В ТРУДНУЮ ПОРУ
Почти до пятидесятилетнего рубежа жизнь Сократа, столь насыщенная интеллектуально и духовно, с внешней стороны, в общем-то, не являла собой ничего особо достопримечательного. Постоянные беседы с согражданами и гостями Афин — на улицах, в лавках, да и где угодно, — задорные стычки с софистами, напряженный поиск истины в кругу преданных друзей. Никаких громких событий…
Это. в общем-то, естественно и даже типично для человека, который был не полководцем, не политиком, а мыслителем. Согласно распространенному представлению, философ вообще должен быть затворником-домоседом, и надо сказать, что в подавляющем большинстве случаев подобное представление вполне соответствует действительности. Был ли так уж богат событиями жизненный путь Декарта или Канта, Гегеля или даже Ницше? Да нет, конечно. Биография философа — это прежде всего история не его жизни, а его мысли.
Сказанное относится и к мыслителям Античности, хотя, может быть, в несколько меньшей степени и с определенными оговорками — учитывая, что общая мобильность людей, особенно представителей интеллектуальной элиты, была в древнегреческом полисном мире более высока, чем в последующие эпохи{189}.
Так, Платон и Аристотель по своему характеру, бесспорно, являлись затворниками, хотя, что интересно, при этом не были домоседами. Платон неоднократно совершал дальние, трудные и даже опасные поездки на Сицилию. Аристотель родился в Стагирах, учился в Афинах, подвизался несколько лет в городке Асе (в Малой Азии), в македонской столице Пелле был наставником будущего Александра Великого, потом опять возвратился в Афины, а скончался в Халкиде на острове Эвбея. Однако идеалом для обоих была все-таки мирная, спокойно текущая жизнь исследователя и преподавателя в стенах своей философской школы (роль которой для Платона играла Академия, для Аристотеля — Ликей). И, когда позволяли условия, они именно такой жизни и предавались.
У Сократа же парадоксальным образом все было в известном смысле наоборот. Затворником никак нельзя назвать человека, который почти никогда не появлялся дома — разве что ночевать приходил, да и то не всякий раз. Но, с другой стороны, он был домоседом — в том смысле, что терпеть не мог покидать родной город. Как мы видели выше, он крайне редко выходил из Афин даже в ближайшие окрестности. Что уж тут говорить о более далеких «вояжах»…
В данном отношении «босоногий мудрец» действительно резко контрастирует с большинством своих современников. Античные эллины — народ путешественников, а что можно сказать о путешествиях Сократа? Практически ничего. Окружающий мир, похоже, совсем не интересовал его; ему не хотелось знакомиться с новыми местами, осматривать достопримечательности и т. п. — настолько глубоко он был погружен в изучение внутреннего мира человека.
Впрочем, в юные годы, в пору ученичества Сократ, судя по всему, был еще более или менее легок на подъем. Позднеантичный биограф, ссылаясь на весьма авторитетных авторов, пишет о нем: «В молодости он с Архелаем ездил на Самос (так пишет Ион Хиосский), был и в Дельфах (так пишет Аристотель). а также на Истме (так пишет Фаворин в I книге «Записок»)» (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. II. 23).
Как обычно, требуются некоторые пояснения. Визит Сократа в Дельфы, как видим, засвидетельствован самим Аристотелем, который, конечно, не стал бы придумывать факты из головы. Да мы и априорно должны были бы предположить, что Сократ — при его-то искренней религиозности — просто не мог хоть раз не побывать в главном сакральном центре Греции, в священном городе Аполлона и (подчеркнем) Диониса. Да. хотя об этом далеко не все знают, в Дельфах на самом деле почитались два божества. На протяжении большей части года, девяти месяцев — Аполлон. А вот в течение трех зимних месяцев, когда, как считалось, Феб покидал свой храм и отправлялся на далекий север, в край гипербореев, Дельфы становились центром поклонения Дионису.
Мы уже знаем, что образы обоих этих богов занимают весьма важное место в сюжетике, связанной с Сократом. С дионисийским началом, с колоритной «свитой» Вакха — всеми этими силенами и сатирами — он постоянно ассоциировался, чти подмечали уже современники. С Аполлоном он тоже был тесно связан. Напомним, что, согласно античной традиции, он даже родился в день праздника Аполлона. А потом было знакомство мыслителя с типично «аполлоновским», дельфийским изречением «Познай самого себя», которое он сделал одним из главных своих лозунгов. А потом — знаменитый запрос Херефонта к оракулу Аполлона и не менее знаменитый ответ от имени бога: Сократ-де всех мудрее. Некие незримые нити между Аполлоном и Сократом, порой оставляющие впечатление чего-то мистического, существовали вплоть до самой кончины «босоногого мудреца».
Далее, Истм, упомянутый в цитате из Диогена Лаэртского, — это соединявший Среднюю и Южную Грецию узкий перешеек, тот самый, на котором находился богатый Коринф. А поблизости, в местечке Истмии, было крупное святилище Посейдона и, как и в Дельфах, регулярно проводилось общегреческое религиозное празднество со спортивными играми. Эти Истмийские игры, наряду с дельфийскими Пифийскими играми, по статусу и известности уступали только Олимпийским. Возможно, Сократ побывал на Истме как раз в связи с одним из таких торжеств, всегда привлекавших большое количество зрителей? Благо от Афин до этих мест совсем недалеко. Во всяком случае, факт посещения «босоногим мудрецом» Истма следует считать безусловно достоверным. О нем пишет не только Фаворин, философствующий ритор I! века н. э. (от Сократа этого автора отделял целый ряд столетий, и за истинность его сведений ручаться было бы трудно), но также и Платон (Критон. 52 b) — а уж ему-то не доверять нельзя.
А вот встречающееся иногда в научной литературе утверждение, согласно которому «босоногий мудрец» бывал также и в Олимпии, на тамошних знаменитейших в Элладе играх{190}, очевидно, следует считать недоразумением. Оно исходит из той посылки, что действие платоновского диалога «Гиппий меньший» (беседа Сократа с софистом Гиппием) происходит именно в Олимпии. А сама эта посылка ложна и ни на чем не основывается.
Наконец, о плавании Сократа на Самос говорит писатель, являвшийся его современником и, судя по всему, знакомым, — Ион Хиосский, поэт V века до н. э., а также один из первых в мировой истории мемуаристов. Видимо, именно в своих воспоминаниях (темой которых был и его встречи со знаменитыми людьми) Ион и заводит речь о Сократе{191}. Причем, обратим внимание, приводит ряд подробностей, которые производят впечатление вполне достоверных и тем самым увеличивают возможность того, что свидетельство соответствует действительности: Сократ ездил на Самос в молодости, в компании своего учителя Архелая.
Это путешествие, если оно имело место, можно назвать уже довольно дальним. Плыть из Афин пришлось через все Эгейское море, к побережью Малой Азии, близ которого лежал крупный, богатый остров Самос, прославленный в истории и обладавший давними культурными традициями. Какова была цель поездки? Архелай и Сократ явно отправились в путь не как досужие туристы. Но и предположить какой-то практический интерес тоже вряд ли можно: не торговцы же они. Философы… Стало быть, всего вероятнее — допустить, что они хотели встретиться с кем-нибудь из коллег.
Вывод напрашивается сам собой. Как раз в это время на Самосе жил Мелисс — последний крупный представитель элейской философской школы, ученик Парменида (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. IX. 24). Мы уже упоминали, сколь большую роль сыграл сам Парменид в формировании мировоззрения Сократа. Так удивительно ли, что будущий «босоногий мудрец» пожелал, — очевидно, после знакомства с Парменидом, пообщаться и с его выдающимся последователем?
Мелисс был не только мыслителем, но и влиятельным политическим деятелем; одно время он даже, судя по всему, возглавлял самосский полис, был в нем высшим должностным лицом — стратегом (Плутарх. Перикл. 26–27). Подобный статус «правителя-философа» скорее соответствовал традициям западной части эллинского мира, греческих, полисов Южной Италии. Но Мелисс, элейский выученик, и был ведь наследником именно этих традиций.
Позже, в 440 году до н. э., Самос, входивший в состав Афинской морской державы и являвшийся в ней вторым по могуществу и значению членом после самих Афин, объявил о своем выходе из этого объединения, что в «городе Паллады» было воспринято как наглый бунт и мятеж. К острову отправилась афинская эскадра во главе с самим Периклом! Уже из этого видно, насколько большое значение придавали афиняне подавлению недовольных самосцев.
Мелисс, командовавший их вооруженными силами, правильно организовал оборону. Но Афины были банально сильнее. На первых порах Перикл терпел поражения, но после девятимесячной осады сумел покорить Самос и подвергнуть его суровой каре. Дальнейшая судьба Мелисса неизвестна. Скорее всего — казнь…
Жизнь Сократа была долгое время вполне спокойной, бедной событиями еще и потому, что такой же была в те годы жизнь всех его сограждан. Афины переживали несколько десятилетий стабильности (как с внутриполитической, так и с внешнеполитической точки зрения), которые были также эпохой их наивысшего процветания, пика классической демократии. Наступил знаменитый Периклов век.
Греко-персидские войны, потребовавшие немалых жертв, закончились. Локальные вооруженные конфликты, разумеется, продолжали сплошь и рядом вспыхивать, едва ли не ежегодно (такова уж была особенность греческого полисного мира), но безопасности Афин они не наносили серьезного ущерба. Город постоянно богател: форос, ежегодно собираемый с союзных полисов, позволял делать в казне на Акрополе колоссальные накопления денежных средств и, так сказать, жить, не тревожась. Помимо прочего, это дало возможность Периклу провести в жизнь великолепную строительную про грамму, подразумевавшую в первую очередь полную реконструкцию того же Акрополя — зримого символа афинской мощи. Руководил работами Фидий — великий скульптор и личный друг Перикла. Центральный городской холм, лежавший в запустении с поры Ксерксова разорения, украсился монументальными зданиями, среди которых первое место занимал Парфенон — главный отныне храм Афинской морской державы, непревзойденный шедевр архитектуры всех времен и народов.
Резко усилившиеся при Перикле Афины стали претендовать на достижение положения гегемона, полиса-вождя всего эллинского мира. А это означало вызов Спарте: ведь именно она традиционно признавалась сильнейшим и наиболее авторитетным из греческих государств. Не случайно в пору отражения персидской агрессии она стояла во главе созданного для этой цели Эллинского союза. Ближайшим союзником Спарты был процветающий торговый Коринф, в котором тоже чем дальше, тем больше нарастала неприязнь к Афинам — как к опасному конкуренту.
