Степан Разин

Глава 18

Крещение Стёпки исполнялось по православным канонам после утреней службы и отпевания усопших, и началось почти ровно в 11 часов дня. Ещё ранее я купил у голландца, которому рисовал портрет, часы, заплатив к портрету ещё триста рублей. Часы имели размер и форму средней луковицы и весили изрядно, но с ними стало как-то веселее. Хотя я и так приноровился определять время по высоте солнца.

Чтобы Стёпка проникся, я приказал ему смотреть только на патриарха, слушать внимательно и вникать в таинство. Я-то обряд сей уже проходил, а для Стёпки это было в новину. Самому мне тоже было до некоторой степени интересно но понять, чем отличается этот обряд от того, что свершали со мной, я не смог.

Сразу после крещения, боярин Морозов подарил мне небольшую иконку в серебряном окладе, а крёстная, игуменья монастыря Марфа, — ладанку. А я всё думал, повезло ли мне с крёстным отцом, или не очень. Вроде как фигура в истории видная, а мне то что с этого? Помниться, у Морозова совсем не было наследников, и всё его огромнейшее имущество и богатства перешли к малолетнему племяннику Ивану, — сыну родного брата Глеба Ивановича, нажитого совместно с известной старообрядчицей боярыней Морозовой.

— Так, может теперь мне кое-что перепадёт? — думал я во время обряда, прости Господи.

Своей кротостью, которую я, не то чтобы изображал, а действительно, исполнял, мне удалось убедить и царя, и Морозова с патриархом в своей лояльности. И я хотел быть лояльным. И у меня не имелось к этим людям «негатива». Можно сказать, что я их даже «боготворил». Ведь это были те, кто построил Россию. Худо, бедно ли, но она состоялась, а не распалась на куски, как того хотели наши враги. Этих людей я искренне уважал.

Невзирая на то, что Морозов воровал нещадно и был виновником солевого и медного бунтов, он продвигал экономику и приучал царя Алексея с дворянами к культуре, подавленной мракобесными церковниками, отрицавшими и запрещавшими и науки, и искусство.

Царь приказал мне с казаками отправляться в Измайловский острог и ждать его там. Острогом оказалось поместье упокоившегося уже Никиты Романовича Захарьина-Юрьева. При царе Шуйском в Измайловской усадьбе построили острог для воровских казаков, поддержавших Лже-Дмитриев.

— Значит, слушай, — напутствовал меня Морозов. — Раз ты такой бойкий, что зовёшься взрослым, и мнишь себя великим строителем крепостей и кораблей, ставь в Измайлове городок для своих казаков. Там будет теперь ваша, как вы говорите, «станица». Станица Измайловская, как тебе название?

— Хорошо! — кивнул я. — На постоянную службу? На земельное житьё казаки не пойдут. Не крестьяне чай.

— На службу, на службу, — поморщась, ответствовал Морозов. — Царю войско нужно, ежели вдруг какой бунт в Москве случится.

— Странное предложение, — подумал я, зная, что к середине семнадцатого века в Москве было свыше двадцати стрелецких слобод, которые располагались в пределах Белого города и Земляного города. Значительное число слобод находилось в южной части Замоскворечья. И в каждой слободе квартировал полк. Стрелецкими слободами ведал Стрелецкий приказ. Центрами слобод были съезжие избы, в них велось делопроизводство, хранилась полковая казна, знамёна. Правда после Стрелецкого восстания одна тысяча шестьсот девяносто восьмого года стрелецкие слободы ликвидированы, их территория заселена главным образом ремесленниками и торговцами.

— Так, стрельцы же имеются в стрелецких слободах, — осторожно спросил я.

— Стрельцы, — с непонятной для меня интонацией произнёс Морозов. — Толку от тех стрельцов. Не соберёшь их, когда вдруг потребуется. Занимаются они, кроме службы, каждый своим делом. И от подати освобождены, и прок от них есть только во время войны. Тогда можно собрать. И то… Окажется, что треть из них, или умерло, или сбежало к вам на Дон в казаки, или куда ещё дальше в Персию. Да и жалеют они московский люд, а то и с ними, за одно, бунтуют. А казаки — люди пришлые. Им жалеть тут не кого. Верно ведь?

