Суккубы

ГЛАВА ВТОРАЯ

Они никогда не приходили к нему сюда. Они могли бы, он знал, если бы захотели, но не было причин. Он всё ещё мог видеть их в своём разуме и во сне; они всегда ему снились: их набухшие совершенные груди, их красивые тела, блестевшие от пота и лунного света, их неземные лица. Они были как наркотики, которые он принимал, вызывающие эйфорию, сильнодействующие без пощады. В своих снах он помнил, как съёжился перед ними в обещании плоти. Пять лет назад они вовсе не были снами.

Телефон звонил и звонил.

«Никого нет дома», — подумал он и повесил трубку.

Он извлёк свой четвертак и десять центов и стал ждать.

— Поторопись, — пожаловался Дюк. — Я соскучился по пинг-понгу.

— Ещё несколько минут, — прохрипел Эрик. — Пожалуйста.

Дюк пожал плечами.

— Это будет кое-чего стоить тебе, фея.

«Да», — подумал он.

— Хорошо. Пять минут?

Дюк ухмыльнулся.

Эрику Тарпу уже было всё равно. Он делал то, что должен был делать. «Резиновая Рамада», — так называли это место сотрудники. Это была государственная психиатрическая больница. Его заперли, забыли, но это было хорошо, не так ли? Мир забыл о нём сейчас, спустя пять лет. Но так было и у НИХ.

Они никогда не могли контролировать его так же хорошо, как и других. Им не нужны были люди, которых они не могли контролировать. Дети были прикрытием; Эрик ничего из этого не делал. Он, конечно же, хоронил их и похищал некоторых людей. Но он не убивал этих младенцев.

Дюк был другой историей; он был сумасшедшим. В отличие от шизоаффективных или бредовых психотиков. Ему было просто на всё плевать, это был подлый придурок. Синдром Ганзера, так это называлось, его место было в тюрьме, а не здесь. В суде он выдумал историю о том, как инопланетяне из созвездия Орион общались через передатчик, имплантированный в одну из его пломб.

— В этом был замешан дантист, — сказал он судье. — Это они заставили меня сделать это.

Он изнасиловал шестнадцатилетнюю девушку и отрезал ей руки.

— Они сказали, что им нужно оружие, — сообщил присяжным Дюк. — Но так и не сказали, зачем. Просто сказали принести им оружие.

Его признали невиновным по причине клинической невменяемости. В таком состоянии Дюк никогда больше не выйдет на свободу.

Но Эрик тоже. Они позаботились об этом.

Эрик знал, что они делают. Когда-то он был одним из них. Бригореккан. Копатель.

«Я должен дозвониться», — подумал он.

— Не торопись, тебе всё равно уже придётся сделать ЭТО дважды, — сообщил ему Дюк.

Здесь было четыре класса пациентов. Класс с особыми мерами предосторожности, класс I, класс II и класс III. Класс с особыми мерами предосторожности был ограничен комнатой для наблюдения. Там были в основном аутисты и самоубийцы. В комнате всё время находились два специалиста, и большинство содержантов оставались связанными либо в надкроватных сетках Posey, либо в смирительных рубашках Bard Parker. Класс I не мог покинуть здание А, главное крыло; их мир был спальней и комнатой отдыха. Но класс II должен был жить в здании B, и ему разрешалось есть в столовой. Класс II также наслаждался роскошью экскурсий под присмотром, волейболом на свежем воздухе и полным блужданием по зданиям от B до E. Они могли пойти в регистратуру, рядом с которой была библиотека и музыкальный уголок, а также автомат с закусками — при условии, что они были в сопровождении лаборанта или пациента класса III.

На прошлой неделе Эрик прошёл проверку совета директоров на получение статуса класса II. А Дюк уже почти год был классом III.

Они вдвоём заключили сделку.

Ещё одна роскошь статуса более высокого класса заключалась в том, что вы могли пользоваться телефоном-автоматом в приёмной в любое время с девяти утра до десяти вечера. Сделка Дюка заключалась в следующем: он воспользуется своей привилегией сопроводителя класса III, чтобы отвести Эрика к телефону-автомату, а также даст ему мелочь на звонки. У Дюка был дядя, который каждый месяц присылал ему деньги и сигареты. В автомате пациенты классов II и III могли купить всё, что хотели: сэндвичи для микроволновки, шоколадные батончики, Coca-Cola. Магнитометр Diebold на входе предотвратит попадание в общежитие любых острых металлических предметов, таких, например, как крышки от бутылок.

