Степан Разин

Глава 20

Пока мы с царевичем упражнялись в рисовании, перейдя от симметрии к понятиям объём и перспектива, прошло два часа, и перед окнами избы послышался скрип полозьев и знакомые голоса. Голос Морозова спросил:

— Эта изба⁈

— Так точно! — подтвердил по «уставному» перс, оставшийся, по моему распоряжению, перед баней «бдить».

Я вышел. На приподнятое над землёй, на высоту подклети, крыльцо.

— Заходите, гости дорогие, — махнул я обеими руками в направлении двери, что для меня срубили выше человеческого роста.

Тут я в этих острожных избушках, лоб несколько раз зашиб, и, со злости, приказал плотникам сделать дверные проёмы высотой в два метра. Что за глупости, делать низкие дверные проёмы?

На высоту проёмов государь сразу обратил внимание.

— Ты гляди, Иваныч, какие у него двери⁈ Широкие, высокие… Впору на лошади въехать.

— Да-а-а…

Все вошли.

— Чем это вы тут занимаетесь? — спросил царь, не удивляясь, что за столом сидит царевич, словно был уверен, что я его отведу к себе и чем-нибудь займу.

— Смотри, тятя, какой я кувшин нарисовал.

Царевич взял со стола картинку и развернул её «лицом» к отцу.

— Ух, ты! — удивился и восхитился царь. — Похож.

— А вот яблоко! — воодушевился Алексей.

— Ты, гляди! — обратился царь к Морозову. — Похоже!

С яблоком мы возились долго и я там много поправил. Да и как по-другому? Мне нужно было «зацепить» царевича. Заинтересовать. И, кажется, мне это удалось.

Потом я показал гостям рисунки «острова» в разных ракурсах и даже с видом сверху, уже, именно, как острова. То есть, так, как помнил его я. Была такая картинка-стенд на входе в музейный комплекс.

На картинке был изображена крепость, состоящая из одноэтажных зданий, поставленных прямоугольником. Линия, проведённая от западных ворота к восточным делила крепость на хозяйственную «левую» и дворцовую «правую» части. В дворцовой части, кроме крепостных стен, и, собственно, дворца, был нарисован сад, клумбы.

— Хм! — произнёс Морозов. — Ещё один дворец? А на что его содержать? Знаешь, сколько требуется средств, содержать Кремлёвский дворец?

— Сколько? — спросил я.

— Тысяча рублей в год! — с вызовом произнёс боярин Морозов.

— Да? — удивился я и покрутил головой. — Много во дворце нахлебников

— Дворец большой. Тут-то маленький. Хотя, охрана всё равно нужна. Ты хотел тут сотню казаков держать? Наша цена — по полтине в год, это пятьдесят рублей. И они сами себя обслужат и обеспечат. Крепость и всё хозяйство казаки построю на свои деньги, что останутся от беспошлинной торговли. Здесь всё время будет сторожить свежая сотня. Меняться станут, как караван из Персии придёт. Как тебе такое дело?

Я разговаривал с Морозовым, потому, что это он говорил со мной про казаков в Измайловском городище. Государь сейчас просто стоял и молча разглядывал Измайловский остров.

— Хм! Пятьдесят рублей — не деньги для казны. А сотня не занятых промыслом воинов,готовых в любой час отбить нападение на Москву бунтовщиков, — дорогого стоят. Верно мыслю, государь Михаил Фёдорович?

— Цена разумная, только о беспошлинной торговле с Персией он сказал. Сие опасно. Пусть тогда в казну продают с малой ценой. А то, что останется, купцам.

— А какой тогда смысл в отсутствии пошлин? — спросил я, если ты цену низкую просишь? То на то и получится. Нет выгоды, а выгоды нет, не зачем везти в Москву. Проще продать в Астрахани. Проедят караванщики больше, чем заработаем.

— Хм! Разумен отрок! — сказал с изумлением в голосе и мотнул головой Морозов. — Цену на товар ломать не станем. Сразу отпишем в указе. Всё одно, такая купецкая грамота на год даётся.

