Степан Разин

Глава 25

Молва о том, что казачий атаман Тимофей Разин обеспечил порядок и безопасность торгового судоходства по Волге хотя бы для своих караванов, облетела Москву и привела к тому, что в Измайлово с марта поехали ходоки от всяких разных купцов. В том числе и голландских.

На проводке караванов судов за сезон сорок четвёртого года мы с Тимофеем заработали двадцать тысяч рублей, обеспечив практически еженедельный трафик. Казаков у нас было много, судами с пушками мы прирастали в геометрической прогрессии, потихоньку грабя купцов на каспийском море, а денег у голландцев было много. Они зарабатывали на торговле русским зерном у себя на родине десятикратно, а потому вкладывали в торговлю с Персией много. Вот на Волге и на Каспии Тимофей их и «бомбил» весь сезон сорок третьего года, ни в коем случае не трогая самих персов. О чём с Аббасом Вторым у Разина была особая договорённость. Аббас тоже почему-то не любил голландцев.

Товар голландских купцов вместе с кораблями казаки продавали на Каспии. В основном это был текстиль.

Потерпев значительные убытки от пиратства в Каспийском море, голландцы отправили к Аббасу Второму посольство. Посольство по каким-то причинам разругалось с персидским шахом, который запретил им торговать в Персии и голландцы пришли ко мне. Сначала гости были дерзки и узнав о том, что мне ещё нет пятнадцати, откланялись и уехали.

Я же отнёсся внимательнее на товар, перевозимый русскими купцами в Астрахань. Исключив голландский текстиль из транзитной перевозки, мне удалось добился повторного визита голландской купеческой делегации. Оказалось, что голландцев персидский шёлк не интересует. Их интересует персидское золото. Меня тоже интересовало Персидское золото. Предложив голландцам за их текстиль серебро, я, видимо, их оскорбил и купцы ушли поджав губы.

После этого приехал Морозов и пытался надавить на меня своим авторитетом. Но я сделал удивлённое лицо и сказал, что они сами мне предлагали купить их текстиль. Я давал хорошую цену серебром. Им моё предложение не понравилось. Я-то что могу поделать? Золотом платить не собираюсь. С какого рожна? Пусть везут в Персию и торгуют!

— Не принимает их шах Аббас. Возьми их суда под свою охрану.

— Не хочу! Они обидели меня два раза. Первый раз я их простил, так они второй раз нагрубили. Тебя, вон, побеспокоили.

— Так ты и тех купцов, что везут их сукно, не берёшь в караван.

— Как же им торговать?

— Что? На одном мне свет клином сошёлся? Пусть нанимает охрану и плывёт по Волге. Вон, стрельцы дурака валяют, ходят без дела побираются от голода.

— У тебя струги с пушками и казаки с добрыми мушкетами.

— Как и голландцев и мушкеты добрые, и пушки имеются. Ведь торгуют же снами и тем и другим!

— Кхм! — кашлянул Морозов. — Почему-то именно голландцев грабят ногайцы на привалах. Ты не знаешь, почему? Иных купцов не трогают.

— Пусть охрана ставит город правильно и не спит по ночам. И чего ты, Борис Иванович, за их радеешь? Они хлеба вывозят столько, что скоро тебе ситного печь не из чего будет.

— Они из казны зерно покупают.

— Ой-ли⁈ А мне сказывают, что тайные склады у них на Вологде имеются, откуда мимо казны им зерно продают.

— Врёшь⁉

— С чего мне врать. Сам не видел, а что слышал, то и говорю.

— От кого слышал?

— Сами голландцы и говорили. Они же не знают, что я их лай понимаю. Вот и лаялись между собой, что не на что купить то зерно. Что надо продать мне сукно и взять с меня серебро.

— Кхм! Ты о том зерне говорил кому? — со странным выражением лица спросил Морозов и я понял, что это он продаёт зерно мимо казны.

Я не стал юлить и напрямую спросил.

— Так это твоё, что ли зерно, крёстный? Ты мимо кассы торгуешь?

Морозов даже поперхнулся и, выпучив глаза, уставился на меня. Пауза непрелично затянулась и я решил разрядить обстановку.

