Сидней Рейли: Жизнь и приключения английского шпиона из Одессы

О том, что происходило дальше, известно, в основном, из материалов так называемого «дела Локкарта», которое в советской истории получило еще название «заговора послов». «Заговор» был раскрыт ВЧК, и, согласно официальной советской версии, его готовили Роберт Брюс Локкарт, посол Франции Жозеф Нуланс и посол США Дэвид Роуленд Фрэнсис и другие иностранные представители в Советской России. Цель заговора состояла в том, чтобы захватить Кремль, арестовать Ленина и других большевистских руководителей, совершить военный переворот, занять Вологду и открыть дорогу иностранным интервентам, высадившимся в Архангельске, на Москву. Сидней Рейли вроде бы играл в заговоре ключевую роль — он должен был организовать операцию по захвату Кремля и аресту Ленина. Именно Рейли, по версии чекистов, возглавлял боевое крыло заговорщиков.

Впрочем, до сих пор продолжаются споры: в какой степени заговор на самом деле готовился противниками большевиков, а в какой был инспирирован ВЧК с целью проникнуть в планы контрреволюционных организаций, связанных с иностранцами, а потом, после покушения на Ленина 30 августа 1918 года, использован как один из поводов для развязывания «красного террора»?

Да и других вопросов немало. Например: действовал ли Рейли самостоятельно или взаимодействовал с Локкартом? Одобряло ли идею переворота и ареста Ленина британское правительство? В общем, туман вокруг «заговора послов» окончательно не рассеялся и сегодня, через сто с лишним лет. Но тем не менее…

«В Москве я немедленно приступил к заговору по свержению режима террора, — говорится в записках Рейли, изданных позже его вдовой. — При этом я должен был действовать весьма осторожно. ЧК имела своих осведомителей везде. Исходя из этого, схема организации была составлена по системе “пятерок”. Каждый участник заговора знал только еще четверых членов ячейки. Я сам находился вверху пирамиды и знал единомышленников не лично, а лишь опосредованно… Таким образом, если бы одно из звеньев было разоблачено, остальные риску провала не подвергались и раскрытие заговора коснулось бы только узкого круга лиц».

Уже в этом рассказе много неясного. Когда Рейли начал создавать свои «пятерки» — сразу после появления в Москве или после того, как был вынужден уйти в подполье? Кто входил в эти ячейки? Сколько их было? И вообще — существовали ли они на самом деле или Рейли, так сказать, приукрасил свою деятельность в Москве?

В августе 1918 года Рейли находился уже на нелегальном положении. Он отпустил бороду и одевался в стиле «а-ля рюс» — кепка, сапоги, косоворотка, подпоясанная ремешком. Джордж Хилл, с которым они конспиративно встретились в одном из московских парков, ехидно сказал, что Рейли похож на «противного черта». Тот ответил в том смысле, что и Хилл выглядит не лучше.

Как утверждает Хилл, они встречались почти ежедневно, обменивались во время этих встреч новостями, а Рейли посвятил его в детали своего плана по свержению большевиков. Но любопытно, что о никаких «пятерках» Рейли Хилл ничего не упомянул. Хотя, по его словам, тот поделился с ними самыми мельчайшими подробностями замысла, и «если бы с Рейли случилось что-нибудь, я бы смог довести его задачу до конца». Но оба разведчика надеялись на то, что «первую скрипку» в перевороте сыграют вовсе не боевики-подпольщики, а совсем другие люди.

Если предположить, что Рейли еще с июня — июля начал заниматься разработкой плана по свержению советской власти, то, следовательно, его работа в этом направлении шла параллельно с операцией ВЧК по внедрению в организации контрреволюционеров. Она началась тоже в июне. Ну а в августе 1918 года эти две операции пересеклись, и заключительная фаза заговора развивалась уже, судя по всему, под наблюдением чекистов, которые в определенный момент нанесли по заговорщикам удар.

«Его план, — писал Хилл о Рейли, — был смелым и далеко идущим и предусматривал ни больше ни меньше как арест всего большевистского руководства, включая Ленина и Троцкого руками их латышской охраны. Успех этого плана изменил бы историю мира до такой степени, какой мы не можем даже представить». Вполне возможно, что и так, но, как видно, главной ударной силой переворота, по замыслу Рейли, должны были стать не русские контрреволюционеры, а латыши. Но почему же именно они?

Национальные латышские батальоны воевали в составе русской армии в 1915–1916 годах в Курляндии, Лифлян-дии, под Ригой. В 1916 году была сформирована Латышская стрелковая дивизия. Ее части мужественно сражались в сентябре под Ригой и в декабре того же года под Митавой (в так называемых «Рождественских боях»). Большинство из латышских стрелков поддержали Октябрь. По решению собственного руководящего органа — Исполкома Комитета латышских стрелков их части снимались с фронта и отправлялись в Петроград «для защиты революции». Постепенно именно латыши стали играть роль своего рода «преторианской гвардии» большевиков. Они участвовали в разгоне Учредительного собрания в январе 1918 года, обеспечивали переезд советского правительства в Москву, охраняли Кремль и Большой театр во время проведения V съезда Советов, подавляли выступление левых эсеров 6 июля 1918 года и восстания в Ярославле, Муроме, Рыбинске. К осени 1918 года в Красной армии их насчитывалось 25 тысяч, а в целом на стороне красных воевало, по различным оценкам, 70–80 тысяч латышских стрелков. Это было самое крупное «национальное меньшинство» в Красной армии.

Латышская советская стрелковая дивизия была образована 13 апреля 1918 года приказом Совнаркома, ее командиром стал Иоаким Вацетис.

После Гражданской войны латышские стрелки оставили о себе противоречивую память. С одной стороны — многих из них канонизировали как «преданных борцов и героев революции», наиболее надежных и храбрых красных бойцов. С другой — о них ходили слухи как о хладнокровных убийцах и палачах русского населения, особенно крестьян. Была в ходу такая поговорка: «Советская власть держится на еврейских мозгах, латышских штыках и русских дураках!»

«Ленин, — писал Джордж Хилл, — …превратил латышей в спинной хребет большевиков и “построил” на них свое могущество… Они хорошо питались, размещались в прекрасных казармах. Все было сделано для того, чтобы они были довольны своей судьбой».

Все это так, но это лишь одна сторона правды. Была и другая. Далеко не все латыши поддержали большевиков. «Белые латыши» (около 10 тысяч человек) сражались в армии Колчака. А в Москве и Петрограде они участвовали в работе различных подпольных организаций. Самую крупную из них возглавил командир 1-го Латышского стрелкового полка полковник Фридрих Бредис (Бреде), георгиевский кавалер. Она вступила в контакт с «Союзом защиты Родины и Свободы» Бориса Савинкова, а Бредис даже занял в штабе «Союза» должность начальника разведки, контрразведки и ответственного за пропаганду в советских латышских частях. Судя по всему, у Бредиса была связь и с французскими разведчиками в Москве.

Положение в Латышской дивизии и возможная контрреволюционная пропаганда в ее рядах очень волновали большевиков. В 1918 году латыши действительно охраняли главные советские объекты в Москве. Достаточно им было всего лишь повернуть штыки, и переворот, о котором мечтал Рейли, стал бы реальностью. А для того чтобы распропагандировать их, можно было прибегнуть к самой элементарной схеме: ваша родина под немецкой оккупацией — большевики, заключив мир с немцами, предали интересы России, но и предали интересы Латвии, оставив ее под «немецким сапогом» — давайте свергнем большевиков, возобновим войну с немцами, освободим от них Латвию, и тогда вернетесь домой.

Было и еще одно важное обстоятельство. Многие латыши в то время занимали ответственные посты в партийных и советских органах, а также в ВЧК, где они вообще составляли около половины сотрудников. Как бы они повели себя в случае восстания их земляков в Москве? Наверняка заговорщики задавались и этим вопросом.

Шестого июля левые эсеры попытались подбить латышей на восстание против большевиков. Тогда, правда, Латышская дивизия осталась верной большевикам и сыграла ключевую роль в подавлении левоэсеровского выступления. Но советские руководители прекрасно понимали, что эта попытка перетянуть латышей на свою сторону может быть далеко не последней. И оказались правы — весь так называемый «заговор послов» основывался как раз на предполагаемой измене красных латышских стрелков большевикам.

«Агент английского посла»

В сентябре 1920 года бывший зампред ВЧК Яков Петерс[38] (тоже, кстати, латыш), а теперь член Туркестанского бюро ЦК РКП(б) и полномочный представитель ВЧК в Туркестане, подготовил объемный доклад о «заговоре послов». В архиве ФСБ он сохранился под названием «Работа т. Петерса об истории возникновения дела Локкарта».

Как полагают редакторы издания «Архив ВЧК. Сборник документов», вышедшего в Москве в 2007 году, доклад Петерса готовился для «Красной книги ВЧК», два тома которой вышли, соответственно, в 1920 и 1922 годах. В них были помещены материалы по таким крупным делам, которым приходилось заниматься чекистам, как раскрытие заговора «Союза защиты Родины и Свободы» Бориса Савинкова, убийство германского посла Мирбаха и восстания левых эсеров в Москве, взрыв анархистами здания Московского комитета РКП(б) в сентябре 1919 года и т. д. Но вот материалы по «делу Локкарта» в «Красную книгу» по какой-то причине не вошли.

В своей работе Петерс изложил историю начала «дела Локкарта» и раскрытия «заговора послов» в том виде, в которой она стала на 45 последующих лет официальной советской версией.

Петерс утверждал, что «дело» возникло случайно. «В деле Локкарта, — писал он, — не коммунист, но честный командир одной из частей молодой Красной армии тов. Берзин, получивши предложение от агента английского посла Локкарта Шмитхена [в некоторых источниках встречается написание Шмидхен. — Е. М.] изменить своему долгу красного командира, с возмущением отвернулся от этого предложения и пришел сообщить о нем мне, как заместителю председателя ВЧК…»

По словам Петерса, в десятых числах августа 1918 года к нему на квартиру пришел «командир первой тяжелой Латышской артиллерийской дивизии» Берзин[39] и заявил, что агенты английской миссии обратились к нему с предложением, чтобы он, оставаясь на занимаемом им посту, использовал свое положение для службы англичанам, а заданием для него «ставили содействие свержению Советской власти и оккупации Москвы английскими войсками и установлению военной диктатуры».

