Степан Разин

Глава 13

— Зачем же ты мне полностью открылся?

— Теперь мне не зазорно служить. Ты — шахзаде. Я могу тебе служить под своим именем.

— Но я тебя брал служить не к шахзаде, а к казаку Степану Разину. Это разная цена.

— Это не важно, — усмехнулся Байрам. — Имена — пустынный мираж, обман. Главное — суть человеческая. В тебе видна сила. Твой отец уехал в Персию. Будет говорить с шахом Аббасом о твоей судьбе. Не возвращайся в Персию. Оставайся здесь, но берегись шахских ассасинов.

— Ассасинов⁈ Разве они ещё существуют⁈

— Ты слышал про них? Значит ты настоящий шахзаде. Это не персидское слово, а сирийское. И… Да, они существуют, хотя все их замки разрушены монголами. Они не так активны, но они существуют. И они приближенны ко дворцу шаха и продолжают убивать по его приказанию. У них есть свой имам.

— Я знаю, — сказал я, покопавшись в голове Стёпки. — Нур ад-Дин Али… Мы ездили к нему с отцом в Анджудан. Это где-то в горах по дороге в столицу.

— Значит, ты точно шахзаде, — проговорил и склонил голову Байрам.

Персу было что-то около сорока лет. Кроме того, что он был худ, он был ещё лыс и носаст. А потому видок у него был ещё тот. Только детишек пугать Кощеем. Мне он не внушал, честно говоря, доверие.

— Ты так и не сказал, сколько будет стоить твоя жена?

— Сто серебряных монет. Не больше. А тут такие рабыни, как моя Эсфирь, стоят почти триста.

— Ну… Я не себе её покупаю… Я хотел положить тебе недельный оклад в две копейки. Кроме содержания, конечно. Куда входит снаряжение, оружие, конь и всё, что будет нужно для службы. Сто монет тебе придётся отрабатывать пятьдесят недель, а это…

Я мысленно разделил количество дней в году на семь и получил пятьдесят две недели.

— Почти год. То есть, тебе, чтобы вернуть мне долг, придётся служить мне, получая только еду, почти целый год. Её труд я не считаю, так как она — моя рабыня и я получаю от неё то, что хочу. Тебя это устраивает? Можешь не служить мне, если сможешь найти более оплачиваемую работу.

— Тут нет никакой работы, — хмуро сказал Байрам. — И я хочу служить тебе, шахзаде.

Я пожал плечами.

— Чем ты сможешь быть мне полезным, кроме приготовления плова и жареной баранины?

— Я могу давать тебе уроки боя на наших мечах. Не думаю, что ты уверенно владеешь таким мечом.

— Почему ты так думаешь? — улыбнулся я.

— Ты ещё юн, шахзаде, и не можешь быть мастером шамшира[1].

— Логично, — усмехнулся я.

— Ты удивительно говоришь, — шахзаде.

— Знаешь, ты не называй меня шахзаде, — сказал я, проигнорировав последнюю фразу. — Я не хочу быть наследником. И я не наследник.

— А как тебя называть, эфенди?

— А вот так и называй: «эфенди».

— Хорошо, эфенди.

— Я подготовлю соглашение. У тебя нет, случайно, формы, по которой можно его составить?

— Если ты дашь мне пергамент и чернила, я его быстро напишу, только мне нужно знать твоё полное имя.

— Я дам тебе не пергамент, а бумагу, чернила, перья, доску для письма и песок. А ты напишешь соглашение о найме тебя моим, э-э-э, начальником личной охраны, сроком на один год. Дальше будет видно. И да… Ещё… Я собираюсь отправляться в Москву. Поедешь ли? Там очень холодно бывает. Знаешь, что такое Москва?

— Москва, это тот город, где сидит русский шах. Вы его называете — царь. Ты поедешь к царю, эфенди?

— Возможно. Я поеду в Москву с товаром. Отец вернётся и я поеду.

— Один? Ты ещё юн.

— С братом. Его зовут Фрол.

— Вы не похожи.

— Он не сын моей матери, но сын моего отца.

— Так бывает часто. Он может торговать?

— Я могу торговать.

— Ты? — удивился Байрам. — Ты уже торговал?

Я покрутил головой.

— Значит, тебе просто кажется, что ты умеешь торговать.

— Я умею быстро считать вот тут, — я постучал пальцем по лбу.

— Да? — удивился перс. — Хм! Это, конечно, очень хорошо, но этого мало. Торговать буду я. Ты будешь считать, а я стану торговать. Ты считаешь, говоришь мне, я торгуюсь. И мы пойдём с тобой на здешний базар и ты покажешь мне, как ты считаешь. Нам же нужны продукты? Да… Тебе нужен шатёр. У нас есть деньги на хороший шатёр?

