмах начал туманно намекать, что у него появились кое-какие «политические дела» и, возможно, вскоре они потребуют его возвращения в Европу.

«У меня на этой почве ведутся весьма серьезные переговоры, о которых я Вам не могу еще сообщить подробностей. Возможно, что в связи с этими переговорами мне скоро придется вернуться в Европу и тогда я посвящу Вас в суть их», — сообщал он Бурцеву 3 апреля 1925 года. «Мои политические планы развиваются медленно, но, я думаю, верно, и мы скоро о них переговорим устно», — писал он ему 15 мая.

Что же представляли из себя эти «политические планы»? В двух словах: теперь ему, как раньше Савинкову, предлагали вступить в связь с «мощной подпольной организацией» в Советской России и совместно с ней бороться против большевиков. Главная загадка, на которую, по большому счету, нет ответа до сих пор, почему такой опытный человек и разведчик, как Рейли, всего лишь несколько месяцев назад предупреждавший в точно такой же ситуации Савинкова о возможности «советской провокации» и видевший потом, как оправдались его подозрения, так легко сам пошел на контакт с представителями еще одного «треста» из Советской России? Ведь этот роковой шаг и привел его к гибели.

Что же все-таки его заставило сделать это? Но обо всем по порядку.

В конце января 1925 года Рейли получил письмо от своего старого знакомого — коммандера Эрнста Бойса, в то время резидента СИС в Финляндии. Оно было написано эзоповым языком, но Рейли сразу же понял, о чем в нем шла речь. Возможно, с этим шифром (собственно, это был даже не шифр, а некая иносказательность) он уже встречался раньше.

«Дорогой Сидней! — писал Бойс. — В Париже к Вам могут явиться от моего имени супруги Красноштановы. Они сообщат Вам известие из Калифорнии и передадут Вам письмо со стихотворением Омара Хайяма, которое Вам необходимо выучить наизусть. Если их дело Вас заинтересует, попросите их остаться. Если же дело Вас не заинтересует, скажите просто: “Спасибо, до свидания”».

Красноштановы, по его словам, представляют предприятие, которое вскоре — года через два — приобретет большое влияние на европейском и американском рынках. Пока же оно не афиширует свою деятельность из-за происков конкурентов, особенно двух крупных группировок.

Первая — это международная группировка очень влиятельных людей, которые опасаются, что успех предприятия «может неблагоприятно отразиться на их финансовых делах». Вторая — «германская группировка» — сама хотела бы сотрудничать с предприятием, но руководители проекта боятся, что она приберет к рукам все дело. Поэтому они установили связи с французской группой, «состоящей из менее амбициозных людей», а теперь хотят привлечь к совместной работе и английскую группу. Но дело это настолько серьезное, что они даже отказываются сообщить, кто стоит во главе их предприятия.

Тут самое время дать перевод со шпионского языка на русский. Итак: Красноштановы — это Мария Захарченко-Шульц и Георгий Радкевич; Калифорния — Россия; стихотворение Омара Хайяма — пароль, предприятие — это якобы подпольный монархический «Трест»… (То, что предприятие «года через два приобретет большое влияние на европейском и американском рынках», означало, что «Трест» планирует переворот в России через два года. Действительно, руководство «Треста» не раз давало понять, что свержения Советов следует ожидать не раньше 1926–1927 годов, после того, как организация накопит силы и будет готова выступить.)…конкуренты из двух группировок — это, во-первых, руководство СССР и ОГПУ, а во-вторых, прогермански настроенные монархисты-эмигранты. Соответственно, под французской группой подразумеваются кутеповцы и других эмигранты, базировавшиеся в Париже, а английская группа — вероятно, британская разведка и британский политический истеблишмент.

Далее Бойс просил Рейли высказать свое мнение о том, насколько серьезно и реально «это предприятие». «Думаю, — писал он, — что этот план, возможно, заменит тот, над которым Вы в свое время работали и который так катастрофически рухнул. Вы окажете мне очень большую услугу, если согласитесь заниматься этим делом. Единственное, о чем бы я хотел бы Вас попросить, так это не посвящать в наши с Вами дела отдел, в котором я работаю, поскольку, как государственный чиновник, я не имею права заниматься подобными вещами. Я знаю Ваш интерес к делам, которые требуют терпения и выдержки в отношении всевозможных происков и враждебных действий». Опять-таки перевод: под планом, над которым работал Рейли и который катастрофически рухнул, подразумевалось, естественно, сотрудничество с Савинковым и его провал. Еще одна важнейшая деталь — британский резидент прямо указывал в письме, что привлечение Рейли к «делам предприятия» — это исключительно его личная инициатива. И Секретная служба ничего не знает об этом.

Письмо очень заинтересовало Рейли. Оно пришлось как нельзя более кстати. Ведь он уже затратил столько сил и средств на попытки воплотить похожие идеи в жизнь, но пока все пошло прахом. А вдруг у него появляется еще один шанс?

Не последнюю роль, видимо, сыграл и тот факт, что предложение поучаствовать в «делах предприятия» поступило Рейли не от эмигрантов и не от «подпольщиков из России», которым после истории с Савинковым он вряд ли бы поверил, но от сотрудника и резидента британской разведки, которого он хорошо знал. Ведь рекомендации Бойса дорогого стоили.