Посоветовавшись с Дзержинским, Петерс предложил Берзину не отклонять предложение англичан, «быть с ними в сношениях и обо всем осведомлять ВЧК». Так чекисты начали игру, которая, в конце концов, и закончилась разоблачением всего «заговора послов».

Однако из версии Петерса не очень понятны несколько весьма важных деталей. Кто такой «агент английского поела Шмитхен»? Какова была его связь с Локкартом? Был ли он до своего обращения к Берзину знаком с Рейли? Наконец, когда и как этот самый Шмитхен вышел на Берзина? Наконец, после того, как заговор был раскрыт, и Шмитхен куда-то исчез. К ответственности он не привлекался и на судебном процессе по делу заговорщиков не был.

Петерс прекрасно знал ответы на все эти вопросы, но сознательно умолчал о них и вообще ни словом не упомянул о первой части операции ВЧК, которая, собственно, и привела Шмитхена к Локкарту. И не случайно — она тогда считалась совершенно секретной. Дело в том, что «агент английского посла Локкарта» Шмитхен тоже являлся сотрудником ВЧК и еще с июля участвовал в «заговоре» по личному приказу Дзержинского и Петерса. И, кстати, не только он один.

Новые сведения о деталях, скрытых в работе Петерса, начали появляться только в 60-х годах. Тогда вышли статьи, а потом и книга полковника КГБ Владимира Кравченко, который в то время работал начальником пресс-бюро этого ведомства. Она называлась «Под именем Шмидхена». Из книги следовало, что летом 1918 года Дзержинский и Петерс поручили нескольким чекистам проникнуть в одну из контрреволюционных организаций. Для этого двое чекистов отправились в Петроград. Это были Ян Буйкис и Ян Спрогис (тоже латыши!). Буйкис и действовал под псевдонимом Шмитхен или Шмидхен.

Спустя еще 35 лет после выхода этой книги генерал-лейтенант ФСБ и историк Александр Зданович высказал версию о том, что группа, в которую должны были проникнуть чекисты, тоже состояла из латышей (белых) и была связана с британским военно-морским атташе, коммандером Фрэнсисом Кроми[40]. Она готовилась взорвать корабли Балтийского флота в том случае, если немцы вдруг попытаются захватить их. Выход на эту группу мог дать чекистам Фридрих Бредис, арестованный ВЧК 23 июля и расстрелянный в ночь с 27 на 28 августа.

Почему он сделал это? Зданович полагает, что Петерс мог сыграть на его национальных чувствах и подбросить ему идею о спасении соотечественников, оказавшихся в России и волей-неволей выступивших на стороне красных. Этот план якобы состоял в том, что Кроми должен сообщить командованию интервентов в Архангельске о том, что латыши больше не желают воевать за Ленина. Затем латышские стрелки сдались бы англичанам на фронте. После победы над Германией Антанта признала бы независимость Латвии и латышские стрелки свободно бы отправились на родину.

Таким образом, от Бредиса чекисты и узнали, что Кроми связан контрреволюционным подпольем, и решили внедриться в его доверие. Буйкис и Спрогис (или Спрогис и Энгельгардт) выехали в Петроград. В книге Кравченко рассказывалось, что в Петрограде они проводили время в латышском клубе, флиртовали с официантками, танцевали, вообще весело проводили время, а заодно завязывали различные полезные знакомства. В том числе и с военными моряками. А затем, через морских офицеров, уже вышли на капитана Кроми.

Но, возможно, все было и гораздо проще. Если у чекистов имелось рекомендательное письмо Бредиса к Кроми, то вряд ли им нужна была вся эта прелюдия с танцами и музыкой. Они могли просто обратиться к нему самому. По версии Кравченко, на то, чтобы познакомиться с Кроми, у них ушло почти два месяца, однако если поверить в то, что «путь» к нему указал арестованный 23 июля Бредис, то все произошло в течение одной-двух недель.

Первая встреча Кроми с чекистами состоялась в гостинице «Французская». Он же познакомил их и с «господином Константином» — то есть Сиднеем Рейли, который тогда тоже находился в Петрограде. После различных проверок, переговоров и встреч Кроми передал им закрытый пакет с рекомендательным письмом к Роберту Брюсу Локкарту. Вскоре чекисты выехали обратно в Москву, причем, как они рассказывали, Рейли старался не упускать их из виду и контролировал, чтобы письмо Кроми не попало в чужие руки.

В Москве Шмидхен и его спутник сразу же отправились к Петерсу. Они не исключали, что английские агенты могут следить за ними, поэтому пошли с вокзала пешком, через тихие переулки и подворотни. Идти пришлось довольно долго — путь от Николаевского (ныне Ленинградского) вокзала до Лубянки неблизкий. Тем не менее в тот же день письмо Кроми к Локкарту уже читали в ВЧК.

Как считает Александр Зданович, тогда же на Лубянке возникла идея скорректировать прежний план и нанести основной удар по главе британской миссии и другим иностранцам, выставив их в виде организаторов и спонсоров контрреволюции в России. Действительно: успешное выполнение этого плана имело бы огромное политическое и пропагандистское значение.

Чекисты решили продолжать игру.

«Поднять восстание в Москве»

Первая встреча Шмидхена с Локкартом состоялась в начале августа в здании английской миссии в Москве. Это произошло, вероятно, буквально накануне начала высадки союзников в Архангельске, так как сразу же после начала интервенции, 5 августа, британская и французская миссии были закрыты большевиками. Устроил эту встречу, судя по всему, Рейли.

Что происходило на встречах латышей с Локкартом и другими иностранцами, можно судить по нескольким источникам. Причем каждый из них описывал их по-своему.

Версия Петерса

По официальной версии ВЧК, Локкарт, заинтересовавшись знакомством, попросил латышей познакомить его с каким-нибудь командиром Латышской дивизии. Именно тогда и состоялся «выход» Берзина. Петерс утверждал, что после того, как Берзин с согласия руководства ВЧК принял предложение «агента Шмидхена» о сотрудничестве с англичанами, последний сообщил ему, что «сам английский посол хочет иметь с ним свидание для политического разговора».

Встреча состоялась 14 августа на квартире Локкарта в Хлебном переулке. Локкарт интересовался настроением в латышских частях и спрашивал, можно ли рассчитывать на них при перевороте. «Он указывал, — писал Петерс, — что надо работать в том направлении, чтобы латышские стрелки восстали против советского правительства и низвергли его. При этом Локкарт сильно и неоднократно подчеркивал, что за деньгами дело не станет». Для возбуждения недовольства среди латышских стрелков он якобы рекомендовал Берзину задерживать им выдачу продуктов. В конце разговора Локкарт попросил латышей зайти к нему на следующий день, чтобы познакомить их с его французским коллегой. 15 августа они встретились снова. Локкарт познакомил Берзина с французским генеральным консулом Гренаром и «господином Константином», то есть Рейли. Гре нар вроде бы пообещал латышам признать самоопределение Латвии, если они помогут союзникам в Москве. Самому Берзину Локкарт и Гренар пообещали крупный пост в независимой Латвии.

Одесса. Конец XIX — начало XX в.

Зигмунд Розеблюм. 80-е гг. XIX в.

Зигмунд Розенблюм. 1897–1899 гг.

Начальник Особого отдела Скотленд-Ярда Уильям Мелвилл.

Человек, который, возможно, впервые завербовал Сиднея Рейли

Объявление в порт-артурской газете «Новый край». 4(17) января 1902 г.

Порт-Артур. Начало XX в.

Торжественное открытие I Всероссийского праздника воздухоплавания на Комендантском аэродроме в Санкт-Петербурге. 8сентября 1910 г.

Аэроплан над Комендантским аэродромом. Сентябрь 1910 г.

Великий князь Александр Михайлович беседует с Сиднеем Рейли (справа) на первом Всероссийском празднике воздухоплавания. Сентябрь 1910 г.

Сидней Рейли на трибуне аэродрома на Комендантском поле.

Сентябрь 1910 г.

Сидней Рейли (Райль) (в центре) с группой русских авиаторов — участников Международной воздухоплавательной выставки. Фото из журнала «Искры» (№ 20. 1911 г.)

Сидней Рейли (в центре) с авиаторами на аэродроме. 1911 г.

Сэр Мэнсфилд Смит-Камминг, первый руководитель британской разведки МИ-6

Экслибрис Сиднея Рейли на каталоге Ю. Иверсена «Медали, выбитые в царствование Александра II»

Здание Уайтхолл-Корт в Лондоне, где находилась штаб-квартира британской разведки

Заметка Рейли в американской газете «Бруклин дейли игл» от 29 марта 1917 года о том, что Россия нуждается в военной помощи

Обложка досье Сиднея Рейли, заведенного на него в контрразведке МИ-5

Иностранные дипломаты в Вологде. Март 1918 г.

Роберт Брюс Локкарт

Коммандер Фрэнсис Кроми, военно-морской атташе посольства Великобритании в России

Мемуары британского разведчика Джорджа Хилла с его портретом

Британский разведчик Пол Дьюкс во время работы в Советской России в различных «ипостасях»

Генерал Михаил Бонч-Бруевич

Председатель ВЧК Феликс Дзержинский и его заместитель Яков Петерс

Русский контрразведчик Владимир Орлов, он же сотрудник Петроградской ЧК Болеслав Орлинский

Латышские стрелки охраняют Большой театр, где проходит Пятый Всероссийский съезд Советов. Июль 1918 г.

Дом 3 в Романовом переулке Москвы (в 1918 году — Шереметевский переулок), в котором находилась явочная квартира Сиднея Рейли

Елизавета Оттен, одна из «связных» Рейли. Фотография 1920-х гг.

Полковник Фридрих Бредис

Эдуард Берзинь в Магадане. 1930-е гг.

