Сократ

СОКРАТ В ВЕКАХ

Сократа не стало — а страсти вокруг его имени продолжали кипеть. Этот «овод», возмущавший спокойствие афинян (мы знаем, что так он сам себя характеризовал), даже и после своей кончины оставался фигурой спорной. В начале IV века до н. э. софист Поликрат написал специальную речь «Против Сократа» — против уже казненного человека! Приходится сожалеть, что речь эта (точнее выражаясь, это был замаскированный под речь обличительный памфлет) не сохранилась, — из нее мы, наверное, имели бы целостное представление об аргументации тех авторов, которые были противниками «босоногого мудреца».

Дискуссии по поводу оценки сократовской личности и деятельности развертывались в афинском обществе еще долго, на протяжении ряда десятилетий. Так, более полувека спустя оратор Эсхин (не путать с Эсхином Сократиком) в одной из речей мимоходом, как о чем-то общеизвестном, отзывается о Сократе как о софисте, воспитавшем тирана Крития и казненном по заслугам (Эсхин. 1.173).

Но это, впрочем, были уже скорее глухие отголоски былой вражды. Ведь давно уже вступила в действие «тяжелая артиллерия» сократиков. Ученики выпившего цикуту философа на первых порах, как известно, были в растерянности, бежали в Мегары, потом кто-то из них уехал и дальше… Однако прошли какие-нибудь несколько лет после смерти их учителя — и они начали писать и издавать свои сократические сочинения. Есть предположение, что побудительным моментом, «толчком» стало именно издание памфлета Поликрата, наверняка провокационного и по сути, и по форме. Он и вызвал полемику ведь нужно же было отвечать на высказанные в нем наветы. Сократики не могли терпеть оскорбления памяти их наставника.

Хотя эти мыслители и разделились на конкурирующие школы, хотя они и спорили, подчас враждовали друг с другом, — однако имелась вещь, которая всех их объединяла. И это был, разумеется, именно безусловный, благоговейный пиетет перед Сократом. Изображали в своих трудах они его по-разному — но всегда в однозначно положительном свете, как человека в любом отношении безупречного. По сути дела, создавалась традиция, которую можно было бы сравнить с агиографической — с написанием житий христианских святых.

В литературу IV века до н. э. таким образом влился мощный поток произведений, прославлявших Сократа. Среди них встречались краткие и пространные, не блиставшие особым талантом (наверное, таких, по обыкновению, было большинство) и подлинно гениальные (как шедевры Платона)… Но таких сочинений появились десятки, если не сотни! Они читались, оказывали влияние на общественное мнение, на взгляды образованной публики. И в результате проводимая в них точка зрения на «босоногого мудреца» со временем стала общепринятой. Сократ был, фигурально выражаясь, канонизирован.

Этот его чрезвычайно светлый образ фигурирует в философской и общекультурной традиции вплоть до конца античности. Да и позднее тоже. В эпоху Средневековья, если о Сократе вспоминали (а это случалось, понятно, несравненно реже в силу совершенно изменившихся исторических условий), также видели в нем фигуру весьма положительную.

Вот величайшее произведение позднесредневековой литературы — всем известная «Божественная комедия» Данте. В ее колоссальном «космосе», вместившем в себя очень многое, находится место и для античных философов. Поскольку они жили еще до Рождества Христова и, естественно, могли быть только язычниками, для христианина Данте единственно подходящее им место — ад, а не рай и даже не чистилище. Но, с другой стороны, поскольку они отличались личной праведностью, высокой мудростью и заслуги их несомненны, Данте не может допустить, чтобы эти люди подвергались загробной каре. И, соответственно, помешает их в Лимб — первый круг ада, его самую «щадящую» область. Там нет мучений, там мыслители, насколько можно судить, занимаются привычным делом — беседуют друг с другом. Возглавляет их Аристотель, которого в Средние века особенно ценили и который был тогда настолько знаменит, что Данте даже не считает нужным назвать его имя: и так все поймут, о ком идет речь.

Как видим, в произведении итальянского поэта Сократ на очень почетном месте, в непосредственной близости от Аристотеля.

