Танские новеллы

ЮАНЬ ЧЖЭНЬ ПОВЕСТЬ ОБ ИН-ИН[211]

В годы «Чжэньюань»[212] жил некий студент[213] по фамилии Чжан. Это был человек мягкий, с утонченной душой; обладатель элегантной и красивой внешности; нравственные устои его были твердые и строгие: всего, что противоречило бы правилам достойного поведения, он чуждался.

Когда друзья Чжана устраивали прогулку и попойки, случалось и ему участвовать в них, но в то время, как другие шумели и буйно веселились, словно боясь упустить случай, Чжан только делал вид, что развлекается со всеми, на самом же деле никогда не забывался, как остальные. Так и получилось, что он достиг двадцати трех лет и никогда еще не был близок с женщинами. Знавшие об этом допытывались у него, в чем же причина. Чжан в свое оправдание отвечал им:

— Вот, скажем, Дэн Ту-цзы[214], он ведь не то, чтобы по-настоящему любил женскую красоту, а просто-напросто был развратным человеком. Я же искренне люблю женскую красоту, но мне еще не случалось встретиться с такой, которая сумела бы покорить мое сердце. Как бы мне объяснить вам это? Попадись мне исключительная красавица, я бы никогда не отказался сохранить к ней привязанность в своем сердце. Из этого можете заключить, что я не из тех, кто легко забывает сердечные чувства.

И те, кто спрашивал его, удовлетворялись этим объяснением.

Как-то Чжан поехал в город Пу. В Десяти с чем-то ли к востоку от Пу находился буддийский монастырь, носивший название обители Всеобщего спасения; Чжан остановился там[215]. Случилось так, что в это время некая вдова по фамилии Цуй, возвращаясь в Чанъань, проезжала через Пу и остановилась в том же монастыре. Госпожа Цуй происходила из рода Чжэн. Мать Чжана тоже была из рода Чжэн. Проследив родство, выяснили, что вдова Цуй приходится Чжану теткой по женской линии.

В том году в Пу умер[216] полководец Хун Чжэнь[217]. Его помощник, некий Дин Вэнь-я, плохо обращался с воинами. Воспользовавшись похоронами полководца как удобным моментом для мятежа, воины подняли бунт и начали жестоко грабить жителей Пу.

Семья Цуй путешествовала в сопровождении большого количества слуг и везла с собой множество ценных вещей. Оказавшись проездом в чужом месте, путешественники дрожали от страха, не зная, к кому обратиться за помощью.

Еще до этого Чжан был в приятельских отношениях с друзьями командира войск в Пу. Через них он попросил, чтобы его родственникам дали надежную охрану, и, таким образом, беспорядки не коснулись их.

Дней десять спустя в Пу прибыл неподкупный уполномоченный императора Ду Цюэ и привез императорский указ, предписывающий ему взять в свое ведение все военные дела. Ду Цюэ издал приказ по войскам, и порядок был восстановлен.

Госпожа Цуй была бесконечно благодарна Чжану за оказанное благодеяние; она приготовила угощение, приняла юношу в среднем зале[218] и обратилась к нему:

— Я, ваша тетка, одинокая вдова, вопреки долгу супружеской верности пережившая своего мужа, осталась с малыми детьми на руках. К несчастью, я попала в страшный водоворот военного бунта и, конечно, никак не могла бы спастись; тем, что я, мой маленький сын и юная дочь остались живы, мы все обязаны вам. Разве можно такую услугу сравнить с обычным одолжением! Сейчас я позову моих детей, чтобы они засвидетельствовали свое уважение вам, их старшему брату и благодетелю, и хоть в какой-то мере поблагодарили вас за милость к ним!

Она позвала сына Хуань-лина, милого, славного мальчика лет десяти. Затем позвала дочь:

— Выйди и поклонись твоему старшему брату, он спас тебе жизнь.

Прошло некоторое время, и тогда только Ин-ин, не выходя из-за перегородки, попросила извинить ее, ссылаясь на нездоровье. Мать сердито сказала:

— Твой старший брат Чжан спас тебя. Если бы не он, тебя бы похитили. Как же ты можешь отказываться выйти к нему, боясь того, что тебя осудит людская молва[219]!