Интервенция. Американские солдаты на улицах Архангельска. 1918 г.

Интервенция. Парад британской морской пехоты на Соборной площади Архангельска

После разговора о численности и настроениях в латышских частях Локкарт и Гренар спросили, сколько нужно денег для того, чтобы подкупить их командиров. «Берзин, — отмечал Петерс, — делал вид, что денежный вопрос его мало интересует, намекнул, что в будущем, может быть, понадобится 4–5 миллионов. Гренар и Локкарт эту сумму приняли без возражений и тут же сообщили, что 2 000 000 руб. “Константин” Берзину скоро принесет, а недельки через три будут выданы остальные, а если понадобится, то они дадут и еще. На этом свидание и окончилось.

В дальнейшем все переговоры и сношения Локкарта с Берзиным [велись] через агентов английской миссии Шмидхена и Рейли».

Петерс, конечно же, не упоминал о главном — не только Берзин, но и Шмидхен, и другие латыши работали на ВЧК. Так что все рассказы о том, что Берзин принял предложение «агента Шмидхена» работать на англичан — это неправда. С самого начала эта часть операции велась под полным контролем чекистов.

Версия Локкарта

Локкарт вспоминал, что после закрытия британской и французских миссий в Москве их сотрудники находились в состоянии вынужденного отпуска. Они обедали друг у друга, играли в бридж и покер с американцами и «резались» в футбол во дворе американского генерального консульства. О первой встрече с латышами Локкарт не упоминает вообще, а, описывая следующие, называет иные даты, чем те, которые указаны в работе Петерса. Так, например, с Берзиным он, по его словам, действительно познакомился у себя на квартире в Хлебном переулке, но не 14, а 15 августа.

«Я сидел за завтраком у себя дома, когда раздался звонок и лакей доложил мне, что меня хотят видеть два латвийских джентльмена, — вспоминал он. — Один невысокий юноша с бледным лицом, по имени Шмидхен, другой, Берзин, высокий мужчина могучего сложения с резкими чертами лица и жестким стальным взглядом, назвавший себя полковником. Он на самом деле командовал одним из латышских батальонов, которые образовали преторианскую гвардию советского правительства. Шмидхен передал письмо от Кроми».

Локкарт тщательно проверил письмо и решил, что его действительно писал Кроми. И почерк, и особенности языка, и даже правописание («бедный Кроми не умел писать грамотно», отмечал Локкарт). Письмо заканчивалось рекомендацией Шмидхена как человека, способного оказать англичанам «некоторые услуги».

«Я спросил их, чего они хотят, — продолжал Локкарт. — Говорил больше Берзин. Он объяснил, что, хотя латыши поддерживали большевистскую революцию, они не могут бесконечно сражаться за большевиков. Им хотелось бы вернуться к себе на родину. Пока Германия была могущественна, это было невозможно. С другой стороны, если союзники, что вполне возможно, выиграют войну, им, а не Германии, будет принадлежать последнее слово при решении дальнейшей судьбы Латвии. Поэтому они решили не ссориться с союзниками. Они не намереваются сражаться с войсками генерала Пуля[41] в Архангельске. Если их пошлют на этот фронт, они сдадутся в плен. Не могу ли я договориться с генералом Пулем, чтобы их не расстреляли союзные войска?»

Локкарт заинтересовался этим предложением, но решил проявить осторожность. Он сказал, что не имеет возможности помочь латышам, поскольку не имеет никакой связи с генералом Пулем и в любую минуту сам может уехать из России. Поэтому самое лучшее для них — это послать своего представителя к самому генералу Пулю. И в этом он им может помочь.

Они договорились, что встретятся на следующий день.

Вечером Локкарт побеседовал с Гренаром и генералом Жаном Франсуа Лавернем, французским военным атташе в России, и они решили помочь латышам, хотя и вести себя очень осторожно. Поскольку они, по их убеждению, уже «сидели на чемоданах» и готовились уезжать из Москвы, то, как утверждал Локкарт, решили передать их Сиднею Рейли, который оставался в России. «Рейли будет наблюдать за ними и поддерживать в них нежелание воевать против наших войск», — писал он.

На следующий день Локкарт передал латышам записку: «Прошу пропустить через английские линии подателя сего, имеющего сообщить важные сведения генералу Пулю». Затем, поговорив с Рейли по телефону (интересная деталь: оказывается, находясь на нелегальном положении, Рейли говорил по телефону, рискуя, что его могут засечь), он направил их к нему вместе с этой запиской.

Еще через два дня Рейли сообщил, что переговоры прошли гладко и латыши «не имели никакого намерения впутываться в неудачи большевиков». «Он, — утверждал Локкарт, — выдвинул предложение поднять после нашего отъезда контрреволюционное восстание в Москве с помощью латышей. Проект этот был категорически отвергнут генералом Лавернем, Гренаром и мною самим, и Рейли было дано особое предупреждение никоим образом не участвовать в столь опасном и сомнительном деле. После этого Рейли ушел в “подполье”, то есть скрылся, и я уже не встречался с ним до его бегства в Англию».

Таким образом, версия Локкарта — это попытка отстраниться от планов подготовки переворота в Москве. Если верить ему, то дело о заговоре должно называться не «делом Локкарта», а, скорее, «делом Рейли».

Версия Рейли

В своих записках, изданных его вдовой, Рейли на первый взгляд подтверждает версию чекистов о том, что вопрос о подкупе латышских стрелков действительно обсуждался, хотя Локкарт об этом ничего не упомянул.

«Деньги для подкупа латышей должны были скоро прибыть, — писал он. — В Москве не было недостатка в противниках коммунистического режима, которые были готовы пожертвовать всем необходимым, чтобы свергнуть ужас, царивший в России. В поразительно короткий промежуток времени сотни тысяч рублей уже были собраны и хранились в шкафу на квартире… в Шереметевском переулке».

Но, с другой стороны, по его запискам можно сделать вывод и о том, что план подкупа латышей принадлежал именно ему и что он разрабатывал его еще до того, как началась вся эта история со Шмидхенем, Кроми и Локкартом.

«Самым значительным препятствием на нашем пути был латышский гарнизон, который находился буквально на жалованье у большевиков, — писал он. — Я должен был буквально купить их поддержку». Деньги, по его словам, были собраны до того, как он встретился с Берзиным. «Наконец, я познакомился с полковником Эдуардом Берзиным…» — замечал Рейли. А уже в 1925 году он указывал, что «кульминационным пунктом» своей работы считает его переговоры с полковником Берзиным, с которым он познакомился у Локкарта.

Что стояло за этой версией Рейли — можно только догадываться. Не исключено, что ему в голову действительно приходили подобные идеи и раньше, но возможен и другой вариант — в мемуарах он просто хотел «перетянуть одеяло» на себя. Излишней скромностью Рейли явно не страдал, поэтому вполне мог «подкорректировать» историю и выставить себя в качестве «самого главного» борца с большевиками, которому не хватило всего лишь самого малого для того, чтобы осуществить свержение большевиков чуть ли не в одиночку.

Убить Ленина и Троцкого

Семнадцатого августа Рейли встретился с Берзиным наедине. Встреча состоялась в кафе «Трамбле».

Английский разведчик заранее навел о своем собеседнике справки и остался доволен. Рейли вспоминал о нем, как о «солдате и джентльмене», «заклятом враге Германии и коммунизма». Даже через несколько лет после этих событий, когда роль Берзина, как агента чекистов, уже, в принципе, была ясна, он отказывался до конца верить в это. «Если позже он раскрыл большевикам некоторые подробности нашего заговора, то это было сделано под давлением пыток, слишком ужасных, чтобы их выдержать, — считал он. — Я уверен, что сообщение большевиков о том, что он с самого начала был их агентом-провокатором, является гнусной клеветой».

То ли Берзин оказался выдающимся актером, то ли Рейли просто не мог (или не хотел) поверить, что его, уже достаточно опытного разведчика, большевики так легко обвели вокруг пальца. Ему, конечно, было легче считать, что Берзина потом раскололи с помощью пыток.

Именно там, в кафе «Трамбле» Рейли рассказал Берзину основные детали плана заговора и, как он вспоминал, «спросил его, можно ли рассчитывать на сотрудничество его латышских товарищей». Берзин ответил утвердительно. Он сказал, что латыши ненавидят своих хозяев-большевиков и служили им потому, что у них просто не было другого выхода. Как ни странно, но Рейли поверил в эти байки.

В конце разговора он передал Берзину объемный пакет, в котором находилось 700 тысяч рублей, и предложил ему снять конспиративную квартиру.

Но в чем же заключались те детали плана переворота, которыми Рейли поделился с Берзиным?

В «Заключении Обвинительной комиссии» по «делу Локкарта», которое хранится в ГА РФ, утверждается, что два латышских полка должны были быть направлены в Вологду, где, перейдя на сторону союзников, они бы помогли их продвижению от Архангельска и захвату Северной области. Здесь следует напомнить, что Северная область, или Союз коммун Северной области, существовала с мая 1918 года по февраль 1919 года и представляла собой крупнейшее региональное объединение Советской Республики. В Северную коммуну входили Петроградская, Псковская, Новгородская, Олонецкая, Вологодская, Северо-Двинская и Череповецкая губернии, а ее «столицей» был Петроград. Совет комиссаров Северной области возглавлял Григорий Зиновьев.

Занятие Северной области подразумевало и занятие Петрограда. Если бы все это произошло, советской власти был бы нанесен очень тяжелый удар. Но и это еще не все.

Одновременно с захватом Вологды оставшиеся в Москве латышские полки должны были начать восстание — арестовать участников пленарного заседания ВЦИКа, а также Ленина и Троцкого. В то же время захватывались бы Госбанк, Центральный телеграф и телефон. Отряды офицеров поддерживали бы порядок в «освобожденной от большевиков» Москве, а равно конвоировали бы арестованных комиссаров, а церковь в лице тогдашнего патриарха Тихона якобы пообещала Рейли на другой день после переворота устроить во всех храмах богослужения, на которых духовенство будет объяснять народу значение переворота и «оправдывать действия союзников и белогвардейцев»[42].