Нарастало «великое противостояние». Эллада постепенно разделялась на два враждующих лагеря. В какой-то степени это даже имело оттенок «борьбы систем». В Спарте, с ее жестким, военизированным государственным устройством, не было никаких условий для формирования развитой демократии, в Афинах же, напротив, народовластие приобретало все более радикальные формы. Ясно, что в подобной обстановке и в других греческих полисах демократы симпатизировали афинским порядкам, а их оппоненты — спартанским. Вполне справедливо суждение Фукидида (относящееся, правда, к несколько более позднему времени): «В каждом городе вожди народной партии призывали на помощь афинян, а главари олигархов — лакедемонян» (Фукидид. История. III. 82. I).
Правда, афино-спартанские взаимоотношения развивались неоднозначно. Чередовались периоды относительного сближения и жесткого конфликта. Пока самым влиятельным лидером в Афинах был Кимон, симпатизировавший спартанцам и не желавший вражды с ними, кроме того, понимавший, что такая вражда отвлекла бы от главной цели — войны против Персии, — между двумя полисами сохранялись дружественные и доброжелательные контакты. Но после того как Кимон оказался в опале, ситуация резко изменилась.
Афинские планы становились все более экспансионистскими. Город уже несколько десятилетий стоял во главе мошною морского союза. А теперь афиняне замыслили создание еще и сильного союза на суше под своим руководством. Спарта реагировала ответными недружественными шагами, и в результате между враждующими сторонами была развязана война, которую в науке обычно называют Первой, или Малой Пелопоннесской войной (460–446 годы до н. э.). Война была не слишком крупномасштабной и скорее относилась к разряду вялотекущих: периоды острых стычек чередовались с длительными мирными передышками. Ни одна сторона не могла добиться решающего перевеса: в сухопутных сражениях, как правило, одолевали спартанцы, а на море, естественно, были сильнее афиняне.
В 446 году до н. э. война завершилась мирным договором, который должен был сохранять силу в течение тридцати лет и поэтому обычно называется Тридцатилетним миром. Он закреплял равновесие сил между двумя ведущими греческими полисами и разграничивал их сферы влияния. В афинскую сферу отошел почти весь бассейн Эгейского моря. Черноморские проливы, в общем, все, что находилось к востоку от Эллады. Но зато к западу от нее простиралась зона влияния Пелопоннесского союза (объединения, лидером которого являлась Спарта). Она включала прежде всего Великую Грецию. Это не очень обычное название носили колонизованные греками побережья Южной Италии и прилегающего к ней большого острова Сицилии. В Великой Греции находился целый ряд крупных и сильных полисов, в числе которых особенно выделялись сицилийские Сиракузы.
Тридцатилетний мир стал своего рода компромиссом. Однако он не мог оказаться прочным. Ведь причины противоречий, существовавших между враждующими сторонами, так и не были ликвидированы. Осталось невыясненным, кто же сильнее — Афины или Спарта. А значит, рано или поздно должна была начаться новая, решающая схватка за лидерство в греческом мире.
После закрепления системы афино-спартанского дуализма Перикл обратился к другим методам достижения господства
Афин в греческом мире — методам более неспешным, но зато более тонким и верным. Он стремился интенсивно расширять Афинскую морскую державу, включая в нее новые города (например, те, которые лежали на побережьях Черного моря), а уже находящиеся в составе державы полисы он крепко, порой даже жестоко удерживал в ней, пресекая любые попытки отпадения союзников. Достаточно вспомнить расправу над Самосом.
А какую линию следовало проводить по отношению к главному геополитическому противнику Афин — Пелопоннесскому союзу под руководством Спарты? Этот союз, по планам Перикла, должен был быть постепенно изолирован, а его влияние уменьшено. Лучше всего это можно было сделать, незаметно для пелопоннесцев проникнув в их сферу влияния, подорвав позиции, которые они там имели. Взять Спарту «в клещи», окружить ее и с востока, и с запада — это сулило большие успехи.
И афиняне начали вести все более энергичную политику в Великой Греции (то есть в населенной греками Южной Италии и Сицилии). Этот регион изобиловал полисами разной величины и силы, постоянно враждовавшими друг с другом. Тем легче было внедряться в их среду, действуя по принципу «разделяй и властвуй». Афины заключали договоры о дружбе и союзе то с одним, то с другим из синилийских и италийских городов: с Эгестой, Регием, Леонтинами и др.{192} И вот уже эскадры афинских кораблей, как у себя дома, курсируют в западных водах…
В 443 году до н. э. Перикл приступил к реализации новаторского, почти невиданного до того в античной истории внешнеполитического проекта. В Южной Италии был основан город Фурии — колония панэллинского (то есть общегреческого) типа: в ее создании приняли участие выходцы из Афин, городов Пелопоннеса, ряда других греческих полисов. По просьбе Перикла в Фурии переехал и даже некоторые из его друзей — деятелей культуры, известных всей Элладе людей: «отец истории» Геродот, архитектор Гиплодам, разработавший план застройки города, философ Протагор, написавший для фурийцев законы.
Перикл надеялся, что афиняне займут лидирующее положение в новой колонии и это сделает ее форпостом влияния «города Паллады» на западном направлении. А дальше можно было делать следующие шаги, все прочнее осваиваться в Великой Греции, оттеснять Пелопоннесский союз. Однако его ожиданиям не суждено было сбыться.
Дело в том, что в 430-е годы до н. э. межгосударственные отношения в Элладе начали резко обостряться. И едва ли не главную лепту в это обострение внесла как раз активная политика афинян на западе. Она вызывала все большее недовольство Коринфа. Коринфяне, прежде безраздельно доминировавшие на западных морских путях, давно привыкли рассматривать греческие полисы Южной Италии и особенно Сицилии как своих торговых партнеров и экономических союзников. Самый крупный город региона — Сиракузы — был коринфской колонией и поддерживал со своей метрополией тесные связи. А теперь между Коринфом и Великой Грецией вставали Афины, становясь неожиданным и крайне нежелательным конкурентом.
Между афинским и коринфским полисами нарастала враждебность. А ведь Коринф, не забудем, был вторым по значению после Спарты членом Пелопоннесского союза. Вполне естественно, что коринфяне стали оказывать все большее давление на спартанцев, убеждая их пресечь «наглость» Афин. Спартанские власти вначале были не склонны излишне драматизировать ситуацию и не видели серьезных причин для разрыва Тридцатилетнего мира.
Но со временем и в самой Спарте возникло недовольство возрастанием афинского могущества. Могущество это увеличивалось и увеличивалось, и становилось ясно: еще немного — и никто уже не сможет на равных соперничать с «городом Паллады».
Тут нужно еще учитывать вещь, которая на первый взгляд кажется странной: спартанцы были великолепными, лучшими в Греции воинами, но воевали они в V веке до н. э. очень нечасто, только тогда, когда другого выбора не было. Спарта была в это время в основном озабочена сохранением существующего порядка вещей и к дальнейшей экспансии не стремилась. Она действовала осторожно, порой даже медлительно. Очень непросто было «раскачать» спартанские власти, чтобы они объявили кому-нибудь войну. И находящийся под спартанской гегемонией Пелопоннесский союз был, в общем-то, организацией оборонительной, а не наступательной, в отличие от Афинской морской державы.
Фукидид приводит речь, которую произнесли коринфские послы, убеждая спартанцев дать отпор усилению Афин. В этой речи бросается в глаза очень яркое сравнение двух ведущих полисов Эллады и их граждан. «Вероятно, вам еще никогда не приходилось задумываться, — говорят коринфяне в Спарте, — о том, что за люди афиняне, с которыми вам предстоит борьба, и до какой степени они во всем несхожи с вами. Ведь они сторонники новшеств, скоры на выдумки и умеют быстро осуществить свои планы. Вы же, напротив, держитесь за старое, не признаете перемен, и даже необходимых. Они отважны свыше сил, способны рисковать свыше меры благоразумия, не теряют надежды в опасностях. А вы всегда отстаете от ваших возможностей, не доверяете надежным доводам рассудка и, попав в трудное положение, не усматриваете выхода. Они подвижны, вы — медлительны. Они странники, вы — домоседы. Они рассчитывают в отъезде что-то приобрести, вы же опасаетесь потерять и то, что у вас есть. Победив врага, они идут далеко вперед, а в случае поражения не падают духом. Жизни своей для родного города афиняне не щадят, а свои духовные силы отдают всецело на его защиту» (Фукидид. История. 1.70.1–6).
Великий историк, как всегда, смог найти меткие и точные слова, нарисовать запоминающийся образ афинян, а главное — глубоко проникнуть в корни и причины явлений. Связь демократии и агрессии — не случайное совпадение, а закономерность. Жители свободного, демократического государства более предприимчивы, они всегда готовы к новшествам и переменам, не удовлетворены существующим положением вещей, а стремятся к все большему и большему. Они не знают покоя. Кроме того, убежденность в том, что их политический строй — самый лучший, заставляет их и другим нести тот же строй, пусть даже понадобится навязать его силой.
Такой способ поведения спартанцы презрительно называли «суетливостью». Афиняне, чтобы не остаться в долгу, именовали спартанцев праздными бездельниками. Одним словом, назревавшая в Элладе война была не только столкновением двух военно-политических сил, не только схваткой за гегемонию, за первенство. В той же мере можно говорить о конфликте двух систем ценностей, двух мировоззрений.
Итак, самым явным образом все шло к крупномасштабному вооруженному конфликту между двумя крупнейшими военно-политическими блоками Греции V века до н. э. — Пелопоннесским союзом и Афинской морской державой, — конфликту из-за гегемонии, который, очевидно, был объективно неизбежен и он назревал долго, на протяжении десятилетий.
На союзных собраниях пелопоннесцев представители Коринфа оказывали постоянное давление на спартанские власти, побуждая их положить предел росту афинского могущества. Сама Спарта более осторожно относилась к перспективе крупной войны. Спартанцы, обладая лучшим в греческом мире сухопутным войском, тем не менее прекрасно сознавали, какая тяжесть ляжет на их плечи в случае, если вооруженный конфликт окажется трудным и затяжным, — а это казалось (и оказалось) неизбежным. Постоянная внутренняя опасность, исходившая от илотов (зависимого населения, спартанских «крепостных», которых было в несколько раз больше, чем полноправных граждан полиса — спартиатов), тоже была фактором, который Спарта должна была принимать во внимание: война с Афинами означала отправку крупных воинских контингентов за пределы государства, чем илоты вполне могли воспользоваться и восстать. Тем не менее и спартанцы, напуганные продолжающимся возвышением Афин, со временем стали склоняться к решительным действиям.
К концу 430-х годов до н. э. внешнеполитическая обстановка в Элладе была предельно накалена. Страна, если воспользоваться популярной метафорой, напоминала пороховой погреб, который мог вспыхнуть от малейшей искры. Иными словами, непосредственным поводом к началу военных действий между Афинами и Спартой мог послужить любой, даже незначительный, локальный пограничный инцидент.