— Думаю, — я улыбнулся, — у нас будут деньги на хороший шатёр. Вот посмотри и скажи. Мы сможем это продать?

Я выложил перед персом стандартную карточную колоду, где, вместе с мастью и цифрами, были нарисованы полностью обнажённые прелестницы. В молодости мы увлекались преферансом и я, как-то, ради шутки, нарисовал свою колоду с лицами и фигурами однокурсниц. Что потом было⁈ Кто-то перефотографировал и колода пошла гулять по институту. Меня чуть было не выгнали. Но времена были: во-первых, — коммерческие, а во-вторых, — бесстыдные. Некоторые девушки даже обиделись, что я их «проигнорировал». Пришлось рисовать ещё пару колод.

— Это что⁈ — восхитился перс. — Карты⁉ Как для нашей игры «Пасур»! Ах какие! А как девки стоят⁈ Где взял⁈ Что за умелец, написал⁈

— Умелец перед тобой, Байрам.

У перса распахнулись глаза.

— Ты кудесник, Исфан Арасин. Где тебя учили?

— Немного мать, немного в шахском гареме. Я провёл там два года.

— В гареме у Сефи?

— Да! Три года назад. Тогда мне было ещё можно там находиться.

— В каком именно гареме?

— Э-э-э… Не понял. Что значит: «В каком гареме?». Их разве несколько?

— Конечно! Гаремов у шаха три. Первый — семейный гарем, там живут его жёны и наложницы. Второй — женский, там живут наложницы-девственницы, не ставшие фаворитками. Третий — мужской, где живут дети мужского пола — шахзаде, их слуги и соратники. Пока шахзаде находился в семейном гареме или в мужском,он не должен был показывать, что он уже взрослый. Иначе, он должен был покинуть гарем, дворец, и начать взрослую жизнь, например — отправиться в какой-нибудь остан[2] и завести там свою семью. Ты, мог жить только в мужском гареме.

— Но там совсем рядом жили и жёны шаха. Они постоянно приходили к нам, а мы бегали к ним.

— Им можно было приходить. Другим ход в гаремы запрещён. Твой отец, видимо, имел значительный вес во дворце, если пристроил тебя в мужской гарем. Там воспитывали и учили многих чиновников. Я сам рос в мужском гареме шаха Аббаса Великого до тринадцати лет. Знаю, там хорошо учили. Но так рисовать? У тебя великий дар, эфенди. Ты хочешь знать за сколько можно продать эти карты?

Байрам снова пролистал их. Карты были примерно на треть больше «наших обычных». Сложно было «мельчить» палочками из бамбука, который, оказывается, использовался при транспортировке товаров из Индии и Китая. Из бамбука, естественно, делали корзины, которых я и купил десяток на одну копейку. Удобный материал для изготовления многого.

Картинки я нарисовал из-за отсутствия другой краски — охрой, сделав «сажный» контур. Внутренние линии картинок тоже были нарисованы сажей. Фон я сделал «сажным». То есть, карты имели чёрный цвет, цифры, масти и картинки — охряные. Всё это было покрыто лаком и блистело. Дорого смотрелись карты.

— Думаю, за сотню серебра карты продать можно. Постой, а это кто? — вдруг спросил перс. — Это же моя Эсфирь. Как она оказалась на картах?

— Это Эсфирь? Красивая, — отметил я. — Она повстречалась нам в первый день на базаре. В тот же день я нарисовал карты. Это для меня не трудно и мне удалось справиться за день. Они дольше сохли, лёжа на струге.

— У нас рисуют карты, и тоже с фигурами: лев, шах, визирь, но у тебя получились настоящие, как говорят латиняне, парсуны. Ты точно рисовал Эсфирь?

— Точно, — кивнул я головой. — С нею была такая толстая персиянка с усами под носом и визгливым голосом.

— Это евнух Али, — усмехнулся перс и нахмурился. — Вернее, — скопец[3]. Яйца ему отрезали давно, а хер совсем недавно, чтобы он не тыкал, куда не следует. Ублажал, видите ли, жён посла Исмаил-бека.

— Тут есть посол Персии? Разве он не в Москве.

— В Москве — Великое посольство. Там с Великим послом ещё двалцать послов и двести слуг. В Астрахани живёт один посол со своим двором и слугами. У него и служит моя Эсфирь.

— Понятно.

— Так ты, эфенди, можешь писать парсуны? И ты можешь написать мою парсуну?

— Могу, но тебе она зачем? Да и дорого это. Я не пишу парсуны даром.

