Темное безумие

Глава 12

ГРОБНИЦА

ГРЕЙСОН

Общак, также известный непосвященной публике как «Общий блок», имеет свои преимущества. Здесь не такие строгие правила, поэтому ловкий парень может приобрести определенные труднодоступные предметы, если предложит подходящую цену.

Немного сложнее воспользоваться этой валютой в условиях повышенной безопасности, но и это возможно. Все сводится к спросу и предложению. Вещи, которые мы воспринимаем как должное на воле, в тюрьме имеют гораздо большую ценность. Снаружи, если вам нужен рецепт, вы идете в аптеку. Здесь вы должны заплатить правильному охраннику.

До моего перевода оставалось меньше сорока восьми часов, а время — мой враг. Быть запертым в этой камере — все равно, что быть погребенным в гробнице. Для внешнего мира я уже мертв.

И так же, как мертвому не нужно имущество, я обо всем позаботился. Моя камера — пустой, чистый лист, готовый к новому жителю. При подготовке к переезду в Нью-Касл было выброшено все — все, кроме паззла с Лондон.

Фотографии, исследования, доказательства моей одержимости… все исчезло. Все заперто внутри меня. Заперто, заперто. И только у одного есть ключ.

Я смотрю на законченный портрет Лондон, где каждая изогнутая деталь идеально сочетается друг с другом, стыки на ее лице представляют собой тонкий лабиринт, который я снова и снова наносил на карту.

Я прикасаюсь к скошенным краям, вспоминая ее вкус, похожий на сладкую сирень. Ощущать ее в своих руках. Мягкое тело, прильнувшее к моему, рассыпающееся под моим прикосновением. Когда кусочки соединяются вместе, ты испытываешь пьянящее удовлетворение, не похожее ни на что другое в этом мире.

Мы совершенная пара.

Испытав это совершенство, это в высшей степени соблазнительное удовлетворение, вы уже не сможете жить без него. Она становится необходимостью, частью моей зависимости, и так же, как я не могу преодолеть свою манию, отсутствие Лондон вызывает беспокойство, меня пожирает страх, что я не смогу ею обладать.

Я расхаживаю по камере. Как животное в клетке, ждущее, когда распахнутся ворота.

Мы проходим испытания. Она не сможет запереть зверя, спущенного с поводка, а я не могу вернуться к тому человеку, которым когда-то был. Этот человек знал только один способ выживания: в одиночку. Изоляция — это инстинкт выживания. Но я больше не жажду изгнания, чтобы принять покаяние — я нашел единственное, что может освободить меня, и за это я убью.

Возле камеры раздаются шаги. Тяжелый стук ботинок по цементу вызывает у меня приступ адреналина. Я слишком этого хочу.

— Доставка из «общака», — объявляет охранник, показывая в окошко пакет. Он держит его на своей стороне и, прищурившись, смотрит на меня. — Это было недешево.

Я стою на некотором расстоянии от двери.

— Я удвою платеж и переведу его на твой счет.

Он смеется.

— Думаю, ты уже не сможешь потратить эти деньги, когда умрешь. — Он толкает посылку.

Я хватаю пакет и прячу за спиной. Ощупываю содержимое.

— Если спросите меня… это пустая трата денег. Мог получить то же самое в лазарете. — Продолжает он бормотать себе под нос, уходя.

Как только гаснет свет, разворачиваю бумажный пакет. В небольшом мешочке лежат три большие белые таблетки. Я с улыбкой читаю оттиск. Пенициллин.

Взять с собой лекарства будет непросто. Я открываю пустую коробку от паззла и отодвигаю картон вдоль края, а затем запечатываю внутри таблетки. Я вздрагиваю от мысли о том, где мне придется прятать таблетки, когда придет время.

Прежде чем исчезнет оранжевое свечение верхнего освещения, я снимаю велорукава и становлюсь на колени перед карманным зеркалом, прислоненным к столу. Я наклоняюсь назад, чтобы посмотреть на свежие чернила между лопатками.

Самой сложной частью были наброски. Надо было убедиться, что изгибы выровнены, что линии гладкие. Я выкапываю чернила и заточку из полого отделения в основании койки. Нелегкий подвиг — держать охранников в неведении относительно контрабанды. Щепку от скамейки длиной с указательный палец, которую я подобрал во дворе, я использую как ручку для тонких острых зубчиков, которые мне удалось стащить с кухни. Еще один плюс от моей связи с общим блоком.

Расставляю точки словно иголкой, чтобы растушевать черными чернилами. Обмокнуть и проколоть. Повторить. Это утомительный процесс, но результат стоит затраченных усилий. Сосредоточившись на процессе, я представляю ее руку — чернила, которые она так старается скрыть.

Затем, после утомительного повторения, на штриховку накладывается самый важный элемент. Я не могу забрать модель с собой, но могу снять размеры и перенести особенности. Формула. Все важные детали нужно спланировать заранее. Запасы. Проверить список предметов. План исполнения.

И самое главное: Лондон.

Без нее ничего не получится.

Рука дрожит, предвкушение подпитывает мой адреналин.

Лондон утверждает, что я не способен чувствовать — что я психопат без капли эмпатии.

Не могу сказать, что я не согласен с ее оценкой.

Однако есть разные виды психопатов. И, как и многие ее коллеги, она не осознает, что неэмпатичный вид может существовать и существует.

Я тому доказательство.

«Ограниченный круг сопереживания» — вот как это называется, но для того, чтобы это понять, легче всего провести параллель с мертвым деревом. Представьте, что у дерева отрезали все ветви. Это дерево всю свою жизнь было в темноте, медленно умирая и разлагаясь, и вдруг на него посветило солнце и из ствола вырывается крошечная веточка. Стебель тянется к солнцу, приближаясь к единственному свету, который он когда-либо знал.

Одна живая конечность на мертвом дереве.

Лондон — это солнечный свет, и эта новая веточка — чувства, которые я могу испытывать только к ней.

Для моего вида любовь трудна, но не невозможна.

С каждым разрывом на коже, каждым пятном на плоти, я иду вразрез со своей природой, чтобы доказать ей это. Как и многие неизведанные магистрали, дорога любви и сочувствия была непривычным путем для нейронов в моем сознании. Если не заботиться о чем-то, оно умирает. Я родился со способностями, как любой другой человек рождается со способностью чувствовать, сопереживать, любить — только мне никогда не приходилось проявлять эти эмоции. Они слабы и неразвиты.

Безделье — мать пороков… и все что из этого следует.

Я улыбаюсь про себя.

А потом была она. Сработали синапсы, открывая забытую и бездействующую дорогу. Я никогда не чувствовал никакой связи с человеком…

До нее.

Я жажду этого диковинного ощущения. Жажду взрастить это темное маленькое семя, что она посеяла в моей душе. Моя собственная версия любви может быть извращенным существом, но это создание голодно и требует, чтобы его накормили.