Степан Разин

Глава 6

А вот меня, вдруг заинтересовала история про рождение Степана Разина от персидской жены Тимофея Разина. Вдруг эта история переросла в историю про персидскую княжну, которую Стенька Разин выбросил из струга? Или вдруг его оженили в Персии, а не поход это был. Женили на персидской княжне, потому, что рождён он был от княжны. По статусу, так сказать. Но что-то пошло не так и ему пришлось бежать из Персии, а по пути ограбить своего тестя — персидского шаха. Ведь говорят же, что жил в Персии Степан со своим отрядом долго и как сыр в масле катался. Так не живут простые наёмники. Наёмники воюют. Интересно…

Об этом думал я, приводя себя в порядок.

Во-первых я хорошенько вымылся, почистил и постриг свои ногти. Ну, как постриг? Обрезал кое-как ножом и обработал плоским камнем песчаника. Так как вещи мои остались в ногайском стойбище, мне нашли чьи-то. Казаки были разные по возрасту и комплекции. Были и не намного старше меня и такие же щуплые.

А шаровары подтягивались под самые подмышки и перевязывались кушаком, куском шелковой ткани, типа шали, которая сворачивалась в ленту шириной в ладонь. Рубаха пряталась в штаны, а сверху надевалась куртка или безрукавка. Нашлись для меня и красные сапоги и красная повязка, для волос вместо шапки или чалмы. Тимофей с Фролом и Иваном выглядели тоже, как настоящие богатые ( на мой взгляд) персы.

— Вы гляньте на нашего Стёпку! — увидев сына, восхитился Тимофей. — Настоящий персидский царевич. И стоит-то как⁈ Ногу отставил! Руки в боки!

Я развёл руки в стороны и прошёлся «Барыней», потом сделал «топотушки», отстукивая пятками по доскам причала и хлопая ладонями и себя по груди. А потом вскочил на согнутые пальцы носков и засеменил в «лезгинке».

— Ойся, ты ойся, ты меня не бойся, — запел я. — Я тебя не трону. Т ы не беспокойся.

Сапоги были кожаные, но на мягкой, гнущейся подошве, а потому держали и защищали пальцы хорошо.

— Эх, молодец. Настоящий джигит! Казак! — восхитился отец. — Молодец, что ушёл от ногайцев.

Отец с братьями были одеты в шаровары, спрятанные под длинную, почти до пят, разрезанную спереди, рубаху, по-персидски перепоясанную кушаком, у рубахи были разрезаны спереди до локтя и рукава. Под этой рубахой была ещё одна с узкими длинными рукавами, собранными в множество складок.

Меня удивило то, что все вещи были отлично по фигуре выкроенные и сшитые так, что казалось их строчили на швейной машинке двойным, а кое-где и тройным, швом.

На головах у родичей были надеты шапки с оторочкой из беличьего меха.

Тимофей тоже прошёлся раскинув руки в танце, отбивая пятками заданный мной ритм.

— Эх, малец-удалец! — сказал он, однако вдруг лицо его и глаза посерьёзнели и танец он остановил. — На разговор серьёзный идём. Можем и не вернуться. Казакам я указ дал. Ждут наших сигналов. Вы все молчите. Особенно ты, Стёпка. Что-то ты раздухарился у меня. Сей князь, видно, хитрая бестия, ежели его сюда воеводой назначили. Не наговорил ли ты чего лишнего, Стёпка?

— А что я ему мог сказать? Правды я ему не сказал. Сказал, что на службу к Персидскому шаху идём.

Сказал я и увидел, как Тимофей пытается схватить воздух ртом и не может вздохнуть.

— Ты! Ты, что наделал⁈ — наконец вымолвил атаман. — Зачем ты сказал по шаха? И откуда ты про это знаешь?

— Про что знаю? — «удивился» я. — Вы же вверх по Волге гулять собрались? Ты так сказал. А я правды не выдал. Отвёл им глаза.

— Тьфу! — в сердцах сплюнул Тимофей.

Иван рассмеялся. Фрол насупился, не зная, как реагировать. Он был немного туповат, а Иван разумом шустёр.

— И что сейчас говорить воеводе?

— А вы не на Волге гулять думали? — спросил я.

Стёпка, тот вообще ничего не соображал. Плохой из него был помощник в переговорах. Его бы в мои девяностые и заставить выжить. Да-а-а… А ведь мне тогда в девяносто пятом было, как и ему сейчас — тринадцать. Когда я осознал, что за «базар» могут и убить. По-настоящему убить, а не как в кино. Да-а-а… Вот, млять, времена были… Как я выжил, как я спасся?