— Верно, — подумал я, но промолчал.

— Ты сказал, что будут служить государю казаки?

— Говорить с ними надо. Смотря, как платить за службу станут. Ежели, как стрельцам — раз в сто лет, и то на похороны, то это — одна служба, а ежели исправно, то — другая.

— Исправно платить станут, не боись, — нахмурился Морозов. — Все Измайловские крестьяне станут на вас работать. Там дворов двадцать и хорошие земли. Рачительного хозяина нет.

Мне вдруг вспомнилось, что Измайлово всегда было вотчиной Романовых и царь Пётр Первый там нашёл «ботик» с которого и начался российский флот. А ботик тот, помнится, купил, или построил кто-то из тех Романовых, кто владел усадьбой.

Морозов тем временем продолжал:

— С тобой пошлю двух мастеров с плотниками, лесорубами. Там, где стоит царский охотничий домик… Там у государя любимые охотничьи угодья… Там и поставите казачий городок. В скорости, как только падёт первый снег, и даст Бог здоровья Михаилу Фёдоровичу, мы приедем. Там живёт охотник, что поставляет убоину к царскому двору. С ним сойдись. Он старый, но крепкий мужик. С ним живут десяток ловчих. Присмотрись к ним. Сдаётся мне, что воруют они.

— Конечно, воруют! — подумал я, но промолчал, и лишь кивнул головой.

— Покажешь на охоте, как из лука стреляешь и казаков своих покажешь. Что умеют, как стреляют… Сказывают, как-то ловко казаки на конях скачут. Задом наперёд сидят и стреляют. Так твои могут?

— Могут, некоторые, но не все, — признался я. — Но не это главное в конной сшибке.

— Да? Покажете! — приказал Морозов.

— Ну… Казачью лаву вряд ли там покажем, — засомневался я. — Маячене, завесы… Не получится. В поле надо. Разве, что выездку, да рубку лозы, если там поле есть, стрельбу из пистолей, винторезов… Пешую сшибку… Не знаю, чем государя удивить. И не я у них сотник, Борис Иванович. Я старший над ними. Так батька-атаман велел. А воевать я их не водил, другие есть: сотник, десятские…

Морозов махнул рукой.

— Главное, постройте себе казачий городок! Зима скоро! Можно пользовать строения острога. И нарисуешь картинки острова с разных сторон. Думать с царём будем, что и как там построить.

Я вспомнил про Измайловский остров, где был на экскурсии.

— Крепостицу ставить там надо. Кремль! Каменный! Правитель должен быть оборонен в любом месте, даже на отдыхе. Оборонен, и жить достойно правителя. Там, река?

— Да, река. Что впадает в Яузу. Там, не остров, а два пруда. Это мы так усадьбу зовём. Хозяин усадьбы — двоюродный брат государя Михаила Фёдоровича — Никита Иванович Романов-Юрьев. И он там тоже может появиться. К нему будет случай, тоже присмотрись. С ним могут быть князья: Яков Черкасский, Семён Прозоровский, Шереметьевы. Смотри, это — бунтовщики, фрондёры. Будут тебя сговаривать к себе, не купись. Могут много чего сулить. Имей ввиду. От них вся смута в Москве.

— Значит, там нет острова? — удивился я, вроде, как только узнав. — Это та река, что впадает в Москву в том месте, где мы с казаками стоим?

— Так! Туда вытекает. И что?

— Да, ничто… Для понимания. Значит, и ходить по ней на лодьях можно?

— Можно. Только, верхом скорее.

— А надолго нас туда поселят? — спросил я.

— Там видно будет. Приедем, поговорим.

Конно, мы с казаками доскакали до Измайлово минут за двадцать. Дорога шла по-над Яузой, потом вдоль её левого притока, потом, вдоль другой узенькой речушки. Сначала увидели вдруг вынырнувшую из-за поворота деревянную церковь с одним шатровым куполом. Потом слева между молодых деревьев за рекой появились стены крепости. Острог совсем пришёл в упадок. Чуть далее него вдоль дороги, и примыкая к речушке, стояло штук десять низких изб с хилыми подворьями. Чрез речку имелся деревянный мост.