Джордж Хилл тоже писал о том, что план государственного переворота был разработан в мельчайших деталях. Но допустим, все так бы и произошло. Какая судьба в этом случае ожидала бы Ленина, Троцкого и других лидеров большевиков?

Ленин в 1918 году часто появлялся на митингах и заседаниях практически без охраны. Поэт Рюрик Ивнев, работавший секретарем наркома просвещения Анатолия Луначарского, однажды столкнулся с «вождем революции» в холле отеля «Метрополь» (в 1918 году «Метрополь» превратился во «2-й Дом Советов», «1-м Домом Советов» стал отель «Националь»), в котором проводились заседания ВЦИКа и жили видные большевики — Николай Бухарин, Георгий Чичерин и др. Ленин, записал Ивнев в дневнике, зашел в лифт, но тут к нему подскочил помощник коменданта «Метрополя»: «Товарищ Ленин, на второй этаж лифт у нас не поднимают». Ильич покорно вышел и пошел за ним пешком. Эта сценка показалась Ивневу забавной.

Забавной-то забавной, только совершить покушение на Ленина в таких условиях было проще простого. Даже странно, что до конца августа оно так и не состоялось. Но для Рейли просто покушение на вождя, видимо, не являлось главной целью. Для него было важнее нанести удар по всей «верхушке» большевиков сразу.

По словам Хилла, Рейли говорил ему, что не собирается никого убивать. Он предлагал провести большевиков по московским улицам без штанов, чтобы посмешить жителей города, а затем посадить под усиленной охраной в одну из тюрем. Вряд ли стоит воспринимать эти слова Рейли всерьез, хотя Локкарт писал, что, когда узнал о нем, сразу же подумал, что «этот курьезный план вполне соответствовал кипучей фантазии Рейли». Но у него были и другие представления о будущем Ленина и Троцкого. Сначала он считал, что Ленина и К° нужно арестовать и отправить в Архангельск к союзникам. Однако потом он решил, что такой вариант вряд ли целесообразен.

По версии «Обвинительной коллегии», «Ленин и Троцкий должны были быть убиты» практически сразу, в момент ареста, без всякого суда. Такое развитие событий кажется куда как более реальным — мятежники одним ударом обезглавили бы руководство Советской России. «Ленин, — говорил Рейли, — обладает удивительнейшей способностью подходить к простому человеку. Можно быть уверенным, что за время поездки в Архангельск он сумеет склонить на свою сторону конвойных, и те его освободят. Поэтому было бы наиболее верным Ленина и Троцкого немедленно после ареста расстрелять».

Берзин быстро «снял» себе «конспиративную» квартиру по адресу Грибоедовский переулок, дом 4. 19 августа в этой квартире состоялось его второе свидание с Рейли, который попросил его выполнить несколько поручений — узнать о дислокации военных частей в Подмосковье, разведать, правда ли на станции Митькино находятся несколько вагонов с золотом и кредитными билетами, которые охраняют 700 латышей (в случае переворота вагоны с золотом и деньгами не должны были исчезнуть), поехать в Петроград и связаться с петроградской латышской группой, найти людей, которые бы начали распространять прокламации среди латышских стрелков. 21 августа они встретились снова, причем Берзин наврал Рейли, что он уже передал одному из латышей 400 тысяч рублей для ведения агитации и что ему еще нужны деньги — для передачи другим командирам латышских стрелков. На следующий день Рейли принес Берзину еще 200 тысяч рублей и пообещал в ближайшее время принести еще миллион[43].

Координационное совещание участников заговора состоялось 25 августа (по другим данным 23—24-го) в американском генеральном консульстве в Москве. На нем присутствовали американский генконсул Дью Клинтон Пул, французский генконсул Гренар, французский военный атташе генерал Лаверн. Что касается Локкарта, то Петерс писал, что он там тоже был, хотя во многих советских исторических работах указывается, что «Локкарт к Пулу не приехал, однако британскую разведку на совещании представляли Сидней Рейли и Джордж Хилл». Были на совещании и глава разведгруппы, работающей на американцев — Ксенофонт Каламатиано, и французский военный разведчик Анри Вертамон, несколько американских, английских и французских офицеров, а также французский журналист Рене Маршан из газеты «Фигаро».

По версии ВЧК, заговорщики согласовали свои действия для подготовки переворота и распределили «сферы действия» между собой. Например, задача дезорганизации Красной армии с помощью подкупа, а также создания искусственного дефицита в снабжении продуктами красноармейских частей (предполагалось взорвать эшелон с продовольствием, следующий в Москву) поручалась Рейли, Хиллу, Берзину и бывшему подполковнику Александру Фриде, служащему в Управлении военных сообщений. В Петрограде диверсиями и саботажем должна была заняться группа Фрэнсиса Кроми. Диверсионная работа возлагалась на Вертамона и его помощников из французской военной миссии. Сбор разведывательной информации поручили Ксенофонту Каламатиано и его агентам.

Рейли вспоминал, что ему ужасно не понравилось, что на совещании присутствовал журналист Маршан, который производил на него крайне неблагоприятное впечатление. Когда его познакомили с ним (не назвав настоящего имени британского разведчика), он почувствовал, что «чувство беспокойства, мучившее меня, стало особенно острым». Эти подозрения, по его словам, быстро подтвердились — когда они с Вертамоном вышли в другую комнату, чтобы обсудить свои шпионские дела, Рейли заметил, что Маршан, тоже проскользнув в плохо освещенное помещение, подслушивает их.

Если все это правда, то интуиция его не подвела. Мар-шану действительно крайне не понравилось то, что происходило на совещании, и он даже демонстративно ушел из американского генконсульства раньше его окончания. На следующий день (оно помечено 26 августа) Маршан направил письмо президенту Франции Анри Пуанкаре, с которым поддерживал неофициальные отношения и которого также неофициально он информировал о положении в России.

Маршан был убежденным противником Германии, сторонником франко-русского союза и, поскольку большевики подписали с немцами мир, считал необходимым отстранить их от власти, чтобы возобновить войну с Германией на русском фронте. Однако, по его мнению, в своей борьбе с большевиками союзники взяли совсем другое направление. «Я считаю себя одним из тех, кто боролся, руководимый глубокими убеждениями, против большевизма, — писал он. — Я с горечью констатирую, что за последнее время мы позволили увлечь себя исключительно в сторону борьбы с большевизмом. На совещании ни одного слова не было сказано о борьбе с Германией. Говорили о другом. Я знаю, что один британский агент подготовил разрушение железнодорожного моста через Волхов недалеко от станции Званка… Разрушение этого моста равносильно обречению Петрограда на полный голод, ибо отрезаются пути доставки основной массы продовольствия».

Все это, считал Маршан, делается для того, чтобы «бросить Россию во все более кровавую политическую бесконечную борьбу, обрекая ее на нечеловеческие страдания от голода». Интересно, что письмо Маршана к Пуанкаре было перехвачено как французской контрразведкой, так и ВЧК. Французы осудили журналиста за то, что он фактически разгласил планы заговорщиков, а чекисты постарались использовать его письмо в пропаганде — позже оно было опубликовано в советской печати[44].

Рейли писал, что заговорщики определили день, когда должен был произойти переворот — 28 августа. Он получил сведения о том, что тогда в Большом театре состоится расширенное заседание ВЦИКа. Предполагались выступления Ленина и Троцкого — последний планировал выступить с докладом о положении на Восточном фронте. Именно тогда подкупленные латыши и должны были арестовать все советское руководство.

Можно предположить, что Рейли рассчитывал не только на латышей и контрреволюционеров-подпольщиков, но и на некоторых бывших высокопоставленных генералов и офицеров, служивших к тому времени в Красной армии. Например, на того же Михаила Бонч-Бруевича. Интересно, что в самый разгар подготовки к перевороту — 20 августа — Бонч-Бруевич подал в отставку с поста военрука Высшего военного совета по состоянию здоровья, и она, после некоторых колебаний Ленина и Троцкого, была принята. Подлинной причиной отставки Бонч-Бруевича считается его расхождение во взглядах и «карьерная война» с Иокимом Вацетисом, ставшим 2 сентября 1918 года главкомом всеми вооруженными силами Республики[45]. Но как бы он отреагировал на предложение присоединиться к восстанию, которое привело бы к возобновлению войны с Германией? И намекал ли ему Рейли на то, что с Брестским миром, который Бонч-Бруевич считал унижением для России, вскоре может быть покончено? Об этом ничего не известно, но предположение о том, что в случае успешных первых шагов заговорщиков он мог бы присоединиться к ним, не лишено оснований.

О «дне X» Рейли сообщил Берзину. Вскоре, однако, выяснилось, что заседание откладывается до 6 сентября. Однако у Рейли эта отсрочка не вызвала подозрений. Наоборот, она давала ему возможность съездить в Петроград и «сверить часы» с капитаном Кроми. В день выступления в Москве должно было начаться и восстание в Петрограде. Одной из главных «мишеней» питерских заговорщиков был председатель Петроградской ЧК Моисей Урицкий.

Двадцать седьмого августа Рейли передал Берзину еще 300 тысяч рублей. Тогда же он еще раз настойчиво попросил его съездить в Петроград и дал ему связной адрес — Торговая улица, дом 10, второй подъезд, квартира 10, спросить у Елены Михайловны «господина Массино» — под этой фамилией его там знали.

В тот же день Берзин отправился в Питер, но перед отъездом отнес в ВЧК деньги, полученные от Рейли. Их сложили в большой холщовый мешок, и командир Латышской дивизии Карл Петерсон, который тоже был в курсе операции, взвалив мешок на спину, вместе с Берзиным пошел в кабинет председателя ВЦИКа Якова Свердлова.