— Да, ладно, Борис Иванович. Ты ведь мой крёстный отец, как я про тебя могу донести царю? Не переживай. Не раскрою твой секрет.

Тут Морозов закашлялся основательно, да так сильно, что из его глаз ручьём потекли слёзы.

— Не моё это зерно, — наконец проговорил боярин.

— Ну и ладно, — пожал плечами я.

— Я скажу им. Пусть за серебро продают сукно. Завтра пришлю их.

— Пусть приезжают.

Морозов, когда садился в свою повозку, долго испытывающе смотрел на меня, а на прощанье сказал:

— Ты, паря, держись меня. Есть в тебе деловая хватка. Что надо, спрашивай. Подскажу, помогу. Я много, что решаю.

— Так я и так тебя держусь, Борис Иванович. Ты мне, как отец родной.

— Не-е-е… Ты, я смотрю, паря, сам с усам. И не спросишь и не просишь ничего. Могу тебя с голландцами сдружить? От них много проку может быть. Знаешь, что они корабль в Нижнем Новгороде построили, чтобы в Персию плыть по морю. Вот-вот поплывут. Ажно тридцати саженей в длину. С двумя мачтами. Хочешь, вместе съездим, посмотришь? Ты, тоже ведь хотел большие корабли строить… Или перехотел?

— Не то, чтобы перехотел, — сказал я. — Мелка Волга. Даже перекаты присутствуют. Морские корабли не пройдут. Только по весне плыть по ней легко можно. Да и то. Острова тонут в паводке, становятся мелями. Думаю ещё, как строить. Видел мой струг, что я сделал?

— С рёбрами? Как у рыбицы? Видел!

— Вот такие, только поболее, корабли уже строим, только с палубой. Передумал галеры строить.

Зимой мне удалось поэкспериментировать с помощью плотников и сделать почти плоскодонное судно с округлыми, ложащимися на воду бортами. Судно имело киль и параллельные снизу воде шпангоутами, поднимающиеся от воды круто вверх, закругляясь во внутрь.

На частые шпангоуты мы крепили распаренные липовые доски, повторяющие их обводы. Получилось витиевато, но крепко и вместительно. Пятиметровый, как я его назвал, «флейт» смог легко взять нагрузку около двух тонн. Это если песок мерить бочками, а простого песка вместилось аж четыре тонны. И осадка получилась при полной загрузке всего метр. Правда, в отношении длина-ширина он был исполнен в пропорции два к одному. Если же его делать в пропорции четыре к одному, то его длина увеличится до десяти метров, и шаблоны шпангоутов менять не надо было, что мне, пока, не очень-то хотелось.

Мне не хотелось продолжать экспериментировать — не хватало на всё времени, а более вместительные и грузоподъёмные суда, чем струги, были нужны уже теперь. Мы возили из Персии полосы железа для изготовления сабель и другого оружия, что ковали в наших кузнях. Да и хороший хозяйственный инвентарь требовался. Те же топоры, например, косы, пилы для пильных мельниц.

Зимой я часто бывал во дворце, где проводил уроки с царевичем по математике, рисованию и стихосложению. Писал масляные портреты Алексея и Михаила Фёдоровича. А это процедура не скорая. Надо было ждать, когда слои подсыхали, чтобы продолжить накладывать следующие. Я подходил к изображению монарха и наследника с особым тщанием и писал портреты по очереди.

Алексей, к рисованию поостыл. У него не особенно получалось работать с акварелью, а маслом, дальше морской волны с просвечивающимся сквозь неё солнцем, не продвинулся. Для рисования важна усидчивость и «набитие руки» на простых деталях, а Алексей не имел достаточно терпения. Как, впрочем, и в стихосложении. Технику он понял и ему этого хватило. А живописать словом он тоже не горел желанием.

Из меня поэт тоже был никудышный. Я и стихов то, как оказалось, толком не знал. Да потому, что с детства не любил.

Зато плотничать царевичу понравилось. Я попросил своих столяров-плотников сделать деревянные рубанки, кузнецов — отковать ножи, сам правильно заправил ножи на точильных камнях и у плотников появились новые инструменты. До этого момента доски строгали стругами — ножами с двумя ручками, которые тянули на себя. И такими стругами можно было выстрогать вогнутую поверхность. Моим рубанком — только прямую, или выгнутую.