В чем-то как будто иллюстрацией к этому описанию вы глядит знаменитая фреска «Афинская школа», выполненная примерно два века спустя соотечественником Данте не менее великим Рафаэлем. Фреска призвана символизировать собой всю древнегреческую философию времен ее расцвета. Центром композиции являются, естественно, фигуры Платона и Аристотеля, чинно и величаво ведущие беседу «о горнем и дольнем», что отражается в характере их жестов. А поблизости, левее — вот он, Сократ! Сразу бросается в глаза его неповторимая внешность, которую живописей запечатлел более чем узнаваемо: лысина, крутой нависший лоб, глаза навыкате, короткий вздернутый нос… «Босоногий мудрец» занят своим привычным делом: спорит, оживленно жестикулируя, с группой слушателей. В отличие от Платона и Аристотеля в его облике нет ни величавости, ни спокойствия; напротив, он весь — борьба.

Интересно, что «Афинская школа» была написана Рафаэлем в папском дворце в Ватикане, на стене рабочего кабинета главы Римской церкви. И это ясно свидетельствует: времена изменились, на смену Средневековью пришло Возрождение. Данте уважает эллинских мыслителей, но для него они в первую очередь язычники, и он помещает их все-таки в ад. В эпоху Рафаэля уже считается возможным изобразить их в «святая святых» католицизма!

Интересу итальянцев к греческой философии в целом и к Сократу в частности удивляться не приходится: как-никак они — потомки римлян и в этом качестве — прямые наследники античности. Гораздо более поразительно, что в те же самые времена, когда писал Рафаэль, то есть в начале XVI века, аналогичный интерес рождается и на далекой Руси! У нас, в Москве, тоже появляются изображения так называемых «внешних мудрецов», то есть языческих, эллинских философов и писателей, живших еще до появления христианства.

Более того — и здесь, как в Риме, мы встречаем их на стенах религиозного по назначению здания, Благовещенского собора в Кремле^{230}. Фрески с мудрецами помещены в галерее храма; и по сей день любой посетитель может их увидеть. Тут и Платон, и Аристотель, и историк Фукидид, и другие… Разумеется, в их числе — и Сократ. В руках каждого из древних греков — свиток с изречениями, которые, очевидно, в Древней Руси соотносились с их именами.

На свитке, который держит Сократ, читаем: «Доброго мужа никакое зло не постигнет. Душа наша бессмертна. По смерти будет добрым награда, а злым — наказание». Разумеется, это не дословные шпаты из Сократа (да таких цитат, как мы знаем, и быть не могло, за неимением у Сократа философских трудов). Тем не менее нельзя не заметить, что в целом здесь достаточно адекватно представлены некоторые сократовские взгляды — в той форме, как их донес до последующих поколений Платон.

Фрески с философами в Благовещенском соборе — это, бесспорно, культурная и историческая загадка. Ведь, в отличие от Западной Европы, в нашей стране в ту пору не было Ренессанса, характеризовавшегося секуляризацией, «обмирщением» всей жизни общества, в том числе даже и самой Церкви. В Риме уже вовсю появлялись «папы-гуманисты», а в России устои традиционной веры были еще более чем крепки.

Почему же в храме изображения язычников (пусть даже и великих)? Пожалуй, здесь самое время вспомнить, что при создании архитектурно-художественного комплекса Московского Кремля самым активным образом привлекались мастера из Италии. При их ведущем участии были построены соседние Успенский и Архангельский соборы. Благовещенский, правда, возведен отечественными (псковскими) зодчими. Но ведь само присутствие итальянцев должно было создавать особую атмосферу на кремлевской Соборной площади, тогда представлявшей собой огромную стройплощадку. Невозможно представить, чтобы гости из южноевропейской страны не приносили с собой что-то от того духа Возрождения, который царил на их родине.

Итак, шли века — а отношение к Сократу не менялось. В одни эпохи его понимали лучше, в другие — хуже, но почтение к самому его имени оставалось неизменным. В какой-то степени он попал в положение «неприкосновенных», тех, о ком говорить плохо почти нельзя. Эго — один из великих и славных героев человеческой истории…

Во второй половине XIX века нашелся человек, который самым решительным образом бросил вызов этому всеобщему благодушию. Речь идет, разумеется, о Фридрихе Ницше — одной из самых колоритных и даже скандальных фигур в истории философии, мыслителе, постоянно и совершенно сознательно эпатировавшем «почтеннейшую публику» предельной жесткостью и беспощадностью парадоксально-заостренных суждений. Само явление Ницше в эпоху, когда, казалось, всецело господствовал позитивизм, было подобно «грому среди ясного неба». Тут проповедуют веру во всесилие науки и бесконечный прогресс — и вдруг некто начинает в полный голос вещать о «сверхчеловеке» и открыто называть себя нигилистом.