Тогда Рейли и совершил первую ошибку. Он клюнул. Ведь идея письма была инспирирована в ОГПУ и оно было виртуозно подброшено Бойсу в Финляндию. О чем сам Бойс, конечно, тогда не подозревал.

«Окно в Европу»

Чекисты решили сыграть с Рейли в ту же самую игру, которую они совсем недавно блестяще провели против Савинкова. Но почему они выбрали в качестве своей цели именно Рейли? Ведь в эмиграции было немало более крупных и более символических фигур. И их захват мог бы иметь еще больший резонанс, чем в случае с Савинковым. Однако все дело как раз в том, что чекисты, по-видимому, не стремились проводить операцию против Рейли в пропагандистских целях. Нет, он был нужен им совсем не для этого.

Автор «романа-хроники» «Мертвая зыбь» Лев Никулин так описал момент зарождения идеи «заманивания Рейли» в СССР. Дело происходило во время разговора Феликса Дзержинского и его заместителя Вячеслава Менжинского:

«— Этот злодей, пока жив, не оставит в покое советский народ.

И тогда было решено поймать Рейли».

Но это, конечно, весьма художественное упрощение всего сюжета операции. На самом деле, в истории о том, как появился план заманить Рейли в «сети ОГПУ», еще остается немало белых пятен и нестыковок.

Считается, что Дзержинский поставил перед КРО ОГПУ задачу «по выводу Рейли на территорию СССР» еще в ходе операции с Савинковым. Данные о том, что Рейли проявляет большой интерес к обстановке в России, начали поступать по каналам ОГПУ еще в 1924 году. Об этом, например, докладывал Андрей Федоров. Поступали подобные сигналы и от других разведчиков. Разумеется, чекисты были не прочь поймать Рейли, так сказать, «из принципа». Ни 1918 год, ни его помощь Савинкову в Москве никогда не забывали. Но это была далеко не главная причина.

В январе 1921 года руководство ВЧК приняло решение о создании постоянно действующих курсов подготовки оперсостава. Занятия проходили в центре Москвы, по адресу Покровка, дом 27. В 1922 году они получили название Высших курсов ГПУ, а потом они неоднократно меняли название: Центральная школа ОГПУ/ ГУГБ НКВД СССР/ НКВД СССР/ МГБ СССР, Высшая школа МГБ СССР/ КГБ СССР. Первыми преподавателями курсов стали чекисты, проводившие, в частности, операции «Трест» и «Синдикат-2».

С февраля по май 1928 года на Высших курсах ОГПУ лекции по контрразведке читал и Артур Артузов. Он также выступал с лекциями в Центральной школе ОГПУ и в Высшей пограничной школе ОГПУ. Среди прочего, Артузов рассказывал и об операции «Трест», и о том, как шла разработка операции по выманиванию Рейли в СССР: «От “Треста” имелись послы в Риге, Ревеле, Париже и Лондоне. С ними считались как с представителями второго (подпольного) правительства России… Пожалуй, в некотором недоверии остались англичане. И они решили прощупать истинную силу “второго” правительства. Для этого выбрали Рейли».

Другими словами, нейтрализация Рейли могла бы, по мнению чекистов, отвести угрозу от «Треста». Еще большую ценность Рейли представлял для них как источник информации о британской секретной службе и ее агентах, а также о положении дел в английских политических сферах. Ведь в Москве господствовало убеждение, что за многими эмигрантскими организациями и поддерживающими их поляками, финнами, эстонцами, румынами стояли именно англичане.

Правда, в этом смысле чекисты переоценивали значение Рейли. Он уже несколько лет не работал в Секретной службе, да и его сведения о ситуации в британском истеблишменте были явно «второй свежести». Наконец, главное: непонятно, откуда у Артузова появилась информация о том, что англичане хотели использовать Рейли для того, чтобы прощупать «Трест». Известно, что он начал интересоваться контактами с «Трестом» только после того, как получил письмо от Эрнста Бойса. То есть сами же чекисты и заставили его действовать.

Согласно официальной версии советских, а потом и российских спецслужб, идея «привлечь Рейли» к работе «Треста» возникла на Лубянке. Потом ее с помощью Якушева подбросили Марии Захарченко и Георгию Радкевичу.

В январе 1925 года Захарченко и Радкевич (они же «супруги Шульц») появились в Финляндии. Главная задача их поездки состояла в организация «окна» на советско-финской границе, которое бы использовалось для нужд «Треста». Впрочем, «окно» на советско-финской границе уже существовало, и им в своих интересах пользовались финны. Они же потом как бы «сдали его в аренду» русским контрреволюционерам. Но ни они, ни представители белой эмиграции еще не догадывались, что «окно» — это тоже часть операции ОГПУ.

Теперь необходимо познакомиться еще с одним человеком, сыгравшим огромную роль в операции с Рейли и вообще во всей «операции “Трест”».