Немного погодя Ин-ин вышла, скромная, в будничном платье, без всяких украшений; волосы не были закручены в прическу, брови нахмурены, румяна со щек сошли. Лицо ее было прекрасно, прелесть ее волновала сердце. Пораженный Чжан приветствовал ее. Так как Ин-ин вышла по принуждению, то, сев рядом с матерью, она устремила вперед остановившийся взор и выглядела такой расстроенной, что казалось вот-вот упадет без чувств. Чжан спросил сколько ей лет. Мать ответила:

— Она родилась в седьмом месяце пятого года правления нынешнего императора[220], так что сейчас ей семнадцать лет[221].

Чжан старался понемногу вовлечь Ин-ин в разговор, но девушка молчала. Так и кончилось это первое знакомство.

С этого времени совершенно покоренный ею Чжан все думал о том, как бы дать ей понять о своих чувствах, но не имел возможности сделать это.

Служанку семьи Цуй звали Хун-нян. Когда никого кругом не было, Чжан не раз здоровался с ней и, наконец, улучил случай излить ей свою печаль. Ошеломленная служанка от смущения лишилась дара речи и убежала. Чжан уже пожалел о том, что сделал. На следующий день служанка опять пришла. Чжан чувствовал себя неловко и, извинившись перед ней, больше уже не заговаривал о том, что волновало его. Но служанка сама сказала ему:

— Ваши слова, сударь, я не посмела передать барышне и не решусь повторить их никому другому. Но ведь ваше родство с семьей Цуй установлено совершенно точно. Так почему бы вам не воспользоваться этим счастливым обстоятельством и не посвататься?

Чжан ответил на это:

— С детства у меня не было стремления к сближению с женщинами; даже когда я находился в компании молодых кутил, и то никогда не заглядывался на женщин. До последнего времени я избегал этого; но тут при первой же встрече я почти не мог владеть собой. В последние дни, когда я иду — забываю, где остановиться, когда ем — забываю насытиться. Боюсь что не смогу и дня прожить. Если же устроить свадьбу через сваху, то обмен брачными подарками и именами[222] займет месяца три, и к тому времени я утоплюсь с тоски и мои останки придется искать по лавкам, торгующим сушеной рыбой. Зачем же ты даешь мне такой совет!

На это служанка ответила:

— Защитой барышни служат ее целомудрие и сдержанная осторожность; даже те, к кому она относится с почтением, не смеют оскорбить ее неподходящим словом, советы же простой служанки очень трудно заставить ее выслушать. Но она искусно сочиняет стихи и постоянно повторяет их нараспев, печально устремив вдаль скорбный и горящий взор. Попробуйте, сударь, смутить ее покой чувствительными стихами. Если не это, то другого способа я не вижу.

Чжан очень обрадовался; тут же написал два станса «Весенних строф»[223] и отдал их Хун-нян.

В тот же вечер служанка снова пришла к Чжану и вручила ему изящный листок тонкой бумаги, сказав при этом:

— Барышня велела передать вам.

На листке были написаны стихи:

Чжану показалось, что он понял, что этим хотела сказать Ин-ин. В этот вечер было четырнадцатое число второго месяца. К востоку от помещения, занимаемого семьей Цуй, росло абрикосовое дерево, по которому можно было забраться на стену.

И вот вечером пятнадцатого числа Чжан влез на дерево и перескочил через стену. Когда он подошел к западному флигелю, то оказалось, что дверь была приоткрыта. Хун-нян спала на своей постели. Чжан разбудил ее.

— Зачем вы пришли сюда? — спросила в испуге Хун-нян.

Тут Чжан обманул ее:

— Письмо твоей барышни приглашало меня. Пойди, скажи ей, что я здесь.

Чжан, и радуясь, и волнуясь, надеялся, что непременно добьется успеха. И вот вошла Ин-ин; она была строго одета, лицо было полно достоинства. Она обратилась к Чжану с суровой отповедью:

— Благодеяние, оказанное старшим братом, спасшим нашу семью, конечно; огромно! Поэтому-то моя добрая матушка и доверила вам своих детей и заставила нас выразить вам свою признательность лично. Зачем же вы прибегли к услугам бессовестной служанки и прислали мне непристойные стихи? Вы начали с того, что проявили благородство, защищая нашу семью от надругательства, а кончаете тем, что сами наносите мне оскорбление. Это значит надругательство заменить позором. Какая между ними разница? По правде сказать, я хотела было скрыть посланные вами стихи, но прикрывать безнравственность неправильно. Показать их матери значило бы причинить неприятность человеку, сделавшему нам добро, — и это нехорошо. Я собиралась послать ответ вам через служанку, но побоялась, что она не сможет передать моих истинных мыслей. Хотела прибегнуть к коротенькому письму, чтобы изложить все, но опять-таки побоялась, что вы будете колебаться; поэтому я и написала эти грубые, рискованные стихи, чтобы заставить вас непременно придти. Я стыжусь того, что мне пришлось поступить так неприлично; но единственно, чего я хотела, — это, чтобы вы сдерживали себя приличиями и не позволяли себе распущенности.

Сказав это, Ин-ин повернулась и ушла. Чжан долго стоял в растерянности. Наконец он перелез через забор и ушел, потеряв всякую надежду.

Прошло несколько дней. Как-то вечером Чжан в одиночестве спал на веранде; внезапно кто-то разбудил его. Вскочил в испуге, оказалось — Хун-нян. Держа одной рукой подушку и перекинув сложенное одеяло на другую руку, она слегка коснулась плеча Чжана и сказала:

— Идет, идет! Чего же вы спите?!

Положила подушку рядом с подушкой Чжана, накинула одеяло поверх его одеяла и ушла. Чжан, протирая глаза, сел и принял приличную, строгую позу; долгое время ему казалось, что это сон, и все же он настороженно сидел и ждал.

Но вот пришла Ин-ин, поддерживаемая служанкой. Она подошла, обаятельно застенчивая, обворожительно прекрасная, такая хрупкая, словно у нее не было сил двигаться, совсем не похожая на ту сурово-торжественную, какой была в прошлый раз.

Это был вечер восемнадцатого числа. Косые лучи луны, сияющие как хрусталь, освещали половину постели. Чжану, охваченному неописуемым восторгом, казалось, что его посетила небесная фея, а не простая смертная. Вскоре ударил колокол в монастыре — наступил рассвет. Хун-нян торопила Ин-ин с уходом, и та тихо заплакала и медленно пошла, поддерживаемая под руки Хун-нян, так и не сказав ни слова за всю ночь. Чжан поднялся, когда стало светло, и спросил себя в сомнении: «Не сон ли это?». Когда совсем рассвело, он заметил пудру у себя на плече; аромат духов еще оставался у него на одежде, а слезы ее, блиставшие как жемчужины, все еще были видны на постели.

После этого больше десяти дней от нее не было никаких вестей. И вот однажды Чжан принялся сочинять стихи из тридцати строк на тему «Встретил небесную фею». Не успел еще закончить, как вдруг пришла Хун-нян, и он вручил ей стихи, чтобы она передала их Ин-ин. С этих пор Ин-ин снова стала принимать его. Утром тайком уходил от нее, вечером тайно входил к ней; почти целый месяц наслаждались они счастьем в западном флигеле, о котором ранее уже шла речь. Когда Чжан спрашивал, как относится к этому ее мать, Ин-ин отвечала:

— Мне все равно! Я уже не могу ничего поделать! — и выражала желание прекратить разговор на эту тему.

В скором времени Чжан собрался ехать в Чанъань; перед отъездом он предупредил об этом Ин-ин. Она выслушала его без всяких возражений, но печальный вид ее тронул бы любого человека. Обе ночи, предшествующие отъезду Чжана, ему не удавалось повидаться с ней; так он и уехал на запад.

Прошло несколько месяцев. Чжан снова приехал в Пу и некоторое время жил в семье Цуй.

Ин-ин была превосходным каллиграфом и отлично владела литературным стилем. Однако, когда Чжан пытался было попросить у нее образцы ее почерка и стиля, она отказала наотрез. Он неоднократно пробовал своими стихами вызвать ее на ответ, но Ин-ин обращала очень мало внимания на его творчество. Вообще говоря, ее превосходство над другими заключалось в следующем: обладая выдающимися талантами, она делала вид, что ничего не знает; будучи красноречива, она редко вступала в разговор; питая глубокие чувства к Чжану, она не давала им выражения в словах. Когда ее охватывала сильная тоска, она умела казаться безразличной, и выражение радости или гнева редко появлялось на ее лице.

Однажды ночью Ин-ин в одиночестве играла на лютне; мелодия была так печальна, что вызывала сердечную боль. Чжан подслушал и попросил продолжать, но она наотрез отказалась. Это еще больше усилило его страсть.

Вскоре Чжан снова должен был ехать на запад, так как близился срок государственных экзаменов. В вечер, накануне своего отъезда, он не говорил больше о своем чувстве, а грустно вздыхал, сидя рядом с Ин-ин. Она же, зная, что наступает разлука, кротко взглянула на него и мягко сказала:

— Начал с того, что обольстил, кончил тем, что покидаешь. Так оно и должно было случиться. Я не смею роптать на это! Но если вы, обольстивший меня, окончите теперь дело подобающим образом, это будет поистине милостью с вашей стороны. Тогда мы сдержим нашу клятву о верности до гроба. Зачем же печалиться об этой поездке? Однако вы так расстроены, а мне нечем вас успокоить. Вы, бывало, говорили, что я хорошо играю на лютне, а я до сих пор стыдилась и не могла играть при вас. Но теперь вы уезжаете, и я исполню ваше желание.

Приказала вытереть лютню и начала играть; вскоре в мелодию «Платье из радуги, одежда из перьев» проникли скорбные ноты, так что более нельзя было узнать первоначального мотива. Все, до кого доносилась музыка, грустно вздыхали. Ин-ин порывисто прервала игру, бросила лютню; слезы лились по ее щекам; убежала в комнату матери и больше уже не выходила.

На рассвете Чжан уехал.

В следующем году, потерпев неудачу на экзаменах, Чжан остался в столице; поэтому он послал Ин-ин письмо, где изложил все, что чувствовал. Ответ, присланный Ин-ин, в моем неискусном изложении звучит так: «Я прочла Ваше письмо, полное глубокой любви ко мне. Мои чувства к Вам — это грусть, к которой примешивается радость. Вы были так внимательны, что вместе с письмом прислали мне в подарок коробку с искусственными цветами и губную помаду, чтобы я украшала себя. Конечно, я благодарна Вам за большую любовь, но кто же есть еще, кроме Вас, для кого бы я стала украшать себя? Я гляжу на Ваши подарки, и меня охватывают все нарастающие думы о Вас, и тоска моя растет. Теперь, когда Вам нужно готовиться к экзаменам в столице, путь Ваш к успеху, конечно, заключается в том, чтобы оставаться там. Но я-то, не стоящая Вас, ведь должна вечно оставаться в одиночестве, вдали от Вас. Такова судьба, и что же я еще могу сказать!

С прошлой осени я живу как в тумане, как будто утратила что-то. Среди веселья и шума я заставляю себя говорить и улыбаться, но ночью, когда я остаюсь одна, слезы текут, не переставая. Даже во сне грезы мои полны слез. Печальные мысли о разлуке, когда мы во сне окажемся на какое-то время близки как прежде, пугают душу, и видение прерывается прежде, чем окончится наше тайное свидание. Половина постели еще кажется теплой, но тот, о ком я думаю, очень далеко.

Как будто вчера мы расстались, а новый год уже пришел на смену старому. Чанъань — город удовольствий, где все привлекает молодого человека. Какое счастье, что Вы не забыли меня, недостойную, и постоянно вспоминаете! За это я, ничтожная, никогда не сумею отблагодарить Вас. Клятву же нашу о вечной верности я никогда не нарушу! Прежде, благодаря нашему родству, нам с Вами довелось повстречаться у моей матери. Служанка уговорила меня повидать Вас, и это привело к тайным свиданиям. Я не сумела сдержать своих чувств. Вы вели себя как тот, кто увлек девушку своей игрой на лютне[224], у меня же, презренной, не хватило сил бросить в Вас челнок[225]. Став служанкой у Вашей цыновки и подушки, я была полна глубокой преданности. По своей наивности и простоте думала, что так будет всегда. В счастливый день, когда узнала Вас, я не смогла совладать с собою; дошла до такого позора, что отдала себя Вам и не смогу уже держать полотенце и гребень[226]. До смерти своей я не перестану себя упрекать в этом, что же еще говорить, сдерживая рыдания!