У Ницше с Сократом были, если так можно выразиться, совершенно особые отношения — такие, каких, наверное, не было почти ни у кого и никогда. Если почитать то, что пишет немецкий мыслитель о «босоногом мудреце», создастся полное впечатление: не иначе, тут самая настоящая личная вражда. Личная вражда между людьми, которые не только не знакомы друг с другом, но и разделены двумя с лишним тысячелетиями?! А вот однако же:

«.. Я опознал Сократа и Платона как симптомы гибели, как орудия греческого разложения, как псевдогреков, как антигреков… Был ли Сократ вообще греком? Безобразие является довольно часто выражением скрещенного, заторможенного скрещением развития… На decadence (то есть упадок, декаданс. — И. С.) указывает у Сократа не только признанная разнузданность и анархия в инстинктах; на это указывает также суперфетация (преувеличенное развитие. — И. С.) логического и характеризующая его злоба рахитика. Не забудем и о тех галлюцинациях слуха, которые были истолкованы на религиозный лад, как «демоний Сократа». Все в нем преувеличено, будто, карикатура, все вместе с тем отличается скрытностью, задней мыслью, подземностью… Сократ был шутом, возбудившим серьезное отношение к себе… Сократ был недоразумением; вся исправительная мораль, также и христианская, была недоразумением…»^{231}.

Все эти яркие, характерные цитаты взяты лишь из одного небольшого эссе «Проблема Сократа», вошедшего в труд «Сумерки идолов, или Как философствуют молотом» и написанного, как часто у Ницше, в форме серии афоризмов — броских донельзя и как бы не требующих доказательства. Помнится, когда автор этих строк впервые (было это еще в его студенческую пору, в 1980-е) прочел подобное во взятом у кого-то на время «контрабандном» томике Ницше, тогда еще отнюдь не выдававшегося в библиотеках всем желающим, — было ощущение какой-то ошарашенности: вот уж воистину «философствование молотом»… Хотя и о Сократе я тогда, конечно, мало что знал, но чувствовал: творится какая-то грандиозная несправедливость.

Впрочем, по большому счету, и в других своих произведениях «певец белокурой бестии» отзывается о Сократе не лучше — разве что несколько более корректно, без откровенных оскорблений. И, если называть вещи своими именами, в некоторых точных и метких наблюдениях в приведенных цитатах Ницше не откажешь. Более того, его неприязнь к Сократу — не какой-то произвольный каприз, а органичная часть всего его мировоззрения, в частности, той картины Древней Греции, которую он создал и показал своим читателям. Картины на тот момент новой, необычной до неприемлемости (не случайно другой немец — Ульрих фон Виламовиц-Меллендорф, крупнейший в мире из современников Ницше специалист по античной Элладе, — выступил против своего соотечественника с самой жесткой критикой), а ныне, в общем-то, не вызывающей уже такого отторжения и скорее ставшей элементом общепринятых представлений. Кто не слышал о борьбе «апаллонического» и «дионисийского» начал в духовной жизни эллинов? А ведь это — открытие именно Ницше^{232}. До него ни о чем подобном никто и не подозревал, греков изображали односторонне-гармоничными, без какого-либо внутреннего конфликта.

Ницше — поклонник архаической, аристократической Греции, которая видится ему неким монолитным единством (в этом плане, кстати, его наследник — Хайдеггер). Сократ — разрушитель этого единства, тот, кем посеян «червь сомнения», разъедающий с тех пор западную цивилизацию. «С появлением Сократа… побеждается аристократический вкус, чернь всплывает наверх с диалектикой»^{233}. Традиционное ницшеанское презрение к «черни»; напомним, что и самого-то Сократа Ницше без обиняков причислял к оной (хотя, как мы попытались показать в одной из первых глав, это всего лишь характерное заблуждение, а на самом деле происхождение философа было вполне благородным).