В 1925 году ему только-только исполнилось 24 года. По национальности он был финном, родился в Гельсингфорсе, участвовал в Октябрьской революции в России и в гражданской войне в Финляндии в 1917–1918 годах (естественно, на стороне красных). После поражения красных в Финляндии снова вернулся в Россию, участвовал в Гражданской войне, окончил школу красных командиров и был направлен служить на советско-финскую границу начальником 13-го кордона (в мае 1924 года кордоны были переименованы в заставы) под Сестрорецком и Белоостровом. Направление это было опасное. До Петрограда рукой подать, и если нарушитель благополучно сумеет перейти границу, вряд ли его потом вообще найдешь в большом городе. Звали этого человека Тойво Вяха.

После событий 1925 года он бесследно исчез. И появился только спустя 39 лет, когда консультировал писателя Льва Никулина, работавшего над романом «Мертвая зыбь». А в начале 70-х годов в Петрозаводске вышла небольшая книжка «Красные финны», автором которой значился «И. М. Петров (Тойво Вяха)».

Откуда у него появился такой псевдоним — об этом немного позже. Что же касается книги, то это были его «литературные мемуары» о различных эпизодах жизни и службы. В том числе и об «операции “Трест”». Конечно, необходимо сделать скидку на то, что воспоминания Вяха, скорее всего, были записаны и потом обработаны кем-то из литературных редакторов в духе требований того времени. Но и при этом они остаются ценным и ярким свидетельством о тех событиях.

В то время граница между СССР и Финляндией проходила по реке Сестре (Раяйоки). Никаких инженерных сооружений и контрольно-следовых полос на ней еще не было, да и проложить их не могли — вся земля находилась еще в частном пользовании. «Но выход нашли, — писал Вяха. — В лесных массивах стебельки травинок связывали вершами одну к другой. И так на протяжении многих сотен метров. Местами даже по два-три ряда. Получается неплохая контрольная полоса! Внимательно, метр за метром, осматривали береговые откосы — изучали, какие следы на них оставляет нарушитель».

Весной 1924 года Вяха срочно вызвали к руководителю Ленинградского ОГПУ Станиславу Мессингу и дали секретное задание. Он должен был установить связи с финскими контрабандистами, доставляющими через границу дефицитные товары. Расчет чекистов состоял в том, что вскоре «продажным пограничником» заинтересуется и финская разведка, которая будет с его помощью переправлять в СССР своих агентов.

Почему выбор пал именно на него, Вяха так никогда не узнал. Да и задание ему не понравилось. Однако он приступил к его выполнению. Дела пошли удачно. Вскоре у него уже действительно имелись связи с контрабандистами, а затем с той стороны границы прибыли и более важные люди. Они прямо заявили ему: контрабанда — это ерунда, он может заработать гораздо больше, а потом и вернуться на родину, в Финляндию, если будет выполнять их указания. При этом намекнули — в случае чего, о связях Вяха с контрабандистами они могут сообщить и советским властям.

Вяха начал демонстративно сомневаться, спросил, как ему будут переводить деньги. Попросил, чтобы деньги переводили на банковский счет в Финляндии — зачем ему они в Советском Союзе? Но, в общем, согласился.

Прошло еще некоторое время. Его снова вызвали к Мессингу, который сообщил, что Вяха теперь поступает в распоряжение русских монархистов. Финны остаются лишь в роли связных. «А вы через границу будете переправлять людей. Опасных врагов. И туда, и обратно», — сказал Мессинг.

Люди через его «окно» проходили разные. Были всякие, «и опасные враги, и пустышки. Проходили также и свои». Некоторых он помнил и спустя сорок с лишним лет. Был некий капитан царского флота, который не умел плавать и жутко боялся воды. Вяха перетягивал его через пограничную реку веревкой — как бревно.

Однажды он перебрасывал за границу родственников важных особ. Это делалось для того, чтобы показать могущество «Треста», а эти люди, как сказали Вяха чекисты, обычные «лоботрясы» и не нужны даже в тюрьме. Один вроде бы даже приходился племянником самому Врангелю, другой был музыкантом и даже границу переходил с каким-то инструментом в футляре.

Но больше всего ему запомнились Георгий Радкевич и Мария Захарченко. Умные, сильные, смелые, решительные, волевые и идейные противники. Особенно Захарченко. Правда, Вяха в своих мемуарах написал, что она прошла путь от патриотки России до садистки, которая наслаждалась «страданиями всех пролетариев и мужиков, захвативших Россию, Россию ее дяди [Вяха считал ее настоящей племянницей генерала Кутепова. — Е. МД и монарха… Веревок, виселиц, взрывчатки, крови ей надо!». Ну, да можно подумать, что на другой стороне были только душевные и добрые люди…

«Шульц — женщина средних лет, — отмечал Вяха. — Хорошо сложенная, с красивым лицом, только немного зеленоватого оттенка. Одевалась со вкусом, но скромно, под сельского врача. И саквояж в руке носила маленький, рыжий, как у врачей тех лет. И инструменты в нем. Но не медицинские, а те, которыми отправляют на тот свет. Таких “инструментов” у нее всегда было много. Малюсенькие — в руке, под перчаткой. Покрупнее — в кармане пальто и совсем внушительное оружие — в саквояже».

Захарченко, по его словам, в любой момент могла проверить его. Даже по мелочам. Однажды, например, хотела подарить ему кожаный портсигар, отделанный золотом.