Если Вы по своей сердечной доброте снизойдете до того, чтобы поступить так, как хотела бы я, одинокая и ничтожная, то и после смерти я буду благодарна как при жизни. Но даже если Вы как человек, считающий себя выше мелких условностей, пренебрежете любовью, покинете малое, преследуя большое, сочтете прежнюю нашу близость позорной для себя, а наши клятвы — достойными пренебрежения, то и в этом случае, даже когда мои кости истлеют и тело исчезнет, искреннее чувство мое не ослабнет и душа моя, носясь по ветру и бродя по росе, будет вечно верна Вам. В жизни и после смерти моя любовь к Вам неизменна. Больше я ничего не могу сказать! Я пишу Вам и плачу, не в силах излить свое чувство. Берегите себя! Умоляю Вас, берегите себя!

Яшмовое кольцо — игрушку моего детства — я посылаю Вам, чтобы Вы его носили. Пусть будете Вы тверды и чисты, как яшма, пусть Ваши чувства будут цельны, как круг кольца. Еще я посылаю Вам моток спутанного шелка и мельницу для чая из пятнистого бамбука[227]. Эти вещи не стоят Вашего взгляда, но они выражают мое желание, чтобы Вы были неподдельны, как яшма, чтобы воля Ваша была нерушима, как это кольцо. Следы моих слез — на этом бамбуке, смятение моих печальных мыслей — этот спутанный моток шелка. Я посылаю эти вещи как символ моих чувств, которые навсегда останутся неизменными. Сердце мое с Вами, хотя телом я далеко и нет надежды на встречу. Если наши тайные мысли сосредоточатся на одном и том же, то и на расстоянии тысячи ли дух наш сможет соединиться. Берегите себя! Весною ветер пронизывает насквозь, надо как следует есть, чтобы не простудиться! Будьте осторожны в своих словах и берегите себя; обо мне же не беспокойтесь».

Чжан показал это письмо своим приятелям, так что многие из его современников узнали об этом. Друг его Янь Цзю-юань[228], хорошо писавший стихи, написал на эту тему четверостишие «Барышня Цуй», гласившее:

Юань Чжэнь из Хэнани написал продолжение к поэме Чжана — «Встретил небесную фею». Стихи Юань Чжэня гласили:

Друзья Чжана, узнавшие об этой истории, не могли скрыть удивления, но Чжан все же решил порвать связь с Ин-ин. Юань Чжэнь, близко знакомый с Чжаном, спросил его о причине.

— Всегда было так, — ответил Чжан, — что все, кого небо одарило особой красотой, приносили беду, если не себе, так уж обязательно другим. Если Ин-ин встретится с каким-нибудь богачом и он полюбит ее за красоту, то она окажется или очаровательной любовницей, или же страшным чудовищем; я даже не могу себе представить, во что она превратится.

Некогда Синь при династии Инь[235] и Ю[236] при династии Чжоу хотя и были правителями большой империи и наслаждались огромной властью, а все-таки были погублены простыми женщинами, которые заставили весь их народ пойти против них и привели их к гибели. Это и до наших дней все еще является предметом насмешек. Моих сил недостаточно, чтобы побороть чарующее наваждение, поэтому я и подавил свое чувство.

Все, присутствовавшие при этом разговоре, глубоко вздохнули.

Год с лишним спустя Ин-ин вышла замуж, Чжан тоже женился. Случайно он как-то оказался по соседству с домом Ин-ин и попросил ее мужа передать ей, что двоюродный брат хочет повидать ее. Муж сказал ей об этом, но Ин-ин так и не вышла. Лицо Чжана выражало искреннее огорчение. Узнав об этом, Ин-ин тайно написала стихи, в которых говорилось:

А все-таки не встретилась с ним.

Через несколько дней, когда Чжан собрался уезжать, она снова написала ему стихи на прощанье:

С этих пор они нйчего уже не знали друг о друге.

Большинство современников Чжана хвалило его за то, что он сумел исправить свою ошибку.

На дружеских встречах я постоянно заводил разговор на эту тему для того, чтобы знавшие об этом случае не вели себя так же, а поступающие так же не упорствовали бы в своем заблуждении.

В девятой луне года «Чжэньюань» управитель Ли Гун-чуй[237] ночевал у меня в Цзиньань-ли, и разговор коснулся этой истории. Ли Гун-чуй считал ее необычной и написал «Песнь об Ин-ин», чтобы сделать эту историю широко известной.