— Не-е-е, — покрутил я головой. — Не годится. Если договариваться, то сразу лет на десять. Какой казакам резон строить здесь крепость за свои деньги, если казна вдруг не даст добро на торговлю? Мы же о вашей выгоде сейчас говорим, а где наша выгода? Жизнь у крестьян становится всё хуже и хуже. Кто-то бежит, а кто не хочет бежать — бунтуют. Недовольных много. Казаки могут не только кремлёвского бунта ждать, а и в других городах и весях струнить бунтовщиков.

— Опричное войско? — спросил вдруг, подняв от картинки голову, царь.

Он смотрел на меня настороженно, но с интересом.

— Хм. Опричное войско! — сказал Морозов. — Но есть ли вера вашим казакам? Погуляли они по Руси во времена безвластия. Не начнут ли и сейчас гулять?

— Ну… Гуляли другие. Этих отбирать станем тщательно и из тех, что не хотят оседать. Казаков, которым не нужно хозяйство. Как только казак задумается о хозяйстве — это не казак, а баба.

— Хм! — улыбнулся царь. — Не уж-то сам надумал?

— Куда мне? Наш атаман так говорит. Отец мой, — соврал я. — Вот тех, что здесь набрали себе жён, больше не берём, хотят оседлости — пусть едут в Кабарду и там окраины боронят. Тут останутся служить вольные казаки, а значит — молодёжь. Как-то так…

— Сотни для такого дела мало, — вздохнув и перекрестившись, сказал Морозов. — А пригревать здесь тысячу, опасно. Сами могут взбунтоваться.

— Так, кто угодно может взбунтоваться, — скривился я. — Хоть стрельцы ваши. Сам же говорил надысь. Тут, как я думаю, то, что казаки пришлые и станут меняться, это не даст им «снюхаться» с вашими смутьянами. Ну и выгода… Ежели будет выгода — будет и служба, и дружба.

— Разумен, — покачал головой царь. — Ох и разумен! Скажи, Бориска⁈

— Скажу, Мишка! Весьма сей отрок разумен! — ответствовал Салтыков, и они рассмеялись.

Салтыков был братом государя и во времена царствования патриарха Филарета — в тысяча шестьсот двадцать третьем году — был сослан в Галич за то, что оговорил первую невесту Михаила — Марию Хлопову, обозвав болезной. После смерти Филарета в тридцать третьем году царь Михаил Фёдорович вернул Салтыковых в Москву и приблизил. Это я вдруг вспомнил.

— Тысяча? — спросил царь Морозова.

Тот пожал плечами, но промолчал.

— Не нужна тебе пока тысяча сабель. Их здесь трудно удержать в повиновении. Мы так наладим трафик, что караваны станут приплывать в Москву каждый месяц. Только надо правильные корабли для них собрать и пушками оснастить. Чтобы не боялись воров и ушкуйников. Позволишь попробовать, государь?

— Корабль построить? — удивился царь и посмотрел на Морозова.

— Просим мы голландцев корабль построить, — сказал тот. — Мастеров ждём уже два года.

— Позволь тут маленький построить? По другим канонам. Как в Персии строят. Для царевича твоего Алёшки игрушкой будет. Из липы быстро соберём. Тут я у селян много липы заготовлено на ложки-поварёшки, а мы из них корабль построим. Какая им разница, что зимой робить? Ложки, или корабль?

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Салтыков. — А он мне нравится, твой крестник, Борис Иванович!

— А вот ты мне нет, — подумал я, и скользнул взглядом чуть выше глаз Салтыкова, без эмоций, не улыбаясь, остановившись на Морозове.

— Мне нравится, то, что он придумал, — сказал Михаил Фёдорович. — Только с персидскими товарами надо думать. Товар товару рознь. Что они привезут?

— Что персы возят, то и они привезут, — пожал плечами Салтыков.

— Поставить хочу конский завод. Для себя. Аргамаков завезти да случить со здешними. Разрешишь ли, государь?

