Степан Разин

Глава 8

Стёпка тоже, как и отец, был жилист, быстр и ловок. Он должен был тоже вырасти в знатного бойца на саблях. Хотя бы из того я делал вывод, что так дожил до своей гибели на плахе, пережив сотни схваток. Но когда это будет? А вдруг именно потому, что Стёпка не пойдёт сейчас воевать, он и станет знатным рубакой? Может быть он и тогда, в «той истории» тоже не пошёл воевать. Точно ведь не пошёл. Жил, наверное, среди ногайцев. О его жизни было совсем мало информации. А я читал о нём много. И домыслов, и вымыслов. Интересно было разобраться в причинах его бунта.

Оттого я и не очень удивился, увидев себя в теле Разина во время «комы», как я предполагал. Самое место для коматозного бреда — семнадцатый век и разум моего объекта исследований. И тошнота со рвотным эффектом, тоже было — оно самое. Ну, а потом я привык находиться в этом теле и в этом времени. Хотя ощущение бреда и нереальности происходящего так до конца и не исчезло. Даже сейчас я стоял, оперевшись грудью на борт струга, подставлял лицо ветерку, смотрел на воду, косясь на стены крепости, с которых то и дело покрикивали стражники, будя друг друга, и не верил в происходящее.

Какие, млять, казаки? Какие, млять князья и бояре? Воевода Горчаков… Кто эти люди? Почему я здесь? И что от всего этого мне ждать дальше? Чем заняться? Плыть по течению? Я не имел ввиду реку Волгу… Или «выкручивать» судьбу дальше? Когда пришли на струг, отец забрал у меня кинжал, а одежду сказал снять и оставить себе. Я снял «новые вещи» и переоделся в свои старые штаны, рубаху, постиранную мной, когда умывался перед ужином и уже высохшую. Но красную налобную шёлковую повязку, держащую мои кудри, оставил. С ней было удобнее и казаки как-то по-другому стали смотреть на меня. Уважительнее, что ли?

— Та-а-ак, — думал я. — Привлечь к себе внимание воеводы своим умищем, — я привлёк, но к нужному для меня результату это не привело. А какой мне нужен был результат? Остаться в Царицыне, и лучше всего, при воеводе. Но, не «срослось».

Как нас встретят в Астрахани? Не пошлёт ли Горчаков тамошнему воеводе весточку, чтобы тот «прищучил нас»? Казаки, посланные атаманом ниже по течению, для того и были отправлены, чтобы перехватить гонца, но мало ли?

Атаман, как я видел, не верил царским наместникам и предпочитал действовать силой. В Астрахани гарнизон поболее будет, но не думаю, что свыше тысячи сабель. А Тимофей сказал про полторы тысячи казаков. Приврал, наверное, но, судя по количеству стругов, пришедших вслед первым, то на то и выходит… А может приврал в меньшую сторону? Ха-ха…

«Сидение» на Азове, в котором участвовал Тимофей в тридцать седьмом году, когда мать Стёпкина ещё была жива, закончилось ничем и масса обнищавших казаков вернулась кто на Днепр, а кто на Дон. Вот их-то и вёл за собой Тимофей в Персию по решению казачьего круга, так как грабить окрест уже было не кого. Почти до Воронежа, Тулы и до Рязани добрались казачьи банды. Для этого, как я догадался, ходил два года назад Тимофей в Персию, а не за зипунами. Договариваться с персидским шахом о поступлении казаков на службу.

Стёпкины воспоминания о Персии были радужными, и я подумал, а не задержаться ли мне там? Ведь, если Тимофей и два года назад спокойно, вошёл-вышел из Персии, и сейчас рассчитывал на благодушный приём, то мне опасаться было нечего. Персидский я знаю. Э-э-э… Стёпка знает… Хотя, не факт, что теперь меня оставят при шахском гареме. Вырос уже, хе-хе-хе. Уже тогда наложницы шахские пытались охмурить Стёпку и вовлекали в свои игрища, щипля его за всякие места. А теперь я и сам был бы не против порезвиться среди молоденьких, не старше меня, прелестниц.

Но, скорее всего, не пустят меня в райские кущи. А жаль.