Деревянный частокол и покосившиеся строения острога с изгнившими драночными крышами стояли на небольшой возвышенности, действительно похожей на остров из-за того, что справа за «островом» выглядывал ещё незамёрзший пруд. Кого тут можно было усторожить в таких тюрьмах? В отдалении от «острога» ближе к пруду стоял небольшой, трёхъярусный, почти новый терем. Рядом с ним постройки: низкий омшанник и пара изб.

Казаки, одетые в черкесские лохматые бурки — было уже холодно — испугали своим гиканьем крестьян, попрятавшихся по избам и охотничьих собак, что разлаялись так, что зазвенело в ушах. Собаки сидели в псарне и на привязи в будках и лаяли «от души».

Из одной избы вышел старик и мужик чуть моложе, примерно лет сорока. Из другой избы, что поменьше, вывалила целая гурьба народу, одетого кто во что горазд, но, в основном, — в драные, короткие полушубки.

— Как они там все поместились? — мелькнула мысль.

— Осмотритесь тут, — крикнул сотник Лавруха. — Что можно приспособить под жильё ищите!

Весь наш скарб с шатрами и бабами, коих, к моим трём персидским рабыням, добавилось человек сорок, шёл обозом на выделенных из царской конюшни лошадях и санях. Снег ещё не падал, землю то примораживало, то отпускало, и ехать на санях было сподручнее, чем на телегах.

— Кто такие! — крикнул старик.

К нему сразу поспешили плотники и что-то стали втолковывать. Тот, сначала возмущённо размахивал руками, а потом поставил их в бока и, крикнув: «Собак спущу!», мелкими шагами поскакал к псарне.

— Постой, старик! — крикнул я. — Мы ж твоих собак постреляем. Жалко. У меня бумага есть, боярином Морозовым писанная. Руку его знаешь?

Старик обернулся и глянул на меня сурово.

— Как не знать⁈

Я вынул из своей «волшебной» сумки сложенный конвертом лист бумаги с отписью и протянул ему.

— Ты ведь Никифор Редька?

— Так! — сказал он. — А ты кто будешь, паря? По виду, вроде, княжич?

— Казак я, дядька Никифор. Степаном зовут по прозвищу Разин.

— Да, какой же ты казак⁈ — рассмеялся дед. — Молод ещё казаком зваться. Воевали мы бок о бок с донцами. Крутой народец! Вон то — казаки! А ты мал ещё!

— Не тебе судить, дед, — рассмеялся я, не обижаясь на слова старика. — Я сын атамана-есаула Тимофея Ивановича Разина. Послан я царём Михаилом Фёдоровичем поставить тут казачью станицу-городок. К его приезду. А приедет он после первого снега. Читай уже указ!

Старик скорчил виновное лицо.

— Не дал Бог грамоты, паря. Знает о том боярин Морозов.

— Правильно. Он так и сказал, чтобы я на словах тебе передал. Вот и передаю, что писано на бумаге.

К нашему с казаками удивлению, в остроге нашлись сооружения, где можно было разместить и двести неприхотливых казаков. Острог состоял из больших изб, вмещавших человек по десять. В избах имелись деревянные лиственничные полы и печи-очаги, топившиеся по-чёрному. Короче, переночевать мы нашли где. Только некоторые развернули во дворе острога, уже поросшего молодой порослью, шатры. Например, — я.

Дед Никифор звал в свою избу, но зайдя в неё и нюхнув кисло-смрадный воздух шкур и мочевины, я с благодарностью отказался.

Мы нарубили елового лапника, настелили его на землю, разложили на лапник войлок и поставили шатры. В Астрахани я привык к жизни в шатре. Одному в шатре жить было приятно. Пахло только своим, а «своё», как говорится, не пахнет.

