Степан Разин

Глава 9

Иногда Стёпка просыпался, обычно к концу тренировок, и наблюдал за тем, что я вытворял с его телом. Преследуя корыстный интерес, я стал делать «заминку» из тех упражнений, чем начинал тренировку. И Стёпка постепенно разучил весь арсенал движений. Тогда я давал ему самому поуправлять своим телом по моей программе. Так и он вскоре втянулся в тренировочный процесс. Иногда, когда впереди появлялось препятствие, стругам приходилось устраивать стоянки и днём. Например, из-за скопления брёвен развалившейся «баржи». По Волге в Астрахань и дальше на Каспий сплавлялся лес, но не просто самоходом, или плотами, а здоровыми «дощанниками», сбитыми из этого самого «леса». Вот такой дощанник и развалился буквально у нас на глазах.

Стояли мы тогда у берега двое суток и я, усиленно занимался со Стёпкой. Категорический противник всякого чужеродного «дрыгоножества» типа каратэ, я был сторонником русского-народного стиля рукопашного боя. Который видел у кубанских и донских казаков ещё в детстве и молодости. Каратэковские стойки и удары, что руками, что ногами, я считал, базой и разминкой перед «нормальными» тренировками.

Интересно, что Стёпка некоторые «прихватки» воспринял, как родные, вспомнив казачий пляс, на раз и не два виденный им на «гульбищах». Казаки, тоже, видя, как я мучаю Стёпкино тело «выкрутасами», выходили в круг и выдавали свои «коленца». Получалось очень интересно и полезно. Русские танцы — та ещё спортивная гимнастика! Одна джигитовка чего стоит! Перекинь-ка на скаку своё тело в положение задом на перёд и обратно! А ведь казаки так сидя умудрялись отстреливаться из лука! Ногайская, как мне пояснили, техника.

Так что, мне было чем загрузить Стёпку, подчинявшегося мне безукоризненно и безропотно. Хорошо, что среди казаков не было христианского попа, а то бы он,наверное, обратился бы к нему с раскаянием в грехах и тогда меня, скорее всего, попытались бы изгнать. Хе-хе… Интересно, какими способами?

Писали, что один европейский экзерсист изгнал из одного несчастного более трёх тысяч бесов. Крепкий, видимо, ему попался «попаданец». Или тогда не были ещё знакомы с шизофренией? Хе-хе-хе… Знавал я одного такого, которому вдруг снесло крышу и он стал считать себя одновременно и Христом, прости Господи, и дьяволом, спаси и сохрани. И это к тому, что и человеком он себя считал. Помучался я тогда с ним, так как приходилось общаться по работе, а руководство проблемы не видело, до тех пор, пока он чуть не задушил мастера трубопроводного участка. Так ладно бы если бы за дело… Все бы поняли. Но просто так…

Положили гражданина в больничку. Там он тоже едва не задушил санитарку. Объяснял свои поступки тем, что бесы его, Христа, совращали и искушали[1]. Потом он вроде как вылечился и снова вернулся к нам на завод. Честно говоря, я опасался поворачиваться к нему спиной и он это чувствовал и посмеивался, утешая меня, что, дескать, всё прошло и он вполне здоров. Хе-хе… И вот я умер. Да-а-а…

А переселение душ в буддизме, которого придерживалось процентов десять казачьего воинства весьма приветствовалось. Правда, если бы Стёпка сказал, что в него что-то вселилось, его могли бы принять за воплощение Будды. А этого тоже нам со Стёпкой было совсем не нужно.

Правда Тимофей как-то подозрительно внимательно поглядывал на Стёпку, бросая, чаще всего, короткие взгляды, и поначалу расспрашивал, что со Стёпкой произошло, что он такой бойкий стал. Тот, паразит такой, не смог сделать «покерфейс» и, потупив глаза, сказал, что «ничего тятя». И этим зародил в отце ещё большие сомнения и подозрения. Знать бы какие? Однако, с тех пор Тимофей наблюдал за Стёпкиными упражнениями ещё внимательнее.