Это не заставило себя долго ждать, и в течение одного-двух лет произошло сразу несколько инцидентов такого рода. Один из них был связан с Керкирой — островом в Ионическом море, у северного побережья Гфеции. Керкира, располагавшая сильным военным флотом и занимавшая чрезвычайно важное стратегическое положение на морских путях, ведущих к Италии и Сицилии, была колонией Коринфа, но к рассматриваемому здесь времени рассорилась со своей метрополией и даже вела с ней войну. В поисках сильного союзника керкиряне обратились в Афины; афинское народное собрание в высшей степени благосклонно восприняло их просьбу о помощи и установило с Керкирой союзные отношения. Коринфяне не без оснований рассматривали поведение афинян как вмешательство в свои внутренние дела и были крайне возмущены.
Тогда же Афины ужесточили политику по отношению к городу Потидее на полуострове Халкидика, входившему в состав Афинской морской державы. Потидея тоже была колонией Коринфа и традиционно поддерживала с ним политические связи. Когда же афиняне приказали Потидее разорвать эти связи, она предпочла поднять восстание и заявить о своем выходе из союза. На усмирение отпавшего полиса была направлена афинская эскадра с отрядом гоплитов, который осадил Потидею. Эти события послужили для Коринфа новым поводом для агитации за войну против Афин.
Примерно в то же время, в конце 430-х годов до н. э., Афины ввели жесткие экономические санкции против Мегар — соседнего с ними полиса, входившего в Пелопоннесский союз. Любым мегарским товарам был отныне закрыт доступ на рынки Афин и всех союзных с ними полисов; торговцы-мегаряне были под страхом смерти изгнаны оттуда. Экономика Мегар, в очень большой степени ориентированная именно на торговлю с Афинами, в кратчайший срок пришла в бедственное положение.
Большая война становилась совершенно неизбежной. В этих условиях в 432 году до н. э. в Спарте состоялся очередной конгресс государств — членов Пелопоннесского союза. Союзники во главе с Коринфом стали дружно оказывать давление на спартанцев, убеждая их наказать наконец «распоясавшиеся» Афины, положить предел их усилению. Спартанские власти неохотно склонялись на уговоры.
На конгрессе было решено использовать вначале все возможные мирные средства и попытаться снять напряженность путем переговоров. После этого в Афины несколько раз прибывали спартанские послы и то в относительно мягкой, то в более угрожающей форме предлагали афинянам разорвать союз с Керкирой, снять осаду с Потидеи и отменить санкции против Мегар. В принципе, на этом этапе война еще могла быть предотвращена: спартанцы ее по-прежнему не слишком хотели и удовлетворились бы, если бы Афины пошли на некоторые, даже небольшие уступки.
Однако стоявший по-прежнему во главе афинского полиса Перикл был убежденным противником каких бы то ни было уступок противостоящей стороне. Он считал, что Афины уже достаточно сильны и готовы к решающей схватке за гегемонию в Греции.
Сыграл свою роль и внутриполитический фактор. К концу 430-х годах до н. э. положение Перикла в Афинах несколько пошатнулось. «Первый гражданин» старел — ему пошел седьмой десяток — и не мог уже так же эффективно, как прежде, держать все под своим контролем. Кроме того, возрастало недовольство единоличным характером его власти. Попросту говоря, афинянам надоело, что один и тот же человек так долго бессменно находится у руля государства.
Падением популярности Перикла не преминули воспользоваться его внутриполитические соперники. Они, объединившись. повели против него борьбу Правда, сам он пока еще казался неуязвимой мишенью: его авторитет у сограждан был, несмотря ни на что, очень высок. Поэтому был избран окольный путь, чтобы со временем «свалить» Перикла. К нему стали подбираться постепенно, исподволь, для начала организуя нападки на его друзей и соратников, особенно на деятелей культуры из перикловского кружка.
В кружке этом царило полное свободомыслие; входившие в него умные и просвещенные люди не боялись высказывать самые смелые идеи. Это не нравилось многим афинянам, особенно представителям старшего поколения, воспитанным в духе традиционных ценностей. В городе стали поговаривать, что Перикл поощряет безбожие, неуважение к полисной религии.
Учитель Перикла, философ Анаксагор, много размышлявший о природных явлениях и учивший, что Солнце — огромная каменная глыба, а не бог Гелиос, как рассказывалось в старинных мифах, — был предан суду и как нечестивец приговорен к изгнанию из Афин. Еще более тяжелая судьба ждала Фидия. Гениального скульптора тоже обвинили в религиозном преступлении. Создавая статую Афины-Девы для Парфенона, он изваял на щите богини битву греков с амазонками. И, как говорили недоброжелатели, среди сражающихся героев Фидий поместил свой собственный портрет, а рядом изобразил своего друга Перикла.
Создавать скульптурные изображения живых людей в классической Греции строго-настрого запрещалось (исключение делали только для победителей в Олимпийских играх, которых считали героями-полубогами). С точки зрения традиционной религии, такие изображения были кощунством, издевательством над святынями. За это-то теперь и должны были судить Фидия. Но великий ваятель умер в тюрьме, не дождавшись процесса. Не исключено, что он был тайно отравлен врагами Перикла.
Даже Аспасия — тогдашняя жена «первого гражданина», образованнейшая женщина своего времени — предстала перед судом. Как рассказывает Плутарх, «Перикл вымолил ей пощаду, очень много слез пролив за нее во время разбирательства дела… и упросив судей» (Плутарх. Перикл. 32). Лидер афинского полиса не мог не понимать: атаки на членов его кружка ведутся с одной-единственной целью — скомпрометировать и в конечном счете устранить с политической арены его самого. Цель эта казалась не столь уж и далекой…
Почему мы так подробно говорим обо всех этих перипетиях? Прямо или косвенно, с какой бы то ни было целью — в Афинах разжигали религиозную истерию, подозрения по отношению к инакомыслящим. В душах граждан пробуждали довольно низменные чувства, а главное — подспудно склоняли к поиску «врагов», «виноватых»… Сократу — а уж кто среди афинян был инакомыслящим, если не он? — еще предстоит почувствовать на себе тяжелую руку державного демоса.
Перикл же, опасаясь за свое положение, решил форсировать начало войны, чтобы побудить народ вновь сплотиться вокруг своего испытанного руководителя. Как известно, в военную годину не до внутренних распрей. Потому-то по его инициативе афинская экклесия отвечала на все требования спартанских послов самым решительным отказом. В результате Спарта склонилась-таки к активным действиям. Пелопоннесский союз, собравшись на новый конгресс и заручившись поддержкой авторитетного Дельфийского оракула, официально объявил Афинам войну.
Эта так называемая Пелопоннесская война растянулась на 27 лет (431–404 годы до н. э.) и стала не только самым продолжительным, но также самым крупномасштабным и кровопролитным межполисным вооруженным конфликтом в истории Древней Греции. В борьбу вступили два сильнейших в эллинском мире политических объединения — Пелопоннесский союз и Афинская морская держава. А со временем в военное столкновение оказались втянутыми не только полисы — члены этих объединений, но и почти все греческие государства, потому что каждое из них в той или иной мере тяготело либо к Спарте, либо к Афинам. «Нейтральных» почти не осталось.
Начиная с 431 года до н. э. и на протяжении ряда лет мощное шестидесятитысячное сухопутное войско Пелопоннесского союза почти ежегодно вторгалось в Аттику и опустошало сельскохозяйственные угодья. Главной целью пелопоннесцев было вызвать противника на генеральное сражение, разгромить его (а разгром в битве на суше был неминуем, ибо афиняне, сильные на море, заведомо уступали спартанцам в количестве и качестве сухопутных вооруженных сил) и таким образом сразу решить исход войны в свою пользу.
Однако Перикл, руководивший обороной Афин, понимал, что ни в коем случае не следует поддаваться на подобного рода провокации. По его распоряжению при получении известия о подходе вражеской армии все сельское население Аттики заблаговременно эвакуировалось с хоры (сельской местности) в город, под надежную защиту стен.
Отметим тут, что в отличие от Спарты, которая вообще не имела оборонительных укреплений, Афины были окружены мошной системой фортификационных сооружений, включавшей в себя стены вокруг самого города, стены вокруг Пирея и соединявший их коридор Длинных стен. Надежно связанный с морем, по которому всегда могли поступать подкрепления и продовольствие, «город Паллады» был совершенно неуязвим для сколь угодно длительной осады, пока его флот господствовал в Эгеиде.
Хотя крестьянам и было не по душе смотреть на то, как враги разоряют их земельные наделы, все же от голода они не страдали: в Пирей на кораблях постоянно подвозилось продовольствие. А тем временем выжидательная тактика Перикла приносила свои плоды: пелопоннесское войско, не добившись своего, с наступлением осени возвращалось на родину (воевать зимой в античном мире было не принято), и крестьяне имели возможность на зиму разойтись по домам, чтобы весной вновь эвакуироваться в город. Боевые же действия атакующего характера афиняне проводили там, где они были особенно сильны, — на море. Афинский флот совершал рейды вокруг Пелопоннеса и пытался наносить неожиданные удары по прибрежным поселениям противника.
Первые годы войны не приносили решающего успеха ни одной из сторон: надежды Спарты на «блицкриг» не оправдались, жители подвергавшихся осаде Афин вели себя спокойно и выдержанно. Однако переполнение города эвакуированными крестьянами породило антисанитарные условия, что привело к мощной вспышке эпидемии неизвестной болезни (современные ученые определяют ее как чуму или сыпной тиф). Эпидемия, разразившаяся летом 430 года до н. э., спутала планы Перикла; она продолжалась около четырех лет, и жертвами ее стали до четверти всех афинян. Все это привело к окончательному падению популярности Перикла. Лидер афинского полиса был смешен с должности стратега, отдан под суд и приговорен к крупному денежному штрафу. Правда, в следующем году он вновь был избран стратегом, но вскоре после этого сам умер от охватившей город болезни.
Достойного преемника Периклу долгое время не находилось. После его смерти на ведущую роль в городе претендовали два политика — Клеон и Никий. Клеон, незнатный, но состоятельный владелец кожевенной мастерской, являлся типичным демагогом и пользовался авторитетом у низших слоев демоса благодаря постоянно проводившимся им мерам популистского характера. Клеон призывал к войне «до победного конца» и выступал против любых попыток установить мирные отношения со Спартой. Никий — мы с ним уже знакомы, — считавшийся одним из богатейших граждан Афин (он был крупным землевладельцем и имел в собственности до тысячи рабов), прославился в первые годы войны как мудрый и осторожный военачальник. При этом он был склонен к заключению мира со спартанцами — естественно, на приемлемых для Афин условиях. Умеренный по своим политическим взглядам Никий пользовался поддержкой афинского крестьянства, страдавшего от все более затягивавшейся войны.