— Итак, вот в чём дело, — предложил Дюк. — Один поход к телефону и тридцать пять центов за отсос.

Первые несколько раз были ужасны, но Эрик заставил себя привыкнуть. У него были деньги на свободе, но некому было принести их ему. Как ещё он мог зарабатывать деньги здесь? Несколько раз Дюк отказывался платить.

— Нет, пока ты не поймёшь, как это делать правильно, фея. Держи губы над зубами.

В конце концов, Эрик научился «делать правильно».

— Просто потому, что я позволил тебе это сделать, — однажды подтвердил Дюк, — я не хочу, чтобы ты думал, что я какой-то педик. Ну… Нет. Я думаю обо всех своих цыпочках, которых я трахал, пока ты сосёшь мне.

Дюк был тем, кого врачи называли «сценическим социопатом с однополярными гиперэротическими наклонностями». Он хвастался сексуальными преступлениями своего прошлого. Он изнасиловал десятки девушек, в основном «барных деревенщин и наркоманок», как он их называл.

— Убил многих из них тоже.

— Почему? — спросил Эрик своим надломившимся голосом.

— Ах, что за вопросы, фея? Вот дерьмо! Убить их — лучшая часть. Ничего страшного, если ты их убьёшь, — он расхохотался. — Однажды я подобрал эту худенькую белокурую сучку. Я посадил её на заднее сиденье своего фургона, понимаешь, и я выбил из неё всё дерьмо. Боже, она была так обдолбана наркотиками, что не понимала, что происходит; я мог бы засунуть баранью ногу ей в задницу. В любом случае, когда я уже собирался кончить, я снёс ей затылок своим Ruger Redhawk.

— Это отвратительно, чувак, — ответил Эрик. — Ты чёртов монстр.

— Смотрите, кто заговорил! — ответил Дюк. — Ты убил кучу младенцев и называешь меня монстром? Дело в том, сука, что мы все внутри монстры.

Было почти смешно, как он это сказал. Эрик знал некоторых людей, которые внутри тоже были монстрами…

«Пожалуйста, будь дома», — молился он.

Мелочь попала в слот. Он затаил дыхание, когда набирал номер.

— Сегодня ночью для моей сучки будет большой подарочек, — сказал Дюк и рассмеялся.

Телефон звонил.

«Пожалуйста, будь дома».

И снова звонил.

«Иисус, пожалуйста».

Через двадцать гудков он повесил трубку. Он достал четвертак и десять центов.

— Кому ты вообще звонишь?

«Судьбе», — подумал он.

— Кое-кому.

Дюк усмехнулся.

— Да мне всё равно.

— Послушай, Дюк, мне нужно с тобой кое о чём поговорить.

— Чёрт возьми, фея. Сейчас нет времени. Начинается пинг-понг, а тебе нужно ещё кое о чём позаботиться в первую очередь.

— Это важно, чувак. Речь идёт о подрядчиках по газонам.

— Что за чертовщина?

— Люди, которые косят траву. Они выходят каждый день со своими косилками и убирают территорию больницы. Они паркуются прямо у…

— Хватит болтать, педик, — Дюк подтолкнул его к коридору. — Ты просто пытаешься заморочить мне голову, чтобы я забыл про отсос.

Они вышли от регистратуры и по проходу направились к зданию Б. Было уже темно. Над деревьями Эрик мог видеть луну.

«Почти весна», — понял он.

Луна была розовой.

Они снова вошли в палату после того, как прошли через металлодетектор и сдали монеты в пластиковое ведро.

— Никакого пинг-понга сегодня вечером, Дюк? — спросил один из работников.

Дюк был чемпионом.

— Я буду позже. Сначала надо помочиться.

Но Эрик уже шёл по коридору.

— Как твой глаз? — спросил Джефф.

Джефф был сумасшедшим наркоманом.

— Мой глаз? — Эрик хмыкнул в ответ.

— Да, вчера я видел, как он свисает из гнезда. Я боялся, что твой мозг может вытечь через дырку.