Вяха взять его отказался — сразу же возникнет вопрос: где он раздобыл эту дорогую вещь? А если бы взял? Значит, он таких вопросов не боится. Тогда одно из двух: либо он глупый и неосторожный человек, либо агент ОГПУ. В любом случае, доверие к нему было бы подорвано.

Несколько раз через границу Вяха переводил и Якушева. Однажды Мессинг вызвал пограничника к себе, а у него в кабинете сидел какой-то человек, закрывшийся газетой. Мессинг поинтересовался у Вяха мнением о «господине», которого он накануне переводил через «окно». Тот сказал, что это опаснейший и умный враг. Тогда человек с газетой сложил ее и оказался Якушевым. «Было вначале неловко. Потом посмеялись», — вспоминал Вяха.

За время работы «окна» он не раз встречался и с финнами, но те, по его словам, вели себя очень осторожно и были всегда в штатском — Вяха особо отметил этот факт после того, как в сериале «Операция “Трест”» на границе появился финский офицер в полной военной форме. Если же с ним встречались русские монархисты, то финны тут же исчезали: все должно было быть обставлено так, как будто финские власти ничего не знают об «окне». К нему финны относились корректно, и его счет в банке регулярно пополнялся — словом, с ним вели честную игру.

Роль «хозяина окна» Вяха играл полтора года. Он очень устал. К тому же его начали подозревать сослуживцы. Еще бы, странно себя ведет, отлучается с заставы. Раскрывать его роль раньше времени было нельзя, поэтому особо бдительных пограничников отсылали с 13-й заставы подальше, «без права выезда до особого приказа».

В январе 1925 гола Вяха переправил в Финляндию «супругов Шульц» — Марию Захарченко и Георгия Радкевича. Через некоторое время они встретились с представителем генерала Кутепова в Хельсинки Николаем Бунаковым. Он также представлял и интересы «Треста» — был как бы его «послом».

Эмигрант, бывший эсер Бунаков сотрудничал также с британской разведкой и имел кодовое имя СТ28. Благодаря своим «шпионским» связям он свел «Шульнов» с резидентом СИС в Финляндии Эрнстом Бойсом и сотрудниками финской военной разведки, в том числе с начальником пограничной полиции Выборгского округа (по другим данным — начальником разведотдела финской пограничной полиции) капитаном Густавом Эриком Розенстремом.

Во время встреч с Бойсом они и изложили ему предложение «Треста» — привлечь к активной работе против большевиков Сиднея Рейли. Мол, многие члены организации хорошо помнят его по 1918 году, и вообще, участие такого опытного офицера и разведчика в борьбе, несомненно, приблизит «день победы».

Бойс согласился с «Шульцами» и написал Рейли в Нью-Йорк о том, что с ним хотят встретиться «супруги Красно-штановы».

Удочка была заброшена — теперь оставалось только ждать, как поведет себя «большая рыба». И Рейли, как уже говорилось, клюнул.

«Дело освобождения России есть самое важное дело в жизни»

В ответном письме Бойсу Рейли выразил сожаление, что не смог встретиться с «калифорнийцами» в Париже, но подчеркнул, что «план, который предлагают калифорнийские купцы, представляет исключительный интерес». Он отметил, что «рядовые акционеры» хорошо понимают, что они хотят и какими средствами могут осуществить свои цели. Но им, по мнению Рейли, не хватает денег и понимания, «кто главные игроки на этом международном рынке».

О деньгах Рейли писал, что найти их можно, но только при условии, что план будет полностью готов и что из него будет ясно — трест действительно готов справиться с «реорганизацией предприятия». Он даже называл людей, которые могли бы помочь как деньгами, так и «связями с международным рынком». Первым он назвал «крупного представителя автомобильной промышленности» — имелся в виду знаменитый Генри Форд. Осталось, правда, непонятным — всерьез ли Рейли писал о возможности поддержки со стороны Форда и Черчилля, или же все это было из области его очередного политического прожектерства?

О Черчилле Рейли писал: «Я всегда находился с ним в добрых отношениях, а прошлом году, после краха моего предприятия, у меня с ним состоялась интересная переписка по этому вопросу. Он готов выслушать любые здравые идеи, особенно если они представляют интересы меньшинства. Он заявил об этом в одном из своих конфиденциальных писем ко мне».

В конце письма Рейли замечал: «Я был бы рад, если бы калифорнийцы вступили в связь со мной лично либо путем переписки».

Получив ответ Рейли, Бойс связался с Николаем Бунаковым и соединил их между собой напрямую. Между агентами СТ1 и СТ28 завязалась переписка.

«Бунаков изъявил желание связаться с Рейли, видя в нем не только представителя “владычицы морей”, помощь которой неплохо заполучить, но и человека, который обладает определенным опытом колонизаторских методов свержения неугодных режимов, — рассказывал Артузов. — Отсюда и оживленная переписка с ним. Бунаков снабжал англичан некоторыми сведениями из России». Так Рейли с ОГПУ соединила еще одна ниточка.

Рейли очень быстро вошел во вкус. Уже 27 марта 1925 года он написал Бунакову длинное письмо, почти трактат (чувствуется, что после того, как прервалась его переписка с Савинковым, соскучился по таким «политическим» письмам), в котором высказывал свои соображения о средствах борьбы с большевиками в России.