Эпидемия, бесспорно, ослабила Афины. Но они стремились продемонстрировать, что, несмотря на обрушившиеся на них несчастья, еще очень сильны и готовы к продолжению военных действий со Спартой на равных. В 429 году до н. э. пала давно осаждавшаяся афинянами Потидея. В целях улучшения финансового положения афинское народное собрание в 425 году до н. э. по инициативе Клеона резко — более чем в два раза — увеличило суммы фороса, взимаемого с союзных полисов. Надо полагать, граждане голосовали за это постановление с энтузиазмом (еще бы, доходы государства сразу возрастут!), совершенно не задумываясь о том, по какому гибельному пути ведет их Клеон. Стоило ли в тяжелые военные годы еще сильнее раздражать союзников, которые и без того роптали на афинское засилье? Сиюминутные выгоды заслоняли в умах людей очень опасные последствия.
А в союзных полисах действительно все росло и росло недовольство. Правда, большинство их опасалось открыто протестовать: Афины, несмотря на обрушившиеся на них несчастья, были еще очень сильны, их флот по-прежнему безраздельно господствовал в Эгеиде.
Начав оправляться от последствий эпидемии, Афины перешли к более активному ведению войны; политическая линия Клеона имела значительный перевес. В 425 году до н. э. они захватили город Пил ос на юго-западном побережье Пелопоннеса и превратили его в свой опорный плацдарм. При этом были захвачены в плен несколько сот спартанских воинов (в том числе 120 спартиатов из знатных родов). Их в оковах переправили в Афины и оставили там в качестве заложников. Дело при Пилосе было весьма крупной победой Афин, важной как в военно-стратегическом. так и в моральном отношении. История Спарты до того практически не знала случаев, когда спартиаты сдавались бы в плен; был, таким образом, развеян миф о непобедимости этого военного сословия спартанского полиса, что было для него неслыханным позором. После этого пелопоннесское войско больше не осуществляло нашествий на Аттику, поскольку спартанские власти боялись, что заложники в таком случае будут казнены.
Пил ос продолжал оставаться военной базой Афин на территории противника. В 424 голу до н. э., развивая достигнутые успехи, афинская эскадра под командованием Никия овладела островом Кифера, лежавшим к югу от Лаконики и использовавшимся спартанцами в качестве морского порта. Спарта как бы зажималась в «клещи» со всех сторон.
Нельзя сказать, чтобы все афинские военные кампании этих лет были только удачными. Так, в том же 424 году до н. э. союзники Спарты — беотийцы — нанесли афинскому сухопутному войску тяжелое поражение при местечке Делий (на границе между Аттикой и Беотией). Тем не менее перевес в войне явным образом переходил на сторону Афин. В этих условиях спартанские власти пришли к мысли о необходимости смены общей стратегии: рутинная практика ежегодных вторжений в Аттику совершенно не оправдала себя.
В 424 году до я. э. отборный отряд пелопоннесцев под командованием лучшего спартанского военачальника, молодого и энергичного Брасида, совершил стремительный бросок через всю Балканскую Грецию на северное побережье Эгейского моря. В этом регионе Афины издавна имели сильные позиции, оттуда они получали строевой лес для своих триер, золото и серебро, добывавшиеся в расположенных там рудниках, а также немалые суммы фороса от находившихся там союзных полисов. После прибытия Брасида многие из этих полисов стали добровольно переходить на сторону Спарты, другие он брал силой.
В частности, в его руках оказалась чрезвычайно важная афинская колония Амфиполь на фракийском побережье Эгеиды. Для афинян все это было полной неожиданностью. Лишь в 422 году до н. э. они смогли направить в район Амфиполя свой флот и войско под командованием Клеона. Битва при Амфиподе принесла победу спартанцам, однако в ней погибли вожди обеих сражавшихся армий — и Клеон, и Брасид.
Итак, на протяжении своего первого десятилетия Пелопоннесская война шла с переменным успехом. Обе враждующие стороны нуждались в мирной передышке. Нарастанию мирных настроений в Афинах способствовала гибель главы «военной» группировки Клеона. Никию, влияние которого усилилось, удалось склонить афинское народное собрание к ведению мирных переговоров со Спартой, в которой после гибели сторонника войны Брасида тоже возобладала стремившаяся к миру группировка.
В результате переговоров в 421 году до н. э. был подписан мирный договор (так называемый Никиев мир), возвращавший стороны к положению, существовавшему до начала войны. Таким образом, ни одно из имевшихся между Афинами и Спартой противоречий не было устранено. Договор был рассчитан на 50 лет, но на деле мир не мог быть долгим и прочным, и это все понимали. Он лишь завершил собой первый период Пелопоннесской войны. По сути дела, Элладе была дарована небольшая мирная передышка. Продолжалась она только несколько лет, да и в это время как Афинская морская держава, так и Пелопоннесский союз готовились к новым военным кампаниям. Под прикрытием Никиева мира начинали уже происходить стычки, вначале небольшие, потом все более интенсивные; однако официально афино-спартанский договор пока отменен не был.
Напомним, что среди афинских граждан имелось немало лиц, симпатизировавших Спарте и тамошним порядкам. Да и сам Сократ, кстати, был в их числе. Но особенно отличалась этим аристократическая молодежь. Как восприняла она войну с государством, которое считала образцовым и достойным подражания?
Многое здесь пояснит вот какая историческая параллель. В России начала XIX века представители знати в подавляющем большинстве просто-таки бредили Францией. На светских раутах в Санкт-Петербурге и Москве звучала преимущественно французская речь; считалось не просто хорошим тоном, а чем-то совершенно необходимым нанять для воспитания детей гувернера-француза. В Наполеоне же однозначно видели великого человека, непревзойденного гения всех времен и народов…
Но вот он вторгается с армией на территорию России, начинается Отечественная война 1812 года. Какова была в ней позиция русского дворянства? Всем известно: оно грудью встало на защиту страны. Преклонение — преклонением, но когда твой кумир становится врагом твоей родины, о личных чувствах нужно забыть. Вот так же и афинская аристократия. Не переставая уважать Спарту и спартанцев, она мужественно шла сражаться с ними и гибла на полях битв. Как говорится, «на войне как на войне». Случаи коллаборационизма с противником были буквально единичными. Наиболее известный пример такого рода связан с Алкивиадом; но там ситуация осложнялась тем, что злого политика и полководца в Афинах заочно приговорили к смертной казни, и пути на родину ему не было.
Но что же Сократ? Изменилась ли его жизнь после начала вооруженного конфликта со спартанцами? Да, разумеется. Правда, повезло ему уже в том, что страшная эпидемия первых военных лет его никак не коснулась. Позднеантичный автор утверждает даже, что якобы, «когда Афины охватила чума, он (Сократ. — И. С.) один остался невредим» (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. II. 25), но это, разумеется, преувеличение.
Однако в целом большая война не могла не повлиять самым непосредственным образом на жизнь каждого афинянина, и «босоногий мудрец», конечно, не был исключением. Продолжать привычную жизнь домоседа, не покидающего родной город, теперь уже не было никакой возможности. На протяжении более чем десятилетия военные действия шли ежегодно, причем были крупномасштабными. Воевать приходилось и на море, и на суше. Афинскому государству требовалась значительно большая армия, нежели в обычное мирное время. А армии древнегреческих полисов, как прекрасно известно, представляли собой ополчения граждан. Теперь в такое ополчение приходилось призывать не только молодежь, как бывало в более спокойной обстановке, но и людей старшего возраста. Неоднократно подпадал под призыв и Сократ, которому в первый период Пелопоннесской войны было между сорока и пятьюдесятью годами.
Служил он, как мы знаем, в рядах гоплитов (тяжеловооруженных пехотинцев) и несколько раз в их числе участвовал в походах и битвах. В источниках в связи с биографией Сократа упоминаются три кампании. «…Он участвовал в походе под Амфиполь, а в битве при Делии спас жизнь Ксенофонту, подхватив его. когда тот упал с коня. Среди повального бегства афинян он отступал, не смешиваясь с ними, и спокойно оборачивался, готовый отразить любое нападение. Воевал он и при Потидее (поход был морской, потому что пеший путь закрыла война); это там. говорят, он простоял, не шевельнувшись, целую ночь, и это там он получил награду за доблесть, но уступил ее Алкивиаду» (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. II. 22—23).
Сведений о других случаях участия Сократа в военных действиях античные авторы не дают. Приходилось ли ему воевать раньше? В принципе, это вполне возможно и даже вероятно. Афиняне и до начала Пелопоннесской войны редкий год не выступали в какой-нибудь поход. А ведь и Сократ когда-то был молодым, у молодого же человека, естественно, было гораздо больше шансов оказаться в составе войска. Но не будем гадать, коль скоро никакой информации в нашем распоряжении нет. Сосредоточимся на тех трех эпизодах, о которых мы знаем твердо. Кстати говоря, данные о них у Диогена Лаэртского — автора позднего, из числа тех, которых порой и заподазривают в недостоверности, — вполне совпадают с упоминанием более кратким, но зато содержащимся в таком надежном источнике, как защитительная речь Сократа на суде в пересказе Платона: «..Я оставался в строю, как и всякий другой, и подвергался опасности умереть тогда, когда меня ставили начальники, вами выбранные для начальства надо мною, — под Потидеей, Амфиполем и Делием» (Платон. Апология Сократа. 28 е).
Поскольку выше была приведена краткая сводка основных событий первого периода Пелопоннесской войны, читатель может легко заметить: кампании с участием Сократа перечислены Диогеном Лаэртским не в правильном хронологическом порядке. Впрочем, первым по времени действительно был поход к Потидее. Осада этого города началась еще до официального объявления Спартой войны Афинам, в 432 году до н. э.
В одном из ранних сократических диалогов Платона — «Хармиде» — действие развертывается непосредственно после того, как Сократ возвратился из этого похода. Сочинение (в нем рассказ ведется от имени самого Сократа) начинается именно с этого:
«Вернулся я вчера вечером из лагеря под Потидеей, и так как я долго отсутствовал, то с радостью пошел к привычным местам бесед… Херефонт с присущей ему восторженностью, вырвавшись вперед, подбежал ко мне и, схватив за руку воскликнул: «Сократ мой, так ты уцелел в битве?!» (В самом деде, незадолго до моего отбытия из Потидеи там произошла битва, о которой собравшиеся здесь узнали лишь недавно.) А я ему в ответ: «Как видишь, уцелел».
— Да ведь сюда дошли вести, — сказал он, — что битва была очень жестокой и в ней пали многие люди, которых мы знаем.
