Темное безумие

Глава 20

ХИМИЯ

ЛОНДОН

Пересекать грязную речку с осужденным убийцей в бегах… Вот уж не думала, что моя жизнь закончится так. А она закончится. И закончится плохо. У этого безумия нет другого логического исхода. Детектив Фостер уже объявил меня сообщницей Грейсона, и когда он обнаружит пистолет, который выбросил Грейсон, то придет к выводу, что я добровольно помогла ему сбежать.

Если я не погибну, то меня будут разыскивать за пособничество и соучастие.

Я все еще пытаюсь осознать, что именно двигало мной тот момент, когда я взяла его за руку.

Я знаю, что он убийца. Я знаю, что он психопат. Я знаю, что, когда его бред рассеется, он расстроится еще больше, и я, скорее всего, стану его следующей жертвой.

И все же на один единственный момент, отметя все беспокойства, я позавидовала его уверенности. Силе быть свободным от стыда. Оглядываясь назад, могу предположить, что эта уверенность — вероятный побочный эффект его неспособности обрабатывать эмоции… и больше его ничто не сдерживает.

И я попаду в ад за то, что завидую ему.

Я осталась с ним не из-за клятвы Гиппократа. Я здесь не для того, чтобы спасти его. Когда на суде я сказала, что у него нет никаких шансов на реабилитацию, я не соврала. Он совершенно слетел с катушек.

Я здесь по одной простой причине: из-за самой себя. Я эгоистка.

Влечение, которое я почувствовала к Грейсону во время нашей первой сессии, управляло каждым моим решением, принятым с того момента. В этом он не ошибается. Я связана с ним так сильно, что чувствую его в своих венах. Он яд в моей крови. Я пьяна им.

Я в ловушке собственной иллюзорной веры в то, что могу воскресить прошлое и найти какой-то ответ, который освободит меня от наследия отца… и я официально потеряла рассудок.

— Я не могу этого сделать, — говорю я, волоча ноги. Каблуки давно отвалились. — Я не могу продолжать.

Я не уверена, говорю ли об эмоциональном состоянии или об огненной адской боли, пожиравшей мое тело. В данный момент они примерно выравниваются, и я падаю на колени.

Грейсон опускается рядом и берет мою сумку.

— У тебя здесь есть лекарства?

Я киваю.

— Но они не помогут. Я зашла слишком далеко. — Единственное, что могло бы облегчить боль в этот момент, — это потерять сознание. Было бы неплохо покинуть эту реальность.

Я замечаю пятна крови на его мокрой рубашке, пока он роется в сумочке в поисках обезболивающего. Он выдавливает две таблетки и скармливает мне, заставляя открыть рот.

— Жуй, — приказывает он.

У меня недостаточно сил, чтобы спорить. Я разгрызаю пополам каждую таблетку и глотаю горькие кусочки, пока они не растворяются.

— Тебе больно.

Он не замечает рану на плече. Вместо этого Грейсон обнимает меня, прижимая к груди, как какой-то герой.

У меня вырывается невеселый смешок.

— Большинство женщин заканчивают тем, что связывают жизнь с копиями своих отцов. Всегда их осуждала. Но, похоже, я ничем не отличаюсь.

Он не реагирует, пробираясь через мелкий ручей.

— Ты хоть представляешь, куда идешь? — Требовательно спрашиваю я.

— Да, — наконец отвечает он. — Туда.

Я наклоняю шею и вижу торговый комплекс, примыкающий к ручью. Реконструированные магазины, разноцветные таунхаусы.

— Сомневаюсь, что мы получим достойное обслуживание. Уверена, наши лица уже мелькают по всем новостям.

— Мы не собираемся делать покупки. — Он выбирается на берег и ставит меня на ноги. — Оставайся здесь.

Как будто у меня есть выбор. Жидкий огонь пронизывает каждую мышцу. Подступает тошнота.

Беги. Эта мысль бьется у меня в голове, и я в нескольких секундах от того, чтобы подчиниться, когда слышу, как заводится двигатель. Он угоняет машину. Ну, конечно. Это единственный способ выбраться из штата в установленные им сроки.

Я закрываю глаза и считаю до десяти.

Я блокирую боль и влечение к Грейсону и стараюсь думать только о последствиях. Когда мы закончим бежать, что тогда? Если я не смогла уйти от него на крыше, когда за нами охотился весь мир, хватит ли мне сил отказать ему… в чем-либо вообще?