— Скажи, как и я. Воевода тогда точно поймёт, что ты врёшь и подумает, что ты пойдёшь по Волге наверх.

— А как мы мимо Царицына пройдём? Зачем? Ежели нам наверх надо?

— А товар? Меха ты здесь, что ли продавать станешь? В Астрахани персидский базар.

Тимофей стукнул себя по лбу.

— Ай, да Стёпка! Ай да щучий сын!

— Ладно придумано, — покивал головой Иван. — А мы хотели с боем прорываться.

— Так, если бы его не поймали, и прорвались бы, — буркнул Фрол. — Как нож сквозь масло прошли бы. Они на этой переволоке нас не ждали.

— Зато потом, когда возвращались бы, нас и взяли.

— Нас ещё в Астрахани возьмут, — буркнул Фрол.

— И в Астрахани и тут…

— Там мы договорились и после откупились бы. Грамоту взяли бы на проезд до самой Москвы. Купеческую грамоту.

— Да, ну тебя, Фролка! — махнул на брата рукой Иван. — В гости купеческие выбиться не просто. Мы же казаки! Иное сословие! Я в купцы не пойду!

— А я бы пошёл, — вздохнул Фрол.

— Мы — ничьи, — оборвал сыновей Тимофей. — Вольность, она о двух концах палка. Неприкаянные мы, ребя. Как трава «перекати поле». Видели? Вот и мы такие… Всё! Ладно всё выходит. Пошли, послушаем, чем грозить воевода будет.

— А может и не грозить совсем? — пожал плечами я. — Чувствую, он чего-то хочет от тебя.

— Чего хочет? — удивился атаман.

— Не знаю, — пожал плечами я. — По его глазам было видно, что его что-то гложит.

— По глаза-а-а-м, — пренебрежительно повторил отец Стёпки. — Что-то гло-о-жит… С каких это пор ты стал так много болтать языком и так смело разглядывать глаза старших? Вот и на меня смотришь без боязни…

Я отвёл взгляд.

— Наверное после того, отец, когда три дня и три ночи шёл один по пустоши, полной степных волков и другой нечисти. После того, как ты меня продал ногайскому старшине, а я сбежал от него, убив охранника.

— Что⁈ Убил охранника? Сбежал? Убил? Кого ты убил?

Я спокойно пожал плечами.

— Того, кто стоял в секретном дозоре на переволоке.

Я смотрел на Тимофея с прищуром, ожидая его реакции и она грянула. Тимофей вдруг так «заржал», что кони, стоящие на берегу, шарахнулись в стороны и казаки, держащие их в поводу, едва не попадали.

— Ха-ха! А-ха-ха! О-хо-хо! У-хо-хо! — на разные лады хохотал Тимофей. — Стёпка убил ногайца! О-хо-хо! У-хо-хо! А-ха-ха!.

Атаман сгибался почти до самой земли, оперев руки в колени. Его словно рвало хохотом и потом он закашлялся и его, действительно, вырвало брагой.

— О-хо-хо! — стонал уже тише атаман, отплёвываясь и вытирая слёзы и жёлтую слюну. Наконец он вымученно выдохнул, вдохнул и снова выдохнул.

— О-о-о-х, уморил, — устало простонал он. — Значит, это ты кашу заварил в стойбище? Да-а-а… А ведь ногайцы поймут, кто это сделал.

— Может быть поймут, а может быть и нет. Но, разве кто докажет, что это я? Я убежал и всё. Никто не видел, как и когда. Скажем, когда был шум и крики, я испугался и убежал.

— Да, ну их! — махнул атаман рукой. — Убежал — значит молодец! Значит и впрямь — вырос уже. Убил — значит воин! Джигит! Фрол! Достань тот кинжал, что остался от матери его. Как раз ему станется!

Фрол забрался в струг и вскоре сошёл с него с тряпицей, которую передал отцу. Тимофей предал тряпицу Стёпке.

— Не урони в воду смотри! — предупредил отец. — Помнишь мать-то свою?

Я задумался, а Стёпка покрутив головой, взял шёлковую шаль с чем-то твёрдым внутри. От шали приятно и сильно пахло чем-то сладко-пряным.

— На берегу разверни! Или, ступай! — сказал Тимофей. — Пошли, ребята!