— Пожалуй, — отвечал я, — это правдивые вести.
— Значит, — спросил он. — ты участвовал в битве?
— Участвовал.
— Садись же сюда, — сказал он, — и расскажи нам, ведь не обо всем мы точно осведомлены.
…Сев рядом, я… стал рассказывать им о войске все, что каждого интересовало; вопросы же сыпались со всех сторон.
А когда мы вдоволь наговорились об этом, я в свою очередь стал расспрашивать их о здешних делах: о философии — в каком она сейчас состояний, и о молодежи — есть ли среди них кто-либо, выдающийся своим разумом, красотой или тем и другим вместе» (Платон. Хармид. 153 b — d).
Итак, Сократ совсем недавно участвовал в серьезном и трудном сражении, в котором вполне мог встретить свою смерть, как встретили ее многие другие. Но об этом ли он думает? Отнюдь нет. Больше всего он рвется вернуться к привычной для него жизни — вести разговоры о философии, о красавцах и пр.
Именно в ходе потидейской операции имели место некоторые вышеописанные случаи. Например, уже шла речь о том, как легко Сократ переносил холод на походе, и о том, как он однажды простоял на одном месте, задумавшись, чуть не целые сутки. А повествует об этом Алкивиад, который знал о подобных вещах не понаслышке — сам был участником той же кампании. Как он сам говорит: «…нам довелось отправиться с ним (с Сократом. — И. С.) в поход на Петидею и вместе там столоваться» (Платон. Пир. 219 е). Последнее означает, что они жили в одной палатке.
А далее Алкивиад возносит хвалу Сократу как воину:. «А хотите знать, каков он в бою? Тут тоже нужно отдать ему должное. В той битве, за которую меня наградили военачальники, спас меня не кто иной, как Сократ: не захотев бросить меня, раненого, он вынес с поля боя и мое оружие, и меня самого. Я и тогда, Сократ, требовал от военачальников, чтобы они присудили награду тебе, — тут ты не можешь ни упрекнуть меня, ни сказать, что я лгу, — но они. считаясь с моим высоким положением, хотели присудить ее мне, а ты сам еще сильнее, чем они, ратовал за то. чтобы наградили меня, а не тебя» (Платон. Пир. 220 de).
Есть здесь что-то, что заставляет усомниться: не столкнулись ли мы с путаницей или даже сознательным художественным вымыслом Платона? На момент дела при Потидее Алкивиаду было всего-то 18 лет, это был первый в его жизни поход — и ему сразу оказали такую высокую честь, как присуждение первой награды за доблесть? У греков было принято сразу после битвы проводить своеобразный «конкурс», выявлять лучшего, наиболее отличившегося воина или полководца и награждать его. Почему в данном случае выбор пал на Алкивиада? Конечно, он происходил из знатного рода и был известен в городе, но известен-то в основном своей красотой и скандальным поведением. На полях сражений ему только предстояло отличиться.
Подозрение вызывает и то, что, по другой версии (вспомним цитировавшийся чуть выше отрывок из Диогена Лаэртского), Сократ спас не Алкивиада, а Ксенофонта, и не при Потидее, а при Делии. Или оба эпизода действительно имели место? Как-то странно это: уж слишком они схожи, поневоле задумаешься о возможности «дублета» — ошибочного раздвоения одного и того же события, превращения его едва разных.
Правда, об эпизоде с Сократом и Алкивиадом повествует также Плутарх, причем даже подробнее, чем Платон: «Еще подростком он (Алкивиад. — И. С.) участвовал в походе на Потидею, и его соседом в палатке и в строю был Сократ. В одной жаркой схваэ ке оба сражались с отменным мужеством, но Алкивиад был ранен, и тогда Сократ прикрыл его своим телом, отразил нападавших и таким образом спас от врагов и самого Алкивиада, и его оружие. Это было вполне очевидно для каждого, и Сократу по всей справедливости причиталась награда за храбрость. Но оказалось, что военачальники, из уважения к знатному роду Алкивиада, хотят присудить почетный дар ему, и Сократ, который всегда старался умножить в юноше жажду доброй славы, первым высказался в его пользу, предложив наградить его венком и полным доспехом» (Плутарх. Алкивиад. 7).
Но, строго говоря, Плутарх здесь не может считаться независимым свидетелем. Ведь совершенно очевидно, что рассказ он почерпнул не от кого иного, как от того же Платона, и просто пересказал его. уснастив разными риторическими красотами, но практически никакой новой информации не добавив. Одним словом, вопрос об историчности рассматривавшегося события приходится оставить открытым. Как говорится, есть вещи слишком уж красивые, чтобы быть истиной.
Поход на Делий имел место восемь лет спустя после потидейского — Пелопоннесская война была уже в полном разгаре — и ознаменовался одним из самых тяжелых для Афин поражений за весь первый период этого вооруженного конфликта. Афинская армия отступила с тяжелыми потерями, в числе которых был и командующий — стратег Гиппократ (кстати говоря, племянник Перикла).
Сократ, однако, и в подобной — далеко не самой выигрышной ситуации проявил мужество высшей пробы. Подтверждает это, во-первых, Лахет — полководец, сражавшийся при Делии бок о бок с Сократом и имевший возможность оценить его поведение (Платон. Лахет. 181 b). Подтверждает, во-вторых, и Алкивиад, тоже участник битвы:
«Особенно же стоило посмотреть на Сократа, друзья, когда наше войско, обратившись в бегство, отступало от Делия. Я был тогда в коннице, а он в тяжелой пехоте. Он уходил вместе с Лахетом, когда наши уже разбрелись. И вот я встречаю обоих и, едва их завидев, призываю их не падать духом и говорю, что не брошу их. Вот тут-то Сократ и показал мне себя с еще лучшей стороны, чем в Потидее, — сам я был в меньшей опасности, потому что ехал верхом. Насколько, прежде всего, было у него больше самообладания, чем у Лахета. Кроме того, мне казалось, что и там, так же как здесь, он шагал, говоря твоими, Аристофан, словами, «чинно глядя то влево, то вправо», то есть спокойно посматривал на друзей и на врагов, так что даже издали каждому было ясно, что этот человек, если его тронешь, сумеет постоять за себя, и поэтому оба они благополучно завершили отход. Ведь тех, кто так себя держит, на войне обычно не трогают, преследуют тех, кто бежит без оглядки» (Платон. Пир. 220 с слл.).
Напомним, что среди участников диалога Платона «Пир» — комедиограф Аристофан, осмеявший Сократа в своих «Облаках». В речи Алкивиада присутствует даже цитата из этой пьесы, но, разумеется, приведены эти слова с противоположной целью — восхвалить «босоногого мудрена».
Тут, возможно, необходимы некоторые пояснения относительно специфики боя в античности. Сила гоплитских армий была в их сплоченности. Если такое войско обращалось в бегство, то строй, естественно, ломался и перед противником открывалась прекрасная возможность для преследования и резни. Гоплит в своем тяжелом вооружении не мог передвигаться быстро и был прекрасной мишенью для нападения. Большая часть жертв в гоплитских сражениях приходилась именно на такие случаи. Единственным способом уцелеть было не поддаться панике, сохранять выдержку, но как раз это-то и трудно! Сократу же с его невозмутимым спокойствием это вполне удалось, и враги не решились атаковать его.
Плутарх, излагая тот же эпизод, вновь следует Платону: «…После битвы при Делии, когда афиняне обратились в бегство, Алкивиад, верхом на коне, заметил Сократа, отступившего с несколькими товарищами пешком, и не проскакал мимо, но поехал рядом, защищая его, хотя неприятель жестоко теснил отходивших, производя в их рядах тяжелые опустошения» (Плутарх. Алкивиад. 7).
Что же касается третьей кампании, в которой участвовал Сократ, она имела место в 422 году до н. э.? Это — известная битва при Амфиполе, та самая, в которой пали Клеон и Брасид. О каких-либо эпизодах сражения, связанных с Сократом, в источниках не сообщается, упоминается лишь сам факт его присутствия в афинском войске в это время. В исследовательской литературе, надо сказать, порой высказывается мнение, согласно которому сам факт вымышлен и Сократ под Амфиполем не был. Однако для подобного скептицизма нет серьезных оснований{193}. Как мы видели, сам Сократ в своей защитительной речи упоминает о своем участии именно в трех походах; Амфиподь в его перечне фигурирует вместе с Потидеей и Делием. Какой бы смысл ему было вдруг сказать неправду? Особенно учитывая, что выступал он перед своими соотечественниками и современниками, перед людьми, на глазах которых проходила его жизнь. Ими была бы немедленно уличена попытка приписать себе несуществующие заслуги. Да и зачем было предпринимать такую попытку? У Сократа вполне хватало заслуг реальных.
После Никиева мира, насколько можно судить, Сократа больше не призывали в армию. Удивляться не приходится: он уже перешагнул полувековой рубеж.
Дела же в полисе развивались следующим образом. Все выше поднималась звезда Алкивиада. Теперь именно он стал главным противником умеренного и осторожного Никия. Никий выступал как миротворец — Алкивиад, наоборот, призывал к возобновлению войны.
В 415 году до н. э. Алкивиад выдвинул инициативу самой крупномасштабной за все время Пелопоннесской войны операции Афин — морской экспедиции на Сицилию. Планы полководца предусматривали ни больше ни меньше, как полное завоевание этого огромного острова и прежде всего взятие крупнейшего из сицилийских городов — Сиракуз. Сиракузы были сильным демократическим полисом, по величине и военной мощи лишь немного уступали самим Афинам, при этом поддерживали тесные связи со своей метрополией — Коринфом.
Овладение Сицилией, как считал Алкивиад, решит все стратегические задачи афинян: обеспечит им гегемонию в Греции, обезвредит Пелопоннесский союз. При этом казалось, что операцию удастся осуществить, избежав вмешательства Спарты. Ведь условия Никиева мира непосредственно не нарушались: сицилийские полисы не были членами Пелопоннесского союза.
Тщетно пытался Никий противодействовать замыслам Алкивиада, убеждая афинский демос в том, что попытка захвата Сицилии — авантюра, обреченная на провал. Доводы его соперника звучали убедительнее. Ведь молодой полководец обещал согражданам, победив на Сицилии, повести их дальше — и на Карфаген, и на Италию…
В конце концов, народное собрание приняло постановление о начале экспедиции, о подготовке для нее мощного флота и армии вторжения. Во главе вооруженных сил были поставлены в ранге стратегов инициатор всего предприятия Алкивиад, а также — решение парадоксальное, но вполне в духе афинской демократии, — его главный оппонент Никий, который, очевидно, должен был сдерживать чрезмерное рвение своего энергичного коллеги.