Но все же, несомненно, что-то глубоко личностное ощущается в ожесточенных нападках Ницше на Сократа; тут, похоже, не только разница мировоззрений. Рискнем предположить, что немецкий мыслитель видел в греческом… конкурента! Ницше воспринимал себя как «пророка Диониса», именно ему, повторим, принадлежит честь открытия «дионисийского» начала в древнегреческой цивилизации. Когда он под конец жизни сошел с ума, то даже вообразил себя не кем иным, как Дионисом. Ну а о связи Сократа с Дионисом неоднократно говорилось выше. Два великих «дионисийствующих философа», похоже, не могли ужиться, как два медведя в одной берлоге.

Обратим внимание еще вот на какое обстоятельство. Сократ, несомненно, был ненавистен Ницше еще и тем, что он слыл «языческим Христом», одним из духовных предтеч христианства — да и на деле был таковым. Для Ницше же христианство — эта «религия слабых», «религия рабов» — тоже было одним из источников постоянного раздражения. В одной из приведенных чуть выше цитат мы могли видеть, как выпад против Сократа прямо сочетается с выпадом против христианства.

Между прочим — вот еще один парадокс — в силу общей антихристианской подоплеки странным образом коррелируют негативная оценка Сократа со стороны Ницше и не менее негативная оценка того же мыслителя со стороны многих советских ученых-марксистов. Вот несколько выписок из главы о Сократе в академической «Истории философии», изданной в сталинские времена:

«Сократ — представитель идеалистического религиозно-нравственного мировоззрения, открыто враждебного материализму. Впервые именно Сократ… выступил против античного материалистического понимания, естественно-научного знания и безбожия… Кружок Сократа имел ярко выраженный антидемократический характер, был центром идеологической борьбы против афинской демократии… Основной причиной знаменитого процесса Сократа была антидемократическая пропаганда, проводившаяся афинским философом… Идеологи реакционной аристократии принадлежали к сократовскому кружку, все они крепкими нитями были связаны с афинским философом-идеалистом… Сократ — принципиальный враг изучения природы. Работу человеческого разума в этом направлении он считает нечестивым и бесплодным по результатам вмешательством вдело богов… Нужны гадания, а не научные исследования, чтобы получить указания богов относительно их воли. И в этом отношении Сократ ничем не отличался от любого невежественного жителя Афин… Телеология Сократа выступает в крайне примитивной форме… Сократ на стороне отсталой деревни — против города с его ремеслами, промышленностью и торговлей»^{234}.

Конечно, в главе все-таки оговаривается, что Сократ был «выдающимся афинским философом»^{235}. Но ведь и Ницше признавал и не мог не признавать, что «босоногий мудрец» — фигура очень крупного масштаба. Однако в целом как для Ницше, так и для философов-большевиков Сократ — враг, это совершенно очевидно из общего духа высказываний. Неприязнь по отношению к нему даже не скрывается. Как тут не вспомнить о том, что некоторые виднейшие деятели большевистской культуры (Горький, Луначарский) в молодости активно увлекались ницшеанством…^{236}

Правда, для Ницше Сократ — «декадент», а для марксистов, напротив, — «реакционер», то есть на первый взгляд вроде бы имеет место диаметральное расхождение. Но противоположности часто сходятся — и вот, в обоих случаях афинский философ осуждается за то, что он был религиозным человеком, врагом безбожия.

Негативная по отношению к Сократу тенденция зародилась, как мы знаем, еще при его жизни, одновременно с позитивной, если не раньше. Ее первый известный представитель — комедиограф Аристофан. Теперь, в XIX–XX веках, мы видим как бы возрождение этой «аристофановской линии». Конечно, в весьма своеобразно преломленном виде: у Аристофана-то Сократ выступает как раз отъявленным безбожником.

«Года минули, страсти улеглись…» Теперь уже, конечно, не встретишь столь крайних, односторонних суждений о «босоногом мудреце» и его учении. Не раз нам на протяжении книги доводилось приводить цитаты из работ А. Ф. Лосева, исключительно тонко понимавшего как античную философию в целом, так и деятельность Сократа в частности. Одной из таких цитат мы и закончим свой рассказ:

«Сократ… получил обшеантичное значение, несмотря на пеструю смену самых разнообразных эпох, прошедших от его смерти до конца античного мира. Мало того, он остался глубоко привлекательным мыслителем, можно сказать, на все времена»^{237}.