Это послание крайне любопытно. Во-первых, оно не только дает представление о том, как Рейли видел тактику и стратегию действий контрреволюционных сил в Советском Союзе, но и показывает его способности аналитика, пытающегося нарисовать картину развития событий в ближайшем будущем. И, судя по письму, аналитиком Рейли оказался далеко не блестящим:

«7/111—925

Глубокоуважаемый H. Н.

Я надеюсь, что этот первый обмен письмами положит начало полезной совместной работы с Вами и Вашими друзьями. Считаю необходимым поэтому, чтобы мы поняли друг друга до конца и нашли общую почву по некоторым основным вопросам.

Решение общерусского вопроса (я оставляю в стороне проблемы национальностей, федерации и т. д.) зависит от трех главных моментов: 1) положения власти, 2) отношения населения, 3) способов борьбы. Ограничусь самым кратким разбором первых двух, т. к. вероятно, в их оценке мы сходимся.

1) Положение власти, [здесь и далее подчеркнуто Рейли. — Е. М.] Власть медленно, но неминуемо разлагается и отмирает. Героический период закончен весною 1921 г.; наступивший затем период попыток консолидации власти и стремления к строительству (НЭП) не мог дать желательных результатов в виду страшного напора голода и экономического развала (о других причинах — лишнее говорить). С момента смерти Ленина начинается уже явное разложение (склока, уступки, чередующиеся с “реакцией” Троцким и т. д.). Пафос исчерпан, мировая революция не удалась, крестьянство не завоевано — власть должна пасть. Это аксиома. Вопрос только когда? Следует думать, что процесс отмирания будет медленный, т. е. может продлиться еще 2–3 года, т. к. огромное число людей (миллионов 5–6), занимающих в стране так или иначе привилегированное положение, кровно заинтересованы в сохранении власти. Как падет власть? Следует думать, что не иначе как революционным, насильственным путем, как падала всякая другая негодная и ненавистная власть в мире.

2) Отношение населения. Все указывает на то, что оно — в своих широких массах — настроено к власти определенно отрицательно. Я не склонен переоценивать этого явления. Отношение населения не действенное. Население (т. е. крестьянство) просто ускользнуло от власти, но оно ни к кому другому не пристало и, вероятно, долго еще не пристанет. — Ближайшими активными факторами могут явиться только рабочие (я включаю кооперативы всякого рода) и армия. Первые, при удачном стечении обстоятельств (неуплата жалованья, недостаточный подвоз продуктов, забастовки), могут быть быстро подняты против власти, но успех будет зависеть всецело от отношения армии. Красная армия до сих пор для меня неразрешимая загадка. Существенный вопрос: что идет быстрее — инфильтрация в армию здорового крестьянского элемента или коммунизация рекрута? Вероятно, в первых стадиях переворота больше всего нужно считаться с специальными частями ГПУ и ЧОН. О них я мало знаю достоверного, но допускаю, что и они, хотя бы ввиду своей численности, не могут в удачный момент избегнуть действия общего закона солдатского бунта, т. е. должны поддаться массовому настроению окружающей среды.

Мы это видели в марте 917 г. на примере столичной полиции, жандармерии и т. д.

Перехожу к самому важному: способам борьбы. Оставим в стороне все применявшиеся до сих пор способы: белые и зеленые вооруженные действия, сшитые белыми нитками заговоры, интервенции и все эмигрантские предприятия. Все они изжили свою целесообразность. Так или иначе импульс борьбы должен исходить из России и материал для организации борьбы должен быть найден там же (я оставляю в стороне вопрос о введении в удобный момент врангелевских войск и т. д.). Существует ли этот материал? Я думаю, что да — население, враждебно настроенное к власти, откидываю, как материал непригодный или негодный в период организации борьбы. Приходится рассматривать его только как благоприятную среду. Но в этой среде заметна уже агломерация пригодного материала. В первую очередь я ставлю все так называемые оппозиционные группы. Мне кажется, что ими можно воспользоваться как “саперными частями” в предстоящей борьбе. Всех их объединяет по крайней мере одно страстное желание: “ôt toi que je m’y mette”[91]. Они меньше всего способны минировать крепость власти. Но самый надежный и, с нашей точки зрения, желательный материал нужно искать в беспартийной среде совработников, офицеров и т. д. — Поэтому первый и главный способ борьбы я вижу в организации тесного контакта со всеми теми группами, которые, хотя, близко соприкасаясь с властью и составляя часть ее, все-таки являются естественными ее врагами и жизненно заинтересованы в ее свержении. Это значит постоянное проникновение в армию, в ГПУ, во все части аппарата власти, в рабочие союзы, в кооперативы. Это значит будничная кропотливая темная работа на значительный срок. Возможна ли такая работа при настоящих условиях, совершенно ускользает от моего кругозора — но без нее я не жду успеха.

Такого рода организация предполагает исключительно крепкий и конспиративный центр. Возможно ли его длительное существование при настоящих условиях — не знаю — Русская история являет несравненный пример такой организации — это “Народная Воля”. Я думаю, что, чтобы спасти Россию, нужно воскресить целиком (только минус социализм) Исполнительный Комитет Народной Воли со всеми его способами борьбы. На первый я уже указал. Второй я вижу в пропаганде (насколько она сейчас возможна), а главным образом, в создании органа (хотя бы за границей), но питаемого исключительно Русскими силами изнутри. Эмигрантская пресса потеряла всякое значение, как за границей, так и в России; из боевой она превратилась или в узкую партийную, или, за немногими исключениями, в просто обывательскую. — Каждое движение должно иметь голос! Этот голос должен быть достаточно могучим, чтобы его слышали и в России, и за рубежом, и этот голос должен быть авторитетным.