Советская писательница Елизавета Драбкина, которая в 1917–1919 годах работала секретарем Свердлова, вспоминала об этом эпизоде в своей художественно-мемуарной повести «Черные сухари»: «Я видела его, этот миллион, когда Петерсон и Берзин принесли его, чтобы показать Свердлову. Миллион лежал в сером холщовом мешке. Петерсон нес его за плечами, как носят мешки с картошкой. Развязав веревку, стягивавшую мешок, Петерсон вывалил на диван груду грязноватых пачек. По словам Локкарта (на самом деле об этом говорил не Локкарт, а Рейли. — Е. М.), эти деньги были собраны для нужд заговора “богатыми русскими людьми” в обмен на чеки, которые должно было впоследствии оплатить английское правительство.

Свердлов оторвал кусок газеты, подошел к дивану, на котором лежал миллион, и прихватил через бумагу пачку, чтобы поближе рассмотреть деньги своими близорукими глазами.

— Противно в руки брать, — сказал он…

На лице Берзина блуждала смущенно-счастливая улыбка.

— И дурак же этот Локкарт, — сказал Яков Михайлович, глядя на Берзина. — Нашел кого вербовать!..»

Затем Берзин поехал в Петроград.

Елены Михайловны, хозяйки явочной квартиры на Торговой улице, дома не оказалось, но швейцар дал Берзину ключ от ее квартиры, чтобы он мог ее подождать. В квартире ОН увидел конверт С ВИЗИТНОЙ карточкой «Сиднея Георгиевича Рейли», а на ее обратной стороне был написан адрес: «Шереметевский переулок, № 3, кв. 85…». Это, конечно, была важная информация для чекистов, и они вскоре ее использовали.

Хозяйку Берзин так и не дождался. Он отправился в город, где вдруг неожиданно увидел Рейли, который ехал на извозчике. Действительно, он тоже приехал в Питер. Накануне отъезда он сказал Хиллу, что ему нужно увидеться там с капитаном Кроми и еще с некоторыми лицами. Вероятно, он имел в виду и латышей, с которыми его должен был свести Берзин.

Увидев на извозчике Рейли, Берзин удивился тому, что англичанин весьма необычно одет — он был в плаще защитного цвета и в очках, которые раньше никогда не носил. Они коротко обменялись последними сведениями. Берзин сказал, что связь с петроградскими латышами он пока еще не установил, и, в свою очередь, попросил Рейли познакомить его с местными белогвардейцами. Рейли обещал, но проявил осторожность и от знакомства Берзина с питерскими белыми подпольщиками уклонился.

В тот же день Берзин вернулся в Москву, а Рейли еще оставался в Питере.

До нанесения главного удара в Большом театре еще было время.

«Я чуть было не стал повелителем России»

«ВЧК видела всю подноготную интригу представителей Антанты, — писал Яков Петерс. — Но дело разведки еще далеко не было доведено до конца… Предстояла еще большая работа для раскрытия этой обширной шпионской организации, имеющей глубокие корни как среди против Советской власти настроенного офицерства, так и среди советских служащих. Но этой работе помешал белый террор».

Утром 30 августа в вестибюле Народного комиссариата внутренних дел Петроградской коммуны на Дворцовой площади был убит председатель ПетроЧК Моисей Урицкий. Застрелил его 22-летний бывший студент Петроградского политехнического института, бывший юнкер Михайловского артиллерийского училища, поэт и член партии народных социалистов Леонид Каннегиссер.

Вечером 30 августа в Москве, после митинга на заводе Михельсона, выстрелами из пистолета был тяжело ранен Ленин. Считается, что стреляла в него эсерка Фанни Каплан, которую схватили на месте покушения (точнее, рядом с ним).

Эти покушения заставили чекистов действовать еще быстрее. Они подумали, что заговорщики начали осуществлять свой план переворота до заседания ВЦИКа в Большом театре, и нанесли ответный удар.

Как вспоминал Рейли, в Петрограде он вскоре обнаружил, что за ним довольно плотно следят. Тогда он решился на рискованный шаг и пошел прямо в Петроградскую ЧК, где работал его хороший знакомый Владимир Орлов (Болеслав Орлинский). Посоветовавшись, они решили, что Рейли должен действовать не под именем Константина Массино, а как сотрудник ЧК «товарищ Рейлинский». По своим каналам Орлов сумел узнать, что по отношению к «Рейлинскому» никаких подозрений нет.

Однако убийство Урицкого и покушение на Ленина заставили его еще раз изменить свои планы.

Об убийстве Урицкого ему сообщил по телефону Александр Грамматиков. «Врачи преждевременно сделали операцию, и положение больного стало в высшей степени серьезным. Если хотите видеть меня, приезжайте немедленно», — сказал он. Рейли поехал к Грамматикову. «Идиоты, они выступили слишком рано», — возбужденно говорил тот. Вероятно, как и чекисты, он сначала решил, что петроградские заговорщики уже выступили. Посоветовавшись, они решили, что Рейли должен уехать из Петрограда.

Рейли сжег кое-какие секретные бумаги, а на следующий день условился по телефону встретиться с капитаном Кроми. Встреча должна была состояться в одном из ресторанов в полдень. Рейли пришел точно в назначенный срок, когда настенные часы в ресторане начали отбивать двенадцать. Он сел за стол и задумался. Его снова начали посещать «наполеоновские мысли».

«Я снова мысленно возвращался к событиям последних двух месяцев, к моим радужным надеждам и их позорному концу, — вспоминал Рейли. — Я чуть было не стал повелителем России. Свое начальство в Лондоне я удовлетворил бы тем, что повернул Россию против Германии. Но я бы сделал больше. То, что происходит здесь, гораздо опаснее всех войн, которые когда-либо велись. Любой ценой необходимо с корнем вырвать ту непристойность, которая появилась в России. Мир с Германией? Да, мир с Германией, мир со всеми. Имеется только один враг. Человечество должно объединиться в священном союзе против кошмарного террора».

Между тем прошло уже пятнадцать минут, а Кроми все еще не было. Рейли это насторожило — капитан слыл образцом пунктуальности и аккуратности. Тогда он решил осторожно подойти к британскому посольству и разведать обстановку. Там, по его словам, он увидел следующую картину: «Перед зданием посольства лежала груда солдатских трупов. Четыре грузовика стояли у ворот. Улица была оцеплена двойным кордоном красноармейцев. Двери в посольство были взломаны, флаг над ним сорван. Мертвые тела на мостовой свидетельствовали, что защитники оказали отчаянное сопротивление.

Внезапно чей-то голос окликнул меня по имени. Я очутился лицом клицу с усмехающимся красноармейцем.

— Что, товарищ Рейлинский, пришли полюбопытствовать?

— Да, хотелось бы посмотреть на это зрелище, — дружелюбно ответил я. — Но мне всегда не везет. Бежал всю дорогу и опоздал. Расскажите, товарищ, что здесь произошло?

Этого красноармейца я часто встречал, когда появлялся в роли товарища Рейлинского — сотрудника уголовного отдела ЧК».

А произошло вот что. Отряд чекистов и красноармейцев ворвался в здание бывшего британского посольства. Существует несколько версий о том, почему это произошло. По одной, они намеревались арестовать англичан, поскольку чекистам уже была известна их причастность к «заговору послов». Подругой, чекисты подозревали, что в посольстве находятся документы, имеющие отношение к убийству Урицкого и связям Кроми с белым подпольем. По третьей (которую приводит в своих записках и Рейли), они искали именно его и считали, что он скрывается в посольстве.

До сих пор идут споры, пользовалось ли это здание тогда правом экстерриториальности. Англичане утверждают, что да, пользовалось. Советские историки всегда утверждали обратное — ведь Великобритания официально не признавала Советскую Россию, следовательно, и официальных дипломатических представительств со всеми вытекающими из их особого статуса правами на российской территории у нее быть не могло.

Чекисты показали ордер на обыск, но Кроми захлопнул перед ними двери. В посольстве на втором этаже тем временем спешно жгли секретные бумаги. «Нападавшие явно видели в Кроми главного заговорщика», — писал корреспондент газеты «Таймс» Джордж Добсон, видевший всю эту сцену своими глазами. Когда чекисты, взломав двери, поднялись на второй этаж, Кроми открыл по ним огонь сразу из двух браунингов, но и сам был смертельно ранен в перестрелке. Погиб также один чекист, а еще две были ранены. Так что «груда солдатских трупов» у здания посольства — это явный плод фантазии Рейли или более поздних редакторов его записок…

Узнав о событиях в Москве и покушении на Ленина, Рейли решил вернуться в столицу. Он считал, что в Петрограде его схватят гораздо быстрее — здесь его знали слишком многие. Они с Грамматиковым разработали такой план: Рейли доезжает до Клина и покупает там московские газеты. Если новости не будут слишком тревожными, он едет в Москву. В противном случае — возвращается в Питер.

По пропуску на имя чекиста Рейлинского Рейли проник на вокзал и сел в поезд. В Клину он купил газеты и понял, что проиграл. Заговор был раскрыт. Тем не менее он все же решил вернуться в Москву, но не на поезде, а на подводе. Из Клина он выехал в половине десятого утра и к ночи был уже в Москве. Там он укрылся на квартире одной из знакомых Дагмары Карозус, представившись офицером царской армии Михаилом Марковичем, которого ищет ЧК. Оказалось, что и сама Дагмара скрывается здесь же. Из ее рассказа Рейли окончательно понял, что все дело, которое он готовил, полностью проиграно.

Охота на Рейли

Сразу после покушения на Урицкого чекисты начали действовать и в Москве. В первую очередь они нагрянули в дом 3 по Шереметевскому переулку. Этот адрес им стал известен от Берзина, который подсмотрел его в явочной квартире в Петрограде. Там они арестовали Елизавету Оттен. А вскоре в квартиру 85 пришла и Мария Фриде, которую тоже арестовали. У нее обнаружили информационные сводки и донесения о поездках в Тулу, Орел, Воронеж и другие города.

И Оттен, и Фриде сначала отрицали, что были как-то связаны со шпионскими делами Рейли и других иностранцев. Оттен признала, что передавала ему письма, но утверждала, что их содержания не знала, и делала это только потому, что хотела с ним встречаться. Но ей не поверили.

