Светская дурь

Задворки театра «Астория», Сохо-Сквер

На Саттон-роу, прямо за углом, где застряла машина Томми, разыгрывалась другая сцена. Питер Педжет показывал маленькой группе членов парламента, в том числе министру внутренних дел, задворки различных концертных залов Лондона. Благодаря своим архитектурным особенностям эти зоны за сценами стали одним из основных мест притяжения для любителей героина и представителей смежных родов занятий, таких как проституция, сутенерство, пребывание в отключке, ссанье на стены, драки и смерть. Если у человека нет дома и он – безнадежный наркоман, ему довольно трудно найти достаточно укромное место, чтобы удовлетворить свои потребности. Туалеты в заведениях фастфуда, которые раньше использовались как «ширяльные конторы», теперь зачастую снабжены голубыми лампочками, чтобы вены нельзя было увидеть. А вот задворки концертных залов так и остались совершенно бесхозными. Казалось, за них никто не отвечает и мейнстрим жизни огибает их, протекая по гламурным улицам. Обычно эти маленькие служебные двери в театрально-концертные залы выходят в переулки, полуразрушенные стены которых выручают в чрезвычайных обстоятельствах, а огромные мусорные баки зачастую предоставляют дополнительное укрытие. Единственные, кого можно здесь встретить, – не преодолевшие никотиновой зависимости актеры, которым больше нельзя предаваться пагубной привычке в гримерках. Это делает такие места особенно привлекательными для тех, кому не приходится выбирать, где и как отдыхать. Конечно, туалет в «Бургер-Кинге» будет поудобнее, но все же здесь лучше, чем просто у реки под вонючим, протекающим мостом.

Если бы зрители дневных прогонов заново поставленных социальных пьес Айкборна или счастливо перенесенных на временную сцену спектаклей театра «Альмейда» (пока сам он закрыт на ремонт) обладали рентгеновским зрением и видели, что происходит позади актеров, за задней стеной театра, они бы, скорее всего, лицезрели реальную драму людей, которые, спустив штаны до лодыжек и задрав рубашки до пояса, тычут грязными иглами в свои гениталии. Загляни сюда Хогарт из пропахших джином переулков восемнадцатого века, его бы вряд ли что здесь удивило.

Именно для того, чтобы увидеть непоучительное и негламурное ответвление театральной жизни Вест-Энда, Питер Педжет провел свою маленькую экскурсию от служебного входа в театр «Доминион» через Сент-Джайлз-сёркус и по Саттон-роу на задворки «Астории». Затем он намеревался провести своих собратьев по парламенту к «Аполло» на Шефтсбери-авеню, где древняя кирпичная кладка настолько пропиталась мочой, что актеры отказывались занимать гримерные на первом этаже из-за вони.

К сожалению, Питер не предусмотрел «тайную» тусовку Томми Хансена. Пока они стояли и разговаривали с героинщиком по имени Роберт, ищущим уединения в вырубленной в стене нише, рядом с ними уже собралась половина подростков Лондона, а также все до единого продавцы с Оксфорд-стрит, которые, закончив работу, ломились вперед, чтобы хоть одним глазком взглянуть на Томми.

Разговор начал угасать, когда Питера и его коллег притерли поближе к грязному наркоману. Было уже доподлинно установлено, что Роберт стал бы ходить туда, где можно пользоваться чистыми иглами и избавляться от них с полной социальной ответственностью, если бы такое заведение было создано советом Вестминстера, и больше обсуждать было нечего. Странно, но в этот момент Роберт действительно чувствовал себя немного социально ответственным. По-своему он был хозяином, и теперь его гости, однозначно выказав желание удалиться, оказались в затруднительном положении. Это напоминало ужасный момент завершения вечеринки, когда такси всё не едут, несмотря на непрерывные телефонные звонки, а хозяин и гости сидят, глядя друг на друга поверх пустых кофейных чашек, и мечтают, чтобы вечер наконец закончился.

– Извини, что так вышло, чувак. Обычно в это время дня здесь довольно тихо, – сказал Роберт.

– Ничего страшного, – ответил Питер. – Здесь ужасно многолюдно, не так ли? Боюсь, будут пострадавшие.

Приливы и отливы толпы придвигали всех четырех членов парламента ближе и ближе к Роберту, заполняя все свободное пространство. Очень скоро Питер с ужасом обнаружил, что ему пришлось прижаться к этому грязному человеку. Питер был выше, так что его нос находился вблизи сальных, тусклых волос Роберта. Он пытался справиться с тошнотой. Вонь мочи, пота, жира и старого тряпья, исходящая от наркомана, была выше его разумения. Дискомфорт Питера усиливался тем фактом, что Роберт начал дергаться.

– Слушай, чувак, у меня тут проблема, слышь?

Питер смотрел в пространство над головой Роберта. Он не мог ответить.