Третий способ, вне которого, по моему глубокому убеждению, нет спасения — это террор. Террор, направляемый из Центра, но осуществляемый маленькими независимыми группами или личностями против отдельных выдающихся представителей власти. Цель террора всегда двояка. Первая — менее существенная — устранение вредной личности; вторая — самая важная — всколыхнуть болото, прекратить сплавку, разрушить легенду о неуязвимости власти, бросить искру!

Нет террора — значит, нет пафоса в движении, значит, что жизнь с такой властью еще не сделалась решительно невозможной; значит, что движение преждевременно или мертворожденно.

Вы скажете, что хорошо говорить о терроре тем, кто сидит за границей, а я отвечу Вам, что я знаю людей, потративших громадную энергию на его подготовку (соответственно с настоящей обстановкой и с последними требованиями техники) и готовых пойти на него, как только будут в наличности нужные средства.

Итак, вот три главных способа: организация, пропаганда и террор. Повторяю: я не знаю, насколько при настоящих условиях эти способы доступны, но я уверен, что в них “все законы и пророки”.

Перехожу теперь к другой проблеме, удачное разрешение которой будет играть огромную роль в борьбе против власти. Это отношение правительств Европы и Америки. Разочарование в прошлых интервенционных попытках и царящая в Европе индифферентность к русским делам вызвали среди русских политических деятелей настроение “сами обойдемся”. Это настроение имеет нечто сродни со старым “шапками закидаем” и так же опасно. Я считаю напротив, что моральная и материальная поддержка Европы и Америки означают половину победы в период борьбы против власти и почти что всю победу после свержения власти. Это тем более верно, что даже большевики, проиграв все кампании, видят теперь свое единственное спасение в признании их Европой и Америкой. И они отчасти правы. Если бы Европа и Америка признали их три года тому назад, то они были бы спасены надолго.

Я вижу из Вашего письма к Б[ойсу] от 5 с [его] м[есяца], что в этом вопросе между нами нет разногласий. Остается неразрешенным вопрос, какими путями может быть приобретена активная моральная и материальная помощь Европы и Америки. По этому вопросу я хотел бы высказаться более подробно, предполагая, что моя оценка отношения Европы и Америки к русскому вопросу может быть небесполезной.

Русский вопрос, как всякая затяжная болезнь — потерял для внешнего мира свой поначалу жгучий интерес. Для большинства государственных людей он утратил даже свою прежнюю цену тактического фактора в их внутренней и внешней политике. Так, например, советско-японский договор (при всех других обстоятельствах крупнейший факт) еле произвел зыбь на поверхности всемирной политики… Коммунистический и даже социалистический год в Европе — что бы ни говорили алармисты и русская эмигрантская пресса — проходит. Разгульные дни революционного подъема на исходе, наступают будни социального замирения и экономического строительства. Жупелы Красной Армии и Коминтерна — разоблачены. Они не в силах нарушить устанавливающееся политическое и социальное равновесие. Военная авантюра со стороны большевиков мыслима только как последний конечный акт (“хлопнуть дверью”). Экономически, Россия хотя только временно, но определенно сброшена со счетов. Концессии больше не прельщают даже самых больших оптимистов или спекулянтов. Русские долги попали в категорию “Американских наследств”. Вопли и заявления русской эмиграции — голос, вопиющий в пустыне; споры и претензии русских политических партий вызывают недоверие и презрение, а такие манифесты, как “царя” Кирилла, служат темой для юмористов. Дело Савинкова окончательно подорвало всякое доверие Европы и Америки к русским антибольшевиц-ким начинаниям.

Удивительно ли после этого, что создалась атмосфера как будто бы полного индифферентизма к русскому вопросу? Я говорю “как будто”, потому что глубоко уверен, что при первом известии о каком-нибудь серьезном начинании против Советской власти внутри России индифферентизм этот исчезнет и русский вопрос снова займет подобающее ему место (как, например, укажу на историю с Троцким: весь мир насторожился в чаянии событий!). Я уверен, что крупный террористический акт произвел бы потрясающее впечатление и всколыхнул бы по всему миру надежду на близкое падение большевиков, а вместе с тем деятельный интерес к русским делам.

Но такого акта налицо нет и возможно долго еще не будет, а поддержка Европы и Америки необходима уже в начальных стадиях борьбы. Я вижу только один путь приобрести ее.

Возвращаясь к примеру “Народной Воли”. В самом начале своей деятельности Исполнительный] Ком[итет] Нар[одной] Воли объявил через мировую печать, что он начинает борьбу против царского правительства, и определил конечные цели борьбы. Эта декларация и многие другие, которые последовали за нею, возбудили, в свое время, необыкновенный интерес по всему миру; заявлений и действий Нар[одной] Воли ждали; они влияли на политику некоторых держав по отношению к России и на русский кредит за границей. Одно время с Нар[одной] Волей считались почти что как с тайным правительством. Это было во время величайшей прочности царской власти!