— Пойду Муську покормлю, — сказал я дежурному казаку и сошёл на берег.

— Осторожно там, — буркнул казак и снова опустил нос в намотанный на голове, как капюшон, шарф, прикрывающий нижнюю часть лица.

Скользнув вдоль берега по самой кромке воды, я прошёл вдоль крутого, метра в три высотой, откоса, и вышел к устью Царицы. Я хотел забрать свою котомку с лисьей шкуркой и по возможности, перепрятать. С собой брать её я не планировал. Зачем она мне в Персии. А тут она может когда-нибудь и пригодиться.

— Только, где ее можно спрятать? — думал я, двигаясь бегом.

Видел я не далеко от того места, где сидел на бережку, приличный камешек, под который можно было уложить имущество. Вот под него я и попытался закопать мешок, предварительно выкопав приличную нору. Перевернуть бы я его сам не смог. И тот раз я хотел спрятать котомку под камнем, но решил закопать в песок. Палка, присмотренная заранее, пригодилась и довольно быстро я справился с задачей и вернулся на струг.

Рано утром с зарёю наши струги благополучно прошли крепость Царицына и поплыли вниз по Волге, довольно широко здесь расходившейся. По правому берегу вслед за стругами, шла огромная, по моим меркам, конная «армия». Левый берег Волги терялся в протоках, островках и болотине. Казачья армия растекалась по степи, сокращая путь, как тетива лука. Старший брат Иван отпросился у отца уйти со своим десятком в степь. Фрол оставался старшим на нашем струге, а моя жизнь младшего в семье нисколько не изменилась. Только «фигвам» мы не ставили, ночуя на струге, или под открытым небом, а так, всё хозяйство было на мне, в том числе и готовка еды.

Стёпке такая работа была не в тягость, а в радость, а я, тем временем, ковырялся в своей и в его памяти, или просто отключал сознание. Так завелось, что я, когда Стёпка засыпал, ночью бодрствовал. Если я днём хорошенько отдохнул, конечно. Мне было интересно слушать звуки ночной реки и степи, и размышлять на глобальные и не очень темы.

Я, в своё время, много читал и даже, можно сказать, погружался в геополитику и историю Руси и её соседей. Из всего, что я прочитал и проанализировал, получалось, что Русь не была изолированной и отсталой в экономическом, юридическом, социальном или каком ином плане территорией. Вернее, не была до определённого момента.

Письменность на Руси существовала и до Кирила и Мефодия. Эти «ребята» лишь перевели заветы на буквицу, почему-то названную «кириллицей», хотя её не придумывал Кирилл, чтобы русские попы могли читать заветы, ибо греческий язык священники не разумели и не хотели разуметь категорически, считая свою церковь совсем и не греческой.

Иван Грозный в беседе с папским легатом Антонио Поссевино так и говорил: «Мы получили веру при начале христианской церкви, когда Андрей, брат апостола Петра, приходил в эти страны, чтобы пройти в Рим. Мы носим веру истинно христианскую, но не греческую. Греки нам не евангелие. У нас не греческая, а Русская вера».

Но это так, к слову…

Писанных юридических законов — да, до судебника Ивана Четвёртого не было, но народ жил, судил и рядил по правилам, на что указывали даже иностранцы ( в частности Флэтчер). А с принятием указа о земщине, вообще суды перешли от князей и бояр к общественности. За счёт земщины, к слову сказать, народ победил польскую интервенцию и не развалилось Русское государство. А с судебником Русь стала первым государством, где защищались права любого человека, находящегося на территории России. В Англии такое право возникло только через сто лет.

Раньше, когда я размышлял над причинами Разинского бунта, я предполагал, что бунт случился по причине разноверия и церковного раскола. Сейчас ещё не было предпосылок этому. Казаки верили, кто во что горазд. Из памяти Стёпки я понимал, что среди казаков были и ногайцы, верившие в Бога по магометанским традициям, и башкиры, предпочитавшие буддизм, и русские — исповедовавшие христианство. Кстати, тем же собором, что принял судебник, категорически «рекомендовалось» осенять себя крёстным знамением «двуперстно». Категорически! Значит попытки навязать «греческие» каноны уже были. Опять, же «стяжатели» и «не стяжатели»… Внутри-церковные конфликты в Русской церкви существовали, но могли ли они перерасти в гражданскую войну? Вопрос.