— Это величайший дар. И мне моя парсуна не нужна. Но если сказать об этом послу…

— Нет! Посла я писать не буду. И вообще… Одно дело, писать картинки, а другое дело чьи-то парсуны.

— Но за парсуну можно взять очень много денег.

— Деньги — не главное. Можно их брать за картинки. И не нужно кому-то знать, кто эти картинки рисует. Карты запрещены в России. Пойдёшь к послу разговаривать о своей Эсфирь, покажешь картинки. И не говори, кто их рисовал. Скажешь у меня увидел и выпросил для выкупа. Скажешь, но только после того, как он согласиться получить за неё сто монет серебра.

— Разумно, — кивнул, соглашаясь, Байрам. Глаза его лихорадочно блестели. — Позволь, эфенди, я прямо сейчас побегу к послу?

— Не позволю. Сначала составим соглашение о твоей службе, и купчую на Эсфирь. Потом приоденем тебя и купим меч. Ты должен соответствовать своему имени и своему статусу.

— Как удивительно ты говоришь, эфенди, — склонив голову, произнёс перс. — Так разумно и складно не говорят даже наши визири. Те наговорят столько, что и не поймёшь о чём речь. Тебя понятно, когда ты начинаешь говорить и даже когда заканчиваешь.

— Я сын воина, — коротко пояснил я.

— И в этой короткой фразе вся суть того, что ты сказал.

— Давай опустим словоблудие, — прервал его дифирамбы я. — Приступай к писанине. Вот тебе принадлежности для письма.

Выдав персу всё необходимое и посмотрев, как он управляется с пером, я показал ему свидетельство о браке Тимофея с персидской принцессой. Перс аккуратно взял пергамент и буквально обнюхал его, не забыв посмотреть на просвет. Зная, что и на просвет следов подделки не увидеть, я поглядывал на Байрама спокойно. Особое внимание он уделил оттиску малой шахской печати, которые выдавались во все медресе, заключающие брак.

— Всё настоящее, — с некоторым расстройством произнёс перс. — А твоём рождении есть документ?

— Есть, — сказал я и подал ему своё свидетельство о рождении, выписанное в столице и скреплённое большой шахской печатью, ибо оно, якобы, выписывалось дворцовым имамом. Вот для него я и делал большую шахскую печать.

— Удивительно. Впервые вижу шахскую печать на свидетельстве о рождении. Значит Сефи признал тебя шахзаде?

Это ничего не значит, кроме того, что у меня не было документа о рождении, когда мы приехали В Персию, и его выписали во дворце. Изучив, предварительно, этот документ.

Я показал пальцем на свидетельство о браке.

— Нет, эфенди! — покрутил головой перс. — Это и значит, что шах Сефи признал в тебе шахзаде. Если сейчас что-нибудь случится с шахом Аббасом, первый наследник — это ты.

— Вот это не говори ни кому, — со значением в голосе и во взгляде сказал я. — Не надо никому от этом знать.

— Думаю, кому надо, всё равно узнают. Даже если кто-то смыл записи из дворцовых книг.

— Всё-всё. Работаем! — одёрнул я его строгим тоном, и перс склонился над низким импровизированным столом, сделанным мной из широкой струганной полированной доски и двух чурок.

Перс писал, сидя на коленях. Да и я тоже так писать уже приноровился. Основательно так сидеть. Знаки сами в такой позе ложились в персидскую вязь.

Из бамбука получались отличные перья разной ширины. Бамбук хорошо впитывает чернила, и позволяет делать не одну, а несколько насечек-прорезей для удержания чернил. В зависимости от ширины пера, конечно. Правда такое перо не особенно долговечно, но зато изготовляется буквально моментально при наличии остро отточенного ножа…

Мысли о стальном писчем пере в голове мелькнули и пропали.

— Вот ещё, заморачиваться, — подумал я тогда. — Какая разница, что в чернильницу пихать? Лишь бы оно писало. А вот попробовать из бамбука сделать «авторучку» можно.

Пока же перс, рассмотрев бамбуковое «перо», попробовав его и удовлетворённо хмыкнув, приступил к созданию требуемых документов. Его удивило, что я потребовал его смочить чернилами крайние «подушечки» четырёх пальцев и приложить их к нашему с ним соглашению. Сам я тоже оставил свой отпечаток большого пальца правой руки и витиеватую подпись арабской вязью, чем-то напоминавшую шахскую «тугру»[4], но над первой строчкой соглашения. Увидев это, перс даже «хрюкнул» от удовольствия. Настоящую тугру мне придумывать было недосуг. И опыта такого у меня не было, и тугра могла дать посыл персам, что я претендую на трон. А он мне нафиг был не нужен.