Стёпка, выйдя на берег, развернул шаль и ахнул, а я увидел богато украшенные рубинами ножны узкого кривого кинжала с длинной, загнутой в обратную сторону рукоятью. Стёпка прямо так, не вынимая его из ножен взялся за рукоять и приподнял ближе к лицу. Рубины сияли на закатном солнце каплями крови и у меня в глазах помутнело и голова, от кроваво-красных всполохов, закружилась.

— Эк, как сияют, — с некоторым, как мне показалось, сожалением в голосе произнёс Фрол.

— Ладно, пошли, — грубо скомандовал Тимофей. — Развезли тут тягомотину, словно бабы, мамки. Скоро смеркаться будет, а нам сигнал подавать. Кто его во тьме увидит?

— Ничто… Высоко ещё солнце, — успокоил Иван.

— Этот ещё разговорился! — всплеснул руками Тимофей. — батьку правит! Я вот вам выдам нагайки. Всем троим! Когда вернёмся!

Казаки вскочили на коней, а я на свою Муську, радостно встретившую меня, словно родного жеребёнка. По сравнению с аргамаками годовалая Муська выглядела словно пони, но она была настоящей лошадью ногайской породы, как и все другие казачьи кони. Очень удобные, между прочим, кони в перевозке их на стругах. Они сбивались гуртом и стояли на нижней палубе, как монолит.

Воевода встретил нас, стоя на «золотом крыльце». Сильно удивившись, увидев меня в богатом наряде и с торчащей из под кушака рукоятью кинжала, обнесённой россыпью мелких рубинов, он сделал непроизвольное движение ко мне, словно хотел разглядеть кинжал ближе. Однако воевода сделал вид, что просто шагнул навстречу гостям и сделал приглашающий жест руками.

— Он, точно, что-то от нас хочет, — подумал я, убеждаясь в своём наблюдении за мимикой князя. — Что-то он задумал…

— Я князь Горчаков Василий Андреевич, здешний воевода, — просто сказал князь.

— А боярин воевода Гагарин Иван Семёнович, здоров ли? — спросил атаман.

— Здоров-здоров, дай Бог. Может быть уже к Казани подплывает. Я как десятину назад у него воеводство принял. Кхе! Да, вы проходите!

— Нам, воевода, сигнал подать надо. Дозволь, мой Ивашка на башню сходит и помашет платком? Бо, палить начнут наши струги, без сигнала-то.

— Сигнал? — не удивился, а спросил воевода. — Пусть помашет. Распорядись, Фёдор Иванович, да проводи.

Сотник недовольно скривился и пошёл с крыльца, ведя за собой казака.

— Пока его нет, скажу, — вдруг тихо но внятно проговорил воевода. — Мне верные люди нужны на Волге, с которыми можно дела разбойные делать.

— О, как! — удивился Тимофей. — Зело разбойные?

— Зело богатые, — сказал воевода, поглядывая куда-то в сторону.

— Значит — зело разбойные. Почему к нам обратился?

— А к кому ещё? Ты — первый.

Он вдруг хмыкнул.

— Стёпка твой мне подсказал, что твоя фамилия переводится, как первый. Да и показал он, что с тобой можно дело иметь. Коль такого крутого казака вырастил, то сам ещё круче. А мне именно такие и нужны. Много тут ходят таких, что и побить не грех. Голландцы всякие, англичане.

— А царь? — хмыкнув спросил атаман.

— Не царь… Боярин Морозов с ними ладит. Ему денежки от голландцев идут. Вот и его казну тоже облегчить не грех.

— Голландские гости с пушками ходят…

— Так и у тебя пушки имеются. Или страшишься?

Атаман помолчал.

— Кто не страшиться, тот дурак, — сказал Тимофей. — Я поворую голландцев, а ты меня побьёшь за то.

— А ты воруй так, чтобы никто на тебя не сказал.

— Да, как такое возможно? — удивился атаман.

— Не оставляй следов, — пожал плечами Горчаков.

— Хм! Ты так смело говоришь о таком, кхм-кхм, первому встречному… Не боишься, что донесу?

Атаман глядел прямо в глаза Горчакову дерзновенно и от того, по спине Василия Андреевича побежали мурашки.

— Не уж-то я ошибся? — подумал он, но сказал. — А кто тебе поверит? Да и ежели б хотел донести, то не стал бы мне говорить. Ведь верно, Стёпка?

Я удивился обращению воеводы к Стёпке, а сам казачонок ещё более и снова впал в ступор.

— Чего молчишь? Или осуждаешь?

— Не судите, да не судимы будете! — сказал я словами из завета.