Не целесообразен ли тот же метод теперь? Тем более что теперь весь мир жаждет падения советской власти! Что весь мир хочет верить, что падение это возможно. Не произвела ли бы подобная декларация в тысячу раз большее впечатление теперь?

Нужно, чтобы мир знал, что есть в России еще одна сила — помимо большевичкой; нужно, чтобы мир услышал из России еще один голос — не большевицкий! Если в России образовался Центр, объединяющий активные и влиятельные элементы, стремящиеся к свержению власти, и при наличии благоприятных обстоятельств способные свергнуть и заменить власть, то необходимо, чтобы этот центр заявил о своем существовании. Практически (не называя, конечно, имен) это вполне выполнимо. Такая декларация должна быть сделана и в заграничной прессе, и отдельно и формально всем правительствам. Декларация была бы подписана за центр его заграничными представителями. Впечатление, произведенное ею, в значительной мере зависело бы от имен этих представителей.

Нужно особенно тщательно избегать имена тех, которые за границей уже идентифицированы с каким-нибудь определенным политическим направлением, иногда одиозным или не возбуждающим доверия. Это весьма трудноразрешимый вопрос. Не буду останавливаться на тексте декларации. Ясно, что в ней должно быть сказано о нынешнем положении страны, о разрастающемся против власти движении, о неминуемости падения ее, о необходимости канализации движения, чтобы избежать возможной анархии, об элементах, на которые центр опирается, о политическом и социальном строе после переворота и т. д., и т. д.

Поскольку декларация рассчитана для заграницы, она должна заявить об аннулировании всех большевицких декретов, договоров, концессий и т. д., вредных интересам России, о подтверждении создавшегося аграрного Status quo о предоставлении народу окончательного выбора государственного строя и формы правления, о предоставлении отдельным народностям права автономии или федерации; о признании всех русских долгов (в зависимости от решения особой конференции), о согласии вступить в Лигу Наций и присоединиться к разоружительным трактатам, о раскрепощении торговли и промышленности и предоставлении всем нациям равных экономических возможностей.

Одновременно с этим необходимо принять меры, чтобы, по крайней мере, главные правительства через своих представителей, агентства и т. п. были бы в нужной и возможной мере осведомлены о качественном составе (без имен, понятно) Центра, о его влиянии в разных отделах аппарата власти, периодически о его деятельности и т. д. Это чрезвычайно важно. Основание политики каждого правительства есть правильное и проверенное осведомление, исходящее от его собственных доверительных агентов. Чем интенсивнее эти агенты будут снабжаться сведениями, выдерживающими проверку, чем больше центр будет идти им в этом отношении навстречу, тем более энергично они будут работать для Центра своих правительств. Я в этом отношении имею опыт большой и знаю, как много может быть достигнуто этим путем.

Я нисколько не претендую на то, что мое предложение заключает в себе нечто новое… Я уверен, что предлагаемая мною декларация, исходящая из России, от сильного, внушительного Центра, произвела бы огромное впечатление и нанесла бы тяжелейший удар советской власти в ее заграничной деятельности.

Понятно, что не должно ограничиваться одной декларацией. Она обязывает. Должны последовать дела. Нужно вступить в переговоры с выдающимися деятелями за границей. Нужно изыскать серьезные денежные средства. Последнее очень трудно, но при правильной постановке дела вполне возможно… Все будет зависеть от реальности организации Центра, от конкретности его планов и от выбора его представителей.

Мне кажется, что я высказал все, что, по-моему, фундаментально важно сейчас. Я недостаточно осведомлен, чтобы рискнуть вдаваться в детали.

За себя скажу следующее: для меня дело освобождения России от большевицкой власти есть самое важное дело в жизни; я готов служить ему всем, чем только могу. Каждая несоциалистическая организация или группа лиц, которая работает над свержением большевицкой власти и над восстановлением политически, социально и экономически оздоровленной России, может всецело мною располагать.

Я надеюсь, что наша последующая переписка ближе определит те направления и роли, в которых я могу быть наиболее полезным Вам и Вашим друзьям.

Я прилагаю все усилия к тому, чтобы по возможности скоро на некоторое время вернуться в Европу. Я надеюсь, что мне удастся выехать отсюда в середине апреля, и в таком случае я направлюсь отсюда прямым пароходом в Гельсингфорс или Прибалтику на свидание с Вами или Б. В случае надобности я готов на короткое время съездить для свидания с Вашими друзьями в Москву.

Искренне преданный Вам. С. Р.».

Многие пассажи из этого письма (оно попало в ОГПУ) позже не раз цитировались в советских газетах и трудах по истории как доказательство террористических планов самого Рейли и стоявшего за его спиной Запада.

Конечно, из песни слов не выкинешь — Рейли все это действительно писал, однако никаких терактов он организовать не успел. А вот генерал Кутепов и его подчиненные, которые, наверное, могли бы подписаться под каждой строчкой рассуждений Рейли о терроре, позже попробовали провести в жизнь идеи, изложенные в письме. Но самого Рейли тогда уже не было в живых.

С этим письмом мы еще встретимся — с ним в дальнейшем вышла интересная и весьма загадочная история. Но о ней чуть позже.