У двух рабынь имелся свой шатёр и ко мне они приходили только навести порядок, покормить меня, помыть и ублажить. А что? В тринадцать лет Стёпка, как и другие мальчишки его возраста, уже вполне мог получать удовольствие от половых отношений с женщинами. Но не всякий мог себе это позволить, ибо не у всякого имелись рабыни-наложницы.

Девушки были молодые, едва старше Стёпки года на два. То есть, по персидским меркам, вполне себе готовые к продолжению рода. Их так и покупал Тимофей с таким расчётом, что они станут моими наложницами. Поэтому я с ними легко нашёл общий язык, так как свободно говорил на их языке и чтил Аллаха.

Даже после крещения у себя в шатре я отправлял Всевышнему две молитвы.

— А что мелочится? — подумал я, и решил, что мне не трудно произнести практически одни и те же слова, воздавая хвалу единому Богу-создателю всего сущего, только на разных языках и в разных последовательностях.

Пока плотники разбирали негодные строения и строили из них такие, какие хотел я, мы с дедом Никифором прошлись по ближнему лесу, что начинался, практически, за дорогой¸ лишь немного прореженный порубками сухостоя на дрова.

— А ведь запрещено рубить лес, сказал я. Вот свежие пни. Этого года. Видел боярин Морозов?

— Э-э-э… Так не его это вотчина, паря! Не Морозов распоряжается лесом. Морозов кто? Царскому сыну нанька, да напарник государю для охотной забавы. А хозяин здесь Никита Иванович, царёв брат. Уже три года как Иван Романович умер, царство ему небесное. А Никите Романовичу нет дела до села Измайлова. Токма на охоту иприезжает с друзьями. Охотой Измайлово живёт и лесом. Щепным промыслом. Ну, сажают на прокорм себе ячмень, просо да рожь. Бортничают помаленьку. Бедно живут.

— Убоиной промышляют? — усмехнулся я. — То не моё дело, дядя. Я казак. Мне до государевых дел нет резона. Так сказал…

— Воруюти, конечно, — вздохнул Никифор. — А кто не воруети? Не украдёти, не проживёти. Так ведь люди говоряти? А люди врати не станути!

Он так и сказал со всеми этими «ти». Забавно было слышать, но грустно. Народ жил слишком бедно. Это было видно по одёжке. Я в своём персидском наряде смотрелся, как павлин. Кланяться мне начинали метров с пятидесяти. Да-а-а…

В лесу Никифр нашёл медвежьи следы, и мы немного по ним прошлись. С нами пошли с десяток моих казаков и четверо загонщиков Никифора. Но мне, честно говоря, и с такой армией было срашновато. Медвежьи следы были слишком огромные.

— Может, ну его, этого медведя? — спросил я.

— Ха-ха! Не боись, паря! Он от такой оравы бежит без оглядки. Видишь, шаг какой? Мы сейчас не на охоте. Специально пужаем зверя, чтобы убёг подале. Лося брать будем, как царь приедет. А медведь нам тута не надобен. Злой медведь ноне. Вот и гоним его. А заодно лосячьи следы смотрим.

— Ага, — сказал я и пошутил. — После трёх дней охоты лось сказал охотнику: «Всё! Не могу больше пить! Лучше пристрели меня!»

Никифор остановился, посмотрел на меня, нахмурив лоб, а потом лицо его разошлось улыбкой, и он засмеялся, да так, что согнулся и присел на полусогнутые!

— Ха-ха-ха-ха! — смеялся он. — Ну, ты, паря, и сказанул! Лось с охотником пил! Ха-ха-ха! Такого же не бывает!

— Почему не бывает? — спросил я. — А ты пробовал лосю наливать?

Никифор изумлённо посмотрел на меня, сквозь вытекающие из глаз слёзы.

— Не пробовал, — проговорил он.

— А вот ты попробуй. Знаешь, как они брагу любят!

— Откель знаешь? — спросил Никифор.

— Знаю, — пожал плечами я. — Попробуй. Поймай лося и налей ему браги из забродивших яблок. Увидишь.

— Хм! — Посерьёзнел «охотовед». — Что мухоморы лоси едят перед гоном, то правда. У них моча становится от того пахучей. А яблоки. Падалицу он любит.

— Ну, вот!