— Голландцы и англичане везут из Персии золото и вывозят его через османов, минуя Московские казённые посты. Так что, я не стану клятвопреступником. И, тем более, вы. Иноземцы переходят по Камышинскому переволоку в Медведицу, а по ней в Дон. На Дону их встречают ваши казаки и сопровождают до Азова или Кафы, в зависимости от наличия перед Азовом турецкого флота. Так что, упреждая твой вопрос, скажу, что на Дону вы их не возьмёте.

— Они точно везут золото? — спросил атаман.

— Морозов от них получает персидскими золотыми деньгами.

— Вот стервец! — мотнул головой атаман.

— И я говорю. Пошлина от голландцев копеечная, ведь товаром они персидским не торгуют, а в мошну Морозовскую громадные деньжищи идут. Он скоро всю Русь скупит, паразит.

— Забрать у вора — святое дело, — сказал я.

Атаман и воевода посмотрели на Стёпку.

— Я ещё ничего не решил, — нахмурившись, произнёс Тимофей. — Думать надо.

— Здесь думай. Выйдешь, не приняв решение, — нашего разговора не было. А теперь пошли за стол. Сотник идёт с твоим сыном. Фёдору Ивановичу ничего знать не надобно. Как оказалось, не большого ума он. А попросту — дурак. Точно, Степан?

— Тебе виднее, — пожал я плечами.

Отужинали мы хорошо. Больше всего мне понравились конфеты из сладкого, почти твёрдого желе, сваренного на рыбьем клее. В них были молотые грецкие орехи и цукаты. Очень вкусно с настоящим индийским чаем. Всё остальное, я тоже едал, но в очень малых количествах. Доедал скорее. Стол изобиловал мясом, рыбой, птицей, отварными кореньями, похожими на картофель, но не картофель. Клубни рогоза и какого-то степного растения, понял я из мыслей Стёпки.

Мы сначала сидели, а потом лежали на коврах и подушках. Взрослые пили вино, я пил различные ягодные морсы и компоты из сушёных фруктов. Они были варёные, а я с какого-то времени, сырую воду пить перестал. Спросив про напитки, какие из них варёные, я снова сильно удивил воеводу. От указал на компоты и морсы, и спросил: «Зачем тебе»? Я ответил, что «Не хочу продрыстаться» и они с атаманом долго смеялись. Но потом воевода то и дело поглядывал на меня, хотя разговаривал с Тимофеем.

Воевода много расспрашивал про житьё-бытьё на Дону, про походы за зипунами и про его персидскую жену.

Атаман много про неё не говорил. Сказал лишь, что привёз её из персидского набега, откуда вышел, практически, один с двумя сыновьями, которым тогда было почти столько же, как и мне сейчас. Он вынуждено оставил казачью ватагу, так как выкрал персиянку вопреки воле её отца. Кто был её отец, атаман не сказал. Сказал только, что его уже нет вживых.

Однако, воевода не удовлетворился таким ответом и хитро глядя в нетрезвые глаза Тимофея, с удивлением и восторгом в голосе спросил:

— Так ты украл дочь персидского шаха Сафи Первого и сделал ей сына?

— Нет. Сэм Мирза был ещё молод. И я не украл, — смутился атаман. — Она сама меня упросила бежать с ней. Не хотела выходить замуж за какого-то грузинского князя. Там в Грузии на каждой горе свой князь. Это она мне так сказала. Да и не спокойно было в Персии. То там, то тут вспыхивали восстания. Мы устали сражаться с ними. Казаки роптали.

— Так кого же ты увёз? — снова спросил воевода.

— Чтобы утвердить свою власть, Сафи уничтожил всех претендентов на свой трон, включая сыновей принцесс Сефевидов и сыновей Аббаса Великого, которые были ослеплены и, следовательно, не имели права править. Погибли многие высшие люди королевства. Он казнил сорок женщин из гарема. Убил великого визиря Мирзы Талеб-хана.

Атаман перевёл дух, подумал и решился.

— Его мать была дочерью Мирзы Бади-уз-Заман Сафави, одного из принцев. Она тогда была слишком мала, чтобы привлечь внимание шаха, вот мы и смогли уехать. Сейчас, год назад, Сафи умер. Говорят — много пил вина. Он и тогда пить не умел, но пил без меры. Его сын Абас, не станет преследовать меня. Там, наверное, никто и не знает, что я увёз Дилрас Бану Бегум. Потому мы и хотели наняться к Абасу и немного, кхе-кхе, поднабрать «зипунов».