И он должен был находиться вместе с этими людьми.

— О, верно. Теперь всё в порядке. Я просто вставил его обратно.

— Хорошо, хорошо, — сказал Джефф и удалился.

Медсестра Уолш набирала шприц с хлорпромазином в медпункте, в то время как кучка здоровенных медбратьев указывала четырьмя пальцами на Кристофера, гидрофоба. «Четыре балла» были ещё одной риторикой психиатрической больницы. «Мы дадим тебе четыре балла, если ты не будешь сотрудничать», — был вежливый способ сказать: «Эти головорезы пригвоздят тебя к грёбаному полу, если ты не перестанешь вести себя как мудак». «Технологическая медицинская помощь» применялась, когда пациент «физически сопротивлялся химической терапии».

В комнате отдыха несколько человек валялись на диване. Десять лет антипсихотиков выведут из себя любого. Они заставляли Эрика принимать только лёгкие трициклические препараты, никаких тяжёлых веществ, таких как стелазин или проликсин. «Зомби-таблетки», — называли их между собой. Многим из пациентов, находившихся под сильным воздействием наркотиков, приходилось принимать большие дозы когентина в сочетании с психотропными препаратами, чтобы компенсировать сопутствующую дискинезию.

Он вошёл в сортир, в кабинку. Туалет психбольницы всегда можно было отличить от обычного: на дверях кабин никогда не было замков, а граффити принимало разнообразные обороты. «Уберите хлорпромазин», — написал кто-то. «Бог украл мой мозг, но Он не может его использовать», и в том же духе.

Эрик сел и стал ждать. Он пытался сконцентрироваться на своём плане, на подрядчиках по газону, на начальнике, но идеи продолжали ускользать. Иногда он не мог правильно думать.

Но он всегда мог помнить.

Их.

Их гладкие тела, грудь и ноги — всё безупречно. То, что они сделали с ним, и то, что они заставили его сделать.

«Кровь. Плоть. Ты плоть нашего духа, Эрик. Покорми нас».

Они поглотили его, не так ли? С их поцелуями и их чревами?

— Они, — прошептал он.

Он всё ещё мог ясно видеть их, как будто они стояли перед ним.

Но никто из них не стоял перед ним сейчас. Это была не полуночная роща в день святого солнцестояния — это была туалетная кабинка психиатрической больницы. Ничего этого не было; предвестники исчезли.

Теперь перед ним стоял Дюк. Ухмыляющийся. Толстый. Звук расстёгивающейся молнии, хотя и знакомый, заставил Эрика вздрогнуть.

— Сделай это хорошо, фея, иначе больше не будет телефонных звонков…

Позже Эрик сидел в своей комнате. На самом деле это были камеры, но они называли их комнатами. Они называли палату «отделением», а наркотики — «лекарствами». Они называли спасение «побегом». У них были названия для всего. Наручники были «ограничителями». Дрочить считалось «аутоэротической манипуляцией», а драть глотку — «вокализацией».

Стальная сетка над его окном была «барьером безопасности». В окно он мог видеть луну, и луна была розовой.

Из гостиной доносился шум пинг-понга. Кто-то играл на пианино. Телевидение ревело всякую чушь.

Эрик что-то чертил в своём блокноте. Они, конечно, не называли это рисованием. Они называли это «эрготерапией». Он неплохо рисовал, был левшой. Он читал, что левши в три раза более склонны к творчеству. Они также были в три раза более склонны к психическим заболеваниям. Что-то про перевёрнутые полушария мозга и увеличенное мозолистое тело, что бы это ни было. Он нарисовал луну и фигуры, смотрящие на неё. Он прорисовал их тела до мельчайших деталей. Но что он никогда не мог заставить себя нарисовать, так это их лица.

Не то чтобы он не помнил их лиц, он помнил.

Вокруг наброска он нарисовал глиф.

«Ночное зеркало», — подумал он. Сколько раз он заглядывал туда и видел самые невыразимые вещи?

«Боже мой», — подумал он, но за этой мыслью он был уверен, что слышит их тёплый, тягучий смех, похожий на взмах крыльев, на крик в каньоне.

Он посмотрел на луну. Луна была розовой.

Под рисунками, совершенно бессознательно, он нацарапал одно слово:

Лилок.