В любых неблагополучных отношениях обычно присутствует один созависимый партнер. И прямо сейчас я должна решить, кто будет главным: я или он.

— Пойдем.

Сильные руки Грейсона подхватывают меня, а затем снова уносят в только ему известном направлении. Дверь устаревшего Форда Таурус приоткрыта, двигатель работает. Он усаживает меня на пассажирское сиденье и пристегивает.

Уже ночь, и на улице достаточно темно, чтобы наше бегство прошло незамеченным. Я расслабляюсь. Мы одни. Я устала бороться с неизбежным.

Я закрываю глаза.

Я просыпаюсь от сильного приступа боли.

Пытаюсь дотянуться до спины, но рука не двигается. Ее покалывает, и я стону. Я открываю глаза и вижу, что запястья прикованы наручниками к дверной ручке. В голове вспыхивает паника, и я дергаю наручники.

Боюсь, что нас поймали, пока не осознаю, что за рулем находится Грейсон. По мере того, как сонливость спадает, я оцениваю обстановку. Сейчас ночь. Фары освещают грязное лобовое стекло.

— Почему я в наручниках? Где ты их достал?

Он смотрит вперед.

— Мы почти на месте. А наручники шли в комплекте с моим новым нарядом. — Он все еще одет в полицейскую форму.

Я поворачиваюсь к нему лицом.

— Я спросила не об этом. Почему я прикована, и где это — это «место»?

Он протягивает руку между сидениями и берет воду в бутылке.

— Выпей.

С разочарованным вздохом я дергаю наручники, пока запястье не начинает кровоточить.

— Закончила? — Спрашивает он.

— Пошел ты! — Но внезапно я понимаю, как хочу пить. Я наклоняю бутылку ртом и глотаю. Когда я заканчиваю, он ставит бутылку в подстаканник. — Ты сказал, что отпустишь меня в любой момент.

— Я никогда этого не говорил. — Он оглядывается. — Я сказал, что отпущу тебя. И я отпущу. Но нам предстоит долгий путь.

— Я не заложница, Грейсон.

— Нет, ты не заложница. Ты узница собственной тюрьмы. Как только ты от нее освободишься, то можешь уходить. Но не раньше, чем ты сдашь тест.

От того как он произносит «тест», у меня в жилах стынет кровь.

— Я не буду убегать. Я приняла решение быть здесь.

— Ты попытаешься сбежать, независимо от принятых решений. Все бегут от правды о себе. Я не могу этого допустить.

Я откидываюсь на сиденье. Оцениваю свое состояние и ситуацию. Кожа липкая и чешется от засохшего пота. Я босиком, ноги и ступни в пыльной грязи. Тело ноет, но не слишком сильно. Мы в угнанной машине.

Во всех смыслах и определениях я выгляжу и ощущаю себя как пленница.

Я психолог, и мне нужно действовать как психологу и поговорить со своим пациентом.

— Как ты добыл машину? — Спрашиваю я.

— Правильное место, правильное время, — уклончиво отвечает он. В ответ на мой нетерпеливый взгляд, он продолжает. — Новые модели оснащены защитой от кражи. Просто нужно было найти подходящую модель для угона.

Несмотря на все, что я узнала о его психике, я понимаю, что ничего не знаю о нем как о человеке.

— Ты научился этому в детстве? У своего отчима?

Он улыбается.

— Не все замкнутое пространства принадлежат тебе, Лондон. Можешь перестать пытаться подавить меня. Ты никогда не контролировала ситуацию.

Мои щеки обжигает жар. Острый гнев из-за того, что он прав, опаляет нервы.

— Как долго ты это замышлял?

Он держится за руль обеими руками.

— Сначала я смирился. Думаю, ты бы назвала это периодом охлаждения. Но потом ты попросила об интервью.

— Так это моя вина, что мы оказались здесь?

— Нет, — говорит он низким и размеренным голосом. — В этом нет ничьей вины. Это все равно, что обвинять небо в том, что оно голубое. У него нет цвета — это видимое явление, происходящее из-за слоев озона и кислорода.

— Мы всего лишь кучка молекул, наш мозг запрограммирован на формирование нашей личности, нашей идентичности. Это предопределено. Никакое воспитание или жестокое обращение не могло изменить никого из нас.

— Это точно неизвестно, Грейсон. Это долгая дискуссия, которая ведется десятилетиями. Это лишь твое мнение.