«Не желаю уходить на отдых»

Тридцатого марта Рейли написал Бойсу: «Мне исполнился 51 год, и я хочу сделать что-нибудь выдающееся, пока еще позволяют силы. Я не желаю уходить на отдых. Хотя Вы и моложе, чем я, мне почему-то кажется, что Вы мыслите таким же образом. Нет смысла говорить, насколько глубока моя благодарность за Ваши предложения. Я ощущаю уверенность, что в случае договоренности с нужными людьми мы сможем сделать работу не только в величайших интересах в общем понимании, но и для себя лично».

Узнав об ответе Рейли, Мария Захарченко почувствовала себя по-настоящему счастливой. Еще бы, она прекрасно знала, кто такой Рейли, а его позиция не вызывала сомнений — англичанин заявил о себе как стороннике террора, и в этом он совпадал во взглядах с генералом Кутеповым. Захарченко торжествовала: она была уверена, что именно Рейли сможет переломить ситуацию внутри самого «Треста», который от тактики ожидания, неопределенности и пассивности перейдет, наконец-то, к «прямым действиям» против большевиков. То есть к терактам.

Теперь оставалось только ждать.

Четвертого апреля Рейли сообщил Бойсу, что должен «лично осмотреть фабрику». Только после этого, по его словам, можно будет «прийти к окончательному соглашению относительно дальнейшего “плана производства и его усовершенствования”». «Я не только этого хочу, но страстно желаю это сделать и готов выехать немедленно после того, как улажу все свои личные дела», — отмечал он. Сначала он собирался встретиться с «трестовцами» в июне — июле 1925 года. Но все получилось по-другому.

Он должен был приехать в Европу весной — летом 1925 года. Но не приехал. В июле генерал Кутепов провел в Париже совещание, в котором участвовали прибывший из Москвы Якушев, «супруги Шульц» и Эрнст Бойс. Последний написал Рейли несколько писем, приглашая его приехать в Париж. 4 июля Бойс отправил ему телеграмму: «Все готово для общей встречи. Просим сообщить, когда приедете. Е.».

Но Рейли в Париже так и не появился. Чем же объяснялось это промедление с его стороны? Самая распространенная версия состоит в том, что он задержался из-за проблем в своем бизнесе. Действительно, дела шли у Рейли не очень хорошо, о чем он и писал в одном из писем Бойсу. Но, возможно, это была не единственная причина.

Не исключено, что на планы Рейли повлияла и странная смерть Савинкова в мае 1925 года. Возможно, в этот момент его вдруг стали одолевать сомнения — ведь Савинкова тоже заманили в Советский Союз от имени некой подпольной организации. Может быть, он взвешивал все риски и анализировал возможные последствия своего непосредственного контакта с «трестовцами»? Точно ответить на этот вопрос уже, по-видимому, невозможно.

Тем временем чекисты провели операцию, которая еще больше укрепила авторитет «Треста». У представителя «Треста» и генерала Кутепова в Финляндии Николая Бунакова в Москве остался родной брат Борис. «“Посол” [Николай Бунаков. — Е. М.] был связан со своим братом, на родине, давшим согласие сотрудничать с нами, — рассказывал Артузов. — Брат регулярно информировал Бунакова о делах в России, в частности о состоянии “Треста”, представляя его как вполне дееспособную организацию, способную повернуть судьбу России».

Якушев в Финляндии не раз встречался с Николаем Бунаковым, и во время одной из этих встреч тот попросил передать брату привет. Пообещав это сделать, Якушев вдруг неожиданно предложил: «А не хотели бы вы повидаться с ним? Мы могли бы доставить его к вам, в Гельсингфорс». Через некоторое время, в августе 1925 года, братья действительно встретились в Финляндии. Тойво Вяха перевел Бориса Бунакова через «окно» на советско-финской границе.

Разумеется, доверие Николая Бунакова к «Тресту» после встречи с братом возросло еще больше. К тому же он теперь чувствовал себя в долгу перед московскими «подпольщиками». На этом чекисты тоже строили свой расчет — позже, когда Рейли будут уговаривать «прокатиться» на несколько дней в Ленинград и Москву, Бунаков горячо поддержит эту идею, указав на надежность канала, по которому «Трест» переправляет людей через границу.

Но ни в июле, ни в августе 1925 года от Рейли по-прежнему не было никаких вестей. Вернее, вести-то были, но о своих планах приехать из Америки в Европу и встретиться там с представителями «Треста» он не сообщал ничего конкретного. В Москве уже начинали тревожиться. Дзержинский, Менжинский и Артузов забрасывали Якушева указаниями и просьбами — срочно узнать, где находится Рейли и когда он собирается в Европу. Однако Якушев тоже не мог сообщить ничего нового.

Дзержинский уже терял терпение. Казалось, что так удачно стартовавшая операция оказалась под угрозой и, возможно, Рейли разгадал игру ОГПУ. Но тут, наконец, из Нью-Йорка пришла телеграмма от Рейли и Пепиты: «Выезжаем 26 августа, будем в Париже 3 сентября». Действительно: они купили билеты на пароход и 26 августа отплыли из Нью-Йорка. Рейли тогда еще не мог знать, что для него это был one way ticket — билет в один конец.