А потом, когда брёвна разобрали и струги снова поплыли вниз по реке, Тимофей вдруг пристал к Стёпке по поводу моих знаний библии. Однако тут я смело взял бразды правления на себя и бойко «открестился» от чего-то более существенного, чем отрывки притч и неполного собрания десяти заповедей. Почему неполного? Да потому, что не помнил я их все, ибо хоть и был крешён и ходил в церков, но причащался редко, ну и каялся в совершённых грехах, тоже, соответственно, редко, а потому и не знал их все десять, как «отче наш». Зато, «Отче наш», прочитал, и уже этим просто «убил» Тимофея.

— Ты откуда эту молитву знаешь? Не могла тебе твоя мать её читать. Она не была христианкой.

— А я знаю? — пожал плечами я. — Но она и читала. И фатиху[2] читала.

Тимофей нахмурился. Про «фатиху» — молитву из первой суры, я знал от мусульман, работавших на судоремонтном заводе и устраивавших намаз пять раз в день. Я даже почти что выучил её, прости Господи. Слушать одно и то же по несколько раз в день — так любой выучит. Стёпка тоже знал текст молитвы, но не то, как она называется.

Странно, что Тимофей вообще заинтересовался, кому молится Стёпка. История умалчивала, каким богам молился Тимофей, но про Степана я читал, что он ездил в паломничества на Соловки два раза: в пятьдесят втором голу и в шестьдесятпервом. Значит, к тому времени Степан Разин примет христианство. И может быть это произойдёт моими усилиями. Интересно…

— И, кстати, — подумал я, — может быть восстание Разина связано с отказом Соловецкого монастыря принять новые книги и новый богослужебный чин, переросшего в бунт?

Восстание соловецких монахов началось двадцать второго июня одна тысяча пятьсот шестьдесят восьмого года, когда на Соловки высадились стрелецкие войска под командованием стряпчего Игнатия Волохова. Отряд был встречен пушечными залпами и отступил. Началась осада, которая затянулась почти 8 лет. Так, может быть, Степан Разин шёл на Соловки, помочь монахам снять осаду? Хотя… Какая там осада? Стрельцы «дежурили» только в летние месяцы, а на зиму уходили по домам.

Но Степан Разин не мог этого знать. Я зачем-то думал и думал об этом, будучи уверенным, что уж я-то, точно никуда не пойду. Но в паломничество-то зачем Разин ходил? С Дона на север? Это более двух тысяч километров. Ради чего? Не уж-то проникся христианской верой? А потом патриаршие торговые караваны грабил. Никонианские? В отместку?

Придёт время и ведь спросят: «Ты чьих будешь? Веры какой? Сколькми персами крестишься?» Когда ещё дойдёт до патриархов, что можно объединить православие со старообрядцами в «единоверие». А до того? Правда, сейчас Стёпка ещё не христианин. И Тимофей сейчас молится Солнцу, Трояну, Велесу, Перуну, и единому Богу, читая ту же фатиху. Но не Христу.

А мне, что делать? Не переходить же в ислам официально. Не помешает ли это Стёпке, когда начнутся народные волнения? А ведь они начнутся. Хотя… Судя по этническому и конфессиональному «наполнению бунта», восставшие объединялись вокруг Степана именно потому, что он давал им волю, а именно освобождение от кабалы. Ведь Степан сжигал воевод и наместников вместе с их имуществом и домами, где хранились долговые расписки.

Он, действительно, давал людям землю, волю и полностью освобождал их от подати. Полностью! За такую жизнь можно и повоевать. Оттого шли и шли к нему люди. Только надо было сжечь Москву с её записями в поместных и разбойных приказах и изничтожить бояр. Всего-то…

Кстати… Первым восстание затеял совсем и не Разин, а некто Васька Ус, которого избрали атаманом для похода в Москву. Голодно было в шестьсот шестьдесят шестом году на Дону, вот и предложил Васька идти к Москве, чтобы просить назначения на царскую военную службу. Под его командованием тогда находилось 700—800 вооруженных голодных казаков.