Сократ же, как упоминалось выше в связи с проблемой демония, занимал в «сицилийском вопросе», насколько можно судить, более чем осторожную позицию, предсказывая грядущее поражение. Дни, предшествовавшие великому походу, были наполнены и другими неблагоприятными предзнаменованиями.
Незадолго до отплытия флота в Афинах было совершено религиозное преступление, омрачившее всеобщую эйфорию. Как-то ночью неизвестные лица изуродовали гермы — стоявшие на улицах и перекрестках города изображения бога Гермеса. Враги Алкивиада — в основном это были завидовавшие ему демагоги — обвиняли его и его сторонников в этом кощунстве. Кроме того, поступил донос, что в доме Алкивиада и под его руководством совершалось еще одно нечестивое деяние — пародировались Элевсинские мистерии, глубоко чтимый священный обряд.
Алкивиад настаивал на своей невиновности и требовал немедленного разбирательства дела в суде. Однако следствие затянулось, а тем временем огромная афинская армада, состоявшая из 136 кораблей, отбыла на запад. Но, как только флот прибыл к сицилийским берегам и начал там военные действия, Алкивиад был отозван в Афины на судебный процесс по делу о пародировании мистерий. Понимая, что его ожидает наказание и, возможно, даже казнь (поддерживавшее его войско было далеко, на Сицилии, а в городе набрали силу его недоброжелатели), самый талантливый и энергичный из афинских полководцев предпочел не возвращаться на родину. Он бежал и вскоре перешел на сторону Спарты. В Афинах его заочно приговорили к смерти, а имя его было проклято жрецами.
Сицилийская экспедиция продолжалась, но потеря Алкивиада фактически обезглавила ее. По иронии судьбы командующим афинскими силами остался Никий, убежденный в неизбежном провале всей операции. Что он мог сделать при таких пораженческих настроениях? Около двух лет Никий безуспешно и чрезмерно вяло осаждал Сиракузы. Сиракузяне обратились за содействием в Спарту, и лакедемонские власти, разорвав мир с Афинами, прислали на помощь осажденным отряд под командованием спартиата Гилиппа.
Гилипп проявил себя блестящим организатором. Он укрепил обороноспособность Сиракуз, поднял боевой дух их жителей и сумел нанести поражение пошедшему на штурм города афинскому войску. Не поправило дела Никия и прибывшее к нему подкрепление — еще 65 кораблей. После нескольких битв на суше и на море в 413 году до н. э. флот афинян оказался полностью разгромлен, а сухопутная армия, начавшая отступление от Сиракуз, настигнута и уничтожена. Сам Никий был взят в плен и казнен.
Поражение на Сицилии стало страшной катастрофой для Афин, подорвавшей их силы. Было потеряно около двухсот военных судов и десять тысяч гоплитов, то есть треть всего полисного ополчения. Часть афинских воинов погибла в сражениях, других обратили в рабство и отправили на сиракузские каменоломни. Кроме того, на окончившуюся полным крахом авантюру были напрасно потрачены огромные денежные средства.
Полностью оправиться от перенесенного потрясения «город Паллады» так и не смог. Сицилийская экспедиция стала переломным пунктом в ходе Пелопоннесской войны: отныне стратегическая инициатива перешла к Спарте. Внутренний голос Сократа опять не подвел его…
Участившиеся военные неудачи, бесспорно, вели к внутреннему кризису в Афинах, к кризису демократии. Особенно после страшного поражения на Сицилии многие граждане начали ощущать, насколько вредно засилье демагогов, по инициативе которых зачастую принимались опасные для полиса решения. Нарастание элементов охлократии, авантюристическая внешняя политика вождей государства — все это стало вызывать отторжение. Дошло до того, что от демократических принципов отшатнулись те слои населения, которые не столь давно были их главной опорой, — среднезажиточные крестьяне, служившие в войске в качестве гоплитов. В первой половине V века до н. э. именно эти люди внесли основной вклад в становление демократии, а теперь они видели, что от них мало что зависит, что тон в полисе задает «корабельная чернь». Да и перспективы продолжающейся войны представлялись безрадостными.
В Афинах нарастали олигархические настроения. Начали набирать силу сторонники примирения со Спартой. Да и вообще в идейной жизни царили растерянность и сумятица.
Спартанцы же после победы под Сиракузами ощутили радикальное изменение ситуации и принялись развивать свой успех. По совету перешедшего к ним на службу Алкивиада, который, естественно, прекрасно знал все слабые места афинян, он и сменили тактику военных действий на суше. Периодические вторжения в Аттику оказались совершенно неэффективными, и поэтому в 413 году до н. э. войска Пелопоннесского союза захватили и укрепили на ее территории постоянный плацдарм — крепость Декелею к северу от Афин. Там был размешен спартанский гарнизон, и тем самым в Афинах поддерживалось постоянное напряжение. Ведь теперь эвакуированные в город крестьяне не могли на зиму возвращаться в свои деревни, как раньше.
Однако Спарта начала осознавать: в конечном счете исход войны будет решен не на суше, а на море. Им не удастся одержать окончательной победы, пока у них не появится флот, сопоставимый по размерам с афинским. А для создания такого флота спартанцам были необходимы очень большие денежные средства, которыми они, естественно, не располагали. За финансовыми субсидиями, которые требовались для постройки кораблей и содержания их экипажей, спартанские власти обратились к давним врагам эллинов — персидскому парю Дарию II и его сатрапам.
Персы, не сумевшие в свое время одолеть греческие государства открытым военным натиском, теперь действовали по отношению к ним, руководствуясь принципом «разделяй и властвуй». Естественно, Дарию была только на руку распря между Афинами и Спартой, которые ослабляли друг друга. Персия с готовностью предоставила Спарте значительную денежную помощь. В казну лакедемонян полилось персидское серебро, и уже в 412 году до н. э. сильный спартанский флот вышел в Эгейское море. Одним из его командиров был Алкивиад, который должен был обучать спартиатов тактике морской войны — ведь те были совсем неопытны в таких делах.
Алкивиад показал удивительное умение приспосабливаться к любым обстоятельствам. Куда девалась его былая любовь к роскоши? Он совершенно преобразился. Как рассказывает Плутарх, «чисто спартанскими привычками и замашками он окончательно пленил народ, который, видя, как коротко он острижен, как купается в холодной воде, ест ячменные лепешки и черную похлебку, просто не мог поверить, что этот человек держал когда-то в доме повара, ходил к торговцу благовониями или хоть пальцем касался милетского плаща» (Плутарх. Алкивиад. 23).
Однако и со спартанцами Алкивиад не ужился. Уже вскоре многие из них стали его завистниками и недоброжелателями. Случайно узнав, что в Лакедемоне зреют замыслы его физического устранения, Алкивиад бежал со спартанского флота. Некоторое время он подвизался при дворе персидского сатрапа Тиссаферна, управлявшего частью Малой Азии.
Тем временем полисы, входившие в Афинскую морскую державу, почувствовали резкое ослабление своего гегемона и стали один за другим поднимать восстание и переходить на сторону пелопоннесцев. Вышли из союза с Афинами Хиос, Милет, города Эвбеи… Растерянные после сицилийской катастрофы афиняне ничего не могли поделать. Нужно было время, чтобы восполнить понесенные потери. К тому же ведь теперь в Эгеиде действовал спартанский флот, поддерживавший отпавших афинских союзников.
К 411 году до н. э. держава почти полностью распалась, поступления фороса прекратились, а это серьезно ударило по финансам Афин. Кроме того, был утрачен контроль над Черноморскими проливами, по которым в Аттику поступал хлеб.
Однако «город Паллады» был еще достаточно силен, чтобы снарядить новый флот взамен погибшего при Сиракузах и направить его на усмирение непокорных союзников. Афиняне отнюдь не собирались сдаваться; они настраивались на продолжение борьбы.
Но тут в дополнение к внешним трудностям пришли внутренние. Зашатались сами основы афинской демократии. Пошли разговоры о том, что народовластие приобрело слишком уж крайний, радикальный характер, что не худо было бы ограничить его, отодвинуть от управления беднейших граждан, «корабельную чернь». Спарта потому и одерживает победу за победой, говорили сторонники этой точки зрения, что в ней нет такой свободы и распущенности, как в Афинах…
Подняли голову антидемократические политические группировки — гетерии. Они существовали в Афинах и раньше, но теперь они взяли прямой курс на свержение существующего государственного устройства и на установление олигархии. Кроме того, несколько десятков действовавших в Афинах небольших гетерий начали объединяться, чтобы успешнее бороться с демагогами. А вместе они представляли собой серьезную силу.
Первый шаг к ограничению демократии был сделан сразу после поражения на Сицилии. Афиняне учредили чрезвычайную коллегию, состоявшую из десяти специальных должностных лиц — пробулов. Пробулами стали самые авторитетные граждане, в основном пожилого возраста (в их числе, например, драматург Софокл, которому было в то время более семидесяти лет), причем, как видим, не обязательно профессиональные политики). Их полномочия были очень широки. Новые магистраты рассматривали все государственные дела перед их представлением в Совет Пятисот и народное собрание. Тем самым демос уже не был столь же полновластен и бесконтролен, как раньше.
В 411 году до н. э. при содействии пробулов олигархические гетерии осуществили в Афинах государственный переворот. Произошло это следующим образом. Афинский флот под командованием стратегов находился на военной базе на острове Самос. Стратеги, узнав, что Алкивиад больше не со спартанцами, решили вновь переманить этого выдающегося полководца на свою сторону. В условиях дефицита талантливых лидеров это действительно было бы хорошим подспорьем для Афин.
Алкивиад соглашался возвратиться, но ставил условие: в государстве должна быть ликвидирована та «охлократия», которая приговорила его к смерти. Эмиссары от флота отправились в Афины и стали вести там агитацию за изменение политической системы, за отмену демократического правления. Они призывали к восстановлению «отеческого» государственного устройства, то есть такого, которое было до всех демократических реформ.
Олигархи всячески склоняли граждан на свою сторону, не останавливались перед запугиванием и даже перед устранением противников. Так, был тайно убит демагог Андрокл, возглавлявший в ту пору демократическую группировку. Такая же судьба постигла и другого видного демагога — Гипербола, который в тот момент находился во временной опале и жил на Самосе.
В конце концов народное собрание под давлением гетерий приняло официальное решение об уничтожении демократии. Таким образом, переворот свершился мирным путем, без кровопролитий. Был создан новый высший орган управления — олигархический совет, состоявший из четырехсот человек. Поэтому утвердившийся в 411 году до н. э. в Афинах режим в науке обычно называют режимом Четырехсот.
