О Галуппи[34], Бальдассаро, очень горестно узнать!
Но чтоб не понять вас, нужно слух и зренье потерять;
И хотя я вас и понял, очень грустно понимать.
Ваша музыка приходит, – что же вы в ней принесли?
Что в Венеции торговцы жили точно короли,
Где Сан-Марко стал, где дожи море звать женой могли?
Да, там вместо улиц море, и над ним дугою стал
Шейлоков тот мост с домами, где справляют карнавал.
Англии не покидал я, но как будто все видал.
Молодежь там веселилась – море теплое и май?
Бал с полуночи, а утром: "Музыка, еще играй!"?
Да уславливались: – "Завтра будет то же, так и знай!"?
Дамы были вот такие: круглы щеки, красен рот,
Личико ее на шее колокольчиком цветет
Над великолепной грудью, что склонить чело зовет?
Так любезно было, право: оборвать им речь не жаль,
Он поигрывает шпагой, а она теребит шаль,
Вы ж играете токкаты, и торжествен ваш рояль!
Эти жалобные терцы слышали они от вас?
Говорили эти паузы, разрешенья: "Смерти час!"?
Септимы жалели: "Или жизнь еще цветет для нас?"
"Счастлив был ты?" – "Да". – "Еще ты счастлив?" –
"Да. Ты разве нет?"
"Поцелуй!" – "А на мильонном оборвать – был мой совет?"
Настоянье доминанты требует себе ответ!
И октава отвечает. Хвалят вас, благодарят:
"Вот Галуппи! Вот так звуки! Может он на всякий лад!
Если мастер заиграет, я всегда замолкнуть рад!"
А потом вас покидали для веселий. А в свой день –
Доблесть, что гроша не стоит, жизнь, что кончилась
как тень, –
Смерть туда их уводила, где бессолнечная сень.
Но когда сажусь подумать, как на верный путь ступил,
Торжествую над природой, что секрет ее открыл,
Холод ваших нот приходит – и лишаюсь всяких сил.
Да, вы как сверчок загробный там, где дом сгорел дотла.
"Прах и пепел! Все Венеция расточила, чем жила.
Правда, что душа бессмертна… если здесь душа была.
Ваша, например; вы физик, изучили путь планет,
Вы любитель-математик; душу манит знанья свет.
Мотыльки боятся смерти, вы же не умрете, – нет!
А Венеция лишь цветеньем оказалась хороша.
Жатва вся ее – земная: смехом радости дыша,
Кончили они лобзанье, – уцелела ли душа?
Прах и пепел!" – вы твердите, и неотвратим удар.
Дамы милые, что с ними, и куда исчез пожар
Их кудрей над пышной грудью? Зябну, чувствую, что стар.
1855
Перевод Т. Левита