От Воронежа в Москву были направлены казачьи представители, коим былоуказано вернуться на Дон, сидеть и не рыпаться. После того, как они вернулись к Воронежу, войско взбунтовалось и двинулось дальше на север, собирая всех беглых солдат, крестьян и холопов. Васька целенаправленно собирал народ на бунт, обещая платить по десять рублей и выдать коня и оружие. К концу июля у Уса было коло семи тысяч воинов, которые, грабя окрестности для прокорма, дошли до Тулы. Однако Ус был хитёр и разведав, что против него собрались большие отряды дворян во главе с Юрием Барятинским, увёл казачий отряд на Дон, оставив взбаламученных им простых людей на расправу.

Потом Ус с казаками примкнёт к вернувшемуся из Персидского похода Степану Разину и тогда начнётся настоящая гражданская война. Вот я и думал, что не Разин был инициатором бунта. Он только добыл на бунт средства.

С другой стороны, с высоты столетий ситуация и с расколом и с Разинским бунтом мне казались важными, но вредными событиями, не приведшими к положительному для России результату. В окружении многих врагов России быть бы единой и мощной, а она тратила людской ресурс на междоусобицу. Ведь бунты привели лишь к тому, что Россия потеряла сотни тысяч, а может и миллионы, своих граждан. А казаки в дальнейшем просто целенаправленно истреблялись и царскими правительствами, и революционным после одна тысяча девятьсот семнадцатого года. Никакой российской власти не нравилась «казачья вольница» и неподчинение.

А ведь первый царь из династии Романовых Михаил был поставлен на престол именно донскими казаками. Такая вот историческая несправедливость.

Мне, честно говоря, не нравилось быть казаком. Ведь казак, это кто? Вор, грабитель и убийца. Когда он ещё станет оседлым? У них и менталитет соответствующий, куражливый. Жили они по принципу: «украл, выпил, в тюрьму». Не дорожили они ни своей жизнью, ни богатством ими наворованным.

Читал я, как казаки после своего похода в Персию, ходили по Астрахани и сорили серебром и золотом. За Разиным и пошёл-то народ, потому что золота у него было «как у дурака махорки» и он одаривал им всех подряд. А когда про человека говорят, что у него чего-то «как у дурака махорки», имеют в виду, что он не понимает ценности этих вещей.

Не хотел я так жить. И у меня впереди было ещё аж двадцать пять лет жизни до «тех» событий. Порядочно, да? Вот только чем бы их занять? Эти двадцать пять лет? Эх! Мне бы пробраться, например, в воеводы, или какие другие управленцы, но об этом можно было только мечтать. Не записан род Разиных в «бархатных книгах», да и ни в каких книгах не записан. Не были донские казаки «реестровыми», а были на службе царёвой за хлеб, да за порох. Словно какие наёмники. На верхнем Доне даже посольство царское стояло, как в какой-то чужеземной стране.

— А лучше бы купцом заделаться, — мечтал я. — Им везде и кров, и почёт. Выкупил разрешение и торгуй себе год. Об этом надо подумать. С Тимофеем поговорить? Да мал Стёпка ещё. Фролка, вон, хотел бы в купцы податься. Может с ним «тему замутить»? Да, и он мал ещё купеческими делами заниматься.

Были, помнил Стёпка, у Тимофея братья, что жили в Воронеже. Но те братья, помнилось, какие-то беспутные и шебутные уродились. И занимались, не смотря не годы, не понятно чем. То в казаках они ходили, то в бурлаках. Это сильно било по репутации Тимофея, которого, время от времени, избирали то есаулом, то атаманом.

Однако пока мне оставалось только размышлять и мечтать о своём, дай Бог, будущем. Мечтать, тренироваться, да ум развивать, ибо нынешней меры весов и иных измерений ни я, ни Стёпка не знал. Все эти пуды, фунты, золотники, меры, кули, четверти, кадки… Чтобы торговать, надо в этом разбираться. А с другой стороны… Почему бы не сделать себе что-то вроде записной книжки, а в ней записать, сколько чего в чём. Помниться, пытался я разобраться в Русской системе мер и весов, но не преуспел. А таблица там получалась огромная.