– Та «ширяльная контора», которую ты хочешь построить, еще ведь не построена, прикинь?

И снова Питер смог только простонать в ответ.

– Именно поэтому я пришел сюда ширнуться…

Пауза.

– Но дело в том, что я не ширнулся, потому что вы пришли и начали трепаться… Ну а кому хочется ширяться во время трепа? Так что я подумал, что потерплю, ну, ты знаешь, перетопчусь, буду контролировать свое желание, пока вы не выясните все, что нужно. А потом вы уйдете, и я вмажусь…

Питер и его коллеги начали понимать, что сейчас произойдет, хотя и молились, чтобы они ошибались.

– Но вы ведь не ушли, так? Потому что вас всех тут прижали. В смысле – раньше такого никогда не было, чтобы писюхи забили каждую щель. Это очень, очень необычно. Но дело в том, что меня уже начинает ломать… Так вот, я веду к тому, что надеюсь, вы не сочтете меня, ну, там, невежливым, или недалеким, или типа того, но я собираюсь кольнуть герыча себе в болт.

Вот так фактологические изыскания обернулись получением огромного количества непредусмотренной и нежеланной информации. Несмотря на жуткую тесноту, Роберт извивался и изгибался, пока ему не удалось залезть в карман и вытащить все необходимое, чтобы приготовить укол: кусок фольги, зажигалку и щепотку грязно-коричневого порошка.

– Не сочтете за труд подержать фольгу, пока я буду готовить? У меня просто нет возможности присесть на корточки и сделать это на земле.

– Боюсь, я этого не могу сделать.

– Почему нет?

– Потому что я парламентарий и мне не пристало делать такое.

– А-а.

Коллеги Питера были с ним согласны, хотя либеральный демократ, перед тем как отказаться, чуть-чуть замешкался. Вынужденный действовать самостоятельно, Роберт зажал фольгу между губ, одновременно одной рукой насыпая на нее коричневый порошок, а другой держа под ней зажигалку. Вскоре фольга стала ярко-красного цвета и, очевидно, обжигала губы Роберта, но в силу своей настоятельной потребности и повышенного, как у всех наркоманов, болевого порога Роберт даже не поморщился. Питер уже жалел, что не набрался храбрости помочь ему. Это было бы мощным политическим жестом, но сейчас он решил не вмешиваться. Роберт очень осторожно вынул маленький кусок фольги с жидкостью изо рта. Фольга прикипела к его нижней губе, он потянул сильнее, оставив закопченный маленький кусок фольги на губе. Затем, с сосредоточенностью хирурга, оперирующего головной мозг, он достал из кармана шприц и, пользуясь только одной рукой, погрузил острие иглы в жидкость и набрал ее в цилиндр большим пальцем. Выпустив воздух из шприца и одновременно стараясь не потерять ни капли его драгоценного содержимого, Роберт опустил руку и, расстегнув пуговицы на ширинке своих грязных камуфляжных штанов, достал откуда-то из темного закутка член.

И вдруг произошло нечто совершенно ужасное, что до самой смерти будет преследовать Питера в ночных кошмарах и от чего он никогда не сможет освободиться.

Он услышал вопль. Исходящий от трех девочек-подростков, прижатых к парламентариям и в полнейшем ступоре наблюдавших за тем, как этот пришелец с Марса, окруженный четырьмя вроде как банковскими служащими, готовит героин. Они прекрасно понимали, что он делает, и втайне гордились своей продвинутостью. Они знали о наркотиках всё. Героин не был для них чем-то особенным; они знали всего его клички и называли его герычем или коричневым порошком. Конечно, они знали, что сами никогда не будут его принимать, но о плохих девчонках, девчонках, которые «ширялись», в школе всегда ходили сплетни. Да, эти девочки, как и все их ровесники, чувствовали себя в вопросе наркотиков как рыба в воде. Они хихикали, когда их важные учителя путались, пытаясь объяснить им то, что они и так уже знали… Но сейчас настал момент истины. Завидев, куда Роберт решил уколоться, девочки вдруг потеряли хладнокровие и мигом лишились приятного чувства продвинутости. Вид грязного, покрытого толстыми венами, кривого и немного шишковатого пениса Роберта и яростно поблескивающей, приближающейся к нему иглы привели в полнейший ужас этих не-таких-как-им-казалось-крутых девочек, и они одновременно издали общий, невольный, пронзительный вопль.

Три девочки-подростка, заоравшие разом и абсолютно в унисон, – это большой шум.

Роберт подскочил. Ну, не столько подскочил, сколько дернулся. Для прыжка пространства не было, если учесть, что он был прижат к четырем членам межпартийного контрольного комитета из палаты общин, но было достаточно места для резкого сдвига, для рывка, для того, чтобы рука Роберта дернулась и погрузила иглу, которая была у него в руке, на добрых полтора дюйма в бедро Питера Педжета.