— Неужели? — Он смотрит на меня. — Сколько лет и скольких пациентов ты пыталась реабилитировать?

Я не отвожу от него взгляда, не в силах ответить.

— В тот день, когда я ждал в приемной, ты выбрала меня не потому, что может быть, только может быть, я был ответом на твой вопрос о том, возможна ли реабилитация. Ты выбрала меня, потому что я был доказательством того, что это не так.

Я качаю головой.

— Нет.

— Да, Лондон. Без твоей помощи я не смог бы спланировать все до деталей. Я хорош. Чертовски хорош и да, умен — но это была сложная стратегия, рассчитанная на длительный период времени, и для ее исполнения требовалось, чтобы все правильные элементы встали на свои места. И ты сделала это возможным.

На каком-то уровне такая вероятность существовала. Как гениальный манипулятор, Грейсон понял мои слабости и использовал их для достижения желаемого результата. А я тщеславный психолог, который пыталась контролировать нестабильные отношения с пациентом.

И провалилась.

— Это не то, чего я хотела.

— Это то, что тебе нужно, — говорит он. — Ты кричала в пустоту, требуя ответа, и пустота тебя услышала. Это предопределено.

— Ты законченный психопат, — говорю я.

Мы сворачиваем с шоссе. Через несколько миль машина выезжает на грунтовую дорогу, и мое беспокойство возрастает. Я снова пытаюсь освободиться от наручников, но вскоре мы оказываемся на затемненной подъездной дорожке.

Он ставит машину на парковку.

— Оставайся здесь. — Он смотрит на меня.

Я наклоняю голову, чтобы козырек не мешал выглянуть в окно. Нас окружают лесные пейзажи. А посреди густых деревьев на фоне ночного горизонта стоит большой дом в современном стиле.

Если он привез меня в дом, значит, никто не знает, что он существует. У большинства моих пациентов были скрытые убежища. Вторые дома. Трейлеры. Склады. Это было их логово для убийства. Секретное место, куда они привозили своих жертв.

Я замираю от паники. Настоящей паники. По мере того, как осознаю реальность ситуации.

Грейсон привез меня в свое логово.

Что я наделала.

Я чувствую, как трудно дышать, когда он лезет в карман и вытаскивает связку ключей.

— Помнишь, во время сеанса я говорил, как мне нравится решать головоломки. Есть что-то приятное в том, чтобы собрать кусочки вместе. Я собирал их всю свою жизнь, ища тот, который положит конец моим страданиям. Ты была паззлом, Лондон. И как только я тебя увидел, то уже не мог не начать складывать кусочки. Ты создала в моей жизни неизвестную переменную, которую я должен был расшифровать. Ты была ключом.

— Ключом к чему?

Он не отвечает. Вместо этого он подходит, чтобы открыть наручники.

— Ключ к чему, Грейсон? Боже, ты понимаешь, как безумно это звучит? Я бы никогда не поставил тебе диагноз «шизофренник», но ты заставляешь меня усомниться в моих способностях как психолога.

Он удерживает мои запястья вместе. Кожа болит, крепкая хватка сковывает мои руки. Его лицо оказывается так близко к моему, что я задерживаю дыхание.

— Ты забываешь, что я попробовал тебя, — говорит он, его слова горячим шепотом обжигают мои губы. — Я был внутри тебя. Я чувствовал твои отчаяние и тоску. Боль, которую ты переживаешь, не физическая. Ты умираешь из-за наказания, которое не получала, но знаешь, что заслуживаешь его.

Я моргаю. Сердце сжимается в груди.

— Я хочу уйти. Сейчас же. Прямо сейчас, Грейсон. Отпусти меня.

Он кладет ладонь мне на щеку.

— Господи, какая ты красивая. — Затем его губы пробуют мои. Сначала медленно и неуверенно, затем все глубже он целует меня, и я приветствую это. Наши движения становятся неистовыми, когда я вкладываю все эмоции в поцелуй, умоляя его. Когда он разрывает поцелуй, я снова говорю. — Пожалуйста, отпусти меня.

Он облизывает губы, скользя взглядом по моему лицу.

— Не выйдет, док. Ты была очень, очень плохой девочкой.

Он тянет меня через сиденья. Я пинаю дверь босыми ногами, борясь с ним. Тишину ночи нарушают крики.

Когда он вытаскивает меня из машины, слышны лишь мои безумные мольбы, гуляющие среди сосен.