— Пастбищ тут нет и покосы маловаты. Думали мы о том, да, Борис Иванович. Мыслили хозяйство дворцовое построить. Чтобы Дворцовую казну пополнять. Стол в основном. Да людей не можем собрать.

— И деньги, — пробурчал Морозов.

— Дайте нам торговлю с персами, и мы построим тут то, что будет любо для твоей казны, государь. На реке построим запруды, шлюзы, мельницы для помола муки, пилки досок. Из тех досок станем собирать корабли.

— Мельницу для пилки досок? — заинтересовался Морозов. — Как у немцев?

Он обернулся к царю.

— Помнишь, я сказывал тебе про такую?

Царь кивнул.

— А ты можешь?

— Я видел такие.

— И собрать сможешь?

— Попробую, — скромно пожал плечами я, делая всё, чтобы мне отдали Измайлово хотя бы лет на пять.

— Пусть его, а, государь? Мы тут такое хозяйство заведём. И крестьян сгоним. Дадим семена. Пусть тут лес валят, пилят, корабли строят, растят хлеба и гречу. Всё, как мы хотели.

— Казаки пахать не станут, — предупредил я. — Строить крепость будут. Пахать, сеять — нет.

— И не заставляет никто, — отмахнулся Морозов. — Сказано же: «крестьян пригоним». Надо! Надо, государь, ловить беглых бессрочно. Вон, хоть на том же Дону… Сколько там беглых⁈

— Не отдадут беглых казаки, — покрутил головой я. — С Дона выдачи нет!

— А у нас и сил нет, чтобы ту выдачу и розыск беглых требовать, — сказал Салтыков. — Вон, если только казакам поручить?

Я задумался? А что? Беглый беглому — рознь. Кого-то и за душегубство ловят. Организовать «охотников за головами»? Тоже ведь… Что охраняешь, то и имеешь. Знать кто в розыске, найти, взять и к себе спрятать так, чтобы другие не нашли.

— А что? Дело дельное предлагает Борис Михайлович, — сказал я. — И сие дело должно быть тайным. Никто знать не должен, что казаки ищут беглых. А за поимку чтобы плотили.

— Тайным? А что? Дело говорит паря! — сказал Салтыков.

Мне вспомнилось, что Измайловской усадьбой управлял Тайный приказ[1], учреждённый царём Алексеем Михайловичем. При личном участии Алексея Михайловича канцелярия «путного ключника» следила за тем, чтобы «царская мысль и дела исполнялися все по его хотению, а бояре б и думные люди ни о чём не ведали»[2].

— Думские бояре все одно прознают про тайный приказ и так развопяться, что света белого не взвидим, — проговорил Михаил Фёдорович.

— С малого надо начать, — сказал я. — Раз мы сговариваемся о службе, то сей сговор станет тайным. Подписанный, он станет храниться не в посольском приказе, а у государя. Туда же я стану отсылать отчёты о проделанной работе: сколько и чего построено, сколько собрали и съели жита…

— Ему сколько лет? — спросил Салтыков Морозова.

— Четырнадцать стукнуло месяц назад, — сказал боярин.

— Уже писаться в новики можно, — задумался Салтыков. — Грамотей, значит? Жито он, значит, считать станет! Ишь ты! Сможешь писать-то по-нашему?

— Пишу кое-как. Да ничего, Алексей научит. Я его виды писать-рисовать научу, а он меня русскому письму обучит. Я его виды писать-рисовать научу, а он меня русскому письму обучит. У нас ещё и считать не чего. Пока стану учитывать свои расходы, что в наше дело вкладывать стану.

— Наше дело? — удивился царь. — Какое это: «Наше дело»? Тут только моё дело может быть!

— Не скажи, государь, — покрутив головой проговорил я. — Тебе лучше заключить договор с казаками, как с иноземцами. Как ты с голландцами подписывал, или немцами. Зато ежели что случись, обидим ли кого, мы не твои подданные, а иноземцы. Кто такие? Были, но ушли в украину. С них и спрос, а не с тебя. Так с боярами легче будет ладить. Запишем меня и русским, и персидским именем. Запутаем так думных-то. Да и списывать деньги из казны на нужды наёмников, легче, чем на своих воинов. Свои всё стерпят, а наёмники могут обидеться.