Но ведь это же надо кого-то просить, чтобы рассказал. Чтобы он рассказал, а я записал. Так как память у меня была не компьютерная. Тут помню, тут не помню… Записывать надо однозначно. Куда записывать и чем? Вот вопрос… Значит надо сейчас озадачиться бумагой и карандашом. Хе-хе… Каким карандашом? Нет сейчас грифеля. Писать чернилами — это муторное занятие с гусиными перьями. Можно писать серебром, но его надо вставлять в какое-то приспособление. Не куском же серебра с палец толщиной выводить буквицы. Убьют, нахрен…

— О! — осенило меня. — Можно «держалку» сделать из веточки, в которой выбрать сердцевину и туда воткнуть серебряный «стерженёк». Хм! Неплохая идея!

Но, помнится, запись серебром не стирается. Она сначала имеет серо-голубой цвет, потом становится коричневой, и не стираемой. Хм! Как раз годится для таблицы мер и весов.

Кстати, можно поколдовать с цветными грифелями и мелками. Рисовать-то чем-то надо. Краски разводить? Так это целая процедура. А так… Мела я немного набрал. Найти любой цветной пигмент, растолочь мел, смешать с пигментом, развести водой, отформовать и высушить. Я уже сейчас иногда позволял себе рисовать на тареле. Очень удобный для рисования предмет.

Вспомнив про рисование, я вытащил из под палубных досок тарель и мел, для которого сшил специальный мешочек. Отец стоял у борта с очень выразительным лицом, прищуренными глазами вглядываясь вдаль, и я очень быстро набросал его полупрофиль. Тимофей, почувствовав на себе моё внимание, оглянулся.

— Всё балуешь? — спросил он беззлобно. — Что сейчас намалевал?

До этого я позволял себе рисовать лишь проплывающий мимо нас берег и деревья с кустами. Людей рисовать опасался. Слышал я про некое «табу» в изображении лиц.

— Тебя, тятя, — сказал я и развернул тарель изображением к атаману.

На эти слова обернулись Фрол и один из казаков, сидевших на вёслах.

— Матерь божья, — воскликнул Фрол, а казак присвистнул и осенил себя крестом.

— Ты, что творишь? — возмутился атаман.

— Как живой, — произнёс испуганно Фрол.

— Я и так живой! — буркнул Тимофей. — А ну, дай ка.

Я неуверенно передал «портрет» отцу. Мел — это даже не карандаш, но эскиз получился удачным.

— Надо же! — мотнул головой атаман. — Ты как додумался нарисовать батьку? Ты знаешь, что сие — есть колдовство? Сюда сейчас все шайтаны слетятся.

Меня удивило, что Тимофей Разин говорил эти слова улыбаясь.

— Просто, ты так ладно стоял. Так… Одухотворённо смотрел…

— Кхм! — кашлянул Тимофей. — Одухотворённо.

Он что-то очень тихо забормотал по-персидски. Фрол закрыл уши руками и отвернулся.

— Всё! — выдохнул с облегчением Тимофей. — Теперь не страшно.

— Что ты сделал? — спросил я.

— Теперь никто не сможет использовать «это», чтобы навредить мне, — ответил атаман.

— Очень похоже, да? — громко спросил он Фрола.

Тот, отнял ладони от ушей и кивнул, почти с ужасом глядя на меня.

— Никогда не малюй меня, — сказал он. — Я не могу колдовать, как батька.

— А я говорю тебе, учись.

— Не хочу! — твёрдо сказал и нахмурился Фрол.

— Дурак ты, — скривился Тимофей. — Никакое это не колдовство. Это то, что ведали наши пращуры.

Потом отец обратился ко мне.

— А парсуну сию ты смоешь, но только той водой, что я тебя дам. Вот встанем вечерять и смоешь. Ладно?

— Ладно, — согласился я.

[1] Эта история, в действительности имела место, и на автора произвела сильнейшее потрясение. Оттого автор вставляет её в свои произведения к месту и не к месту.

[2] Фатиха — открывающая молитва в исламе.