Все было сделано для того, чтобы отстранить самых бедных граждан от управления полисом. Отменили столь типичную для демократии плату за исполнение должностей, так что теперь их могли занимать только состоятельные граждане, как и во всех олигархических государствах. А самое главное — гражданский коллектив Афин был ограничен до пяти тысяч человек. Много это или мало? В Периклов век жителей Аттики, пользующихся гражданскими правами, было более сорока тысяч. После потерь в ходе Пелопоннесской войны их количество, естественно, значительно уменьшилось, но и теперь составляло около двадцати пяти — тридцати тысяч. Иными словами, при новом строе большинство граждан были лишены своего статуса. В число пяти тысяч вошли богатые и зажиточные афиняне, не ниже средних крестьян, служивших в войске как гоплиты. Только они могли отныне участвовать в работе народного собрания. А те, кто был беднее, кто составлял собой ту самую «корабельную чернь», оказались полностью отсечены от политической жизни.
В каких-то отношениях как будто бы претворялась в жизнь сократовская политическая программа. Отношение самого Сократа к новому режиму неизвестно; не похоже, что оно было резко отрицательным. Во всяком случае, одним из организаторов и видных лидеров переворота 411 года до и. э. являлся Ферамен, близкий к Сократу человек. Впрочем, в правительстве Четырехсот вскоре стали играть «первую скрипку» более радикальные олигархи во главе с софистом Антифонтом.
«Урезанную» экклесию из пяти тысяч они собирать не спешили, предпочитая решать все дела собственной властью. Ферамену, стороннику умеренной олигархии, установившиеся порядки представлялись слишком жесткими и суровыми, близкими к тирании, и он пытался бороться с особенно экстремистскими действиями Четырехсот.
Олигархи вовсе не были намерены продолжать войну со спартанцами. Напротив, вскоре после своего прихода к власти они направили в Спарту посольство и повели переговоры о скорейшем заключении мира, причем изъявляли готовность идти на очень серьезные уступки. Эта откровенно проспартанская направленность режима Четырехсот очень быстро полностью подорвала его популярность в среде афинян.
С самого начала олигархическому правительству решительно отказался подчиняться афинский флот, стоявший на Самосе. Моряки отстранили от власти своих стратегов, признавших режим Четырехсот, и избрали на их место новых, из своей среды, среди которых самую видную роль играл Фрасибул — решительный сторонник народовластия. Получилось так, что существовало одновременно два афинских правительства, враждебных друг другу: олигархическое в самом городе и демократическое на Самосе.
Очень интересный факт: первое, что сделали демократы, руководившие флотом, — вступили в переговоры… с тем же Алкивиадом. Очевидно, все понимали, что в сложившихся тяжелых условиях только его таланты смогут спасти государство. Алкивиад, поняв, что с олигархами договориться ему не удастся. принял сторону демократии и прибыл на Самос. Моряки тут же избрали его стратегом, и он возглавил военно-морские силы Афин. При этом официально он по-прежнему считался преступником, приговоренным к смерти!
Да и в самой Аттике режим Четырехсот, просуществовав лишь четыре месяца, утратил всякую поддержку гражданского коллектива. Этим воспользовался Ферамен, возглавив движение за свержение этого режима. Его усилия увенчались успехом: в ходе нового переворота Четыреста были отстранены от власти, их главари (и прежде всего Антифонт) преданы суду и казнены. Власть реально перешла в руки пяти тысяч граждан: на смену крайней олигархии пришла умеренная.
Тот строй, который утвердился теперь в Афинах, заслужил одобрение со стороны многих древнегреческих политических теоретиков. Фукидид характеризует его так: «Этот государственный строй (по крайней мере в ранний период) представляется самым лучшим у афинян (во всяком случае на моей памяти). Действительно, это было благоразумное смешение олигархии и демократии. Таким образом, это государственное устройство впервые вывело Афинское государство из того тяжелого состояния, в котором оно находилось» (Фукидид. История. VIII. 97. 2). С Фукидидом согласен и Аристотель: «В эту пору, по-видимому, у афинян было действительно хорошее управление: шла непрерывно война, и руководство государством принадлежало тем, кто обладал тяжелым вооружением» (Аристотель. Афинская полития. 33.2). Напомним, что к кругу тех, кто обладал тяжелым вооружением, то есть гоплитов, принадлежал и Сократ. Не приходится сомневаться в том, что он симпатизировал новому политическому порядку. Тем более что тот ставил перед собой две типично «сократовские» цели: минимизировать непрофессионализм в управлении и укрепить законность.
Однако уже в следующем, 410 году до н. э. и эта умеренная олигархия тоже прекратила существование. Классическим Афинам явно была более свойственна демократия, и она была восстановлена в полном объеме. Надолго ли? Ведь демагоги, вновь обретшие силу, как говорится, «ничего не забыли и ничему не научились».
Восстановление демократии совпало по времени с серьезными переменами на фронтах Пелопоннесской войны. Позиции Афин резко улучшились. И прежде всего потому, что благодаря полководческому таланту Алкивиада афинский флот на протяжении нескольких лет смог одержать целый ряд блестящих побед над спартанским в разных регионах Эгеиды — в районе Черноморских проливов, у побережий Ионии и Фракии. Справедливости ради надо Сказать, что Алкивиаду содействовали и другие полководцы — Фрасибул и избранный стратегом Ферамен. Но все-таки главный вклад в военные успехи, бесспорно, внес именно тот военачальник, который еще недавно считался врагом государства.
Многие полисы, отпавшие от Афинской морской державы, были вновь возвращены в ее состав. Создавалось впечатление, что в войне вновь происходит перелом. Шансы «города Паллады» на конечную победу начали значительно возрастать.
В 407 году до н. э. Алкивиад во всем блеске славы, во главе победоносного флота триумфально возвратился в родной город, где он не был уже восемь лет, со дня своего отплытия на Сицилию. Все граждане вышли встречать его в Пирейскую гавань. Как рассказывает Плутарх, «все бежали к нему, выкрикивали его имя, приветствовали его, шли за ним следом, увенчивали венками, если удавалось протиснуться поближе, те же, кому этого не удавалось, старались разглядеть его издали; люди постарше показывали его молодым» (Плутарх. Алкивиад. 32). Торжество и ликование были полные.
Алкивиаду были конечно же прощены все его былые прегрешения, смертный приговор отменен. Более того, афиняне вопреки всем своим обычаям, забыв о демократической коллегиальности, избрали его стратегом-автократором, то есть единоличным командующим вооруженными силами, и дали право самому назначать себе помощников по собственному усмотрению.
Алкивиад находился на вершине своей политической карьеры. Он был ближе, чем когда-либо, к положению фактического тирана Афин. Оставалось сделать последний шаг: официально установить тиранию. Но вот на это Алкивиад не пошел, не воспользовался удобными обстоятельствами. Вероятно, у него — как-никак родственника Перикла и ученика Сократа — оставались еще некоторые моральные «тормоза», не позволявшие открыто попирать существующие законы. Демократия и на этот раз устояла.
Вскоре Алкивиад вновь повел флот в Эгейское море для продолжения борьбы со Спартой. И тут-то в очередной раз выяснилось. насколько переменчив и непостоянен в своих симпатиях и антипатиях афинский демос. Недавнего кумира почти немедленно ждала новая опала. Сограждане считали его после одержанных побед каким-то полубогом, думали, что для него нет ничего невозможного. А он был всего лишь человеком, не застрахованным от ошибок, как и любой другой.
После первого же, причем незначительного поражения афинян, в котором к тому же Алкивиад не был повинен (его не было в тот момент при флоте), народное собрание тут же вынесло решение об отстранении стратега-автократора от должности. Какой-то злой рок, казалось, тяготел над героем: вопреки всем своим стараниям, он всюду приобретал себе только врагов. Глубоко уязвленный, Алкивиад не вернулся больше в Афины, а удалился на Херсонес Фракийский, где у него были родовые владения.
Афинский демос в последние годы Пелопоннесской войны вообще вел себя в высшей степени нервно и невыдержанно. Опять начали нарастать элементы охлократии в управлении государством. Демагоги, ободренные победами, по-прежнему настаивали на борьбе с врагами «до победного конца», снова и снова толкали полис на принятие авантюрных, недостаточно взвешенных решений.
Когда Спарта, видя свои неудачи, возобновила мирные переговоры и предлагала выгодные для Афин условия, они были отвергнуты с порога: самый влиятельный из тогдашних демаготов, Клеофонт, по рассказу Аристотеля, «явился в народное собрание пьяный и одетый в панцирь (вообще-то приходить в экклесию при доспехах и оружии строго запрещалось. — И. С.) и помешал заключению мира, говоря, что не допустит этого иначе как при условии, чтобы лакедемоняне вернули все города» (Аристотель. Афинская полития. 34.1). И так вел себя фактический лидер государства, руководитель его политики!
Какая обстановка сложилась в Афинах, очень хорошо видно на примере инцидента, случившегося в 406 году до н. э. Тогда была одержана последняя крупная морская победа над спартанцами — в сражении при Аргинусских островах, недалеко от берегов Малой Азии. Однако стратегов, выигравших бой и возвратившихся на родину, ожидали не слава и почести, а… суд. Их обвинили в том, что они не подобрали тела погибших афинских воинов для подобающего погребения. Это считалось тяжелым религиозным преступлением. Тщетно стратеги доказывали, что сделать это не удалось из-за бури, которая разыгралась сразу после сражения. Народное собрание, не вникая в суть дела, единым приговором осудило их насмерть. Кстати, среди казненных был Перикл-младший, сын знаменитого Перикла и Аспасии.
Суд над стратегами-победителями — эпизод, напрямую связанный с биографией Сократа, и, нужно сказать по справедливости, эпизод, в котором философ повел себя достойно, как никто{194}. Вот как он сам рассказывал об этом позже:
«Никогда, афиняне, не занимал я в городе никакой другой должности, но в Совете я был. И пришла нашей филе Антиохиде очередь заседать в то время, когда вы желали судить огулом десятерых стратегов, которые не подобрали пострадавших в морском сражении, — судить незаконно, как вы сами признали это впоследствии. Тогда я, единственный из пританов, восстал против нарушения закона, и в то время, когда ораторы готовы были обвинить меня и посадить в тюрьму и вы сами этого требовали и кричали, — в то время я думал, что мне скорее следует, несмотря на опасность, стоять на стороне закона и справедливости, нежели из страха перед тюрьмой или смертью быть заодно с вами, желающими несправедливого» (Платон. Апология Сократа. 32 bс).
Вновь требуются некоторые пояснения. В отличие от большинства афинских граждан Сократ не рвался к активному участию в политических делах. Напомним, что демократия в античных Афинах была прямой, а это означало, что от каждого члена гражданского коллектива ожидался непосредственный вклад в управление государством. Сократ в этом отношении (как и во многих других) смотрелся «белой вороной» на фоне своих земляков, усердно стремившихся занимать многочисленные полисные должности.