Все трое взрослых и Алексей смотрели на меня выпучив глаза и молчали наверное минуты две, от того, как я смолк. Потом откашлялся царь, а за ним и Морозов с Салтыковым.

— Ох и наворотил твой крёстный сынок, Борис Иванович. Ох и наворотил. За три дня не объедешь. Я понял едва-ли всё, но то, что понял, — мне по нраву. Правильно. Не хочу, чтобы думные бояре знали про мои дела всё! Не верю я им! Доказала смута, что верить никому нельзя. Особенно ближним. Наёмникам ещё так-сяк верить можно, если платишь, а ближний круг предаёт сразу, если почует свою выгоду.

— Так-то оно так, но кто возглавит тайный приказ? — спросил Салтыков. — Не уж-то, — он?

— А почему бы и не возглавить. Сам придумал, пусть сам и двигает дело. Тем паче, что он этих делов навыдумывал изрядно. Вот пусть и пишет. Как немцы-голландцы говорят? Э-э-э… Слово всё забываю… Прожект? Да! Прожект! Пусть напишет свой прожект и нам покажет! А мы втроём станем наблюдателями прожекта.

— Тогда следует сделать два соглашения. Одно явное с наёмными казаками, а другое — тайное. По явному согласию мы выделяем из казны деньги на нужды наёмного войска, а по другому, доверяем казакам много царских пожеланий.

— Ха! А про Никиту Романова-Юрьева-то мы и забыли! — вдруг стукнул себя по лбу Салтыков.

— Ничего не забыли, — скривился Морозов. — Идёт он лесом, прости государь, этот Никита Иванович.

— Зачем, лесом, — спросил я. — Давайте я выкуплю у него эту землю, а когда будет надо, продам в казну.

— Никитка бездетен, — задумчиво произнёс Морозов. — Когда преставится, даром земли в казну отойдут.

— Ха! Сейчас он бездетен, а завтра женится и родит сына. Правильно говорит Стёпка, сейчас выкупать землю надо. И продаст он земли-то эти, кому не попадя, лишь бы тебе, государь, навредить. А то возьмёт и монастырю отдарит. Зело вреден Никитка, вс мы это знаем, и зол на тебя, государь.

— Да-а-а… Чужому он земли-то продаст. Да не всякий купит, зная, что ты, государь, на них глаз положил. Да и цена у них кусачая, у этих земель. Не любому по мошне.

[1] Приказ тайных дел учреждён в 1655 году Алексеем Михайловичем и был, с одной стороны, личной канцелярией царя, с другой — учреждением, в которое передавались дела из прочих приказов по указу царя. Ему был подчинён Дворцовый приказ. Был упразднён по смерти Алексея Михайловича. Данный приказ не был подчинен Боярской думе, и все вопросы решались в обход её мнения. Приказ осуществлял верховный надзор в сферах дипломатических отношений, а также управления и судопроизводства (приказного и воеводского). В 1663 в подчинение приказа был передан Хлебный приказ, отвечавший за обработку государевой пашни и обеспечивавший московский гарнизон стрелецкого войска т. н. хлебным жалованьем. С того же времени приказ тайных дел управлял рядом царских сёл.

[2] С тысяча шестьсот шестьдесят четвёртого и до конца девяностых годов XVII века путным ключником (менеджером, по современному) Измайлово был Устин Фёдорович Зеленой. Он пользовался таким уважением, что сам царь обращался к нему за советами.

К 1676 году под управлением Зеленого работали 70 служителей — помощники, подключники, старосты, целовальники и прочие. Съездной двор Устина Зеленого находился на острове, к его деревянным хоромам вела широкая дорога через двое подъездных ворот. Площадь перед его домом была одним из главных мест местной жизни — прямо на ней заключали сделки, совершали расчёты и платили налоги. Также сохранились свидетельства, что уже в зрелом возрасте Петр I обедал в личном доме Устина Зеленого и «по особому относился к старому приказному служителю».