Подписав документы и приложив к ним руки, мы с формальностями покончили. Я выдал своему новому начальнику охраны сто монет и отпустил на базар отовариваться. Самая дешёвая сабля, похожая на персидскую, стоила двадцать монет, приличная одежда — примерно столько же. На остальные деньги я сказал Байраму купить небольшой шатёр, для него и его жены-моей рабыни. Вот так я, сам того не желая, стал рабовладельцем.

Мы прожили в Астрахани, до возвращения Тимофея, почти два месяца. На острове нам жилось привольно, сытно и весело. Меня усиленно готовили по «курсу молодого бойца-пластуна». Сабельному и рукопашному бою меня учил Байрам, джигитовке и владению саблей на скаку — Фрол и другой казак тоже, как и я — Степан. Из лука стрелял я сам.

Пищаль для меня была слишком тяжёлая. Да и не хотел я из неё пулять. Дыма много, а толку мало… Это в детстве я восторгался от грохота самострелов, а познав стрельбу из автомата, к пищали не имел расположения. Зато лук мне нравился всё больше и больше. Я сделал себе кольцо на большой палец, чтобы не тянуть тетиву указательным и безымянным, и пулял из лука со скоростью три стрелы в секунду. И попадал в ростовую мишень всё лучше и лучше.

Мой «бокс», растяжки, «ногомашества» уже никого не удивляли. Я не устоял перед освоением ударной техники ног, так как казаки ею владели очень неплохо. Особенно в купе с сабельным боем с несколькими противниками. Правда, казачьи удары были «корявые» и не очень сильные, но при скоростном исполнении другие и не требовались.

Вспомнив каратэковскую технику, знакомую мне по художественным и обучающим фильмам, я добавил несколько элементов в казачью технику и добился неплохих результатов, удививших учителей. Удары стали получаться чувствительнее для моих противников, когда я добавил довороты бёдер и импульсный выхлест.

С боксом тоже неплохо получалось. Видимо, насмотрелся и «надумался» про него я достаточно, чтобы количество переросло в качество. Ловкое, жилистое и подвижное, как ртуть тело с концентрированными в конечной точке ударами, выдавало неплохие результаты и в бое на кулачках. Казаки стали мне проигрывать в попаданию по корпусу к концу второго месяца, примерно к августу. Сила ударов руками тоже уже была приличной, но я не усердствовал, продолжая уделять большое внимание правильной постановке кулака, укреплению ударных поверхностей, связок и сухожилий. Я продолжал увеличивать количество отжиманий на кулаках и пальцах.

Продав ещё одну колоду карт, я купил разный пигмент для красок. Синий и красный были очень дорогими, даже дороже золотистого, который делали не из настоящего золота, а из «мышиного». Что это такое, я не знал, но слышал и раньше, что существует такой минерал, который принимается золотоискателями-дилетантами за золото. Он хорошо перемалывался в пыль.

После этого мои карты стали красочнее, и они стали продаваться за пятьсот серебряных монет, то есть — за пятьдесят персидских золотых аббаси. Но я придумал рисовать не карты с голыми девушками, что меня утомляло морально и физически, а виды на реку Волгу с кораблями и лодками. Хотел присовокупить к пейзажу фортификационные сооружения Астрахани, но подумал, что это может не понравиться наместнику или даже царю.

Зато речные волны и закат, постоянно разных оттенков, мне удавались великолепно. Причём, я рисовал акварелью, и картинки из под моих кистей вылетали, как пирожки из пирожкового автомата. Картинки-пейзажи тоже стоили немалые деньги, и к возвращению Тимофея у меня скопилось почти тысяча золотых аббаси и около тысячи монет серебра.

[1] Шамшир — основной тип персидского меча. Это изогнутый меч с тонким лезвием, которое почти не заостряется до самого кончика. Изначально персидские мечи были прямыми и обоюдоострыми. Изогнутые сабельные клинки центральноазиатского происхождения начали появляться в Персии в IX веке. Клинки шамширов узкие, но достаточно толстые. Эфес простой и лёгкий с простым перекрёстием и навершием, изогнутым в сторону лезвия. Металлические детали эфеса иногда декорировались резьбой, инкрустацией или эмалью, но гораздо чаще встречаются простые эфесы без украшений. Шамшир носили лезвием вниз, подвешивая к левой стороне пояса на двух ремнях

[2] Остан — административная единица в Персии.

[3] Скопец — оскоплённый, т.е. с удалённым половым членом.

[4] Тугра — каллиграфическая подпись султана или шаха.