Позже она утверждала, что только на допросах узнала о том, чем занимался Рейли в Москве, и возмущалась, что он «самым гнуснейшим образом» обманывал ее, пользуясь ее «исключительным отношением к нему для своих политических целей». Но похоже, что для нее гораздо более сильным ударом стало то, что у Рейли, оказывается, был роман не только с ней. Она заявляла, в частности, что Рейли «своим будто бы отъездом из Москвы хотел замаскировать перемену своего отношения ко мне, так как в это время он собирался переехать на квартиру к одной разведенной даме, на которой обещал жениться». Под этой дамой имелась в виду другая любовница Рейли Ольга Старжевская.

Мария Фриде сначала тоже утверждала, что ничего не знает. Ее допрашивал Петерс. Комендант Кремля Павел Мальков, присутствовавший на допросе, описывал ее так: «Чуть выше среднего роста, лет тридцати — тридцати двух, была очень хороша собой. Ее красивое лицо обрамляли густые каштановые волосы, с изящной небрежностью выбивавшиеся из-под модной шляпки. Одета она была в скромное, но очень элегантное, с большим вкусом сшитое платье, ловко облегавшее ее стройную фигуру. Через левую руку было перекинуто легкое летнее пальто, а в правой она держала жестяной бидон, совсем не шедший ко всему ее облику. Держалась она спокойно, уверенно».

Фриде говорила, что она шла за молоком, когда к ней подошел какой-то мужчина и попросил отнести письмо в Шереметевский переулок. Ей не поверили. У нее дома провели обыск, при этом один из чекистов заметил, что ее мать выбросила в уборную какие-то бумаги. В квартире задержали и брата Марии Александра Фриде, который признал, что это он попросил свою мать выбросить бумаги. Бумаги оказались сводками о положении в Петрограде и других городах России.

Сначала Александр Фриде говорил, что собирает информацию «как журналист» для американцев. Но потом признался, что связан с Ксенофонтом Каламатиано, которому передавал информацию за вознаграждение, и что посылал с пакетами по различным адресам свою сестру Марию. Фриде, между прочим, сообщил, что он, пользуясь своим служебным положением, выдал Каламатиано удостоверение на имя Сергея Серповского, с которым тот уехал на Восточный фронт. У Фриде обнаружили 50 тысяч рублей (его зарплата составляла 600 рублей в месяц), якобы оставленные ему на хранение Каламатиано. Мария Фриде также признала, что по просьбам брата доставляла письма по различным адресам.

Первого сентября чекисты накрыли несколько явочных квартир французской разведки. В том числе провели обыск в частной французской гимназии, где, по их данным, скрывался Анри Вертамон. Самому Вертамону удалось спастись чудом — ему пришлось уходить по крышам. Но были взяты шесть его агентов, при обыске нашли 18 фунтов пироксилина, спрятанных в железных банках, 39 капсюлей от динамитных шашек, шифр и 28 тысяч рублей, причем 16 тысяч было спрятано в тросточке.

Джордж Хилл, узнав от своего информатора в ВЧК об арестах и обысках, а также о том, что чекистам стало известно о каком-то гигантском заговоре, который готовят латыши вместе с союзниками, послал своего курьера в Петроград, чтобы предупредить Рейли, но того по дороге арестовали чекисты. Правда, доказать его связь с англичанами они не смогли.

В ночь на 1 сентября, у себя на квартире, был арестован и Локкарт. В мемуарах он писал: «В половине четвертого меня разбудил грубый голос, приказывающий мне немедленно встать. Когда я открыл глаза, я увидел направленное на меня стальное дуло револьвера. В комнате было около десяти вооруженных людей. Я узнал одного из них, он был старшим. Это был Манков [на самом деле, комендант Кремля Павел Мальков. — Е. М.], бывший комендант Смольного. Я осведомился, что значит это нарушение наших прав. “Никаких вопросов, — ответил он грубо. — Одевайтесь скорее. Вы сейчас отправитесь на Лубянку, 11”. На Лубянке, 11 находилась Московская ЧК.

Такая же группа агентов ЧК явилась к [помощнику Локкарта Уильяму] Хиксу, и, пока мы одевались, большинство налетчиков начали обыск квартиры в поисках компрометирующих документов. Как только мы были готовы, нас посадили в автомобиль, по сторонам сели конвоиры, и повезли в ЧК».

При описании сцены ареста Локкарт не упомянул, что в ту ночь в доме британского дипломата находилась и его любовница Мария (Мура) Закревская-Бенкендорф. Как бы то ни было, в ту ночь ее тоже арестовали, но Локкарт узнал об этом немного позже.

После довольно долгого ожидания Локкарта провели в большую темную комнату, освещенную только лампой на письменном столе. За столом сидел Петерс. «Черные вьющиеся, длинные, как у поэта, волосы были зачесаны назад над высоким лбом, — описывал его Локкарт. — На левой руке были надеты большие часы. В тусклом свете его лицо выглядело более бледным, чем обычно. Губы его были плотно сжаты. Когда я вошел в комнату, он устремил на меня пристальный стальной взгляд. Вид его был мрачен и внушал опасения».

Локкарт заявил протест по поводу своего ареста и потребовал встречи с наркомом иностранных дел Чичериным. Петерс не обратил на это никакого внимания. Он спросил, знает ли Локкарт Фанни Каплан и где сейчас Сидней Рейли. Англичанин ответил, что Петерс не имеет права его допрашивать. Тогда Петерс показал ему пропуск к генералу Пулю, который Локкарт написал латышам, и спросил, его ли это почерк. Локкарт опять сказал, что не намерен отвечать. «Для Вас будет лучше, если Вы скажете правду», — заметил Петерс и через некоторое время вызвал конвой и приказал увести Локкарта.

Советские газеты сообщали, что в ВЧК Локкарту заявили, что его не допрашивают как арестованного, а обращаются к нему с вопросом, чтобы дать ему возможность доказать, что некий господин Локкарт — организатор антисоветского заговора и господин Локкарт — английский дипломатический представитель — разные лица. «На подобное предложение оправдаться, — писали «Известия», — изобличенный английский дипломатический представитель ничего не ответил и в большом смущении покинул ВЧК». На самом деле, не покинул. Его и Хикса продержали под арестом несколько часов. Попросившись в уборную, он смог там незаметно уничтожить бумагу с шифром, которая оказалась у него в кармане. В шесть утра в их комнату ввели женщину, одетую во все черное. Она все время молчала и смотрела в окно. Потом ее увели. Локкарт считал, что это была Фанни Каплан[46].

Утром 2 сентября их с Хиксом освободили. Больше всего Локкарта беспокоили вопросы Петерса о Рейли и оказавшийся в его руках пропуск для латышей. Тогда он начал подозревать, что приходившие к нему латышские стрелки были агентами ВЧК, и не ошибся в этом.

Третьего сентября «Известия ВЦИК» официально сообщили о том, что «ликвидирован заговор, руководимый британско-французскими дипломатами, во главе с начальником британской миссии Локкартом, французским генеральным консулом Гренаром, французским генералом Лавернем и другими, направленный на организацию захвата, при помощи подкупа частей советских войск, Совета народных комиссаров и провозглашения военной диктатуры в Москве».

Тем временем охота на заговорщиков продолжалась. Американский и французский генконсулы Пул и Гренар, а также некоторые сотрудники французской миссии укрылись в посольстве Норвегии. Нарушать экстерриториальность посольства большевики не решались — нападение на британское посольство в Петрограде все-таки вызвало в мире слишком негативную реакцию. Но здание норвежской миссии было оцеплено, его отключили от электро- и водоснабжения (правда, забыли перекрыть одну из труб), внутрь никого не пропускали.

Однако «дипломаты-заговорщики» не выходили, хотя в хорошую погоду даже прогуливались в саду посольства, и чекисты и красноармейцы их прекрасно видели. А если начинался дождь, они выбегали на улицу со всякими емкостями, чтобы набрать воды. Продуктов в посольстве хватало — в погребах хранились консервы, сухари, масло, вино, табак и свечи. Так они продержались до конца всей этой истории.

Зато 18 сентября был задержан Ксенофонт Каламатиа-но. История с местом его ареста достаточно противоречива — во многих работах о «заговоре послов» указывается, что его арестовали в момент, когда он хотел проникнуть в норвежское посольство. Однако в докладе Петерса и в «Заключении Обвинительной комиссии» по «делу Локкарта» говорится, что его взяли у здания бывшего американского генерального консульства.

Каламатиано предъявил паспорт на имя Сергея Серпов-ского, но его быстро опознали. Во время допроса чекисты обратили внимание на его слишком толстую трость. Внутри ее обнаружили тайник, а в нем — записки, расписки в получении денег и шифровки. Агенты значились под номерами. Скажем, Александр Фриде имел номер 5, а сам Каламатиа-но — номер 15. Нашли у него и инструкцию агентам. В ней говорилось: «В сообщениях следует зашифровывать особо важные данные следующим образом: номера войск обозначаются как количество пудов сахара и патоки, а также цена на них. Дух войск — положение в сахарной промышленности. Номера артиллерийских частей — мануфактура и цены на нее. Дезертирство из рядов Красной армии — эмиграция на Украину».

Любовницу Рейли Ольгу Старжевскую арестовали 12 сентября. Она признала, что была знакома с Рейли, но знала его как Константина Массино, а свою настоящую фамилию он сообщил ей совсем недавно. «Мне он казался сторонником Советской власти, — утверждала она, — хотя серьезно на политические темы я с ним не говорила, т. к. была занята исключительно устройством личной жизни, своей новой квартиры, хозяйством и службой».

Версия следствия состояла в том, что Рейли использовал ее для добывания информации о работе советских учреждений и в качестве связника. Она категорически отрицала это, заявляя на допросах, что «Рейли никогда не ставил ей вопросов, из которых она могла бы заключить, что он выпытывал у нее те или иные сведения и никогда не предлагал ей, Старжевской, чтобы она, воспользовавшись своим служебным положением, раздобыла те или иные документы».

Уже после процесса по делу о «заговоре послов», 11 ноября 1918 года, Ольга Старжевская написала заявление в Общество Красного Креста помощи политическим заключенным. Она заявляла, что осуждает замыслы своего несо-стоявшегося жениха. «То, что открылось предо мною о нем на допросах, — было для меня ужасно, — писала Старжевская. — Получилось два ничего общего не имеющих человека. Я увидела и почувствовала до боли — обман, грязь, низость поступков этого человека. Об этом заговоре я узнала только из газет. Никогда он мне о нем не говорил».

Сообщала она и о том, что никогда не участвовала «ни в каких противоестественных организациях», не высказывалась против существующего порядка, а, наоборот, «всегда была за большевизм и коммунизм», как она их понимала, и все, кто ее знали, называли ее большевичкой.

Существуют различные версии о том, насколько сильно Старжевская, как и другие подруги Рейли были вовлечены в его шпионские дела. Следствие, кстати, не поверило в ее полную непричастность к заговору. «Утверждение Стар-жевской, что она никаких сведений Рейли не сообщала и даже не знала о его деятельности в связи с получением от него такой крупной суммы как 20 000 рублей, теряет всякую достоверность. Романтическая же подкладка такого щедрого подарка в той сфере, в какой вращался Рейли, совершенно должна быть исключена», — говорилось в «Заключении Обвинительной комиссии Революционного трибунала» по «делу Локкарта».

«Это был загнанный человек»

Рейли вспоминал, что в начале сентября 1918 года в Москве только и говорили о нем. Конечно, проверить его слова уже невозможно, не исключено, что он в очередной раз преувеличивал собственную популярность, но очевидно, что в «заговоре послов» советское руководство видело в нем одну из центральных фигур. Нет сомнений также в том, что на поиск Рейли были брошены значительные силы чекистов.

О том, где он скрывался, ходили самые разные слухи. То ли в Петрограде, то ли в Финляндии, то ли в Москве, то ли он уже успел сбежать в Англию. «Не могу сказать, что такая известность льстила моему самолюбию», — признавался он.

Это понятно — подобная известность заставляла его быть в несколько раз осторожнее и причиняла массу различных неудобств. Каждую ночь он проводил в новом месте, представляясь то скрывающимся от большевиков царским офицером, то греческим торговцем, у которого реквизировали квартиру, то служащим, уклоняющимся от призыва в Красную армию. Как вспоминал Рейли, вряд ли он был желанным гостем, хозяева квартир не скрывали своего страха, но все-таки ни один из них не отказал ему в приюте. Он всегда помнил об этих людях с глубоким чувством благодарности.

Помогло ему и то, что в советских газетах печатались имена арестованных заговорщиков и их сообщников, и Рейли имел представление, куда ему можно идти, а куда нельзя.

Сложно сказать, смогли ли в это время чекисты выйти на его след. О своих приключениях в эти дни Рейли рассказывал так. Однажды рано утром он вдруг услышал на улице шум подъехавшего грузовика. Хлопали двери, раздавались голоса и топот сапог. Из нижних квартир дома послышались глухие крики. Рейли понял, что в доме происходит обыск. Он быстро оделся и вышел из квартиры, в которой скрывался, на лестницу. В подъезде стоял красноармеец с винтовкой и папиросой во рту. Рейли лениво подошел к нему, тоже вынул папиросу и сказал: «Дай прикурить, товарищ!» Прикурив, он поблагодарил красноармейца, вышел во двор, потом — на улицу и скрылся. Тогда ему повезло.

В другой раз, по словам Рейли, ему пришлось провести ночь в публичном доме. Он сильно рисковал, так как хозяйка борделя знала, кто он такой на самом деле. Тем не менее Рейли устроили в комнате одной из проституток, а потом даже отказались принять от него деньги. Более того, «мадам» добровольно вызвалась сообщить друзьям Рейли, где он находится. «Падшие женщины часто оказываются лучшими патриотками, чем их добродетельные сестры», — резюмировал он.

Друживший с Рейли Владимир Орлов приводит в своих мемуарах еще один эпизод (точнее, анекдот, как называет его сам автор) о приключениях британского агента в Москве: «Однажды он [Рейли. — Е, М.] приятно проводил время с одной московской актрисой. Надо сказать, что Рейли был красивым, обаятельным мужчиной и пользовался большим успехом у прекрасного пола, благодаря чему получал много полезной информации. От одного ревнивого и менее удачливого соперника большевики узнали, где находится Рейли. Они окружили дом и ворвались внутрь, но нашли лишь актрису и синий костюм Рейли, а самого его нигде не было. Чекисты обыскали весь дом, начиная с чердака и кончая подвалом, перевернули все вверх дном. Но тщетно! Рейли не мог ускользнуть — дом был окружен плотным кольцом. Актрису допрашивали, угрожали смертью, но она не имела ни малейшего представления о том, куда делся Рейли. Он просто неожиданно вышел за дверь — совершенно раздетый! Но куда он скрылся?

Никто этого так и не узнал. Рейли не сказал об этом даже актрисе, но вскоре после того, как разочарованные ищейки ушли, он появился вновь, как будто только что пришел с улицы.

— Я не позволю этим негодяям отвлекать меня от такого приятного времяпрепровождения, — спокойно сказал он и оставался в квартире перепуганной актрисы до тех пор, пока она не уговорила его не ставить ее в такое неловкое положение».

История на самом деле больше походит на анекдот. Но, возможно, в ее основу легли реальные события, которые уже потом трансформировались в легенду о «неуловимом суперагенте Рейли». А события были такие: в ночь на 4 сентября он ночевал у Ольги Старжевской (они виделись последний раз в жизни). Именно тогда Рейли признался ей, что он ни русский, ни грек, а англичанин, и что ему придется уехать из России. Уходя, он оставил у нее в квартире свой костюм, который Старжевская хотела продать, но не успела — ее арестовали…

Тем временем Джордж Хилл считал, что Рейли арестован или убит в Петрограде. Никаких сведений о его возвращении в Москву он не получал. «Я думал, — вспоминал Хилл, — что потерял большого друга и замечательного соратника по оружию». Хилл и его агентурная сеть не пострадали, и он был готов взять на себя и дела, которыми занимался Рейли. Однако к нему неожиданно пришла некая женщина (вероятно, это и была хозяйка публичного дома) и сообщила, что с Рейли все в порядке. Он сумел нелегально добраться из Питера до Москвы и теперь скрывался в какой-то двухкомнатной квартире на окраине города. Хилл тотчас же отправился на встречу с ним и нашел его «в прекрасной форме».

«Это был загнанный человек, — вспоминал он, — его фотографии и подробные приметы были повсюду; был даже указан размер премии за его поимку. Рейли провел ужасные дни в Петрограде перед тем, как уехать из города, но, несмотря ни на что, оставался абсолютно спокойным и хладнокровным. Он не был обескуражен и хорошо владел собой. Единственное, что его беспокоило — это необходимость восстановить порванные связи и начать все сначала».

Особенно активным сторонником «террора против буржуазии» стал председатель Союза коммун Северной области Григорий Зиновьев[47]. Возможно, потому, что его тоже чуть не убили еще 27 августа — охрана Зиновьева пресекла покушение на его жизнь в гостинице «Астория», где он проживал. Почти сразу после убийства Урицкого Зиновьев, выступая в Петросовете, предложил разрешить рабочим расправляться с буржуазией и интеллигенцией «по-своему, прямо на улице». Расправы действительно начались. 2 сентября газета «Известия» сообщила, что за два дня после покушения на Ленина в Петрограде расстреляно 512 человек из ранее взятых в заложники контрреволюционеров. 4 сентября в газетах появился приказ наркома внутренних дел РСФСР Григория Петровского, в котором местным Советам предписывалось немедленно провести аресты заложников из числа правых эсеров, офицеров и представителей буржуазии и поместить их в концлагеря. В случае необходимости разрешалось применять и массовые расстрелы.

На следующий день, 5 сентября, Совнарком принял постановление «О красном терроре». В нем говорилось, «что необходимо обезопасить Советскую республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях, что подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам, что необходимо опубликовывать имена всех расстрелянных, а также основания применения к ним этой меры». Постановление подписали нарком юстиции Дмитрий Курский, нарком внутренних дел Григорий Петровский и управделами Совнаркома Владимир Бонч-Бруевич.

Газеты призывали: «За одного вождя революции — тысячу буржуев!», «Класс убийц, буржуазия, должен быть подавлен». 2 сентября пензенская газета «Ополчение бедноты» писала: «У нас нет гильотины, которой французские революционеры отрубали сто лет назад головы врагов трудового народа. Но у нас есть пулемет. Под пулемет буржуазию и ее лакеев. Под пулемет».

Историк Илья Ратьковский определяет примерное количество жертв расстрелов ЧК в 1918 году в восемь тысяч человек, из которых пять тысяч приходится на период с 30 августа по конец года. Одно из первых мест занял Петроград — к октябрю там было расстреляно 800 человек и арестовано 6229. Среди расстрелянных были, в частности, пять великих князей, два бывших члена Временного правительства, 407 офицеров, 13 правых эсеров. Среди арестованных — более тысячи граждан иностранных государств, прежде всего Германии, Великобритании и Франции.

Локкарт, отпущенный из-под ареста и увидевший в газетах требования «бесцеремонной расправы с заговорщиками», писал, что весь «заговор послов» в советской версии больше походил на «сказку». У него дома все было перевернуто вверх дном. Тем не менее, приведя себя в порядок, он сразу же начал хлопотать об освобождении Марии Закревской-Бенкендорф. Ходил по этому поводу к заместителю наркома иностранных дел Карахану, но тот ничем не смог ему помочь. 4 сентября Локкарт отправился к Петерсу на Лубянку. Тот выслушал дипломата, пообещал разобраться с делом Муры, а потом сказал: «Вы сэкономили мне работу. Мои люди ищут вас вот уже целый час. У меня есть приказ арестовать вас. Ваши французские и английские коллеги уже под замком». Так Локкарт оказался под арестом во второй раз — на целый месяц.