В общем, Алексею Михайловичу понравилось и строить корабль, и управлять его гафельным парусом, прикреплённым своим одним боком к мачте верёвкой и поднимаемым наклонным реем, упирающимся в мачту «пяткой». Такой парус позволял судну идти на боковом ветре, против ветра галсами и улучшал его манёвренность. И управлять таким судном можно было одному человеку.

Всё лето Алексей проводил на пруду в Измайлово, гоняя на «флите» то по пруду, то вокруг острова. Когда позволял ветер, конечно. Пришлось царевича научить плавать, чего он совершенно не умел ранее, и сделать ему из надутых бычьих пузырей, спрятанных в ткань, спасательный жилет. На всякий, как говорится, случай… Так, как в сапогах всё равно много не наплаваешь.

Попутно с плотницко-корабельным делом мы с царевичем осваивали кузнецкое. Я в той жизни всегда хотел попробовать постучать по раскалённому металлу, но не получилось, так что в этой не удержался. Там более, что махание тяжёлым молотком, сильно способствовало росту мышечной массы. Вот я и напросился к кузнецу в ученики. А за мной и царевич увязался.

Я стучал молотком двойным хватом то с правой, то с левой руки, с умыслом — развить «левую сторону», и, наконец, приноровился бить кувалдочкой одной левой. Это помогло мне освоить работу двумя саблями. Не фланкировку, а именно «боевую работу».

Алексей Михайлович, разглядел мои «происки», тоже стал подражать мне в кузнице и тоже научился сначала бить, а потом и рубить левой рукой.

Михаил Фёдорович был совсем плох, летом сорок четвёртого года почти не приезжал в Измайлово, а Морозов был частым гостем. Он давно перестал нянчиться с царевичем, а с моим появлением понял, что стал для царевича лишним, и, как мне показалось, с радостью, стал всё больше уделять времени государственным делам. Михаил Фёдорович нагрузил его управленческими полномочиями и Борис Иванович погряз в дрязгах с боярами-руководителями приказов. Каких приказов именно, мне было не интересно, а Морозов, кряхтя в бане под ударами веников, упоминал о них лишь тихо матерясь сквозь зубы.

Минула ранняя осень, наступила поздняя и с небес вместо дождя посыпал снежок, дороги стало подмораживать и измайловские плотники принялись за строительство царских хором. Мы с Алексеем всё лето готовили проект и теперь он снова переехал ко мне, дабы наблюдать, как строится его «детище».

Строили дворец из заготовленного почти за год кирпича, скреплённого известью. Заморачиваться с пережиганием цемента я не стал, хотя и знал, как и из чего его изготавливать. Для моих целей и нынешних технологий вполне достаточно! А вот стекольный завод государь заставил поставить мастеру Ван Патену, специально «выписанному» Михаилом Фёдоровичем из Голландии и отдал под «мою руку». Для завода пришлось ставить ещё одну плотину с мельницей, выделять кирпич работников, но стекло была вещь нужная, хотя я не верил, что Ван Патен выплавит оконные размеры.

Так и получилось. Ван Патен оказался большим мастером стеклодувом, но плоское бело-прозрачное стекло никогда не делал. И мы с царевичем довольствовались круглыми полупрозрачными светло-зелёными, примерно тридцатисантиметрового диаметра, лепёшками.

Не будучи по профессии строителем зданий и сооружений, я плохо понимал, как строить дворец. Кое-что я, конечно же знал, но этого было очень недостаточно. Фундамент, несущие стены, колонны, — это я понимал, но как крыть крышу. Пришлось долгими летними вечерами корпеть над расчётами нагрузок. Сейчас, чем выше поднимался дворец, тем сильнее у меня щемило в груди.

Пока будущий государь следил за строительством собственного дворца, я контролировал работы по судостроению и экспериментировал с новыми размерами и формами шпангоутов. Мне хотелось создать полноразмерное грузопассажирское судно, способное перемещаться и по Волге-матушке, и по Каспию.

