Светская дурь

Квартира Саманты, Ислингтон

Саманта подняла голову и посмотрела на него снизу, мимо его расстегнутой ширинки, рубашки навыпуск, галстука набекрень, прямо в его странно угрюмое и неулыбчивое лицо. Она уже замечала, что, кончив, мужчины зачастую выглядят так. Они могли бы хотя бы попытаться выглядеть так, словно им хорошо. Питер опирался спиной о входную дверь; Саманта стояла на коленях на коврике. Она поднялась на ноги, приблизила свое лицо с крепко сжатыми губами к его лицу. И затем, с потрясающей неторопливостью, проглотила.

Питер вздохнул. Анджела редко глотала. Даже во времена, когда они еще предавались таким экзотическим упражнениям, как оральный секс, она никогда не любила глотать. Питер понятия не имел, почему ему так нравилось, что Саманта делает это, но это было так, и на мгновение его удовлетворенная плоть дернулась и выстрелила последним всплеском истинного удовольствия. И затем, почти так же мгновенно, накатило чувство вины.

Устраивать такое… с девушкой в два раза младше себя. Если бы Анджела и девочки узнали… Он всегда испытывал чувство стыда после того, как они с Самантой заканчивали.

Нужно с этим завязывать.

И всё же… отказаться, отказаться от такого неподдельно восхитительного сексуального приключения. Как он сможет простить себя? Мужчина – сексуальное животное, или, по крайней мере, эта сторона была первая, а социальный план появился позднее. Несомненно, это и положило начало неприятностям. Когда-нибудь Питер состарится, поседеет и встретит неминуемую смерть. Разве не скажет он, оглянувшись назад, в свою молодость: «Ты от этого отказался? Ты лишил себя возможности получать полное удовлетворение с молодой самкой в расцвете сил из-за чувства вины! Разве львы испытывают чувство вины? А тигры? Нет! И ты не должен. Ты мужчина! Самец. Ты имеешь право на секс».

Питер часто разыгрывал этот спор с самим собой, и ненадолго его отпускало, пока реальность снова не настигала его. Нужно с этим завязывать.

Хотя Питеру нужно было возвращаться в парламент, чтобы участвовать в дебатах с председателем партии, он позволил Саманте убедить себя не мчаться туда сразу же, после безумного момента оргазма.

Ей был не чужд романтизм, и она жаждала спокойствия и любви. Как она объяснила, она была не из тех девушек, которые встают на колени, едва оказавшись в своей квартире, чтобы на коврике под дверью взять в ротик своего парня. На самом деле, по словам Саманты, в прошлом ее молодые люди были счастливы, если вообще получали это. Эти слова удивили Питера, потому что он привык видеть в Саманте очень сильное и напористое сексуальное существо, и ему в голову не приходило, что некоторые вещи могут быть ей чужды.

– Я только с тобой с ума схожу, – уверяла она Питера, когда они лежали обнявшись, и затем, после долгой, задумчивой паузы, она добавила: – Как ты думаешь, может, ты мне так нравишься из-за того, что я потеряла отца совсем маленькой девочкой?

Возможно, не самый лестный вопрос, который можно задать своему взрослому любовнику.

– Нет, наверное, это из-за моей чертовской привлекательности и невероятной сексуальной энергии.

– И это тоже, конечно. Это само собой разумеется.

– В политике ничего само собой не разумеется и повторяется много-много раз.

– Это не политика, Питер. Это наша совместная жизнь.

И снова горящий огонь сексуальной силы и профессиональной удачи, что озарил Питера с тех пор, как началось его почти одновременное политическое и сексуальное перерождение, слегка дрогнул. Совместная жизнь? Неудобная фраза.

– Мы должны собираться, – сказал он. – Мне нужно быть в палате.

Но Саманта не хотела собираться.

– Мне было одиннадцать, когда он умер.

– Да? Представляю, как это было ужасно. – Что тут еще скажешь?

– У него был рак, но они с мамой смогли скрывать это от меня почти до самого конца. Ты знаешь, что последующие пять лет, до моего шестнадцатилетия, я писала ему стихотворения каждый божий день? Каждый день я просыпалась пораньше, думая о нем, и садилась за стихотворение, в нем обязательно было одиннадцать строк, по строке за каждый год, что он был в моей жизни.

Питер покосился на часы. Не то чтобы его не интересовала жизнь Саманты, но встречей с председателем партии нельзя было пренебрегать. Но Саманта если и заметила нетерпение Питера, то не обратила внимания.

– Иногда я из-за этого опаздывала в школу. Я уверена, что все стихи были очень похожи. А как же иначе? Но я всегда пыталась, каждый раз, почувствовать его любовь и его смерть остро, по-новому. В общем, это не имело значения, потому что каждое утро в одиннадцать часов я уничтожала свое творение. Я уходила с урока или бросала то. что делала, пряталась, сжигала его и посылала поцелуи его лицу, которое видела в пламени. Я думала, что дым несет мою любовь и мою грусть в рай, где папа прочитает то, что я написала.

Питер впервые увидел, как Саманта плачет.

– Наконец моя мама заставила меня сходить к психиатру. У нее не было выбора, я стала жертвой наваждения. Я даже и не пыталась «отпускать» боль. Женщина, к которой я ходила, была очень хорошей и очень помогла мне. Медленно, но верно мы разорвали мою зависимость от памяти об отце. Я перестала каждый день писать стихи, начала разговаривать с мальчиками, но время от времени, с тех самых пор, раз в неделю или, может быть, в две я всё же делаю то же самое – не обязательно одиннадцать строк, мой психиатр излечила меня от этого, – но всё же я пишу папе и посылаю мои мысли с дымом в рай…

Теперь слезы катились по ее лицу градом, и Питер так растрогался, что тоже чуть не заплакал.

Затем лицо Саманты изменилось. Несмотря на мокрые слезы, на нем заиграла радостная улыбка.

– Но только не сейчас, Питер. С того дня, как я встретила тебя, я не написала ему ни единого слова.

Саманта нежно поцеловала Питера в губы. Ее рука скользнула в его брюки. Теплые губы ласкали его шею. Но Питеру Педжету больше не хотелось секса, и не только вопрос времени отвлекал его. Его пугала сила эмоций Саманты.

Это просто шок – запрыгнуть в постель к беззаботной молодой секс-бомбе и вдруг оказаться в руках сложной и неуравновешенной личности. Саманта ворвалась в его жизнь нагой и свободной. Теперь, кажется, подоспел ее багаж