В чем была причина этого ареста? В реакции британского правительства на гибель капитана Кроми и штурм чекистами английского посольства в Петрограде. После этого в Лондоне были задержаны полуофициальный советский представитель в Англии Максим Литвинов и еще 60 большевиков. Тогда в Москве было принято решение задержать иностранных дипломатов союзников — прежде всего британских, французских и американских. Впрочем, как уже говорилось, всех арестовать не удалось. Но, скажем, глава британской резидентуры в Советской России Эрнст Бойс действительно оказался за решеткой.

Незадолго до второго ареста Локкарта американский генеральный консул Пул сказал ему, что, по-видимому, во всех их неприятностях виноват Сидней Рейли. Он даже предположил, что Рейли был большевистским провокатором и организовал весь этот так называемый «заговор» в интересах Советов. Но Локкарт только посмеялся над его подозрениями. Он ответил, что если бы это было так, то другие разведчики, работавшие в Москве, наверняка что-то пронюхали бы о его «двойной игре» (Локкарт, прежде всего, имел в виду Джорджа Хилла). Сам же он был весьма высокого мнения о Рейли, и хотя тот, по его словам, обладал «разнообразными, но поверхностными знаниями как в политике, так и в искусстве», но его «мужество было безгранично, и он буквально не знал, что такое опасность».

Локкарт считал, что в своих переговорах с латышами Рейли зашел слишком далеко, и ему действительно могла мерещиться фантастическая перспектива наполеоновского характера. Рейли, по словам Локкарта, позже говорил ему, что сначала латыши совершенно искренне сотрудничали с ним, но когда поняли, что интервенция союзников оказалась не такой масштабной, как они ожидали, и что она не приведет к захвату Москвы, то они изменили Рейли, чтобы спасти самих себя.

Сам Локкарт всегда отрицал свою причастность и к планам Рейли, и к заговору вообще, и к подготовке убийства Ленина и Троцкого в частности. Но споры об этом продолжаются до сих пор. В 2008 году известный британский историк и автор биографии Ленина Роберт Сервис заявил, что «заговор послов», вероятно, был настоящим заговором, а не выдумкой большевиков, как считалось в Великобритании. «Сегодня внешняя политика Британии не предусматривает свержение иностранных лидеров и их устранение руками спецслужб, — сказал он в интервью газете «Дейли мейл». — Наше правительство хочет, чтобы мы думали, что так было всегда, что руки Британии неизменно были чисты. Но на самом деле это отнюдь не так. В ту эпоху методы Британии были такими же грязными, как и методы других стран».

Сын Локкарта Робин Брюс косвенно подтвердил это предположение, заявив: «Если в Форин Оффис кто-нибудь еще упражняет мозг вопросом об отношениях моего отца с Рейли, то из его книги “Воспоминания британского агента” явствует: едва в 1918 году было принято решение об интервенции в Россию, он активно поддержал контрреволюционное движение, с которым, естественно, активно работал Рейли. Мой отец сам четко разъяснил мне, что сотрудничал с Рейли намного более тесно, чем сообщал публично».

Конечно, все это пока остается на уровне версий и предположений. Окончательную ясность в этот вопрос могут внести соответствующие документы из британских архивов, но они пока еще не рассекречены.

Побег

Но вернемся в сентябрь 1918-го. Встретившись с Хиллом, Рейли сказал, что подумывает о том, чтобы добровольно явиться в ЧК и потребовать взамен освобождения Локкарта и других. Хилл принялся его отговаривать — мол, Локкарта большевики все равно не отпустят, и никакого смысла от явки Рейли в ЧК не будет. А вот если он сможет выбраться из России — это, наоборот, будет в интересах Секретной службы.

Поколебавшись, Рейли согласился, и они начали обсуждать возможные варианты побега. Хилл предлагал переправить его по своим каналам на Украину, оттуда — в Баку, где были английские войска. Но Рейли решил выбрать другой путь — через Петроград, Прибалтику и Финляндию. Он был гораздо рискованнее первого, но зато короче. Рейли хотел как можно скорее оказаться в Лондоне.

Но пока что для него нужно было найти более надежное убежище в Москве. Как утверждал Хилл, он решил поселить его у одной дамы, которая принимала его курьеров. «Эта дама, — деликатно отмечал он в мемуарах, — находилась на последней стадии той проклятой болезни, которая столь часто поражает членов ее корпорации». Если называть вещи своими именами, то «дама Эбыла» была проституткой и, скорее всего, больна сифилисом.

Рейли, по словам Хилла, был очень брезгливым человеком. Но в жизни шпиона встречаются еще и не такие ситуации. Так что ему пришлось спать чуть ли не в одной постели с больной знакомой Хилла. Зато выбранный вариант оказался беспроигрышным — в этом месте чекисты его не нашли.

Хилл принес Рейли продукты и новую одежду. Он решил отдать ему паспорт на имя Георга Бергмана, по которому в последнее время жил сам. Теперь Бергманом должен был стать Рейли, а Хилл снова превратился в самого себя, Джорджа Хилла. Правда, мифический Бергман по документам был лет на десять старше Рейли, но это шпионов никак не беспокоило — ведь в паспорта тогда не вклеивали фотографии.

Несколько дней Рейли провел в своем убежище. Тем временем его люди узнавали, как ему лучше выбираться из Москвы. Как вспоминал сам Рейли, один из его агентов, «госпожа Д.», в результате сумел достать («по блату», как сказали бы в более поздние времена) для него билет в международный вагон поезда Москва — Петроград. Более того, его место находилось в купе, зарезервированном для персонала германского посольства. Это избавляло Рейли от тщательных проверок документов.

Поезд отходил в 8.30 вечера. Рейли попрощался с Хиллом — тот передал ему большой пакет с продуктами — и отправился на Николаевский вокзал. «За последние четыре дня Рейли впервые проявил эмоции», — вспоминал Хилл об этом моменте.

В одном купе с Рейли оказался молодой сотрудник германского посольства. Рейли представился ему прибалтийским немцем-антикваром, который ездил в Москву для покупки редких старинных вещей. Вскоре они решили поужинать и достали свои припасы. У немца было столько еды, что у шпиона потекли слюнки. За время своей подпольной работы в России он уже отвык от кулинарных изысков. Но и Рейли смог удивить своего спутника. В его пакете с продуктами, помимо сала, яиц, масла, сахара и черного хлеба, лежала и внушительная головка голландского сыра. Увидев его, немец очень оживился. Оказалось, что он очень любит сыр, но не ел его очень давно — во время войны гражданскому населению в Германии сыр не выдавали ни за какие деньги.

В Твери у них попытались проверить документы, но Рейли сердито (с немецким акцентом) закричал, что в купе едут сотрудники посольства Германии. Комиссары, по его словам, сразу же удалились. На всякий случай Рейли дал денег проводнику, и тот пообещал приклеить к дверям купе бумажку с надписью: «Германское посольство». Во всяком случае, до Петрограда ему удалось добраться благополучно.

На вокзале в Петрограде спутника Рейли встречали двое немецких солдат, с которыми тот направился в консульство Германии. Надвинув на глаза шляпу, Рейли буквально «приклеился» к ним и вместе с ними сумел миновать проверку документов. «Не думаю, чтобы за все время войны какой-нибудь британский офицер так радовался виду германских солдат, как я в тот день», — вспоминал он. У вокзала они любезно распрощались с немцем, который еще раз поблагодарил Рейли за сыр.

Рейли решил бежать в Финляндию через пограничный мост на станции Белоостров. Его в то время переходило немало беженцев из Советской России. Рейли рассчитывал, что сможет дать крупную взятку пограничному комиссару и часовому на мосту — денег у него было достаточно.

Ожидая подходящего момента, он пробыл в Петрограде около десяти дней. У кого он жил все это время, Рейли никогда не рассказывал. Говорил только, что постоянно старался менять квартиры и всегда держал в кармане заряженный револьвер. Если верить Рейли, один из его знакомых раскритиковал план побега через Белоостров, потому что, возможно, его там уже поджидали чекисты. Он же нашел владельца голландского торгового судна по фамилии Ван-денбош, который согласился вывезти Рейли из Петрограда за 60 тысяч рублей.

Договорились, что Рейли должен прибыть на судно следующим вечером, прямо перед отплытием. Но ему пришлось долго ждать и мокнуть под дождем — с проверкой к голландцу нагрянул какой-то комиссар. Он просидел на корабле до половины второго ночи, причем Ванденбош все это время усердно подливал ему горячительные напитки. В итоге комиссара в буквальном смысле вынесли на берег, и только после этого Рейли смог подняться на борт. «Ванденбош приготовил для меня теплую одежду и стакан грога, — вспоминал он. — От звука воды за бортом меня охватило радостное возбуждение. Я чувствовал, как будто пальцы вокруг моего горла разжались, и я получил возможность вдохнуть полной грудью. Медленно таяли огни Петрограда. Впереди чернело открытое море, Хельсинки, Копенгаген, Англия. В тот момент даже германская морская база в Ревеле казалась нестрашной. Предрассветный ветер разгонял тучи. В небе кое-где заблестели звезды. На востоке уже показалась несмелая заря».

В общем, вот такая вот шпионско-романтическая история. Еще раз — она рассказывается в мемуарах Рейли, которые выпустила его вдова уже после смерти агента.

Рейли вернулся в Англию в горячее время. В России все сильнее разгоралась Гражданская война. В Германии вспыхнула революция, которая привела к свержению кайзера Вильгельма. Шли последние дни Первой мировой войны. 11 ноября 1918 года было заключено перемирие и военные действия в Европе прекратились.

В Лондоне и других британских городах в этот день на улицы высыпали тысячи возбужденных людей. Газеты вышли с огромными заголовками: «Мир!», «Мировая война окончена!», «Перемирие подписано! Германия капитулирует!», «Весь мир радуется падению милитаристской автократии!». Конечно, большинство солдат и офицеров еще находились на фронтах, но те, кто уже успел вернуться домой или лечился в госпиталях, радостно горланили на улицах «Долог путь до Типперэри».

Был ли где-то у Рейли, «солдата тайной войны», свой собственный «Типперэри»? Наверняка был. И наверняка он тоже хотел когда-нибудь окончательно вернуться туда, раз и навсегда преодолев весь этот «долгий путь».

Но не судьба.