Мне сильно не хотелось участвовать в сражениях. Да, чего греха таить… Боялся я… Как представлю, что в меня кто-то будет тыкать острой палкой и, чего доброго, рубить острой железякой, так дрожать и начинаю.

Времени позаниматься сабельным боем у меня было в обрез. Даже не именно «боем», а хотя бы просто подержать и покрутить кривую острую железку с ручкой, обмотанной кожей. Когда-то давно я пробовал заниматься «фланкировкой». Ну, как заниматься? Подсмотрел у казаков и давай мудрить. К чему-то приличному мои занятия не привели, так как я это дело вскоре забросил. Здесь вспомнил и попытался, однако сабелька оказалась и тяжёлой, и длинной для моего роста.

Да и чтобы заниматься чем-то «посторонним», кроме «хозяйства», надо было просыпаться очень рано. В струге под надзором чужих глаз не почудишь, а вечером, покрутившись, Стёпка заваливался друхнуть. Хотя и днём в струге тоже спал с охоткой. Стёпка вообще себя не особо «напрягал», кроме «принеси-подай» и просыпаться раньше установленного им срока не хотел. Вот я и придумал заниматься самосовершенствованием тогда, когда он спал.

Он пару раз просыпался в то время как я, завладев его телом, тренировал его, но Стёпка уже так ко мне привык, что, глянув на мои занятия, спокойно засыпал дальше.

Не особо разбираясь в методиках рукопашного боя и боя на холодном оружии, я и не выдумывал ничего, лишнего. Моей целью было — укрепить связки и сухожилия и подкачать специальные группы мышц.

Как и многие ребята моего времени, драться я учился на улице и не особо в ней преуспел. Потом, под «сраку лет» когда ходил в тренажёрный, или как тогда стали называть, фитнес зал, наблюдал за бывшими боксёрами и каратистами, вспоминавшими свою молодость, и повторял за ними движения. Смотрел видеоролики на эту тему. Тоже тогда ничему особому не научился, но кое-что понял. Вот это «кое-что» и пытался сейчас привить этому телу.

Я часто видел, как бывшие мастера разбивали себе локтевые суставы, работая на мешке с прежней силой. После того, как они в первый день радостно «отметелят» мешок, на второй и последующие дни, бинтовали себе локти и морщились от боли. Вот и я сейчас мог бы начать «хреначить» всё подряд кулаками и чем попало, и повредил бы себе суставы и связки.

«Тупо» отжимаясь на кулаках, я сначала развивал трицепсы. Приседая и прыгая на «скакалке», тренировал ноги. Вращая перед собой обычные палки, тренировал связки рук.

Мы (пацаны девяностых), естественно, были знакомы с таким предметом, как «нунчаки». У меня самого были и я неплохо ими владел. Брюса Ли, мы можно сказать, впитали с молоком матери. Вот их я и сделал себе сразу после отплытия из Царицына. А что там их делать? Прокрутил коловоротом, который оказался в струге среди плотницких инструментов, отверстия в найденных палках, которые я укоротил до размера от сгиба локтя до середины ладони, я связал их бечёвкой длинной в одну треть палки. Вот и всё дела.

Нунчаки я носил за своим кушаком за спиной, а во время вынужденного безделья на струге, делал ими упражнения возле борта.

Отец, Фрол и другие казаки удивились «игрушке».

— Ты гляди ка, Фрол, какую себе штуку Стёпка смастрячил! И для чего она тебе? — спросил отец.

— Руки развивать, — сказал я. — Слабые они у меня, саблю держать. Да и шестопёр если взять, то махну пару раз, да и всё. А так. Тоже, какое-никакое, а оружие.

— Ну, тоже скажешь, — оружие… Что-то вроде нашего кистеня. Но лёгкие палки. Кистень бы сделал.

— Мне достаточно, — упрямо сказал я. — Надо будет, сделаю и кистень. Кистень не перехватишь, а эти, смотри как можно.