Однако совсем уж никак не включиться в государственную жизнь, постоянно оставаться только частным лицом было в тогдашних Афинах практически невозможно. И Сократ, пусть один раз в жизни, но побывал таки членом Совета Пятисот. Этот орган (численность его видна из названия) комплектовался из афинян путем ежегодной жеребьевки. Он, собираясь практически ежедневно, занимался текущими делами — из-за того, что народное собрание ввиду своего большого размера не могло созываться постоянно.
Важнейшей же функцией Совета была подготовка заседаний экклесии. Совет обсуждал их повестку дня, вырабатывал предложения, которые надлежало поставить на дискуссию и голосование. Иными словами, этот орган обладал законодательной инициативой. Любой закон или постановление принимало народное собрание, но поступали туда проекты этих законов и постановлений только из Совета Пятисот. Ни одна мера не могла быть рассмотрена экклесией, если предварительно она не прошла через Совет.
Совет Пятисот для большей эффективности своей работы был разбит на десять отделений — по количеству афинских фил (крупных территориальных подразделений афинского полиса). В каждое отделение входило 50 человек, избранных от одной филы. Отделения поочередно являлись дежурными — для этого и афинский гражданский год был разбит на десять частей. Члены дежурного отделения Совета назывались пританами, а период их дежурства — пританией. Пританы, сменяя друг друга, несли круглосуточную вахту в круглом Толосе на Агоре — чтобы ни одно мгновение полис не оставался без управления. По жребию из числа пританов избирался их глава — эпистат. Он находился в этой должности лишь одни сутки, а затем сменялся следующим. На этот краткий срок эпистат становился как бы временным главой государства, хотя, конечно, его никак нельзя уподобить президентам в современных демократиях: слишком малы были его полномочия, он, по сути дела, являлся чисто техническим сотрудником.
Именно пританы во главе с эпистатом председательствовали в народном собрании. И в день, когда рассматривался вопрос о стратегах, среди этих пританов был Сократ — просто так уж случайно совпало. Ксенофонт, который в то время тоже еще был в Афинах, даже говорит, что Сократ на тот момент являлся самим эпистатом:
«Однажды, сделавшись членом Совета и принеся присягу, которые приносят члены Совета, в том, что они будут при исполнении этой должности руководиться законами, он попал в председатели народного собрания. Когда народу захотелось осудить на смертную казнь стратегов Фрасилла и Эрасинида с их коллегами, всех одним голосованием, вопреки закону, Сократ отказался поставить это предложение на голосование, несмотря на раздражение народа против него, несмотря на угрозы многих влиятельных лиц: соблюдение присяги он поставил выше, чем угождение народу вопреки справедливости и охрану себя от угроз» (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. 1.1.18).
Некоторые современные ученые{195} склонны доверять этому известию, согласно которому Сократ в день суда являлся не просто одним из пританов, а их главой и, по сути дела, верховным должностным липом государства. Однако закрадываются сомнения: действительно ли так оно было? Во-первых, ни из каких других источников мы ни о чем подобном не узнаем. Во-вторых, если Сократ, будучи эпистатом, отказался ставить противозаконное предложение на голосование, то кто-то все-таки это сделал? Но кто? Ведь предложение судить стратегов было в конечном счете проголосовано и принято демосом. Но никто, кроме эпистата, не имел права вести собрание, ставить проекты постановлений на голосование и т. п. Что же, получается, было допущено еще одно беззаконие: Сократа отстранили от председательства и кто-то другой взял дело в свои руки? Странно, что в таком случае об этом не говорит ни один античный автор{196}. А имеем ли мы право пускаться в собственные домыслы?
Допускает ошибку В. С. Нерсесянц, когда пишет: «В лень, когда он (Сократ. — И. С.) был дежурным главой Совета (эпистатом), нарушение законности было пресечено. Но на следующий день, при другом эпистате, все стратеги были огульно приговорены к смерти одним поднятием рук на народном собрании»{197}. Если бы это было так, то, конечно, все сразу вставало бы на свои места и никаких объяснений не требовалось бы. Однако, увы, сказанное не соответствует действительности.
Наиболее подробно, со всеми деталями, рассказывает о процессе стратегов-победителей тот же Ксенофонт, но в другом своем сочинении — «Греческой истории». В его изложении дело предстает следующим образом. Вскоре после прибытия в Афины флотоводцев арестовали, и было решено подвергнуть их суду народного собрания (что, заметим, делалось только в очень редких, экстраординарных случаях — обычно судила гелиея). Состоялось первое заседание: на нем среди обвинителей особенно усердствовал Ферамен. Надо сказать, что он тоже участвовал в Аргинусском сражении в качестве триерарха (капитана одного из кораблей). Именно ему и нескольким другим триерархам стратеги после битвы дали поручение подобрать тела погибших, а сами с основной частью флота отправились преследовать отступившего противника. Теперь Ферамен боялся сам стать подсудимым и решил, очевидно, «сыграть на опережение», взвалив вину на своих начальников.
Стратеги защищались достойно, приводили весомые до воды в свою защиту, и народное собрание стало уже склоняться к их оправданию. Однако заседание затянулось, и, когда пришла пора переходить к голосованию, оказалось, что уже стемнело: трудно было бы пересчитать руки, поднятые «за» и «против». Решили отложить процесс и продолжить его через несколько дней. А за это время противники подсудимых сумели хорошенько «обработать» народную массу, и на следующем заседании экклесии отношение к флотоводцам было уже неприкрыто враждебным.
С энтузиазмом было воспринято предложение демагога Калликсена — немедленно, не разобрав толком дела, судить огулом всех стратегов и выносить единый приговор (разумеется, смертный). Это означало грубейшее попрание всех норм законности и судопроизводства. «Евриптолем, сын Писианакта, и несколько других лиц выступили против Калликсена с обвинением во внесении противозаконного предложения. Но их выступление встретило в народном собрании одобрение лишь немногих; толпа же кричала и возмущалась тем, что суверенному народу не дают возможности поступать, как ему угодно. Вслед за тем Ликиск предложил, чтобы приговор относительно стратегов распространялся и на тех, которые подняли вопрос о законности предложения Калликсена, если они не примут назад своих протестов; толпа подняла сочувственный шум, и протестовавшие должны были отказаться от своих возражений. Когда же и некоторые из пританов заявили, что они не могут предлагать народу противозаконное голосование, Калликссн, взойдя на трибуну, предложил включить и их в число обвиняемых. Народ громко закричал, чтобы отказывающиеся ставить на голосование были тоже привлечены к суду, и тогда все пританы, устрашенные этим, согласились поставить предложение на голосование, — все, кроме Сократа, сына Софронискова. Последний заявил, что он во всем будет поступать только по закону» (Ксенофонт. Греческая история. 1.7.12–16).
Эпизод говорит сам за себя и вряд ли нуждается в комментариях. Полный триумф беззакония, звериный оскал охлократии… Один из самых позорных инцидентов во всей афинской истории. Правда, судя по всему, упорство Сократа все-таки не осталось без последствий. Было позволено сказать еще одну речь в защиту стратегов. Затем поставили на голосование вопрос: судить ли каждого обвиняемого по отдельности или же всех вместе? И вначале большинство оказалось на стороне первого предложения. Но, сославшись на несоблюдение каких-то формальностей, результаты этого первого голосования тут же отменили и назначили второе! Фарс продолжался… Создается впечатление, что стратегов хотели «убрать» во что бы то ни стало. И добились своего: повторное голосование принесло перевес Калликсену и его единомышленникам. Тут же народное собрание и вынесло общий приговор: флотоводцы, как и следовало ожидать, обрекались на казнь, каковая сразу была приведена в исполнение.
Как видим, все эти драматические события развертывались в один день, а не в два разных, как пишет В. С. Нерсесянц. Обратим внимание еще и на то, что в данном рассказе Ксенофонт, в отличие от своего же свидетельства в «Воспоминаниях о Сократе», ни словом не упоминает о том, что Сократ в день суда был эпистатом; философ выступает только как один из пританов. Налицо внутреннее противоречие, и, несомненно, доверять нужно именно сообщению Ксенофонта в «Греческой истории». Дело в том, что его сократические сочинения — это факт общеизвестный, о котором и нам доводилось упоминать, — всецело проникнуты апологетической тенденцией по отношению к учителю. А принимая во внимание тот факт, что Ксенофонт и вообще не слишком-то скрупулезно относился к исторической истине, при необходимости даже и искажал ее{198}, не приходится удивляться, что он и в рассматриваемом случае мог придумать что-то «от себя» — что-то, украшающее образ Сократа. В высшей степени характерно, что в «Воспоминаниях» не рассказано, чем же в конце концов завершился суд над стратегами; и от этой «фигуры умолчания» проистекает даже впечатление победы Сократа — победы, которой, увы, на самом деле не было, да и не могло быть: не мог же один гражданин, будь он хоть тысячу раз прав, одержать верх над всем демосом.
Поздний биограф, Диоген Лаэртский, о том же эпизоде сообщает буквально в двух словах, да к тому же еще и несколько недопонимая ситуацию: «Он (Сократ. — И. С.) один голосовал за оправдание десяти стратегов» (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. II. 24). В действительности, как вытекает из ранее приведенных свидетельств, дело обстояло не вполне так. Какую позицию занял философ в непосредственном голосовании-приговоре, мы не знаем, об этом ни один из античных авторов не сообщает. Его роль была связана с более ранним этапом процесса, с решением процедурного вопроса о том, как судить флотоводцев. Он не голосовал за их оправдание или осуждение; он не хотел, чтобы состоялось само это голосование, вопиюще противоречившее существующим процессуальным нормам. Строго говоря, не обвиняемых как таковых защищал «босоногий мудрец»: он грудью вставал на защиту закона, против любых его нарушений. И уж тут его не смущали и не останавливали никакие нападки, угрозы, опасность и самому оказаться вместе со стратегами на скамье подсудимых (раздавались ведь, как мы помним, и такие голоса). В этом — весь Сократ!
Он проиграл. Но бывают такие поражения, которые — выше победы. Проиграл, но не сдался, до конца настаивал на своем. И — один против всех! В этом рисуется уже какое-то предчувствие суда над ним, который прошел в том же роде: по форме — поражение, по сути — победа.
Обратим еще внимание, что в эпизоде со стратегами Сократ и, в общем-то, обычно близкий к нему Ферамен оказались, так сказать, по разную сторону баррикад. Обычная коллизия оппортуниста-политика и нонконформиста-философа. Впрочем, пройдет какая-нибудь пара лет — и все, все пойдет совершенно иначе.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги