Сократ

ЗНАКОМЫЙ И ЗАГАДОЧНЫЙ

Сократ… Наверное, трудно найти человека, который не слышал бы этого имени. Ведь оно принадлежит знаменитейшему, едва ли не самому известному из деятелей античной греческой культуры.

Сократ на первый взгляд кажется фигурой очень знакомой. О нем почти каждый хоть что-нибудь сможет сказать. В первую очередь, конечно, вспоминают о том, что он — философ, мудрец. В этом смысле само имя Сократа, можно сказать, стало нарицательным, воспринимается как некий символ мудрости. И вполне закономерно: Сократ действительно входит в число крупнейших представителей мировой философии, тех, кто в наибольшей степени повлиял на ее развитие, прокладывая новые пути в «лабиринтах мысли».

Многим известно также, что Сократ жил и учил в Афинах — самом прославленном и блистательном городе Древней Греции, причем именно тогда, когда сами Афины находились в зените своего процветания, украшались великолепными памятниками искусства, подобно магниту притягивали интеллектуалов из самых разных мест. «Школой всей Эллады» назвал Афины того периода другой их выдающийся уроженец — Перикл, государственный деятель, вошедший в историю как автор того самого «афинского чуда» (Фукидид. История. II. 41.1)[1]. Афиняне в классическую эпоху (V–IV века до н. э.) впервые в мире создали политическую систему развитой демократии. В условиях этой демократии и протекала деятельность Сократа.

Да и оборвалась его жизнь по воле господствовавшего в государстве народа, демоса. Об этом тоже многие знают; не случайно. когда произносишь «Сократ», часто в памяти сразу же невольно всплывает: «цикута». Смертельный яд, приготовлявшийся из одноименного растения и служивший в античности для казни преступников. Сократ и цикута столь прочно ассоциируются потому, что философу выпала на долю именно такая судьба: народный суд демократических Афин приговорил его к смерти, и приговор был приведен в исполнение.

Известны лаже людям, не занимавшимся специально античностью. и многие черты внешности Сократа, его образа жизни. Припомнят о том, что был он неказист собою, крайне неприхотлив в быту (недаром его нередко называли «босоногим мудрецом»), по стилю поведения — некий экстравагантный чудак, удивлявший современников. Припомнят, конечно, и то, что Сократ имел жену Ксантиппу, чей на редкость сварливый нрав вошел в поговорку…

Одним словом, Сократ, повторим, — фигура вроде бы знакомая. о которой довольно много знает даже неспециалист. О нем пишутся романы, ставятся пьесы, снимаются фильмы. Но это — одна сторона медали. Другая же — в том, что Сократ один из самых загадочных исторических персонажей.

В этом-то и загвоздка. Обычно таинственными кажутся те личности из прошлого, о которых почти ничего не известно. О Сократе сохранилось столько разнообразных сведений (мало о ком из древних греков известно больше), но от этого он не перестает оставаться загадкой.

Как правило, чем больше мы узнаем о человеке, чем яснее становится его жизненный путь, тем меньше для нас остается непонятного. Возьмем для сравнения Цицерона нотой причине, что он, как и Сократ, тоже у всех на слуху. Один просто слышал это имя. Другой знает, что Цицерон — великий римский оратор. Третий может сообщить о нем кое-какие факты. Четвертый (допустим, ученый, долгие годы занимавшийся Цицероном) способен реконструировать его жизнь в деталях, на некоторых отрезках — с точностью чуть ли не до дня. Это возможно потому, что сохранился обширный сборник писем Цицерона, которые он писал родным и близким. В общем, чем тщательнее изучаешь его биографию — тем меньше остается в ней белых пятен.

Как ни странно, с Сократом — всё наоборот. Чем пристальнее в него всматриваешься — тем хуже его понимаешь. И в какой-то момент осознаешь, что этот афинянин, с иронической усмешкой посматривавший на окружающий мир, загадочен не из-за недостатка информации о нем, а, по существу, сам по себе. С ним связаны сплошные парадоксы.

И вот первый парадокс: Сократ — философ, одна из ключевых фигур в истории философии. Философы, к какому бы направлению и к какой бы манере мышления они ни принадлежали — будь то Платон или Аристотель, Кант или Гегель, Ницше или Хайдеггер, — всегда излагают свои учения в письменной форме, пишут и издают труды. Да и как иначе донести идеи до людей? И возможно ли вообще представить философа (тем более — великого философа), который никогда ничего не написал? Оказывается, один такой пример все-таки есть, и это именно Сократ[2]. Свои мысли он высказывал исключительно в устной форме.

Судя по всему, это была его принципиальная позиция. Он формировался как личность в те годы, когда в Афинах происходил процесс перехода от устного к письменному слову^{1}. Письменность, только недавно начавшая распространяться в широких кругах граждан, воспринималась как некое новшество и — при общем консервативном настрое жителей античных государств — вызывала у многих недоверчивое, подозрительное отношение.

Сократа, конечно, никак не упрекнешь в закоснелом консерватизме; напротив, как мы увидим далее, это было именно то, против чего он всю жизнь боролся. И тем не менее его отношение к письменной культуре было достаточно сложным; мыслитель прекрасно видел не только плюсы, но и минусы, которые она с собой несет.

Вот как сам Сократ говорит об этом своему молодому другу и ученику Федру (Платон, Федр. 275 а слл.). Он, как с ним часто случалось, прямо на ходу придумывает историю, несущую глубокий смысл, и рассказывает ее собеседнику. Некий египтянин Тевт (тут, наверное, отразилось воспоминание о Тоте, древнеегипетском боге мудрости) изобрел знаки письменности, показал их фараону и спросил его мнения. Царь же ответил: «В души научившихся им они (письмена. — И. С.) вселят забывчивость, так как будет лишена упражнения память: припоминать они станут извне, доверяясь письму, по посторонним знакам, а не изнутри, сами собою. Стало быть, ты нашел средство не для памяти, а для припоминания. Ты даешь ученикам мнимую, а не истинную мудрость. Они у тебя будут многое знать понаслышке, без обучения, и будут казаться многознающими, оставаясь в большинстве невеждами, людьми трудными для общения; они станут мнимомудрыми вместо мудрых».

И дальше Сократ продолжает уже от себя: «Значит, и тот, кто рассчитывает запечатлеть в письменах свое искусство и кто в свою очередь черпает его из письмен, потому что оно будто бы надежно и прочно сохраняется там на будущее, — оба преисполнены простодушия… В этом, Федр, дурная особенность письменности, поистине сходной с живописью: ее порождения стоят, как живые, а спроси их — они величаво и гордо молчат. То же самое и с сочинениями: думаешь, будто они говорят как разумные существа, но если кто спросит о чем-нибудь из того, что они говорят, желая это усвоить, они всегда отвечают одно и то же. Всякое сочинение, однажды записанное, находится в обращении везде — и у людей понимающих, и равным образом у тех, кому вовсе не подобает его читать, и оно не знает, с кем оно должно говорить, а с кем нет. Если им пренебрегают или несправедливо его ругают, оно нуждается в помощи своего отца, само же не способно ни защититься, ни помочь себе… Что же, не взглянуть ли нам, как возникает другое сочинение, родной брат первого, и насколько оно по своей природе лучше того и могущественнее?.. Это то сочинение, которое по мере приобретения знаний пишется в душе обучающегося; оно способно себя защитить и при этом умеет говорить с кем следует, умеет и промолчать».

Эти слова Сократа сохранены его гениальным учеником — Платоном. В целом пет полной ясности, насколько тот образ «босоногого мудреца», который воссоздает Платон в своих произведениях, соответствует реальной личности Сократа. Это очень серьезная научная проблема, о которой еще будет подробно говориться ниже. Ни, кажется, можно с уверенностью утверждать, что именно в процитированном месте Платон достоверно излагает мысли своего учителя.

Итак, мотивы, по которым Сократ не писал философских или каких-либо иных трудов, тут очень ярко и талантливо аргументированы. Кое с чем из сказанного даже и поныне можно согласиться. Письменность ухудшает память, говорит Сократ, она вселяет в людей мнимую мудрость, то есть ложную уверенность в собственной эрудиции, при том что на самом деле эрудиция эта поверхностна; с письменными произведениями невозможно столь же полноценное общение, как с живыми людьми, — они не могут ответить на вопросы, рассеять то или иное недоумение читателя…

В этом — весь Сократ! Для него философия была постоянным диалогом, непрекращаюшимся процессом совместного поиска истины. Спор участников этого процесса обязательно приводит к тому, что за время разговора позиции каждого неоднократно переменятся. В этом методе совершенно нет догматизма. И по сравнению с ним любое записанное и изданное сочинение неизбежно становится более догматичным, поскольку оно уже зафиксировано и неизменно. Сократу гораздо милее живое общение учителя с учеником. Наверное, неуютно жилось бы этому философу в нашем современном мире, когда устное общение все больше сводится к минимуму, а учатся в основном по книгам…

Философ, никогда ничего не писавший, — этот феномен не может не порождать некий дискомфорт у историков философии: все-таки слишком уж это необычно. И поэтому иногда ставится вопрос: да правомерно ли вообще называть Сократа философом? Так, крупный отечественный ученый И. Д. Рожанский пишет а Сократе: «…Он, скорее, был народным мудрецом, образ жизни и поведение которого производили не меньшее впечатление, чем содержание его высказываний»^{2}.

Со второй частью этой формулировки можно, безусловно, согласиться, а вот относительно первой — возникают серьезные возражения. Сократ — «народный мудрец», то есть как бы не совсем философ (или совсем не философ)? Фигура, более схожая, например, с представителями древней восточной мудрости? Да и в самой Греции были мудрецы — люди, которых именно так и называли современники и потомки. Солон, Хилон, Питгак, Фалес… Только жили и действовали они лет за полтораста до Сократа, в первой половине VI века до и. э.

Греки впоследствии пытались составить канонический перечень «семи мудрецов». Но у разных авторов этот список имеет не вполне одинаковый вид, так что всего мудрецов насчитывается не семь, а побольше — с десяток или с дюжину^{3}. Мудрены стояли у истоков эллинской мысли. Не случайно позднеантичный писатель Диоген Лаэртский начинает свой компендиум по истории философии именно с мудрецов, а потом уже переходит к собственно философам.

Мудрец по-древнегречески «софос», а философ — «философос». Дословно — «любомудр», любящий мудрость. В том-то и принципиальная разница: мудрец претендует на то, что он обладает мудростью, а философ не столь самонадеян: он лишь стремится к мудрости. Мудрец знает, философ ищет. Поэтому мудрецы высказывали свои мнения в форме кратких декларативных изречений, афоризмов, не утруждая себя тем, чтобы их доказывать.

Тем из мудрецов, кто ближе всего стоял к философии, считается Фалес Милетский. Его даже называют первым философом в античной и мировой истории. Однако достоверно известно, что сам Фалес себя так никогда не называл, да и терминов «философ», «философия» в его время еще не существовало. По надежным свидетельствам, первым эти термины ввел Пифагор несколько позже, во второй половине VI века до н. э. Вот как пишет об этом тот же Диоген Лаэртский:

«Философию философией |любомудрием], а себя философом [любомудром] впервые стал называть Пифагор… Мудрецом же, по его словам, может быть только бог, а не человек. Ибо преждевременно было бы философию называть «мудростью», а упражняющегося в ней — «мудрецом», как если бы он изострил уже свой дух до предела; а философ | «любомудр»] — это просто тот, кто испытывает влечение к мудрости» (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. I. 12). Несомненно, прибегая к новому, неизвестному до него словоупотреблению, Пифагор сознательно и демонстративно противопоставлял себя «мудрецам»^{4}.

Но дело даже не в названиях. Фалеса трудно считать философом, прежде всего потому, что его манера мыслить и излагать свои мысли — еще вполне предфилософская. «Начало всего — вода», «Мир одушевлен и полон божеств»… Сказано афористично, причем несколько темно и загадочно. А никаких объяснений не дается. Мудрецу должны внимать как пророку а не требовать от него рациональных аргументов.

Называя Сократа мудрецом, можем ли мы утверждать, что он возвратился именно к этой древней традиции? Ни в малейшей мере! Нельзя представить себе ничего более противоположного сократовским приемам мышления. Для мудрецов характерно совершенно иное — стремление любой вопрос всесторонне обсудить, рассмотреть все pro и contra, привести доказательства в пользу различных точек зрения, взвесить их, выбрать наилучшее…

Вот слова самого Сократа — из его речи на суде: «…мудрым-то оказывается бог… Человеческая мудрость стоит немногого или вовсе ничего не стоит… Мудрейший тог, кто, подобно Сократу знает, что ничего-то по правде не стоит его мудрость» (Платон. Апология Сократа. 23 ab). Нельзя не заметить здесь переклички с мнением Пифагора, процитированным чуть выше.

У Сократа нет готовых рецептов, решения проблем рождаются в постоянном поиске. Он не знает, а ищет, и сам это неоднократно подчеркивает. В этом смысле он никак не мудрец, а именно философ до мозга костей. В полной мере философскими являются и его терминологический арсенал, и методология подхода к обсуждаемым темам — дедуктивная и индуктивная. В общем, вполне закономерно, что и сам Сократ называл себя не мудрецом, а философом, и современники воспринимали его именно так. А им, наверное, все-таки было виднее.

Вернемся к парадоксам, связанным с Сократом. Он. как мы уже знаем, — один из крупнейших, самых известных и наиболее характерных представителей античной цивилизации. А между тем своим обликом он, мягко сказать, мало соответствовал классическим античным идеалам красоты. Невысокий, полноватый, лысый, курносый, с глазами навыкате, с большим ртом…

В Древней Греции сформировались те представления о человеческой (особенно мужской) красоте, которые мы, в сущности, разделяем и по сей день. В понятиях эллинов, основоположников мирового спорта, красивый мужчина — это хорошо натренированный (но, подчеркнем, не «перетренированный») атлет: высокий, стройный, мускулистый (однако без гипертрофированной мускулатуры: над современными культуристами греки только посмеялись бы), с правильными чертами лица. На этом фоне Сократ вопиюще не античен. По меркам своего времени — он просто уродлив.

От наблюдательного взгляда греков эти его черты, разумеется, укрыться не могли. Внешность Сократа бросалась в глаза, выделялась в толпе; его каждый узнал бы издали. Конечно же и сам философ вполне отдавал себе отчет в особенностях своей внешности. Сохранилось свидетельство, принадлежащее другому его ученику — Ксенофонту, — как на дружеской пирушке Сократ высказывался о собственном лице. Как всегда, иронически, с нотками юмора.

В разгар пира философ внезапно заявил, что он прекраснее возлежавшего[3] рядом признанного красавца Критобула. Тот. конечно, крайне удивился, и между двумя мужчинами возник спор. Сократа попросили, чтобы он доказал свою точку зрения: «Знаешь ли ты, спросил Сократ, для чего нам нужны глаза? Понятно, отвечал он (Критобул. — И. С.), для того, чтобы видеть.

В таком случае мои глаза будут прекраснее твоих.

Почему же?

Потому что твои видят только прямо, а мои вкось, так как они навыкате.

Судя по твоим словам, сказал Критобул, у рака глаза лучше, чем у всех животных?

Несомненно, отвечал Сократ, потому что и по отношению к силе зрения у него от природы превосходные глаза.

Ну хорошо, сказал Критобул; а нос у кого красивее — у тебя или у меня?

Думаю, у меня, отвечал Сократ, если только боги дали нам нос для обоняния: у тебя ноздри смотрят в землю, а у меня они открыты вверх, так что воспринимают запах со всех сторон.

А приплюснутый нос, чем красивее прямого?

Тем, что он не служит преградой зрению, а дозволяет глазам сразу видеть, что хотят; а высокий нос, точно издеваясь, разделяет глаза барьером.

Что касается рта, сказал Критобул, я уступаю: если он создан, чтобы откусывать, то ты откусишь гораздо больше, чем я. А что у тебя губы толстые, не думаешь ты, что поэтому и поцелуй твой нежнее?» (Ксенофонт. Пир. 5. 5–7).

Как видим, под конец Критобул понял, что с ним шутят, и сам включился в игру. Однако у Сократа, как ни у кого другого, в каждой шутке есть доля истины. Так и тут: в основе подобных юмористических рассуждений — его взгляд, согласно которому, прекрасно то, что полезно (так называемый прагматизм в эстетике).

Сократ — основоположник афинской (аттической[4]) школы философии, которая была самой сильной в истории античной философской мысли^{5}. К ней принадлежали, в частности, такие «звезды первой величины», как Платон и Аристотель. Платон, как упоминалось, слушал самого Сократа, а Аристотель, в свою очередь, — Платона.

У «босоногого мудреца» имелось множество учеников, и почти каждый из них стал известным мыслителем, внес тот или иной вклад в развитие философии. А был ли сам Сократ чьим-либо учеником? Или же он — гениальный самоучка, научившийся философствовать без учителя? Ведь до него в Афинах не было или почти не было философов — местных уроженцев.

Но здесь перед нами — очередная загадка его жизни, которую вряд ли уместно подробно рассматривать здесь, в самом начале книги. Мы обратимся к ней в свое время. А пока просто процитируем его короткую реплику, обращенную к богачу Каллию, который кичился тем, что переплатил учителям много денег, дабы научиться мудрости: «Все ты насмехаешься и нас презираешь… На насты смотришь, как на самоучек в философии» (Ксенофонт. Пир. 1.5). Из-за того, что Сократ, как обычно, иронизирует, трудно понять правильный смысл его реплики. То ли он хочет сказать, что на самом деле не самоучка, то ли, наоборот, именно этим-то и гордится.

Еще один интересный нюанс. Сократ постоянно утверждал, что он ничего не знает. Часто ему даже приписывают известный афоризм: «Я знаю, что ничего не знаю». На самом деле это ошибка: именно такого выражения у Сократа мы нигде не встречаем^{6}. Да оно и содержало бы в себе логическое противоречие. Похоже, так выражался другой философ, современник Сократа — Демокрит («я знаю только то, что я ничего не знаю» — Демокрит, фр. В 304 Diels — Kranz). Но Сократ, с его любовью к точности определений, четкости формулировок, вряд ли сказал бы такое. На самом деле выражался он значительно мягче, например, так: «…я, коли уж не знаю, так и не думаю, что знаю» (Платон. Апология Сократа. 21 d).

Тем не менее необычен сам факт: человек, не стыдившийся признать свое незнание, постоянно был окружен когортой преданных учеников, восторженно его слушавших. И он не гнал их от себя, как впоследствии, например, прогонял учившийся у него философ Антисфен, не желавший иметь последователей (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. VI. 21). Напротив, Сократ охотно общался с этими молодыми (а иногда — и не очень молодыми) людьми. Получается, считал, что ничего не знает, и при этом учил?

И чему учил? Здесь мы сталкиваемся с новой большой проблемой, тоже порождающей серьезнейшие разногласия. Она связана как раз с учением Сократа, в чем оно заключалось, каковы его основные положения. Можно сказать, что это — главный из сократовских парадоксов: все признают его одним из величайших философов, но никто не может толком изложить его философскую систему. Какой она была, да и была ли она в принципе? Порой даже по последнему вопросу высказываются сомнения. А ведь подобная неясность препятствует’ пониманию истинного места Сократа в истории мысли, разгадке секрета его колоссального влияния.

Какие только точки зрения не выдвигались при попытках описать учение Сократа! Самые разнообразные, вплоть до крайних. На одном «полюсе» — позиция, воспринимающая всю дальнейшую античную философию как «развернутый комментарий» к сократовским идеям и их развитие. На другом — мнение, согласно которому Сократ вообще не имел сколько-нибудь внятно разработанного философского учения (оно, дескать, было ему приписано его учениками и теми, кто хотел считать себя его учениками, позже) и воздействовал на своих приверженцев исключительно силой своей личности, манерой общения и т. п.

На последнее предположение (а оно высказывается достаточно часто) наводит, помимо прочего, следующий ход мысли. Как уже говорилось, философов, учившихся у Сократа, было очень много. Мало кто из его античных «коллег» может с ним сравниться в этом плане. Но, что удивительно, эти ученики не только не составили какого-то единого философского направления — они очень часто излагали прямо-таки противоположные взгляды. Одни признавали высший и постоянный мир идей — образец для нашего бренного мира, а другие даже и не думали ни о чем подобном; одни призывали до минимума ограничивать потребности, другие считали целью жизни наслаждение…

О каких-то из этих учений мы знаем в деталях, о каких-то — хуже, о каких-то — почти ничего. Но бросается в глаза, что в них очень мало общего, а между тем все они вроде бы восходят к Сократу. В чем же дело? Предположить ли, что одни слушатели «босоногого мудреца» его поняли, а другие — нет? Или же к каждому из собеседников он находил «индивидуальный подход», рассуждал с ними по-разному, говорил о разных вещах и делал разные выводы?

Одним словом, за каждым парадоксом следует другой. Обо всех уже названных и кое-каких других парадоксах нам неизбежно придется говорить на протяжении всей книги и пытаться в них разобраться.

Конечно, о проблемах, связанных с философскими взглядами Сократа, мы будем стараться рассуждать так, чтобы это было понятно каждому образованному читателю. А главную цель книги видим в том, чтобы попробовать воссоздать, насколько возможно, многогранный и противоречивый образ этого странного, необыкновенного человека.

Иными словами, речь прежде всего пойдет о личности Сократа. Причем, следует подчеркнуть, его личность нужно обязательно рассматривать в контексте эпохи, в которую он жил. Сократ был плотью от плоти своего бурного времени, и, наверное, только в это время он и мог появиться. Понять этого человека можно только с учетом современных ему исторических событий и процессов, культурного окружения, интеллектуальных течений, в которых он проявлял себя наиболее активно.

О Сократе по понятным причинам написано очень много. Есть работы о нем и на русском языке. Им занимались философы^{7}, юристы^{8}, историки^{9}. Но все-таки никому не удалось сказать о Сократе все, что можно было бы. Не удастся это и нам. «Босоногий мудрен» в полном смысле слова принадлежит к числу фигур неисчерпаемых — таких, о которых сколько ни говори, все будет мало.

А завершим мы эту вводную главу цитатой, принадлежащей Грегори Властосу — видному специалисту по античной философии и автору одной из лучших в мировой науке книг о Сократе: «Он (Сократ. — И. С.) — человек «не от мира сего»: его мало заботят деньги, репутация, безопасность, сама жизнь, да и, в общем-то, все что угодно, кроме добродетели и нравственного знания. Но он — и не пришелец «из мира иного»: ему неизвестен этот вечный мир, с которым Платон ищет мистического единения»^{10}.