Я, мы были на берегу и готовились к ночёвке после ужина, крутнул палки несколько раз, завёл свободную за спину и перехватил её левой рукой, ударив освободившейся палкой снизу. Потом ещё раз крутнув, перекинул через правую руку со спины, перехватил и снова ударил. Получилось эффектно и Тимофей крякнул одобрительно.

— Ну, для сшибки с безоружными — пойдёт, — махнул он рукой. — Доброе дело. Привыкай, ладно.

Нунчаки, на самом деле — отличный развивающий гимнастический инструмент. От него и по голове получить было очень даже можно. Ловкость, сустывы и связки рук они развивали отлично. Да и мышцы тела работали от поясницы до плечевого пояса. В конце концов, нунчаки и кистень, это, по сути, одно и то же. Но если заехать по голове стальным шаром, то мало точно не покажется. А палками я получал, поначалу, довольно часто.

К Астрахани мы шли на вёслах семнадцать дней. Ветер дул юго-восточный, а потому паруса мы не поднимали. За семнадцать тренировочных дней я научил Стёпку довольно прилично прыгать на скакалке, отжиматься на кулаках тридцать раз, крутить колесо, кувыркаться через одну и две руки, с упором и без и с прыжком в длину. Подкачал ему пресс, немного растянул «шпагат». Научил трём боксёрским ударам. Ну, скажем так… Познакомил с тремя ударами.

Эти удары Стёпке понравились, и я показал, как их можно было отрабатывать, сидя на «банке» в струге. А что? Вполне себе упражненьице. Заодно, научил разным «каратэковским» блокам и их связкам друг с другом и с переходом от блока к удару. Это я подсмотрел у какого-то бывшего каратэковского старого мастера. А что? Плевал я через третьи сутки безделья, на недоуменные взгляды гребцов, оборачивавшихся на меня то и дело, переглядывавшихся и между собой, и посмеивавшихся в усы.

— Да, насрать, — говорил я себе улыбаясь в ответ на взгляды и улыбки.

Кроме развития тела, во время сплава от Царицына до Астрахани, я занимался ушивкой своей одежды. Вернее, той одежды, что подобрал мне отец. У меня шили обе бабушки и элементарные понятия кроя, я имел. Первым делом я понашил себе внутренних карманов в штаны, куртки, которых у меня сейчас было аж три пары.

Мелкие предметы, например деньги, обычный люд носил за щекой, а более представительные, в мошне, привязанной к поясу, которую ещё по-персидски называли гаман,или гомон. В таких же мешочках носили и обереги. Их, обычно шили и вышивали жёны и невесты.

Мне в карманах носить было, в принципе, не чего, но вдруг, появится какая монетка? Что, мне её в рот совать? Бр-р-р… Даже представить мерзко.

Видя, как я ушиваю себе одежду под «фигуру», Тимофей только крутил головой, но ничего не говорил. И то… Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не надоедало. А то я было пристал к отцу, чтобы он рассказал про свои походы и войну с турками за крепость Азов и сидение в ней. А ещё про мою мать и моих персидских родственников.

Атаман был не разговорчив и косноязычен. Командовать мог и делал это с удовольствием, а «лясы точить», не любил.

Кроме ночных тренировок, которыми я, впрочем, не злоупотреблял. Телу нужно было отдохнуть и восстановиться. Где-то я читал, что во время сна, человеческий организм продолжает работать, восстанавливая то, что за день растратил. Мозг проводит ревизию внутренних органов и наполняет их нужными для восстановления веществами и клетками.

После тренировки я пытался почувствовать эти процессы, но ничего внутри себя я не ощущал. Всё было, как обычно. Мой разум был точно таким же, как и Стёпкин. Даже как-то странно, казалось мне. Я же не обычный разум, а вторичный… Сторонний, как бы. А ничего сверхъестественного не мог. Обидно даже. Хотя, вру…

Я же тогда, когда ввел себя молитвами в «транс», нашёл центры, отвечающие за слух, зрение, осязание и обоняние, которые научился отключать. Во-о-от. Значит, ещё не всё потеряно. Надо только пробовать. Но, молиться мне не хотелось. Тогда я просто изнемогал от чужих ощущений и взмолился от безысходности, а сейчас я чувствовал себя очень даже неплохо и напрягать ум не хотел.