Чем мне не нравились морские казачьи струги? Они тоже имели около тридцати метров длину и что-то подобие палуб, но были так ненадёжны, кривы и худы, что плавать на них было не комфортно. Внутри судна всё и вся перемешивалось и «гавняколось». Я же хотел, чтобы у меня были трюмные отделения, ограниченные переборками и даже помповые колодцы с поршневыми помпами на корме и на баке. А на корме имелась жилая надстройка для знатных пассажиров.

Два пятиметровых «флита», спущенных мной на воду в начале сентяюря, благопрлучно спустились вниз по Волге, о чём доложили капитаны наших встречных караванов. А шли они изрядно гружённые голландскими мушкетами и пушками по изрядно обмелевшей Волге. Царь Михаил Фёдорович сам лично торговал с Персами оружием, а я был только перевозчиком и упросил его проверить судоходность нового флота. Гарантировав возмещение затрат при утоплении груза. Груз до Астрахани дошёл благополучно, о чём и отписался его сопровождающий дьяк посольского приказа Терентьев.

Воодушевлённый победой, я увлёкся строительством больших «флитов», для чего для сборки выпросил у государя место на Москве-реке под верфь. Плотники удивлялись, как можно изготавливать детали судна в одном месте, а собирать в другом? Но так и было. Построили стапеля, уложили и собрали киль, шпангоуты, стали набивать борта. Поглазеть на сие действо собиралось много людей, в том числе и те голландцы, что строили свой корабль в Нижнем Новгороде и вернувшиеся в Москву.

Они сначала стояли поодаль и переговаривались очень тихо. Когда же плотники стали сколачивать борта из заранее гнутых по шаблонам дубовых досок, один из них подошёл ко мне и с поклоном обратился:

— Где учился достопочтимый мастер строить флейты? И в Голландии не многие могут рассчитать обводы его бортов. А чтобы вот так где-то гнуть доски и монтировать здесь… Сколько лет юному кораблестроителю?

— Пятнадцать, — сказал я, спокойно выдерживая его пытливый взгляд. — Я учился при дворе моего брата шаха Сефия.

— И ты, уважаемый эфенди, сам рассчитал всю конструкцию? Может тебе нужна наша помощь? Мы хорошие кораблестроители.

Я пожал плечами и посмотрел сначала на говорившего, а потом на наблюдающих за нашим разговором, голландцев.

— У меня нет для вас много денег и я, в общем-то, не нуждаюсь в помощниках.

— Нам не нужно много денег. Мы хорошо заработали на строительстве корабля и сейчас мы говорим с русским царём Михаилом о строительстве большого фрегата для ходьбы по Каспийскому морю.

— Из какого дерева вы собрали борта своего судна, какова его длина и ширина, и какая его осадка?

— Борта собраны из сосны, длина сто двадцать футов, ширина двадцать футов, а осадка — пять футов.

— В море на волнах он станет извиваться, как змея и, в конце концов, — развалится! — слишком категорично заявил я. — А с такой осадкой соберёт на киль все речные мели. Мой, как вы назвали, «флит», будет иметь осадку в половине загрузки — три фута, а в полной — четыре. Так, какая мне от вас выгода? Если хотите поучиться, так и скажите. Платите деньги и изучайте мой корабль в своё удовольствие. Я даже чертежи вам покажу. А ваш опыт мне не интересен.

Отдавать кому-то контроль за строительством корабля⁈ Увольте! Я сам кораблестроитель и знаю, что доверять нельзя ни кому, а тем более ослаблять контроль.

— Чертежи корабля? У тебя есть чертежи? — спросил голландец. — Ни у кого в Голландии нет чертежей. В Англии в доках Чатема, слышал, корабли строят по чертежам. Мы строим по формам прототипа. Знаешь такое?

— И я так делаю, когда форму проектирую и грузоподъёмность рассчитываю. Складываю доски и выстругиваю полкорпуса. По ним делаю лекала для шпангоутов и обшивки. И уже тогда рисую чертёж с надстройками и внутренностями.

Голландец стоял и слушал меня со странным выражением скорби на лице. А я подумал, что меня отравят и зарёкся брать чьи-то подарки. Голландцы ушли и их я больше не видел, даже издали.

Я не собирался утяжелять судно украшательствами. Борта высоко решил не поднимать, и парусное оснащение решил ставить только гафельное.